Гаммер Е.А. Феномен образца 1941 года. 
Документально-художественная повесть о необыкновенной судьбе русского солдата 
времен 2-й мировой войны. @ Военная литература, 2005 

Автор: Эта повесть — о феноменальном бойце Красной Армии Никодиме Корзенникове… 
Дима Корзенников был единственным во всех армиях мира глухонемым от рождения 
солдатом. В армию он пошел добровольцем. Было это в Ленинграде, в 1941 году. 
Отважного сибиряка направили в 9-е специальное подразделение, совершавшее рейды 
по тылам противника. Спасая командира отряда, он попал в плен. Его жестоко 
избивали, не догадываясь, что он и при всем желании не способен выдать 
какие-либо мифические военные тайны — глухонемой! Диму приговорили к повешанию, 
но он ухитрился сбежать в лес из-под нависшей над ним петли. Раздобыл немецкий 
автомат и вышел к своим. Но свои его не признали за своего, а приняли — раз не 
говорит по-русски — за немецкого шпиона. Однако, документы, вовремя прибывшие 
из Приморского райвоенкомата, где Дима был призван в Красную Армию, сыграли 
спасительную роль в его судьбе. И он смог продолжить свою войну с фашистами: 
стал пулеметчиком, воевал на «Невском пятачке» до тяжелого ранения. Затем 
валялся по госпиталям, не зная, что еще в 1941 году был представлен к медали 
«За отвагу»… 

Содержание

От автора 
Текст 



 
От автора
Во втором номере иркутского альманаха "Сибирь" за 1975 год напечатан мой очерк 
"Когда страна быть прикажет героем..." о феноменальном бойце Красной Армии 
Никодиме Корзенникове. 
С ним я познакомился в Восточной Сибири, когда жил там и работал в газете 
города 
Киренска "Ленские зори" - на севере Иркутской области. Дима Корзенников был 
единственным во всех армиях мира глухонемым от рождения солдатом. В армию он 
пошел добровольцем. Было это в Ленинграде, в 1941 году. 
Отважного сибиряка направили в 9-е специальное подразделение, совершавшее рейды 
по 
тылам противника. 
Спасая командира отряда, он попал в плен. Его жестоко избивали, не догадываясь, 
что он 
и при всем желании не способен выдать какие-либо мифические военные тайны - 
глухонемой! Диму приговорили к повешанию, но он ухитрился сбежать в лес из-под 
нависшей над ним петли. Раздобыл немецкий автомат и вышел к своим. Но свои его 
не 
признали за своего, а приняли - раз не говорит по-русски - за немецкого шпиона. 

Однако, документы, вовремя прибывшие из Приморского райвоенкомата, где Дима был 

призван в Красную Армию, сыграли спасительную роль в его судьбе. И он смог 
продолжить свою войну с фашистами: стал пулеметчиком, воевал на "Невском 
пятачке" 
до тяжелого ранения. Затем валялся по госпиталям, не зная, что еще в 1941 году 
был 
представлен к медали "За отвагу". 
Повесть о Диме Корзенникове "Феномен образца 1941 года" вместе с очерком, 
напечатанным впоследствии в альманахе "Сибирь", я предложил в Иркутске 
Восточно-
Сибирскому издательству, надеясь, что книга выйдет в свет к 30-летию Победы. Но 

цензура книгу не пропустила. Главный редактор Восточно-Сибирского издательства 
Балдаев вынужден был мне уклончиво ответить такими словами: мол, компетентные 
органы считают еще ПРЕЖДЕВРЕМЕННЫМ публикацию книги о Диме Корзенникове, 
так как теперь, НАКАНУНЕ 30-летия ПОБЕДЫ, иностранные средства массовой 
информации тщательно СЛЕДЯТ за всеми публикациями на эту тему. 
От себя добавлю: не смешно ли все это? Чего боялись? Героизма собственного 
народа? 
Каких разоблачений опасались? Того, что на фронт рвались даже инвалиды и 
увечные? Но 
ничего не поделаешь, рукопись моя так и не стала книгой тогда. Думаю, теперь, 
тридцать 
лет спустя, когда мы встречаем уже 60-ю годовщину Победы, никому, даже 
ветеранам 
советской цензуры, не придет в голову, что повесть о невероятной воинской 
судьбе 
глухонемого от природы русского солдата Никодима Корзенникова выходит в свет 
"преждевременно". 
Ефим Гаммер 
Иерусалим, 2005 год
 






--------------------------------------------------------------------------------


Пролог
Испуганно вскрикнула иволга. И разом ударили два автомата. «Шмайсер» — звонче, 
ППШ — глуше. 

Вздрогнула кудлатая береза, из пулевого отверстия в центре ствола родниковой 
струей брызнул сок. 

«Шмайсер» выпал из рук. Немец, цепляясь за деревце, застыл на какое-то 
мгновение 
в странной, чуждой законам равновесия позе и рухнул в траву, головой в ручей. И 

тело, мертвое тело сползло по росистой зелени вниз по скату, к мелководью. Меж 
растопыренных пальцев вспыхивали и гасли вырываемые с корнем ромашки. 

На противоположном берегу, из-за кустов смородины поднялся в полный рост солдат 

в выцветшей, просоленной гимнастерке. Губы его зло сжаты, лицо бледно, на 
высоком лбу и хрящеватой переносице налет пороховой копоти; темные, коротко 
остриженные волосы с просветами седины. Положив натруженные руки на автомат, 
висящий на шее, он ступил в ручей. Кирзачи охватило синеватыми, оттененными 
красным, воронками, ледяные струйки хлестнули за голенище. 

Он шел медленно, довольный, что воспринимает живое, упругое сопротивление 
бьющего сбоку течения. Шел, не ведая, что преодолевает последний водный рубеж. 
Ручей этот, никому не известный, кроме местных жителей, был для него по сути 
границей между войном и миром, а берег, на который предстояло взойти, берегом 
новой жизни, столь жданной долгие четыре года. Он поднял чужой автомат, 
небрежно 
закинул его за спину и, склонясь у березы, припал к стволу. Животворно 
освежающий сок, с квасной кислинкой, разомкнул его плотно сжатые губы. 

Прибалтийски-нежаркое весеннее солнце горело начищенным орденом. Облака 
светились на застиранной гимнастерке неба серебристыми медалями. Это был его 
орден, его медали, его гимнастерка. А под ногами пружинила земля, простиралась 
отсюда на все четыре стороны света. И мышцами, сведенными в страшном усилии, 
вздымались повсюду бугры братских могил. 

Многих друзей не досчитаться солдату. Но он счет предъявил. В боях. И 
рукопашных 
схватках. Неисчислимыми автоматными очередями. Сегодня последней. Сегодня свой 
счет фашизму он предъявил — в обличьи убитого немецкого солдата, лежащего у его 

сапог. Тех сапог, что месили черный снег под Москвой, болотную жижу у стен 
Ленинграда, серую пыль российских большаков, пока не привели сюда, в Курляндию 
— 
его, командира отделения разведки 137-й Рославской артиллерийской бригады 
Владимира Александровича Лаврушина. Человека, прежде не сведущего в оружии, но 
знающего толк в древесине, лучшего столяра из далекого сибирского города 
Киренска. 

Красивое небо над Киренском. Чистое, пронзительно-голубое, безоблачное. А в 
зените солнце — огромный ослепительный шар в морозном оранжевом ореоле. Под ним 

хрустящий крупчатый снег высвечивает причудливой гаммой цветов. Воздух сух. 
Полной грудью его не бери — запершит в горле, и тотчас кашель с хрипотцей. 

Отвык солдат от ядреного воздуха, не нарадуется ему, студеному, игристому и 
пьянящему. Не нарадуется и своему городу с прилепленными на взгорье 
бревенчатыми 
избами, туго опоясанному чудеснейшими в мире реками — Леной и Киренгой. Все 
здесь солдату близко: затон и пристань, и вросшие в толщу метрового льда 
пароходы. Ничто не изменилось с горестного июня сорок первого года, за 
исключением названий улиц. Новые имена на продолговатых табличках — имена 
непришедших с войны. 

Он идет вдоль изб; на заиндевелых оконных стеклах, словно вставленных в 
траурные 
рамки, проступают знакомые лица, а в уме, непроизвольно, текст скорбных 
похоронок и звучащий рефрен: «Погиб смертью храбрых». 

Наверное, давно уже затянуло живицей пулевую отметину на латвийской березе. Но 
не нарастет живица на раненом сердце. Годы пройдут и не стихнет плач по 
погибшим. Еще долго сводить судорогами рыданий бабьи лица. Но солдат скуп на 
слезу. Солдат бережно хранит почерневшую на сгибах страницу газеты с неизбывно 
волнующим сообщением о безоговорочной капитуляции Германии и выписанными 
химическим карандашом именами павших друзей-киренчан. 

СООБЩЕНИЕ 
8 МАЯ В БЕРЛИНЕ, В ПРИГОРОДЕ КАРЛХОРСТ, В ЗДАНИИ БЫВШЕГО ВОЕННО-ИНЖЕНЕРНОГО 
УЧИЛИЩА ПРЕДСТАВИТЕЛИ НЕМЕЦКОГО ГЛАВНОКОМАНДОВАНИЯ В ПРИСУТСТВИИ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ 

ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДОВАНИЯ СОВЕТСКИХ, АНГЛО-АМЕРИКАНСКИХ И ФРАНЦУЗСКИХ ВОЙСК 

ПОДПИСАЛИ АКТ О БЕЗОГОВОРОЧНОЙ КАПИТУЛЯЦИИ ГЕРМАНИИ, ИСПОЛНЕНИЕ КОТОРОГО 
НАЧАЛОСЬ С 24 ЧАСОВ 8 МАЯ. 

ИМЕНА 

МАЙОР ГРИГОРИЙ ЛЫХИН 
КАПИТАН ИННОКЕНТИЙ МАРКОВ 
КАПИТАН ПЕТР ХОЛМНЕВСКИЙ 
ЛЕЙТЕНАНТ АЛЬБЕРТ ПОЛЯКОВ 
МЛАДШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ СТЕПАН ИНЕШИН 
РЯДОВОЙ ВАЛЕНТИН АРБАТСКИЙ 
РЯДОВОЙ ЭРНЕСТ ПРОШУТИНСКИЙ 
РЯДОВОЙ НИКОЛАЙ БОБРЯКОВ 
РЯДОВОЙ ГЕОРГИЙ ЦЕХОТСКИЙ 
РЯДОВОЙ ГУРЬЯН ЗАУСАЕВ 
РЯДОВОЙ ГРИГОРИЙ ДЫЖГИН 
РЯДОВОЙ ГЕОРГИЙ КУЗАКОВ 
РЯДОВОЙ ДМИТРИЙ НЕТЕСОВ 
РЯДОВОЙ НИКОЛАЙ АНТОНОВ

Идет солдат по родному городу. В длиннополой шинели, перетянутой ремнем, в 
шапке-ушанке и скрипучих сапогах. Идет, сопровождаемый завистливыми взглядами 
ребятни, примечая, как при его приближении вдовы опуска.ют глаза и смахивают 
непрошенную слезинку уголком пухового платка. 

Холод донимает, пробирает до костей. В такую стужу нет ничего лучше медвежьей 
дохи или дубленого, на меховом подкладе полушубка. Но не в силах человек вмиг 
распроститься с воспоминаниями о войне, а значит и с форменным обмундированием 
— 
притертым, сшитым добротно, будто по фигуре. И дело не только в привычке. 
Скорее, в другом. Появись он в цивильном, обидятся земляки. Ведь в нем, в тех, 
кто вернулся с фронтов, видят не просто воинов, а символ Победы. 

