умал, что он будет с тобой возиться. Но вот приказал приехать 
вдвоем.
      В Кремле машина остановилась у дома, где находился рабочий кабинет 
Верховного Главнокомандующего. Когда шли по длинному коридору, Павел Федорович 
спросил у меня:
      — Зачем ты комдива аристократом назвал? Меня уже дважды на Политбюро за 
твои слова гоняли.
      Я совсем расстроился:
      — Не помню даже такого случая.
      А Жигарев не унимался:
      — Сталин обязательно спросит у тебя об этом. Какое обидное название 
придумал.
      Зашли в приемную. Поскребышев говорит: «Вас ждут» — и открывает дверь. 
Вот как, думаю, и опомниться не дали.
      В кабинете кроме Верховного Главнокомандующего находились Г. М. Маленков, 
Б. М. Шапошников, генераллейтенанты Ф. И. Голиков и Я. Т. Черевиченко. Не 
прекращая разговора, Сталин поприветствовал нас с Жигаревым жестом руки.
      Насколько я понял, они беседовали о Брянском фронте, на котором сменялись 
командующие: вместо Черевиченко назначался Голиков. Предполагалось, что на этом 
фронте должны были начаться активные боевые действия.
      Слушая разговор, я постепенно осваивался с обстановкой. Однако волнение 
не проходило.
      В голове мелькнула мысль: почему Сталин принял нас во время разговора о 
Брянском фронте? Видимо, он в какойто степени связан с нами.
      А Сталин спокойно прохаживается по кабинету. Наконец он остановился у 
письменного стола, взял курительную трубку и легонько постучал ею о пепельницу. 
Затем набил ее табаком из разломанной папиросы и раскурил. Все это он делал 
молча. Присутствующие тоже молчали. Сталин медленно отошел от стола к окну, 
неожиданно повернулся ко мне и сказал:
      — Авиация у нас очень плохо используется. — Помолчал, обвел взглядом 
присутствующих и продолжал: — Варварство проявляют авиаторы, не хотят изучать 
современные приборы, летают по наземным ориентирам — вдоль железных дорог и рек,
 часто блудят, не выходят на цели. Все это снижает эффективность наших ударов с 
воздуха. Почему у вас на фронте так делается? — спросил он, махнув рукой в мою 
сторону.
      — У нас так не делается, товарищ Сталин, — отвечаю я. — Летчики летают 
хорошо и не блудят. Наши истребители с Урала до фронта за день долетели, четыре 
посадки сделали.
      Когда заговорил, волнение сразу улеглось. Я стал рассказывать, как 
дивизия начала воевать, как шли дела на Калининском фронте. Потери мы несли не 
изза недооценки приборов, а изза сложной погоды. Бывает, что экипажи иногда 
приходят не туда, куда нужно, но такое случается редко.
      — Таких случаев слишком много, — прервал меня Сталин. — У вас и по 
железке ходят, и по шоссе, других методов ориентировки не признают. Авиационная 
культура не в почете. Хуже того, в ВВС такие порядки, что тех, кто борется за 
летную культуру, аристократами зовут. Почему вы комдива аристократом назвали?
      Я обомлел от этих слов. Но бывает же так: в критическую минуту память 
вдруг воскрешает то, что никак не удавалось вспомнить. Случай был давний и имел 
длинную предысторию. Но изложить его надо было как можно короче. Ведь передо 
мной члены правительства, им каждая минута дорога.
      — Комдива я совсем за другое назвал аристократом. Перед нами командующий 
фронтом поставил задачу — произвести налет на вражеский опорный пункт, 
расположенный в деревне Мончалово. Вечером я отдал приказ командирам дивизий и 
распорядился, чтобы завтра в пять утра они лично доложили мне телеграфом или по 
телефону о принятых ими решениях. Все доложили вовремя, а командир одной из 
дивизий передоверил это дело начальнику штаба.
      — Где ваш командир? — спросил я у него.
      — Спит, — отвечает он.
      — Что это за аристократ? — говорю. — Поднять. Увлекшись, я не заметил, 
как Сталин подошел ко мне и, сделав жест рукой, спрашивает:
      — И поднял?
      — И поднял, — отвечаю, сопроводив слова таким же жестом.
      — И он доложил вам?
      — Доложил…
      Сталин как бы подзадоривал меня репликами и жестами. Волнение мое прошло.
      — Дело в конце концов не в обидах, — сказал Сталин. — Почему всетаки 
техника в ВВС так плохо используется?
      Я стал рассказывать, в каких сложных условиях приходится летать людям, 
как отражается на боевой деятельности авиачастей острая нехватка самолетов. 
Кроме того, авиацию часто распыляют, вместо того чтобы в нужных случаях 
собирать ее в кулак.
      Разговор был серьезным и предметным. Я сразу понял, что Сталин очень 
хорошо знает положение дел в авиачастях.
      После небольшой паузы Верховный Главнокомандующий, обращаясь к Жигареву, 
спросил:
      — Ну, куда его девать?
      — Товарищ Сталин, — ответил Павел Федорович, — я вам уже докладывал по 
этому вопросу. Есть проект приказа.
      И положил документ на стол. Все молчали. Прежде чем подписать приказ, 
Сталин снова обратился ко мне: