из-за холма показалась упряжка. Запряженные цугом лошади тащили полевую кухню. 
Впереди на зеленом ящике из-под снарядов сидели два кашевара в немецкой форме, 
оба преклонного возраста. У одного на коленях лежал карабин. 

Дима вопросительно взглянул на пограничка. Тот отрицательно повел ладонью — 
нельзя. «Как так нельзя? Добыча сама идет, знай, выбирай мишень». Он отдернул 
затвор, изготовился. Без разрешения напарника он не нажал бы спусковой крючок. 
Но мешал трезво мыслить, раздражая обоняние, густой запах супа, приправленного 
лавровым листом и луком. Что это? Упряжку обогнали один, второй, третий 
автомобили. «Вот оно, почему нельзя. Жаль. Не хлебать, однако, горяченького». И 

такая забрала его злость на кашеваров, которые словно нарочно подстроили эту 
пакость, что изрешетил бы их пулями. Но рука пограничника все еще сигналила из-
за кустов : «Нельзя. Не сорвись». 

Чтобы не смотреть на пахучую кухню, Дима нырнул под поваленный ствол, зажмурил 
глаза. Но поди отключи обоняние, развитое, как у зверя. 

Напрасно Корзенников прервал наблюдение. Пограничник яростно махал рукой — 
отходи! Веская причина была для такого приказа: один из грузовиков затормозил, 
съехал на обочину, пропуская другие машины. Из кабины вышел унтер-офицер, 
комкая 
лист бумаги, направился к зарослям. 

Когда Дима высунулся из-за дерева, первое, что он увидел — серый мундир с 
погонами, окаймленными узкой белой ленточкой. Мундир висел на суку, рядом с ним 

немец стягивал подтяжки. Сквозь заросли на выручку пробирался пограничник. 
Неосторожное движение, и фашист повернул голову на звук. В руках у Димы 
дернулся 
«шмайсер», хлестнул по врагу. И разом с машины метнулись тени, красные огоньки 
засверкали на кончиках автоматных стволов. 

«Уходить, немедленно уходить. Влипли, раззява». Дима метнулся в чащу, но успел 
разглядеть, как пограничник, отстреливаясь, отходит в сторону, в глубину 
соснового бора. Это была единственая, в их положении допустимая, тактика 
ведения 
боя, позволяющая ослабить силы противника, разделить его на группы. Дима взял 
правее, и, перебегая от ствола к стволу, бил экономно, короткими очередями. Он 
понимал, что скоро израсходует все патроны. «Оторваться, во что бы то ни стало. 

Иначе — пропал». И делал все, что должно делать в подобных ситуациях: удлинял 
пробежки, круто менял направление, реже стрелял. Но немцы не отставали. 

И лишь когда он совсем отчаялся, неожиданно, чутьем солдата уловил — 
преследование снято. Ни алых высверков, ни подрагивания ветвей от удара пули, 
ни 
осыпаемой сверху хвои. «Пронесло! Ей-ей, пронесло!» 

Куда загнало его непредвиденное отступление, Дима не мог определить. Даже будь 
у 
него намечено с пограничком место встречи, его все равно уже не найти. Он отвел 

защелку на корпусе автомата, вынул магазин. Железным глазком зыркнула гильза. 
Обрадовался — не безоружен. Но радость тут же прошла: боевой запас всего два 
патрона, много не навоюешь. Не давала покоя мысль: «Сам себя наказал. Глухому, 
как и слепому, в лесу делать нечего, особенно на войне». Что оставалось? 
Сориентироваться и двигать пешим порядком на восток. В одиночку. 


16. Один 
Неприметно набежала ночь. Дима намаялся изрядно — отмахал киломкиров десять. 
Нарвать хвойных лап, соорудить из них постель не было сил. Он свернулся 
калачиком у старого пня, мох был влажным. «Поблизости болото». Очнулся он на 
рассвете. 

С трудом поднялся: ломило поясницу. Под ногами пружинил дерн, между пальцев 
просачивалась черная вода. «Так оно и есть, болото. Придется в обход». Снял с 
куста автомат и застыл, полусогнутый. Чуть впереди, в семи-восьми шагах 
выпрыгнула маленькая птичка с длинным клювом — кулик. Дима плавно отжал 
металлический приклад, прицелился и, сознавая, что «шмайсер» оставит от птицы 
одни ошметки, надавил на спуск. «Попал!» Поспешный шаг и ступни глубоко увязли 
в 
податливой почве. «Проклятье!» Дима, откинувшись на спину, высвободил ноги. И 
не 
повторяя прежней ошибки, по-пластунски, с упором на автомат, пополз к дичи. 
Добрался, как смог очистил ее от перьев и затолкал в рот. Ощутил ни с чем не 
сравнимый вкус мяса и разом ослаб, то ли впал в обморок, то ли в сон. 

Когда Дима пришел в себя, солнце стояло уже высоко.Рукава мокрой гимнастерки