Солдат идет, припадая на ногу. Вдали четко обозначился массивный пятистенок. 
Сложенный на века из могучих стволов кондовой сосны, вычерненных временем, 
стоит 
дом на косогоре над Леной. В нем проживает семья старейшего речника Михаила 
Михайловича Корзенникова. Пятеро детей у капитана — две дочки, три сына. К 
этому 
дому и лежит путь солдата. Он, волнуясь, поднимается по аккуратно выметенным 
ступенькам крыльца, дергает дверь на себя... 

...Однажды, было это много лет назад, еще безбородый Володя Лаврушин прослышал 
от одной добросердечной старушки удивительную историю о кудеснике из Макарова, 
большого, в сто домов села, расположенного в тридцати километрах от Киренска. 
Был этот кудесник известен умением изгонять любую хворь, знанием всех лечебных 
трав тайги и, главное — это особенно поразило Володю, владел азбукой жестов, 
благодаря чему мог свободно беседовать с глухонемыми. 

Володя мечтал развить в себе способность общения с людьми, с рождения лишенными 

возможности разговаривать с кем бы то ни было. Его ближайший друг — младший сын 

капитана Корзенникова — всегда молчливый Дима оставался для него загадкой, хотя 

они вместе выросли. Иногда обидчиво-вспыльчивый, но чаще рассудительно-
спокойный, он резко менялся в настроении, подчас — что, несомненно, смущало 
Володю — вызывал жалость. С отрочества наделенный недюженной силой, рослый, в 
отличие от местных парней, Дима жил в мучительном противоречии со своими 
намерениями. Ему бы, подобно отцу, стоять на мостике, вести ленское судно по 
изученным вдоль и поперек перекатам. Но осужденный на вечное заключение в 
клетку 
глухонемоты, он оставался неграмотным, непонятным другим и потому легко ранимым.
 

Несправедливость природы... Как ее исправить? Врачи беспомощны, и Володя 
уверовал в чудодейственную силу кудесника из Макарова. Летним днем, напару с 
другом направился он по пахучим травам к влекущему, как надежда, селу. Дима шел 

охотно, уяснив из объяснения Володи, куда и зачем они идут. Он был весел и 
непосредственен, но временами печаль заслоняла радость и в глазах его 
проскальзывали то ли грусть, то ли отчаяние. Но наперекор всему он верил в 
доброго волшебника — в этом Володя мог поручиться. 

Кудеснк оказался сморщенным, сухоньким дедом. Некогда сосланный в Сибирь, он 
сроднился с этим краем и остался в нем навсегда. Суетливый в движениях, но 
твердый в поступках он был очень интересен как личность. Правда, сельчане мало 
что знали о нем. И, наверное, не из-за «скрытности» чужака. Просто его 
знахарская деятельность заслонила в глазах односельчан все иное. 

Он встретил ребят радушно. И в этом радушии спрятал свое бессилие. Врожденную 
глухонемоту он исцелить не мог, хотя и прослыл кудесником, но мог научить их 
специальной азбуке. 

Дима регулярно приходил на занятия. Он быстро осваивал азы, постепенно все 
более 
увлекаясь учебой. Со временем вник в тайну печатного текста, стал читать по 
складам. Но письмо так и не осилил. Дома он делился знаниями со старшим братом 
Иваном, тоже глухонемым. А третьим, кому пошли на пользу уроки кудесника из 
Макарова, был Володя Лаврушин. День ото дня он все лучше понимал Диму... 

...К нему, к своему другу и вошел в избу солдат. 

Навстречу Лаврушину из-за обеденнго стола поднялся Иван. Скорыми шагами перешел 

комнату и заключил гостя в объятья. Был он, как и Дима, высок, крепок в кости, 
широк в плечах, и хватка была медвежьей. 

— Как живете-можете? — спросил Владимир Александрович, оглядывая просторную 
комнату. В простенке между окнами он заметил портрет Николая Корзенникова, 
второго брата Ивана, в форме младшего лейтенанта. По нижнему углу застекленная 
фотография была перевязана лентой траурного крепа. 

Иван кивнул несколько раз, что означало: «живем помаленьку, нормально живем». 

— А Дима где? На работе? 

Иван сложил руки на груди крест-на-крест и опустил голову. «Погиб Дима» — вот 
что сказал Иван. 

— Однако, как же так... — Владимир Александрович не находил слов. 

«Я вернулся, цел-невредим — пульсировало в мозгу — а Дима здесь, не на войне, 
смерть принял. Как же его угораздило? Нет, быть такого не может!» 

Вслух, медленно шевеля губами, чтобы Иван поспевал за артикуляцией, произнес: 

— Где погиб? Утонул? 

Иван поднял руки на уровень груди, будто взял винтовку наперевес. 

— Как на фронте? Брось ты! Его же не имели права мобилизовывать! 

И вдруг понял: перед войной Дима находился вместе с Иваном в Ленинграде, в 
спецшколе для глухонемых. И, видимо, обстоятельства сложились так, что дорога 
домой оказалась отрезанной. 

— Добровольцем? — вырвалось у пораженного солдата. — Но посуди сам, его же 
любая 
медкомиссия враз забракует. 

Иван согласно кивнул. Но, вникнув в смысл последней фразы, яростно отмахнулся, 
мол, не то говоришь. И оставив гостя в растерянности, бросился к этажерке. 
Какие-то секунды рылся в бумагах и вскоре вернулся, удовлетворенный, с 
исписанными листками. Как и все прочие Димины письма, это тоже было написано 
чужой рукой. Владимир Александрович пробежал взглядом по четким, несколько 
округлым буквам незнакомого почерка. В сознание врезалась строка: «Добился 
разрешения, ухожу на фронт». 

— Это письмо еще ни о чем не говорит. Уйти на фронт — не значит обязательно 
погибнуть. Однако, объявится Дима, чего уж там. 

И тогда Иван, напряженно следивший за его речью, глубоко вздохнул и протянул 
сметающий сомнения бланк похоронки. Передернув плечами, солдат принял горькое 
послание, адресованное отцу Димы: 

«Ваш сын Никодим Михайлович Корзенников, верный воинской присяге, погиб смертью 

храбрых за освобождение Родины от немецко-фашистских захватчиков.» 

Вернувшись домой, Владимир Александрович осторожно развернул поблекший газетный 

лист с сообщением о капитуляции Германии и вписал в реестр погибших новое имя — 

имя своего всегда молчаливого друга Никодима Корзенникова. 


1. Проводы
Они расстались на перроне, братья Корзенниковы... 

Иван вскочил в поезд на ходу, радостный от скорой встречи с близкими. Прощально 

махнул рукой. 

Вагоны, набирая скорость, побежали мимо провожавших. Вдоль их покатых крыш лег 
прибитый ветром сероватый дымок. Лицо Ивана стало неразличимым. Вскоре 
пригороды 
Ленинграда поглотили экспресс. С некоторой, вполне объяснимой завистью, Дима 
подумал о брате. Всего ничего, несколько дней — и он дома, в Киренске. Хорошее 
дело отпуск. 

Казалось, совсем недавно прибыли они, провинциалы, в огромный город-музей на 
Неве. Поначалу растерялись: все здесь было для них странно и непривычно — и 
трамваи, и автобусы, и едкий запах выхлопных газов. Но вышли к Неве, и душа 
успокоилась — величаво катила волны река, непохожая и похожая на Лену. С 
фибровыми потертыми чемоданчиками, не думая о ночлеге, бродили они по Невскому, 

Фонтанке, Дворцовой площади; запрокидывая головы, удивлялись Исакиевскому 
собору, Смольному, вышагивали по мосту к Петропавловской крепости. 

Сюда они приехали не на экскурсию. Здесь должны начать новую жизнь, обрести, 
наконец, возможность общения с людьми. В Ленинграде открылась специальная школа 

для глухонемых, поступить в нее и собирались Корзенниковы. Коротки были сборы...
 
И тяжело пыхтящий пароход повлек братьев в дальний рейс, к желанному причалу. 
Совсем недавно было расставание с родными, а сейчас, предоставленные самим себе,
 
они споро шагали по удивительно красивому городу, выискивали нужный квартал, 
улицу, дом. 

Помощник начальника политуправления речного пароходства Каюров принял их в 
своем 
кабинете. Вежливый, в меру степенный, он внимательно изучал протянутые Димой 
бумаги: «Податели сего комсомольцы Корзенниковы — Иван и Никодим. Первый из них 

— столяр, второй — токарь. Оба — замечательные стахановцы. Но имеют большой 
органический порок — глухонемоту...» 

Посетители в напряженных позах сидели на краешке стульев, готовые тут же 
вскочить и, если ему что-либо неясно, тотчас по возможности объяснить. 

— Вот что, учиться вы будете вечером, днем работать на заводе «Юный водник», — 
сказал Каюров братьям. Те понимающе кивнули. Это воодушивило Каюрова, придало 
большую естественность его голосу, хотя, как он понимал, они его не слышат. 

— Я сейчас позвоню в дирекцию завода, — он тронул рукой телефонный аппарат. — 
Вас встретят, ознакомят с производством, предоставят место в общежитии. 
Договорились? 

«Да» — кивком ответили Корзенниковы. 

— Тогда все в порядке. Я вызову для вас сопровождающего. Он проводит вас, чтобы 

не плутали, к предприятию. Договорились? Ну и отлично. Желаю вам успешной учебы.
 
В школу я позвоню, не сомневайтесь. Вас там примут как положено. 

Он позвонил и в комнату вошел человек. 

— Вот, знакомьтесь с товарищем. 

Каюров подождал, пока братья обменяются рукопожатием с вошедшим и сказал ему: 

— Это сибиряки, те, о которых писали из Киренска. Будь добр, проводи их до 
«Водника», не то, без провожатого, того и гляди заблудятся. Договорились? Ну, 
тогда действуй. 

Когда Корзенниковы вышли, он вытер испарину со лба, потянулся к пачке папирос, 
закурил. «Как-то неловко чувствовать себя здоровым», — подумалось ему, и чтобы 
отвлечься, Каюров продолжал читать подшитые в папку бумаги. 

ХАРАКТЕРИСТИКА 
Корзенников Никодим Михайлович, русский, 1918 года рождения, член Ленинского 
комсомола с 1936 года, токарь Красноармейского судоремонтного завода. Он 
является одним из лучших работников предприятия. Регулярно перекрывает 
производственную норму. Добивается 250–350 процентов выработки. За свой 
самоотверженный труд пользуется большим уважением коллектива...

Братья быстро освоились на новом месте. Легко обжились в шестикоечной 
комнатушке 
общежития и стали, как и раньше, выгонять стахановские нормы. Вечерами учились, 

осваивали премудрую науку выразительной жестикуляции. Дима, от природы более 
способный, чем старший брат, сноровистей набирался знаний, легче сходился с 
людьми. К собственному счастливому удивлению, он начал выговаривать отдельные 
короткие слова. Давалось ему это с неимоверным трудом. Он весь напрягался, 
будто 
стремясь мышцами подтолкнуть к горлу и выхлестнуть языком неподвластные звуки. 
Странные, грамофонно-резкие, с недостающими слогами вырывались слова, ни на что 

не похожие, но слова: хрршо, вечр, птом, рабат. Мал был его словарный запас, но 

и его хватало, чтобы воспрянуть духом и надеяться, надеяться... 

