севернее Ладожского озера. Это предложение было отвергнуто 13 марта. На это 
Литвинов заметил, что не считает ответ окончательным. 
  Для дальнейших переговоров советское правительство командировало в Хельсинки 
своего посла в Риме Штейна, который ранее занимал в посольстве СССР в Финляндии 
дипломатическую должность, и он 11 марта связался с министром иностранных дел 
Эркко. Руководствуясь прежними мотивами, Штейн утверждал, что безопасность 
Ленинграда в случае нападения на него со стороны Финского залива зависит от 
передачи этих островов в пользование Советского Союза, и считал, что лучшим 
решением будет договор об их аренде. Такое решение стало бы гарантией 
сохранения финского нейтралитета. Советское правительство также готово обменять 
острова на территорию площадью 183 квадратных километра, расположенную рядом с 
нашей восточной границей. Письменное обязательство Финляндии воспротивиться 
любому нарушению ее нейтралитета считали ничего не значащим, если его не 
сопровождали бы практические мероприятия. Правительство Финляндии продолжало 
стоять на своей отрицательной позиции. 
  Я же считал, что нам тем или иным образом следовало бы согласиться с русскими,
 если тем самым мы улучшим отношения с нашим мощным соседом. Я разговаривал с 
министром иностранных дел Эркко о предложении Штейна, но уговорить его мне не 
удалось. Я также посетил президента и премьер-министра Каяндера, чтобы лично 
высказать свою точку зрения. Заметил, что острова не имеют для Финляндии 
значения, и, поскольку они нейтрализованы, у нас отсутствует возможность их 
защиты. Авторитет Финляндии, по моему мнению, также не пострадает, если мы 
согласимся на обмен. Для русских же эти острова, закрывающие доступ к их 
военно-морской базе, имеют огромное значение, и поэтому нам следовало бы 
попытаться извлечь пользу из тех редких козырей, которые имеются в нашем 
распоряжении. 
  Моя точка зрения понимания не встретила. Мне ответили, в частности, что 
правительство, которое решилось бы предложить что-либо похожее, тут же было бы 
вынуждено уйти в отставку, и что ни один политик не был бы готов таким образом 
выступить против общественного мнения. На это я ответил, что если действительно 
не окажется человека, который бы во имя такого жизненного для государства дела 
рискнул своей популярностью в народе, то я предлагаю себя в распоряжение 
правительства, ибо уверен в том, что люди поймут мои честные намерения. Я пошел 
еще дальше, заметив, что Финляндии было бы выгодно выступить с предложением об 
отводе от Ленинграда линии границы и получить за это хорошую компенсацию. Уже 
тогда, когда Выборг-скаяляни [8] в 1811 году снова присоединилась к Финляндии, 
многие придерживались мнения, что граница проходит слишком близко к Петербургу. 
Так думал, в частности, министр-государственный секретарь Ребиндер, и, как я 
часто слышал дома, отец моего деда государственный советник С. Е. Маннергейм 
стоял на той же точке зрения. 
  Я серьезно предупредил, чтобы посол Штейн не уезжал в Москву с пустыми руками.
 Однако так и произошло. 6 апреля он покинул Хельсинки, не решив порученной ему 
задачи. 
  Парламент был не информирован о цели визита Штейна. О недальновидном сокрытии 
этого факта можно только сожалеть»  [202].
 Во-первых, отметим, что Маннергейм счел нужным отмежеваться от довоенной 
политики финской клики, вызвавшей войну, и это не случайно: как вы увидите ниже,
 от этой политики отмежевались все соседи Финляндии – Скандинавские страны. 
Когда Маннергейм писал воспоминания, все это было еще свежо в памяти, еще 
нельзя было СССР представить беспринципным агрессором, как это делается сегодня.
 Я не верю, что Маннергейм так мало знал об этих переговорах, но его очевидное 
отстранение от тогдашнего правительства примечательно.
 Затем, до прихода к власти в России большевиков, Финляндия никогда не была 
суверенным государством, т. е. никогда не имела своей территории. Финские 
племена заселяли то территорию Швеции, то территорию России. Та территория, что 
была на 1939 г. у Финляндии, – это продукт договора послереволюционных финнов с 
Лениным. (Причем большевикам в то время было не до будущей безопасности России, 
они «освобождали» все народы России, чтобы уменьшить количество своих врагов в 
лагере контрреволюции. Даже Украину «освободили», признав законным фактически 
мятеж на ее территории.) А то, что договором согласовано, договором же может 
быть и изменено. Изменять свою территорию по требованию Швеции или Германии 
Финляндии было нельзя – она с ними не договаривалась и располагалась не на их 
бывших территориях. Но заключить с Россией новый, взаимовыгодный договор 
финское правительство было обязано, поскольку в этом не было ничего незаконного.
 Ведь недаром Маннергейм предложил себя в качестве ответственного за обмен 
территориями – ничего кроме славы ему бы это не принесло, так как территория 
Финляндии по предложению СССР увеличивалась.
 Подтверждается это и тем, что финское правительство тщательно скрывало суть 
просьб СССР не только от финского народа, которого оно, якобы, в этом вопросе 
боялось, но и от законодательной власти. А это говорит о том, что доводы 
финского правительства были столь надуманны, что их нельзя было обсуждать не 
только в прессе, но и в парламентских комиссиях. Требования СССР были разумны и 
справедливы.
 Интересно, что СССР вначале и не заикался о передаче ему Карельского перешейка,
 хотя несуразность такого близкого прохождения границы была видна самим финнам 
даже полтора века назад. Но такое расположение границы было неприемлемым только 
в случае, когда соседнее государство было враждебным. А великое княжество 
Финляндское, хоть и имело свою валюту и даже свое поясное время, все же входило 
в состав Российской империи – чего же царям было бояться того, что граница 
княжества проходит в 20 верстах от столицы? Не боялись этой границы и в СССР до