А однажды на волейбольной площадке Дима открыл в себе не испытанное доселе 
чувство азарта. С тех пор полюбил он игру с мячом, не пропускал ни одной 
тренировки. Иной раз приходилось солоно — если нарушал правила и не реагировал 
на судейский свисток. Оштрафованный, он с оторопью озирался на трибуны и видел, 

как болельщики вкладывают пальцы в рот и, напрягаясь, раздувают щеки. Но не 
обижался. Догадывался: виноват азарт — тот азарт, которому лично он был 
благодарен. Ведь у волейбольной сетки он выучил еще одно слово — ма-зи-ла. 
Выговорить его без запинки не удавалось, очень уж длинное. Но Дима понял, что 
именно это слово приносило в спортивный зал озорную веселость, снимало 
нервозность от неудачи. Саркастически звучало в его устах это слово — шестое в 
арсенале. 

...Поезд давно исчез, но Дима, ссутулясь, все стоял на перроне, словно 
предчувствуя, что проводы брата надолго оборвут связующую с семьей ниточку. 

Не обращая внимания на вокзальную сутолоку, узлы и чемоданы, которые будто 
специально лезли под ноги, он зашагал к выходу в город. Шел, не зная куда, и 
невольно очутился у Невы. Сел на гранитную ступеньку набережной, задумался. 

Осужденный на молчание, Дима любил поговорить. Подспудно развилось у него 
умение 
вести внутренние диалоги, ибо он предпочитал не рассуждать, а спорить. И часто 
спорил сам с собой, яростно и красноречиво. 

— Отчего бы и тебе не взять отпуск да махнуть через всю страну в Киренск? 

— Не время. Сборщики задыхаются от нехватки токарных деталей. 

— Это же всегда так будет. На каком заводе доводилось тебе видеть, чтобы 
токарных деталей было с избытком? 

— Не ерунди. Такое положение временное. Наладим производство, все изменится к 
лучшему. 

— Вот вернулся бы из отпуска и налаживал. 

— Опять не то говоришь. Дело не только в работе. Есть у меня задумка, хитрое 
рацпредложение. С Витей Власовым надо его обмозговать. Вот только поймет ли он 
меня полностью? Чертежик ведь у меня самодельный. Надо бы объяснить, что к чему.
 
А как это сделать? 
Дима, отчаявшись, махнул рукой, точно хотел жестом отделаться от гнетущих 
мыслей. Поднимаясь по ступенькам гранитной набережной, увидел знакомое лицо. 
Цепкая память не подвела: Каюров. 

Каюров тоже узнал Корзенникова, остановился. 

— Ну, как дела? 

— Хрршо, — сказал, улыбаясь, Дима и в подтверждение показал оттопыренный 
большой 
палец. 

Каюров был удивлен. Помедлил, подыскивая четко произносимые слова: 

— Значит, все устроилось? Отлично! Кстати, я в этом и не сомневался. 

Корзенников кивнул. И только теперь заметил стоящую в стороне «эмку». Из нее 
выглядывал парнишка-шофер и что-то кричал, жестикулируя. Его собеседник куда-то 

опаздывает, догадался Дима. 

Смущенный тем, что его не так поймут, Каюров сказал Корзенникову: 

— Служба. Ехать пора. А ты заходи, если что. Договорились? 

Дима еще раз кивнул, показал рукой в сторону машины — мол, ясное дело, спешишь. 


«Эмка» тронулась с места, помчалась по набережной, свернула к мосту. Дима 
проводил ее взглядом, как совсем недавно пассжирский экспресс. На сердце было 
неуютно. Отчего? Может, сказался отъезд брата? Нет, будоражило другое. Но что, 
не понять. С неохотой он возвращался в общежитие. Скучно, а податься некуда. Да 

и в комнате ни души, в такой зной все ребята на пляже. Дорогой загадал, будет 
кто в комнате, значит завтра погода не изменится, а если никого — быть дождю. 

Пусто. Значит, быть дождю. Дима, не раздеваясь, кинулся на кровать. Устроился 
поудобнее, взял с тумбочки книгу. ...Буквы начали расползаться. Он нащупал 
выключатель, под потолком вспыхнула лампочка в зеленом абажуре. 

Дима прошелся по комнате вдоль шеренги металлических кроватей. Остановился у 
настенного календаря. Оторвал сероватый листок, приятно пахнущий, как и книга, 
типографией. Прочел, старательно двигая губами: «Восход — 3. 45, заход — 21.18, 

долгота дня — 17.33». Подумал — «Самый длинный день завтра, двадцать второе 
июня». 

ГАЗЕТНЫЕ СООБЩЕНИЯ ОТ 21 ИЮНЯ 1941 ГОДА 
За рубежом 

По сообщению агентства Юнайтед Пресс, Рузвельт наложил секвестр на германские и 

итальянские фонды в США. 

Как сообщает агентство Стефания, в связи с распоряжением Рузвельта о наложении 
секвестра на итальянские и германские фонды, итальянское правительство приняло 
ответные меры, издав распоряжение о немедленном учете всего имущества США, 
находящегося в Италии. 
Правительство США направило Германии ноту с требованием закрыть к 10 июля все 
консульские органы Германии в Соединенных Штатах, а также отделения агентства 
Трансокеан, Германскую информационную библиотеку и железнодорожное 
туристическое 
бюро. Это требование не касается посольства. 

Германское информационное бюро сообщает, что германское правительство 
потребовало от правительства США отозвания всех чиновников и служащих 
американских консульств в Германии и странах, оккупированных германскими 
войсками. 

По родной стране 

Началась реставрация музея Адама Мицкевича в Новогрудке, Барановической области.
 
Восстанавливается расположенный рядом с музеем домик, в котором жил великий 
польский поэт. 

В предстоящую уборку на полях Тернопольской области будут работать 46 комбайнов 

вместо 26 в прошлом году. Выпущена первая группа комбайнеров. Скоро начнется 
уборка обильного урожая. 

С наступлением теплой погоды начался массовый выезд детей в пионерские лагеря. 
В 
шестнадцати союзных республиках будет открыто в этом году 2 тысячи пионерских 
лагерей профсоюзов. 

В конце июня в Киеве состоится легкоатлетический матч Украина — Москва — Грузия.
 
В нем примут участие сильнейшие советские легкоатлеты. 


2. Война
Книга оставлена на подушке, стакан крутого чая не тронут, кипяток, налитый до 
краев, остывает. Выглаженная сорочка брошена на спинку кровати. Все внимание 
репродуктору. Лица обитателей комнаты суровеют, взгляд приобретает 
настороженность, у кого-то болезненно дергается веко. Все застыли, кто где. 
Позы 
напряженные, мускулы наливаются под спортивными безрукавками. 

По радио выступает заместитель председателя Совнаркома СССР Вячеслав Михайлович 

Молотов. 

«Сегодня в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому 

Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали 

наши границы во многих местах и подвергли бомбежке наши города — Житомир, Киев, 

Севастополь, Каунас и некоторые другие...»
Для Димы репродуктор нем. Важности события не постичь. Он изучающе смотрит на 
товарищей, но боится их потревожить. Происходит нечто невероятное — это ясно, 
как день. Но что? Если бы ребята переговаривались, он бы хоть что-то из 
разговора ухватил. А так, когда все, точно в столбняке, не шелохнувшись, ловят 
каждое слово, нельзя требовать от них разъяснений. В лучшем случае, это будет 
раздраженный окрик или невнятная скороговорка. Попробуй уследи за артикуляцией 
губ — не уследишь. Придется ждать. Дима елозит на стуле, бычится, похрустывает 
пальцами. Впустую! Все внимние по-прежнему репродуктору. 

«Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории 
цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено, 
несмотря на то, что между СССР и Германией заключен договор о ненападении и 
советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого 
договора. Нападение на нашу страну совершено, несмотря на то, что за все время 
действия этого договора германское правительство ни разу не могло предъявить ни 

одной претензии к СССР по выполнению договора. Вся ответственность за это 
разбойничье нападение на советский союз целиком падает на германских фашистских 

правителей».
Дима не выдержал затянувшейся неизвестности. Необутый, на цыпочках, чтобы 
половицы не скрипели, подошел к Виктору Власову, взял его, низкорослого, за 
плечо, показал на динамик — «Что?» 

— Война, — тихо ответил Власов, сглатывая слюну. 

«Что?» — не понял Корзенников. 

— Война! — страшное, повторно сказанное слово сняло со всех, кроме глухонемого, 

гипнотическое наваждение. И только Дима не осознавал происходящего. Внове для 
него было это слово, еще не изучено — ВОЙНА. 

Внутри заводского двора, где расположилось общежитие, становилось оживленно. 
Как 
по гудку собирались люди, жестикулировали, переговаривались. Из гула толпы 
вырывались отдельные реплики, гневные и безрассудные, накаляющие и без того 
грозную атмосферу. 

СВОДКА ГЛАВНОГО КОМАНДОВАНИЯ КРАСНОЙ АРМИИ ОТ 22 ИЮНЯ 1941 ГОДА 
С рассветом 22 июня 1941 года регулярные войска германской армии атаковали наши 

пограничные части на фронте от Балтийского до Черного моря и в течение первой 
половины дня сдерживались ими. Со второй половины дня германские войска 
встретились с передовыми частями полевых войск Красной Армии. После 
ожесточенных 
боев противник был отбит с большими потерями. Только в гродненском и 
кристынопольском направлениях противнику удалось достичь незначительных 
тактических успехов и занять местечки Кальвария, Стоянув и Цехановец. 

Авиация противника атаковала ряд наших аэродромов и населенных пунктов, но 
всюду 
встречала решительный отпор наших истребителей и зенитной артиллерии, наносящих 

большие потери противнику. Нами сбито 65 самолетов противника.


3. «Кругом, шагом марш!»
Председатель завкома, полноватый, с залысинами на шишковатом лбу, постоянно 
затянутый в один и тот же чесучовый пиджачок, с началом войны превратился на 
заводе в центральную фигуру. Поминутно дверь в его кабинет распахивалась, 
врывался или солидно входил очередной доброволец. Предзавкома устал уже 
отвечать, растолковывать положение вещей, отделывался стереотипной фразой: 
«Оставляйте заявление. Вызовем, когда понадобитесь». И облегченно вздохнул, 
когда в кабинет зашел присланный из райвоенкомата лейтенант, о прибытии 
которого 
ему час назад сообщили по телефону. 

— Наконец-то, заждался я вас, товарищ. Принимайте дела. Вот, стопкой, заявления 

— рассматривайте, выбирайте. 

— Разберемся. Отберем надежный контингент, опыт имеется, — ломким, 
неустоявшимся 
голосом ответил молодой офицер. Два кубаря ярко горели в петлицах его широкой в 

плечах гимнастерки, матово лоснились яловые сапоги, пахнущие гуталином и кожей. 

Розовощекий, в скрипучих ремнях, он изображал из себя бравого вояку, и оттого 
не 
внушал доверия. 

Лейтенант понял, что не произвел должного впечатления на этого умудренного 
годами человека, но внешне оставался безукоризненным кадровиком, с подчеркнутой 

выправкой, быстрым и решительным в движениях: 

— Начали! 

На пороге кабинета стоял, подпирая верхнюю перекладину, Никодим Корзенников. В 
промасленной спецовке, только что от станка, он держал в кулаке свернутый 
трубкой лист бумаги. На листе — написанное Виктором Власовым заявление: «Я, 
Никодим Михайлович Корзенников, член Ленинского Комсомола с 1936 года, прошу 
зачислить меня в ряды Красной Армии. Обязуюсь, не щадя жизни, биться с 
ненавистными врагами — гитлеровскими фашистами. Владею стрелковым оружием. 
Прошу 
в просьбе о зачислении добровольцем в Красную Армию не отказать». 

— Поглядите на него! — не выдержал предзавкома. — Куда тебя нелегкая понесла? 
Тебя же первый встречный врач комиссует! 

Дима непонимающе глядел в рот начальству. Когда было нужно, он артистически 
перевоплощался в несуразно-бестолкового парня: челюсть отвисала, глаза смотрели 

бессмысленно. 

— Постойте, нельзя ведь так, с места в карьер, — поспешил ему на выручку 
лейтенант. — Входите, садитесь. — И пододвинул посетителю стул, оценивая эффект 

своего вступления в должность. — Будем знакомиться. Имя, фамилия? Да не 
смущайтесь, чего молчите. Называйте свои данные: имя, фамилия, в каких войсках 
проходили действительную службу? Если не служили, то по какой причине? 

— Глухонемой он, — отвернувшись от Димы, чтобы тот не разобрал слов, объяснил 
предзавкома. 

Лейтенант смутился, откашлялся. 

— Иди, иди, Дима, в цех. Работай. Токари в первую очередь нам потребны здесь, — 

председатель завкома выправил ситуацию 

— Птом! — ответил ему Корзенников. 

— Иди, иди. Нечего зря людей отрывать от важного дела. 

— Птом! — усердствовал Дима. 

Ошарашенный лейтенант, забыв про прежний лоск, что-то мямлил о трудностях 
походной жизни. 

— Фронта!.. Фронта!... — Дима изнемогал от произношения нового слова, хотя 
утренняя тренировка помогала выговаривать его относительно внятно. 

— Следующий, — крикнул предзавкома, не в силах повлиять на глухонемого. 

Вразвалку вплыл — не вошел — в кабинет паренек из столярного цеха, прозванный 
«морским» за неразлучность с тельником и подметающими пол клешами. 

— Имя, фамилия, — приступил к опросу лейтенант. Опрос занял минуты три, за ним 
последовала инструкция: 

— Захватите все необходимые вещи: пару белья, нож, ложку, металлическую кружку, 

постригитесь наголо, и в тринадцать ноль-ноль быть здесь в полной боевой 
готовности. В тринадцать тридцать отбываем в расположение воинской части. 
Вопросы есть? Нет вопросов? Тогда выполняйте! 

— Есть выполнять! — отчеканил плотник и четко повернулся на каблуках. На этом 
знание устава было исчерпано. Став прежним разбитным парнем, он враскачку 
поплыл 
к выходу. 

Из всего сказанного краскомом Дима, так и не покинувший кабинет, уловил одно: 
призванным в армию необходимо остричься под нулевку. Через час, оставив свою 
пышную каштановую шевелюру в ближайшей парикмахерской, он вновь стоял перед 
лейтенантом, вытянув руки по швам и переминаясь с ноги на ногу. Его «военная 
хитрость» не вызвала у офицера воодушевления, но отказать глухонемому он не 
сумел. Все равно, последнее слово за медиками. 

Запыленные грузовики доставили группу новобранцев на окраину Ленинграда, в 
военный городок. Сгрузились на плацу, у щита наглядной агитации с изображением 
солдата, вонзающего граненый штык в толстобрюхого немца в мундире мышиного 
цвета. 

— Стро-о-ойсь! — с оттяжкой прокричал лейтенант. Печатая шаг, пошел навстречу 
приближающемуся капитану, командиру карантина. Отдал честь, доложил о прибытии. 


Капитан, мрачный и медлительный, двинулся вдоль дугообразной шеренги, 
остановился лицом к призывникам. 

— Здравствуйте, товарищи добровольцы! 

— Здра-а-ст... тварищ... капитан! — нестройным хором откликнулись вчерашние 
рабочие и служащие. 

— По порядку рассчитайсь! 

— Первый. 

— Второй. 

— Третий. 

Секундная пауза. Низкорослые поглядывают на правй фланг: отчего заминка? 

— Пятый. 

— Шестой. 

— Отставить! — рявкнул, багровея, капитан. Вместо того, чтобы быть на передовой,
 
сражаться, ему приходится начинать войну в такой смехотворной должности — 
начальствовать над необученными людьми, не знающими, с какого конца браться за 
винтовку. 

— Повторить перекличку! 

Лейтенант бросился к командиру, что-то сказал ему. 

Корзенникова, четвертого в строю, охватило дурное предчувствие. 

Гневный, с желваками на скулах к нему подступал капитан. Дима видел, как он по-
рыбьи хватает воздух, видел больно бьющие слова: 

— Кругом! Шагом марш! 

СООБЩЕНИЕ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО 
В течение 24-го июня противник продолжал развивать наступление на шауляйском, 
каунасском, гродненско-волковысском, кобринском, владимир-волынском и бродском 
направлениях, встречая упорное сопротивление войск Красной Армии. 

В Финском заливе кораблями военно-морского флота потоплена одна подводная лодка 

противника. 

В ответ на двукратный налет на севастополь немецких бомбардировщиков с 
территории Румынии, советские бомбардировщики трижды бомбардировали Констанцу и 

Сулин. Констанца горит. 

В ответ на двукратный налет немецких бомбардировщиков на Киев, Минск, Либаву и 
Ригу, советские бомбардировщики трижды бомбардировали Данциг, Кенигсберг, 
Люблин, Варшаву и произвели большие разрушения военных объектов. Нефтебазы в 
Варшаве горят. 

За 22, 23 и 24 июня советская авиация потеряла 374 самолета, подбитых, главным 
образом, на аэродромах. За тот же период советская авиация в боях в воздухе 
сбила 161 немецкий самолет. Кроме того, по приблизительным данным на аэродромах 

противника уничтожено не менее 220 самолетов.


4. Товарищи по несчастью
Дима Корзенников шел по городу, бледный, с холодной испариной на лбу. Хотелось 
плакать — плакать навзрыд, как в детстве, когда обижали мальчишки или 
оскорбляли 
во хмелю скудные на умишко люди. Внутренний голос, вечный его оппонент, 
ехидничал, растравлял рану: 

— Понимать надо, твое место у токарного станка. Точи свои детали и не суйся, 
куда не просят. Без тебя справятся. Чай, на фронте в достатке солдат, причем 
физически полноценных. Вот они-то и поломают хребет германцам. Уразумел? 

Нет, не уразумел. Неосознанно укрепилось предположение: поможет Каюров. Пост у 
него высокий — почти начальник политуправления — позвонит разок-другой куда 
следует, и все преграды сметены. Корзенников прибавил шагу, заторопился к 
трамвайной остановке. 

Трамвай неторопливо полз по рельсам. Дима тоскливо поглядывал в окно. Ленинград 

преобразился, стал будто ниже ростом, полосками бумаги обклеил стекла. Эти 
бумажные кресты оставляли гнетущее впечатление. Нигде не увидеть улыбки. Лица 
грустные, мрачные. Люди толпятся у репродукторов, переговариваются, несомненно, 

комментируют на свой лад новости. Кондуктор объявил название остановки, речное 
пароходство где-то здесь, неподалеку. 

Пароходство обезлюдело. Руководящие работники на объектах. Нет и Каюрова. Надо 
ждать, и Дима ждет. Час, второй, третий. Чуть отстранив портьеру 
светомаскировки, он посмотрел в окно — уже вечер, по мостовой проезжают машины 
с 
незажженными фарами, но знакомой «эмки» нет. Беспомощно озирается на секретаршу 

Каюрова, она разводит руками — мол, и телефон не звонил. Пора уходить. Завтра 
опять на работу, как будто ничего не произошло. А впрочем, что произошло? 

Немцы спускают по 5–10 парашютистов-диверсантов в форме советских милиционеров 
для порчи связи. В тылу нашей армии созданы истребительные батальоны по 
уничтожению диверсантов-парашютистов. Руководство истребительными батальонами 
возложено на НКВД.
Все чаще над Ленинградом простуженной глоткой ревела сирена, вызванивали 
подвешеные на тросах рельсы. По улицам и площадям маршировали ополченцы. 
Спецкурсы готовили сандружинниц. Горожане изучали инструкции по противопожарной 

безопасности, дежурили ночью на чердаках домов. 

На крыше общежития оборудовался противопожарный пост. Виктор Власов выволок 
туда 
сороковедерную бочку, предназначенную под песок. Сделал несколько ходок за 
песком и, усталый, сел на громыхающую кровлю, прислонился спиной к бочке. 
Металл 
приятно остужал, охлаждал от злости. Рано утром, настроенный по-боевому, он 
ушел 
на медкомиссию. Но врачи выискали что-то в легких, испоганили настроение — не 
годен! Терпение, с которым он позволял себя ощупывать, простукивать ребра, 
проверять молоточком рефлексы, лопнуло после ознакомления с несправедливым, как 

он считал, медицинским заключением. И он привычно взорвался. С пеной у рта 
доказывал, спорил, ссылался на боксерское прошлое, на второй спортивный разряд 
— 
не помогло. 

Теперь ему, лучшему нападающему волейбольной команды, стыдно показаться на 
глаза 
товарищам — самый сильный на поверку оказался слабаком. Виктор продолжал в уме 
диалог с сухарями-медиками. Как всегда после словесной перепалки, наиболее 
разумные доводы приходили сейчас, когда были уже совершенно бесполезны. И это 
бесило. 

В люке возникло лицо, знакомое, но странно изменившееся. При обморочном свете 
луны стриженая голова напоминает матовый шар лампиона. «Дима» — товарищ по 
несчастью, как раз то, что необходимо Виктору. Можно выговориться вволю, он-то 
не перебьет, отнесется понимающе. 

ЧЕТЫРЕ ГЕРМАНСКИХ ЛЕТЧИКА ВЗЯТЫ В ПЛЕН 
Наблюдатели зенитной батареи младшего лейтенанта Пимченкова заметили вражеский 
бомбардировщик, летевший по направлению к ленинграду. Через мгновение батарея 
дала по самолету первый залп. Снаряды разорвались у самой машины. 

Экипаж самолета сразу же сбросил на чистое поле свои бомбы, после этого он 
снизился и открыл по батарее пулеметный огонь. Отважные зенитчики не 
растерялись. Наводчики Башкатов и Усенко, заряжающие Семенов и Поклюев под 
обстрелом врага действовали смело, сноровисто. 

Четвертым залпом бомбардировщик был подожжен и стал резко терять высоту. Вскоре 

он упал за деревьями. 

Это был первый самолет, который увидели зенитчики. Младший лейтенант Пимченков 
записал в своем дневнике: «В 1 час 40 минут сбит вражеский бомбардировщик №1». 

Через несколько минут бойцы энской части захватили четырех немецких летчиков: 
одного офицера и трех унтер-офицеров. 



Ненависть к врагу, писали газетчики в июне сорок памятного года, удесятеряет 
силы. Рабочие перекрывают в три-четыре раза свои нормы. К станкам, верстакам, 
кульманам, заменив призывников, становятся пенсионеры. Подростки обретают 
производственную зрелость в минимальные сроки, не в мастерских и аудиториях, а 
прямо в цеху, рядом с маститыми мастерами. 
Токарный цех. Разноголосье станков, перекличка отбойных молотков позволяют 
Виктору забыться, не думать о вчерашних огорчениях. Он несколько стыдится своей 

горячности, вспоминая, как вчера на крыше материл несправедливость медиков, 
стучал кулаком в грудь, клялся преодолеть все препоны, выискать лазейку на 
фронт 
и, разумеется, взять с собой верного друга Никодима Корзенникова. 

Дима в перетянутой солдатским ремнем спецовке, нахлобученной на уши кепке, 
склонился над вытачиваемой деталью. Самый крупный на участке станок — его. 
Истекли сутки после встречи с лейтенантом в кабинете председателя завкома, 
надежда оказалась пустой. Дима, как и прежде, у станка, а мужики, с которыми он 

мчался на грузовике к казармам, наверное, уже на стрельбище или маршируют на 
плацу. Или примеряют форму, облачаются в гимнастерку и галифе, накручивают 
обмотки. А у него от всего обмундирования только пояс, который он выменял на 
перочинный нож с двумя лезвиями и штопором. 


5. Повестка
Комендант общежития вручил Никодиму Корзенникову повестку. Райвоенкомат 
предлагал ему явиться на медицинское освидетельствование. 

Казалось бы, что с того — повестка как повестка, зеленоватый клочок бумаги с 
типографским текстом и каллиграфически выписанной фамилией. Но на Диму она 
произвела потрясающее воздействие. В нем снова проснулась надежда и переросла в 

твердую уверенность: где-то им заинтересовались. Коль скоро не годен он для 
строевой службы, вполне вероятно, подыщут что-то попроще, определят в обоз. 
Или... фантазия помимо его воли разгулялась. По губам он читает довольно 
прилично. Три месяца обучения на курсах разведчиков — и пожалуйста — вот вам 
тайнопись, вот код, а вот и расшифровка. А что? Вполне освоит. И физические 
данные у него в полном порядке. 

В школе, закрытой на время летних каникул, располгался призывной пункт. 
Корзенников достаточно быстро обнаружил нужную ему дверь с внушительной высоты 
буквами ВВК — Военно-врачебная комиссия. Он пришел раньше, чем следовало. 
Правда, не он один. В коридоре уже теснился народ, кто-то заглядывал в замочную 

скважину. 

Дима притулился к окрашенной в голубой цвет стене, возле окна, выходящего во 
двор. Видел, как во дворе выстраиваются в колонну призывники с вещмешками за 
спиной, с чемоданчиками в руках. Терпеливо ждал начала медосмотра. Мимо по 
коридору сновали офицеры, некоторые — в белых халатах. Прихрамывая, к окну 
подошел парень в просторной кожаной куртке. Потертая кожанка лоснилась, 
очевидно, давеча смазана жиром, чтобы не коробилась. 

— Двинули, — сказал парень, наблюдая за колонной новобранцев, вышагивающей со 
двора. 

Дима не откликнулся на призыв к разговору. Парень в кожанке посмотрел на него 
оценивающе. 

Двери с табличкой ВВК распахнулись. Толпа повалила вовнутрь, в вытянутое 
наподобие пенала помещение — школьный спортзал. Неприменные атрибуты 
спортивного 
зала на своих местах — брусья, гимнастический конь, кипа матов, за ними 
шведская 
стенка. Кроме них по всему залу стояли маленькие столики на тощих ножках, а под 

баскетбольным щитом — длинный стол, укрытый светлой скатеркой. 

Дима по примеру других, пришедших на медосмотр, разделся, сложил одежду кучкой 
на низкой скамейке, пристроился в конец образовавшейся очереди. Голый, стыдливо 

прикрывался ладонями, поглядывал по сторонам. К его великой радости медперсонал 

сплошь состоял из мужчин. 

Перед ним подрагивал в ознобе обладатель кожанки, костистый, худосочный, с 
тонкими руками. Он явно проигрывал по сравнению с Никодимом Корзенниковым. 
Очередь двигалась медленно. Наконец, спустя полчаса, Дима уселся на табурет 
напротив врача в круглых очках. Под распахнутым халатом виднелась гимнастерка с 

двумя шпалами в петлицах. Врач деловито, ни слова не говоря, что Диме было на 
руку, приставил стетоскоп к его мохнатой груди. Послушал, повернул пациента 
спиной к себе. Бодрящий холодок металла рыскал под лопатками, отыскивая 
признаки 
какой-то хворобы. Тщетно. 

Майор медицинской службы вывел размашистую неразборчивую запись в личной 
карточке Никодима Корзенникова и передал ее сидящему за соседним столиком 
коллеге. Тот проверил рефлексы, поводил блестящим молоточком перед глазами, а 
напоследок легко шлепнул пухлой ладошкой по Диминому колену и сказал что-то 
ободряющее. Дима поддакнул движением головы. Во время процедур он изо всех сил 
изображал понимание. Эту задачу облегчала заметная неразговорчивость медиков. 
Но 
стоило кому-то задать вопрос, как он отвечал кивком головы или разводя руки в 
стороны. 

— На что жалуетесь? 

Дима «отнекивался» головой. Он не жаловался. 

— Какие болезни перенесли в детстве? 

Дима разводил руками — никаких! 

— Прививки? 

Дима кивал и поспешно оттопыривал большой палец правой руки, что означало — 
«здорово!» или (в данном случае) — «прививки у меня — первый сорт!» 

Ни один из врачей не задерживал Диму долго. В личной карточке прибавлялось 
записей. И вместе с карточкой душа заполнялась уверенностью — медкомиссию он 
пройдет. Но председатель комиссии сразил его заключением: 

— Не годен! 

«Как не годен? — хотел закричать Дима. — Все ведь доброжелательно улыбались, не 

хмурились. И вдруг — не годен!» 

Но веское заключение «Не годен!» в устах подполковника было подкреплено 
характерным движением рук — «иди-иди!» 

Дима попытался объясниться на пальцах. Не восприняли. Выплеснул из себя с 
горечью: «Фронта!» Не вняли. Сокрушенно махнул кулаком, и бегом к одежде — 
скорей отсюда, из пропахшего потом зала, на простор, на воздух, к Неве, чтобы 
унять обиду, позволить себе расслабиться, или бухнуться в реку и заплыть на 
середину — дать мышцам работу, остудить повергнутый в жар мозг. 

У скамейки так же стремительно одевался парень в кожаной куртке. По щекам его 
расползались розовые пятна, лицо плаксиво сморщилось. «Не годен» — понял 
Корзенников. Они вышли на улицу вместе. Состояние духа у обоих подавленное. 
Простоволосый, расхристанный, в неряшливо надетой кожанке, спутник не поспевал 
за Димой. Он хромал сильнее обычного. Но не желая отпускать от себя собрата по 
судьбе, вцепился в его локоть. Дима обернулся с досадливой гримасой — вот еще, 
попутчиков недоставало. Парень без устали шлепал губами. 

Стоя к нему лицом, Дима гневно махнул рукой — хватит плакаться! надоело! и без 
того тошно! Но парень воспринял этот жест как знак отчаяния. И со скорбной 
миной, словно навсегда приклеенной к физиономии, стал утешать сотоварища. Он 
говорил невнятно, будто месил губами липкое тесто. «Шепелявый» — Дима 
воспринимал лишь отдельные слова, не содержащие шипящих звуков. 

Корзенников, чувствовавший себя относительно свободно среди говорящих людей, от 

непонимания невразумительной болтовни был охвачен внезапной мучительной горечью,
 
жалостью к себе. «Напиться, что ли». Вероятно, и парня преследовала та же мысль.
 
Не сговариваясь, они потащились в забегаловку. 

В подвальчике разило перегаром и махорочным дымом. Парной воздух размывал 
очертания предметов. Выбрав столик в углу, они заказали графинчик водки. 

— По маленькой, за знакомство, — сказал парень, счастливо избегая шипящих. 
Чокнувшись, он назвал себя. Как уловил Дима, но не был в этом уверен — его 
звали 
Андреем. 

— Давай по второй. Чтоб чертям стало так весело, как нам. 

Дима с непривычки быстро пьянел. Вспоминая недавний позор, поскрипывал зубами. 
Внутренний голос ехидно, надоедливо теребил несостоявшегося солдата: 

— Ну как — съел? Так тебя и взяли на службу. Жди. Ничего себе придумал — «тыл 
врага, донесения, шифровки»... 

СООБЩЕНИЕ СОВИНФОРМБЮРО 
Решительной перестройкой всей работы на военный лад отвечает советская страна 
на 
призыв своего вождя — товарища Сталина. 

Трудящиеся Ленинграда готовы к решительному отпору врагу. После речи товарища 
Сталина десятки тысяч ленинградцев вступили в народное ополчение. На митинге 
рабочих и служащих завода им. Фрунзе с огромным воодушевлением принята 
резолюция, в которой участники митинга поклялись все, как один, выступить с 
оружием в руках на защиту нашей родины, повысить революционную бдительность, 
превратить завод в неприступную крепость обороны. 

На трижды орденоносном Кировском заводе в первых рядах добровольцев народного 
ополчения идут старые рабочие, ветераны гражданской войны. Расточник турбинного 

цеха тов. Емельянов в годы гражданской войны с оружием в руках защищал молодое 
советское государство. Теперь, когда над советской страной вновь нависла 
серьезная опасность, он вступает в народное ополчение. Вместе с ним идет его 
сын 
семнадцатилетний Виктор — токарь турбинного цеха. Дочь тов. Емельянова, 
Антонина, также работница Кировского завода, будет оказывать медицинскую помощь 

раненым бойцам. Мастер И.С.Глазков, награжденный орденом Красного Знамени, 
механик В.О.Цилосанс и другие участники гражданской войны возглавляют боевые 
подразделения народного ополчения, сформированные из рабочих кировского завода. 



6. «Дайте дело потруднее»
Токарный цех обезлюдел, специалистов катастрофически не хватало. Те из них, кто 

владел винтовкой, покинули завод, в рядах Красной Армии или народного ополчения 

сражались с гитлеровцами. Старики и дети не могли в полной мере заменить лучших 

станочников — у одних недостаток физической выносливости, у других — опыта. 
Выработка падала, и это сейчас, когда необходимо наращивать производственную 
мощь, когда острая нужда в выпускаемой на предприятии продукции. Диму это 
угнетало особенно сильно. Может, по натуре он чувствительнее других. Может, 
сказалась привычка принимать все близко к сердцу. А может — и это ближе к 
истине 
— он с необычной болезненностью стал воспринимать свою неполноценность. Все же 
он не ровня другим, тем, кто воюет, кто закрывает фашистам дорогу на Ленинград. 

И, главное, находясь в тылу, в относительной безопасности, не в силах оказать 
им 
ощутимую помощь. 

Проревел сиплый гудок.Обеденный перерыв. Виктор Власов выключил станок, подошел 

к Диме. Толчком вывел его из задумчивости, мотнул головой: айда! «Нет», — 
ладонью ответил Корзенников. 

— Чего так? 

«Иди, иди сам», — согнутой в локте рукой Дима изобразил направление. 

— Как хочешь, — Виктор провел пальцами по подбородку, точно проверяя, наросла 
ли 
щетина. Верный признак маскируемой обиды. Задеть его ничего не стоило. Валкой 
походкой шагал он к столовой. «И чего это Дима? Голодовку решил объявить... так 

по какому случаю? Фокусник. Компанию не может составить — «иди сам». Делай 
после 
этого людям одолжение. Интересно, как бы запел, будь ему известно то, что 
известно мне?» 

У него было припасена для приятеля новость. Как удалось выяснить, Приморский 
райвоенкомат формирует из городских рабочих отряд специального назначения. С 
лейтенантом, который назначен командовать отрядом, Виктору удалось 
познакомиться. В общих чертах с ним было уже договорено о зачислении в это 
спецподразделение. Правда, офицер поначалу и слышать не желал о Диме, зная со 
слов Виктора о его врожденной глухонемоте. Но потом, под усиленным натиском дал 

слабину и, наконец, смилостивился. 

— Приводи парня, посмотрим, что за герой. Только учти, последнего слова я еще 
не 
сказал. 

— Скажете. И слово это будет «добро». 

Лейтенант лишь усмехнулся. 

Цех опустел. Дима выждал момент, когда поблизости никого не было, и вновь 
включил свой станок. А затем и станок Виктора. Детали плавно вертелись под 
резцом, вилась стружка. Дима рисковал: допусти он теперь брак, будет нахлобучка.
 
Но не рисковать нельзя. Он хотел проверить свою задумку — одновременно работать 

на нескольких станках, чтобы ни один станок не простаивал. Если удастся, то его 

помощь фронту будет весомее. 

Испытываемая им потребность в действии находила выход. Корзенников не мог 
сказать: «дайте дело потруднее». Но мог выбрать для себя это дело и выполнять 
его. 

СООБЩЕНИЕ СОВИНФОРМБЮРО 
НА ПРЕДПРИЯТИЯХ ЛЕНИНГРАДА БУРНО РАСТЕТ ДВИЖЕНИЕ МНОГОСТАНОЧНИКОВ. В 
МАШИНОСТРОИТЕЛЬНОМ ЦЕХЕ Н-СКОГО ЗАВОДА НА ОБСЛУЖИВАНИЕ ДВУХ СТАНКОВ ПЕРЕШЕЛ 
СТАРЫЙ ПРОИЗВОДСТВЕННИК ФРЕЗЕРОВЩИК КАРЦЕВ, ФРЕЗЕРОВЩИКИ МУХИН, ФЕДОРОВ, 
АВЕРЬЯНОВ, БОГДАНОВ. ВЕСЬ ФРЕЗЕРНЫЙ УЧАСТОК ЦЕХА СТАЛ МНОГОСТАНОЧНЫМ. НА 
ОБСЛУЖИВАНИЕ ДВУХ И БОЛЕЕ СТАНКОВ ПЕРЕШЛИ И МНОГИЕ ШЛИФОВАЛЬЩИКИ, ТОКАРИ, 
РЕВОЛЬВЕРЩИКИ И ДРУГИЕ РАБОЧИЕ ЗАВОДА. РАБОЧИЙ БИЛЬМАН РАБОТАЕТ НА ПЯТИ 
ОТРЕЗНЫХ 
СТАНКАХ.


7. Испытание
Сухмень. Печет нещадно. На вытоптанном до черноты полигоне островками растет 
трава с желтым налетом, цветы на поникших стеблях распространяют дурманный 
аромат. Вдали, за бараком для обслуживающего персонала, бьют трехлинейки. Три 
залпа — один за другим, затем тишина и снова выстрелы. 

Виктор замедляет шаг, прислушивается. Но Дима нетерпеливо дергает его за рукав 
расшитой украинской сорочки. Впереди, у барьера, за которым метрах в тридцати 
виднеются мишени, стоит голый по пояс человек с наганом и навскидку 
выхлестывает 
барабан в фанерного противника. Новоприбывшие прислонились к барьеру слева от 
него, ждут, когда он освободится. Когда барабан нагана опустел, человек 
обернулся к Виктору: 

— Привел, как я погляжу. 

— Привел. 

Человек, не торопясь, выбил из барабана гильзы, вогнал патроны — даже от 
незначительных движений рук вспухали бицепсы, элластично играли грудные мышцы. 
Он натянул гимнастерку с двумя кубиками в петлцах. 

— Теперь можно и поговорить. 

Дима испытующе смотрел на офицера. В брючном кармане у него лежала пачка 
документов — паспорт, комсомольский билет, медицинская справка, характеристика, 

заверенная председателем завкома. Словом, он был во всеоружии, ибо стоящий 
перед 
ним лейтенант — последняя инстанция перед фронтом. Сейчас должно решиться: или 
— 
или. 

Лейтенант, скорей всего, понимал ответственность момента, но не спешил. 

— Какую марку куришь:? — поинтересовался он у Виктора. 

— КЧД — кто что дает. 

— Значит, с собой курева нет? 

— Значит, нет. — Виктор начинал тяготиться медлительностью лейтенанта. 

— Плохо это, как я погляжу. Вот что, сбегай за барак, туда, где стреляют. 
Раздобудь у ребят курева. 

Виктор пошел нехотя, часто оглядываясь, мучаясь вопросом, зачем его отослали. 

— Будем знакомы, — сказал офицер и протянул широкую, как саперная лопатка, 
ладонь. Дима вложил пятерню в эту ладонь, она тотчас сомкнулась капканом, и 
упругая сила повлекла его за собой. Он дернулся назад. Ноги соперников 
сдвинулись в упор, руки натянуты прочным тросом. 

В первое мгновение внезапность нападения обеспечила лейтенанту некоторое 
преимущество. Но вскоре Дима восстановил равновесие, не зря ведь числился в 
сборной Киренского Краснознаменного завода по перетягиванию каната. Он 
превосходил офицера не только в силе, но и в упорстве. Ему необходимо выиграть 
единоборство, по сути дела символическое. С ним вел поединок не просто 
лейтенант, а представитель армии, в которую он рвется, но не может попасть. 
Отталкивая от себя землю рубчатыми подметками ботинок, взопрев, тянул Дима 
офицера на себя. Тянул молча и яростно, видя, как с губ соперника слетают 
какие-
то слова. Какие — неважно, не до них. 

— Да что вы, взбесились?!! — Виктор повис на руках единоборцев. — Нашли себе 
занятие. 

Лейтенант растирал онемелые пальцы. 

— Богатырь, да и только. В цирке бы тебе выступать. 

— Я же говорил, — подал голос Виктор. 

— Мало ли, что ты говорил. У тебя язык без костей, — лейтенант озорно подмигнул,
 
отчего у Димы сразу же поднялось настроение. Он изобразил на лице подобие 
улыбки. 

— Слушай ты, язык без костей, закурить принес? 

— А чего уж нам, конечно, принес. 

Лейтенант задымил папиросой, стиснутой прокуренными зубами. 

— Теперь посмотрим парня в деле, — он вытащил наган и передал его Диме. 

Дима сжал рукоятку оружия и отрицателльно мотнул головой. 

— Чего это он, стрелять не умеет? 

— Минутку, сейчас выясним, — ответил Виктор и стал переводить лейтенанту 
значение Диминых жестов. 

— Говорит, что сразу же после физической нагрузки стрелять нельзя, в цель не 
попадешь. 

Офицер хохотнул: 

— Будут его фашисты спрашивать про нагрузку! Пусть стреляет. 

Виктор подтолкнул друга к барьеру. Дима вскинул наган. Три раза вздрогнула от 
отдачи кисть. 

— Пойдем, поглядим. 

Три дырки, волокнистые по краям, красовались на груди тощего фанерного немца. 

— Смотри ты, — восхитился лейтенант. — И это из непривычного оружия. Дай ему в 
руки винтарь, так ни один гад на выстрел не подойдет. Орел, как я погляжу, — в 
его словах проскальзыавала ирония, но и уважение. Уважение! — в этом Дима мог 
поручиться. И потому, позабыв о припасенных документах, благодарно улыбнулся, 
уже не вымучено — чистосердечно. 

— Феномен, да и только. Феномен образца 1941 года. 

— Дайте и мне попробовать, — Виктор, перебив улыбчивого лейтенанта, указал на 
револьвер, который Дима заткнул за свой солдатский пояс. 

— Отчего же, попробуй. 

Виктор долго целился, рука подрагивала. Выстрел, второй, третий. Столбики пыли 
выросли за мишенью. 

— Ма-зи-ла, — Дима не понимал, что оскорбляет товарища. Радость искала выхода и 

вырвалась на волю. 

— Ого! — засмеялся лейтенант. — Заговорила дальнобойная артиллерия. Ну, теперь 
немцу крышка. 

Офицер ничуть не чувствовал себя скованным в присутствии этого тургеневского 
Герасима, считая, что предупредительное поведение, наоборот, заденет в парне 
болезненную струнку. И он был прав. Дима не раз замечал, как вполне здоровые 
люди в его присутствии как-то скисали, старались меньше говорить, и, если 
обращались лично к нему, больше объяснялись жестами, а не голосом. Это смешило 
и 
злило. 

— Ну, что? С феноменом все решено. Годится, — Виктор внимательно слушал. — 
Только разъясни, пожалуйста, ему, чтобы на глаза начальству не попадался. Как 
заметет кого в офицерской форме, пусть тотчас драпает. Иначе — хана. Сумеешь 
ему 
объяснить? 

— А то как же! — горделиво ответил Виктор. 

— Значит, добро. 

Они шли по выжженному солнцем полигону. Сзади у барьера лейтенант добивал 
очередной барабан. Внезапно, о чем-то вспомнив, Дима остановился, толкнул 
приятеля в бок. 

— Чего ты? 

Дима старательно что-то внушал Виктору, тыкая пальцем в себя, в него и в 
сторону. 

— Андрей? — догадался Виктор. 

Дима кивнул. 

— Брось ты. Скажи спасибо, что нас взяли. 

Дима недовольно сморщил лицо. 

— Ладно. Попробую. 

Виктор бегом направился к офицеру. Стал излагать ситуацию. Лейтенант, 
настроенный по-озорному, шлепнул себя по бедрам ладонями: 

— Как я погляжу, вы собираетесь отряд превратить в инвалидную команду. 

— Да что вы... 

— Пусть будет по-вашему, тащи сюда хромого. Посмотрим, на что он способен. 

ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО 
ВЕЧЕРНЕЕ СООБЩЕНИЕ ЗА 14 ИЮЛЯ 

В ТЕЧЕНИЕ 14 ИЮЛЯ ПРОДОЛЖАЛИСЬ БОИ НА СЕВЕРНО-ЗАПАДНОМ, ЗАПАДНОМ И ЮГО-ЗАПАДНОМ 

НАПРАВЛЕНИЯХ. 

НАШИ ВОЙСКА ПРОТИВОДЕЙСТВОВАЛИ НАСТУПЛЕНИЮ ТАНКОВЫХ И МОТОРИЗОВАННЫХ ЧАСТЕЙ 
ПРОТИВНИКА И НЕОДНОКРАТНЫМИ КОНТРАТАКАМИ НАНОСИЛИ ВРАГУ ТЯЖЕЛЫЕ ПОТЕРИ. 

НА ЗАПАДНОМ НАПРАВЛЕНИИ В РЕЗУЛЬТАТЕ ДЕЙСТВИЙ НАШИХ ВОЙСК И АВИАЦИИ УНИЧТОЖЕНО 
100 ТАНКОВ И МНОГО АВТОМАШИН ПРОТИВНИКА. 

НА ЮГО-ЗАПАДНОМ НАПРАВЛЕНИИ НАШИ ВОЙСКА РАЗГРО МИЛИ КРУПНУЮ ЧАСТЬ ПРОТИВНИКА, 
ЧИСЛЕННОСТЬЮ ДО 3-Х ТЫСЯЧ ЧЕЛОВЕК. ЗАХВАЧЕНО МНОГО ОРУДИЙ, ПУЛЕМЕТОВ, АВТОМАШИН 

И ДРУГОГО ВООРУЖЕНИЯ. 

ГАЗЕТНЫЕ ЗАГОЛОВКИ ТЕХ ДНЕЙ 

АНГЛИЙСКАЯ АВИАЦИЯ БОМБАРДИРУЕТ ПРОМЫШЛЕННЫЕ И ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЕ ЦЕНТРЫ ГЕРМАНИИ 

ПРЕБЫВАНИЕ СОВЕТСКОЙ ВОЕННОЙ МИССИИ В ЛОНДОНЕ 

СОГЛАШЕНИЕ МЕЖДУ ПРАВИТЕЛЬСТВАМИ СССР И ВЕЛИКОБРИТАНИИ О СОВМЕСТНЫХ ДЕЙСТВИЯХ В 

ВОЙНЕ ПРОТИВ ГЕРМАНИИ 

ТЕЛЕГРАММА ПРЕЗИДЕНТА США Г-НА РУЗВЕЛЬТА ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО 
СОВЕТА СССР ТОВ. М.И.КАЛИНИНУ 

НАГРАЖДЕНИЕ ОРДЕНАМИ СССР ЛИЧНОГО СОСТАВА ВОЕННО-МОРСКОГО ФЛОТА 

НЕПРЕРЫВНЫЙ ПОТОК ПОЕЗДОВ С ГЕРМАНСКИМИ РАНЕНЫМИ 

ЗАБОЛЕВАНИЕ ЦИНГОЙ В ГЕРМАНИИ 

ОБРАЩЕНИЕ К НЕМЕЦКИМ ЛЕТЧИКАМ И СОЛДАТАМ ЕФРЕЙТОРА — БОРТМЕХАНИКА ГЕРМАНСКОГО 
САМОЛЕТА «Ю-88» ПАУЛЯ ГОФБАУЭРА 

ФАШИСТСКИЙ «НОВЫЙ ПОРЯДОК» В ЧЕХИИ 

НЕМЕЦКИЕ СОЛДАТЫ ТРЕТИРУЮТ БОЛГАРСКИЙ НАРОД 

ПОЛЬСКИЕ КРЕСТЬЯНЕ ПРЕВРАЩЕНЫ В НЕМЕЦКИХ РАБОВ


8. Подготовка
— Шкоро ли шнимемся ш мешта? — шепелявил Андрей. — Ты ш командиром по корешам, 
должен знать. 

Виктор безразлично пожал плечами: 

— Секрет. 

— Можно и не шекретничать. Кругом швои люди. 

Андрей и Виктор курили вдвоем, в стороне от основной группы, наблюдая за 
однокашниками. Шла тренировка, вместо гранаты будущие спецназовцы с разбега и с 

места бросали увесистую металлическую болванку. Обычно она пролетала метров 30–
40, и те, кто добился лучшего результата, победно поглядывали на «неумех». В 
отряде утвердился дух соперничества, заразительный, и в целом, положительно 
сказывающийся на военной подготовке. В кратчайшие сроки сугубо гражданские люди 

обретали мастерство ведения ближнего боя, владения карабином, пулеметом, 
нападения из засады. Кроме того, осваивали трофейное оружие — «шмайсер» и 
ручник 
МГ. Приспосабливались к новым условиям жизни, частым тревогам, броскам в ночь. 

Создавая подразделение, командование не собиралось организовывать долгосрочные 
курсы: не располагало ни временем, ни возможностями. Но основное, что входит в 
уставные требования, преподавалось на высоком уровне, без скидок и послаблений. 

Хил или неловок — это никого не интересовало. Каждый пришел в отряд добровольно,
 
поэтому будь добр, впрягайся в солдатскую лямку. Даже Дима и Андрей — а им было 

особенно трудно, не подавали вида, что какое-то упражнение для них практически 
невыполнимо. 

Обоим плохо давалась шагистика. Андрей не мог тянуть ногу, как положено. Дима 
не 
успевал реагировать на команды, чуть запаздыавал, копируя движения впереди 
идущих. Но это их не удручало, так как в главных дисциплинах — стрельба лежа, с 

упора, стоя, в цепи — они были из первых. Правда, Дима запаздывал нажать спуск 
при проведении залпового огня, но тут ничего не попишешь. Командир не винил 
парня, ведь его запоздалые пули точно ложились в цель. 

— На огневом рубеже красноармеец!.. 

На полегон выехала «эмка». Из кабины выскочил поджарый, но уже немолодой 
батальонный комиссар. Навстречу ему лейтенант. Козырнул, и в замирающем эхе от 
громогласного «смирно!» доложил о ходе подготовки. 

— Вольно, продолжайте занятия, — бросил старший по званию. 

Диме предстояло метать учебную гранату. «Влип». Он отставил правую ногу, по-
крестьянски неспешно поплевал на ладони, приноровился, и, качнувшись всем телом 

назад, послал снаряд в поле. 

Черный цилиндр чиркнул в небе и приземлился далеко за столбиком с отметкой 50. 

— Отчего не докладываете о выходе на позицию? Устава не знаете? — обратился 
батальонный комиссар к Диме. Недовольство его было наигранным: результат 
искупал 
несоблюдение устава. Но строгость проявить необходимо — партизанские настроения 

не должны охватывать часть. 

Корзенников «ел» глазами начальство. А «начальство» в ожидании ответа 
оценивающе 
оглядывало крепко сбитую фигуру солдата в новенькой, ладно сидящей форменке. 

— Объявите красноармейцу... Как фамилия? 

— Корзенников! — предупредительно подсказал лейтенант. 

— Значит, Корзенникову наряд вне очереди, — и Диме — Свободны. Кругом, шагом 
марш. 

Эта команда ему куда как знакома. Дима глухо стукнул подкованными каблуками, 
зашагал к стоящим поодаль друзьям. 

— Отчишлят его, вот увидишь, — грустно сказал Андрей Виктору. 

— Брось... 

— А не отчишлят, влипнет в какую-то ишторию. 

— Будет под нашим присмотром, не влипнет. 

— Неожиданно начнется перештрелка, как его предупредишь? Полезет лбом под пулю. 


— А, брось каркать. Своей пули все равно не услышать, глухой, не глухой — одна 
печаль. Тут он в равном положении с другими. 

Дима вплотную приблизился к ним. Взволнованный — грудь тяжело вздымалась — в 
раздражении махнул рукой. Затем, изменяя прежнему отвращению к табаку, 
потянулся 
за куревом. Глотнул дыма, закашлялся. Кинул папиросу на землю, затоптал ее 
сапогом. 

Прозвучала команда: 

— В две шеренги ста-а-ановись! 

Строем отряд промаршировал к приземистому дощатому домику для обслуживающего 
полигон персонала. Здесь перед отправкой на фронт состоялось комсомольское 
собрание. 

ПРОТОКОЛ КОМСОМОЛЬСКОГО СОБРАНИЯ 
9-ГО СПЕЦПОДРАЗДЕЛЕНИЯ 

СЛУШАЛИ: О МЕСТЕ КОМСОМОЛЬЦА В БОЮ. 

ПОСТАНОВИЛИ: САМЫЙ ОПАСНЫЙ УЧАСТОК. 

СЧИТАТЬ ЕДИНСТВЕННОЙ УВАЖИТЕЛЬНОЙ ПРИЧИНОЙ ДЛЯ ВЫХОДА ИЗ БОЯ — СМЕРТЬ.


9. Боевое крещение
Обстановка вынудила командование в ущерб намеченному плану бросить 9-е 
спецподразделение на «танкоопасный» участок... 

Дымная от предутреннего тумана равнина с вымытыми росой травами, окаймленная с 
востока подковкой леса, была тиха. Не верилось, что вскоре от ее затаенности не 

останется даже следа, что хлынет в нее — эту выгнутую зеленую чашу — 
расплавленный свинец. 

Вырытые наскоро окопы были четко различимы сверху, с борта немецкого 
разведсамолета, прозванного «рамой». Они представлялись летчику легкомысленой 
преградой для идущих с запада танков. Он развернул свой «фокке-вульф», снизился 

и прошел с независимостью хозяина над вспышками частых выстрелов. 

Корзенников дернул затвор. В мутной оболочке дыма из патронника выскользнула 
гильза, запахло тухлым яйцом. Самолет удалялся, невредимый и самоуверенный. А 
вдогонку ему летели пули, шла беспорядочная пальба. Люди в окопах уже не 
принадлежали себе. Они стали частицей сложного, яростного организма фронта. Их 
глаза отражали, как зеркала, не только уходящий «фоккер», но и вынужденно 
почерневшие шпили Адмиралтейства и Петропавловки, заложенные мешками витрины 
магазинов, укрытые груботканным брезентом статуи, руины зданий, развороченных 
фугасами. 

Бруствер свежевырытого окопа осыпался, по скату соскользнул лейтенант. 

— Как поживает инвалидная команда? — спросил он весело, в улыбке показав два 
ряда ровных, обкуренных зубов. — Как погляжу, хорошо устроились. 

— Хорошо, — подхватил Андрей словечко с шипящим звуком. 

Виктор качнул головой: 

— Хорошо, да не совсем. 

— Что так? 

— То самое: лупцуем по фрицу из пукалки. А ему это как слону дробинка. Зенитка 
добрая нужна или истребитель. 

— Гляди-ка, у меня стратеги собственного производства появились. А мы-то, 
скудоумные, не догадываемся, как нужно сбивать самолеты. Нам бы их по рабоче-
крестьянски дубиной шарахнуть, и ладно. А что до зениток и ястребков, пусть их 
немцы используют. Так, что ли? — какая-то веселая злость охватила лейтенанта. — 

У нас для врага может тайное оружие припасено. Не слыхали? Ша — называется. В 
переводе — шапка. Мы его шапками закидаем. 

— Бросьте. Что это с вами? — не выдержал Виктор. 

— Да так, ничего. Отвечаю тебе по существу твоего умного совета. А в общем, — 
он 
хлопнул Виктора по колену, оба сидели на дне окопа, — ерунда все это. 
Рассчитывать придется на самих себя. Скоро пойдут танки. Приготовьтесь. Танки 
можете пропустить поверху. Но пехоту задержать всеми возможными средствами. 
Таков приказ. Ну как, выдюжим? Вот и я думаю, что попробуем. 

Он легко вымахнул на бруствер и пошел вдоль линии окопов. 

— Поговорили. Как-то все неладно вышло, — Виктор с досады сплюнул. 

Дима сидел на корточках, перед глазами еще стояло возбужденное лицо лейтенанта, 

ежесекундно меняющее выражение — издевка, ирония, злость уступали место 
спокойствию. За этим переменчивым лицом внезапно, будто в тумане возник пароход.
 
Высокотрубный, с гребным колесом сбоку, он медленно продвигался по Лене. С 
обрывистых, поросших кедрачом берегов несло смоляным духом, пиленой древесиной ,
 
багульником. Дюралевая вода пенилась у форштевня, впереди по курсу в 
таинственном танце кружила суводь, а над ней высился утес, по прозванию Золотой.
 
Некогда старатели намывали здесь маслянистые песчинки. Но призрачный фарт 
быстро 
рассеялся, и памятником ему остался великан-камень. Коварное течение подхватило 

судно, развернуло и бортом бросило к утесу. Мгновенье — и удар... 

Диму толкнули. Мираж растворился в сыром утреннем воздухе. И словно на смену 
ему 
пришел иной мираж, ибо действительностью это нельзя назвать. Рассредоточенные 
по 
всей западной оконечности равнины, надвигались танки. Приплюснутые, издали 
похожие на спичечные коробки, они вырастали в размерах. Беззвучно — оттого 
казались невесомыми — плыли по зеленым травам, отхаркиваясь выхлопными газами. 
Серыми точками мелькала у гусениц пехота. 

Андрей клацнул затвором, зябко передернулся, остро ощутив признаки 
предстартовой 
лихорадки, а с ней и привкус железа во рту. Захотелось пить. Открутил колпачок 
фляги, глотнул — вода нехорошая, отдает болотом. 

Виктору заложило уши. Скрежет, вначале почти неслышный, перерос в мощный 
нескончаемый гул. Танковые орудия из безобидных на вид соломинок превратились в 

живые, нацеленные в самое его нутро существа. Впервые, под грохот атаки, Виктор 

позавидовал Диме. 

Позади, из-за леса, ударила противотанковая батарея. Клубки разрывов расцветали 

на равнине. Бронелавина ощерилась огнем — задрожала земля, как палуба корабля 
над машинным отделением. Дима положил запасную обойму на бруствер, возле 
карабина и двух гранат РГ. Толкнул Виктора локтем и, давясь словом, выговорил: 
«Много». Одно-единственное слово вместило все — и боязнь, и решимость, и 
ненависть. А внутренний голос приступил к своему, может быть последнему 
диалогу: 

— Вот и настал твой час, Никодим. Не посрами себя. И если придется умереть, 
умри 
достойно. 

— Рано о смерти заговорил, брательник. Мы еще поживем, повоюем. 

...Прорезь мушки двигалась по фигуркам в мышиных мундирах. Остановилась на 
крупной фигуре — Дима выбрал, как считал, самого сильного врага. Спусковой 
крючок плавно подался. И карабин дернулся. Но дернулся после того, как немец 
споткнулся о невидимую преграду. Он стал первым из тех, кто попал в поле зрения 

прицельной рамки — через нее отныне смотрел на мир стрелок из далекой Сибири, 
защищающий Ленинград. 

Для Андрея в какую-то звуковую кашу слились пулеметные очереди, одиночные 
выстрелы, хлопки ПТР. Он вгонял в магазин обойму за обоймой, щелкал затвором, 
чувствовал отдачу в плече и рывок ствола. Был ли сейчас в нем страх — на этот 
вопрос он не смог бы ответить толком. 

Виктора душила злоба. Он часто промахивался, в сердцах закрывал затвор ударом 
кулака, быстро выискивал цель и давил на крючок. Танки приближались. И его 
подмывало, как в драке, броситься вперед, бить, душить, крушить. Обуреваемый 
яростью,он уже не давал себе отчета в поступках. Он видел только широкие 
узловатые гусеницы, давящие его землю, цветы, травы, и направленные на окопчик 
— 
жалкое укрытие, где все они будут раздавлены, как кроты. Он не желал такой 
смерти. Броском подался на бруствер, сжимая в руке тяжелую противотанковую 
гранату. Но что-то сдавило ноги, и он очутился на дне окопа. 

Черное днище танка закрыло небо. Дима вырвал гранату из пальцев товарища и 
встал 
во весь рост. Плоская танковая корма была метрах в десяти. Бросая гранату, он 
заметил, как колыхнулись канистры с горючем. Пахнуло жаром. Вздыбился 
искореженный металл, брызнуло пламя. Втроем, методично и метко, Никодим, Андрей 

и Виктор расстреляли экипаж, пытавшийся покинуть горящую машину. 

9-е спецподразделение выполнило поставленную перед ним задачу. На поле боя 
осталось три вражеских танка и более ста немецких солдат и офицеров. 

ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО 
ВЕЧЕРНЕЕ СООБЩЕНИЕ ЗА 29 ИЮЛЯ 

В ТЕЧЕНИЕ 29 ИЮЛЯ НАШИ ВОЙСКА ВЕЛИ БОИ С ПРОТИВНИКОМ НА НОВОРЖЕВСКОМ, 
НЕВЕЛЬСКОМ, СМОЛЕНСКОМ И ЖИТОМИРСКОМ НАПРАВЛЕНИЯХ. 

ОСОБЕННО ОЖЕСТОЧЕННЫЕ БОИ ПРОИСХОДИЛИ НА СМОЛЕНСКОМ НАПРАВЛЕНИИ, ГДЕ НАШИ ЧАСТИ 

РЯДОМ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНЫХ КОНТРУДАРОВ СБИВАЛИ ПРОТИВНИКА С ЗАНЯТЫХ ИМ ПОЗИЦИЙ, 
НАНОСИЛИ ЕМУ ТЯЖЕЛЫЕ ПОТЕРИ. 

НА ОСТАЛЬНЫХ УЧАСТКАХ ФРОНТА ВЕЛИСЬ ПОИСКИ РАЗВЕДЧИКОВ И ПРОИСХОДИЛИ БОИ 
МЕСТНОГО ЗНАЧЕНИЯ.

Чтобы на фронте было «без существенных перемен», чтобы позволить новым 
формированием занять рубежи обороны, бился с врагом отряд, уходил в рейды по 
тылам, рвал коммуникации противника, сжигал на полевых аэродромах самолеты. 
Донесения 9-го спецподразделения сливались с донесениями других воинских 
подразделений Красной Армии в строки сообщений совинформбюро. 

ПОДРАЗДЕЛЕНИЕ КОМАНДИРА КУРМЫШЕВА, ДЕЙСТВУЮЩЕЕ В ТЫЛУ ФАШИСТСКИХ ЗАХВАТЧИКОВ, 
АТАКОВАЛО ВРАЖЕСКУЮ ЧАСТЬ, РАСКВАРТИРОВАННУЮ В ДЕРЕВНЕ. В УЛИЧНОМ БОЮ БЫЛО 
УБИТО 
ОКОЛО 80 НЕМЕЦКИХ СОЛДАТ И ТРОЕ ВЗЯТО В ПЛЕН. НАШИ БОЙЦЫ ПОДБИЛИ И СОЖГЛИ 
ВРАЖЕСКУЮ БРОНЕМАШИНУ И АВТОМОБИЛЬ И ЗАХВАТИЛИ ЦЕННЫЕ ШТАБНЫЕ ДОКУМЕНТЫ. ИЗ 
ФАШИСТСКОГО ПЛЕНА ОСВОБОЖДЕНЫ 10 РАНЕНЫХ КРАСНОАРМЕЙЦЕВ. 
НА ДНЯХ ПАРТИЗАНСКИЙ ОТРЯД, СФОРМИРОВАННЫЙ ИЗ РАБОЧИХ, СОВЕРШИЛ УСПЕШНЫЙ НАЛЕТ 
НА ЗАХВАЧЕННОЕ НЕМЕЦКО — ФАШИСТСКИМИ ВОЙСКАМИ МЕСТЕЧКО. ПАРТИЗАНЫ, ПОЛЬЗУЯСЬ 
ГУСТЫМ ТУМАНОМ, ПЕРЕПЛЫЛИ НА ПЛОТАХ РЕКУ И ЗАБРОСАЛИ ГРАНАТАМИ ЗДАНИЕ ШТАБА 
НЕМЕЦКОЙ КАВАЛЕРИЙСКОЙ ЧАСТИ. ПУЛЕМЕТЧИКИ-ПАРТИЗАНЫ ЗАНЯЛИ ВОЗВЫШЕННОСТИ НА 
ОКРАИНАХ МЕСТЕЧКА И ОТКРЫЛИ УРАГАННЫЙ ОГОНЬ ПО ПЛОЩАДИ, НА КОТОРОЙ БЫЛИ 
РАСПОЛОЖЕНЫ КОНОВЯЗИ. ПРОТИВНИК, БОЯСЬ ОКРУЖЕНИЯ, БЫСТРО ОСТАВИЛ МЕСТЕЧКО, 
ПОТЕРЯВ УБИТЫМИ И РАНЕНЫМИ 70 СОЛДАТ. ШТАБ НЕМЕЦКОЙ ЧАСТИ И РАДИОСТАНЦИЯ 
ПОЛНОСТЬЮ РАЗГРОМЛЕНЫ. 

ПАРТИЗАНСКИЙ ОТРЯД ПОД КОМАНДОВАНИЕМ ТОВ. Д. СОВЕРШИЛ СМЕЛЫЙ НАЛЕТ НА ШТАБ 
БЕЛОФИНСКОЙ ЧАСТИ. БОЙЦЫ ОТРЯДА УБИЛИ 11 ОФИЦЕРОВ, ЗАХВАТИЛИ ЛЕГКОВУЮ И ДВЕ 
ГРУЗОВЫЕ АВТОМАШИНЫ, СТАНКОВЫЙ ПУЛЕМЕТ И НЕСКОЛЬКО ЛОШАДЕЙ. 

О РАЗМАХЕ ПАРТИЗАНСКОГО ДВИЖЕНИЯ В ТЫЛУ БЕЛОФИНОВ И НЕМЕЦКО-ФАШИСТСКИХ ВОЙСК 
ГОВОРЯТ СЛЕДУЮЩИЕ ДАННЫЕ: ЗА ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ПАРТИЗАНСКИЕ ОТРЯДЫ ВЗОРВАЛИ 8 
МОСТОВ, СОВЕРШИЛИ 11 КРУШЕНИЙ НА ЖЕЛЕЗНЫХ ДОРОГАХ, УНИЧТОЖИЛИ 35 САМОЛЕТОВ, 18 
ТАНКОВ, 72 АВТОМАШИНЫ, 4 БРОНЕМАШИНЫ, 480 СОЛДАТ И 25 ОФИЦЕРОВ.


10. Рейд
Синева сумерек очерчена вертикальными полосками стволов. Все обозримое 
пространство лесного массива напоминает перевернутую тельняшку, размеров 
невероятных, растянутую вдоль горизонта. Люди идут быстрым, но выверенным шагом.
 
Коренные обитатели этих глухих мест — звери и птицы — как будто сторонятся 
опасного запаха оружия, опережающего отряд. 

Диме никак не приноровиться к семенящей походке низкорослого Виктора, идущего 
впереди. Вынужденная осторожность продвижения — предельная осторожность, чуть 
ли 
не воровская, угнетает его, рождает странное чувство необъяснимой вины. Он 
часто 
меняет ногу, перехватывает натирающий плечо ремень карабина. 

— Идешь по своей земле, — думал Корзенников, — будто бы непрошенным гостем, 
боясь выдать свое присутствие. И от этого горький осадок на сердце. Но ничего, 
будет суждено остаться в живых, непременно после войны побываю здесь вновь. И 
обязательно с двустволкой — устрою маленький переполох со стрельбой. Посмотрим 
тогда, кто здесь хозяин. 

Он столь явственно представил себе картину охоты, что внутренний оппонент не 
выдержал: 

— Сначала доживи до конца войны, тогда и фантазируй, мечтатель... 

По колонне прошелестел приказ: «Привал». 

Подразделение распалось на несколько группок. Располагались кто где, не 
особенно 
выбирая место. Скорей бы поесть и «в солому» — поспать энное число минут. Никто 

не имел представления о том, как долго продлится отдых. И поэтому все с 
бережливостью относились к драгоценным минутам праздности. 

Дима быстро покончил с сухим пайком и сидя, прислонясь к ели, впал в сон, в 
чуткий сон без сновидений. Рядом заснули, положив головы на вещмешок, Андрей и 
Виктор. Лейтенант выставил охранение, дал необходимые распоряжения разведчикам 
и 
теперь обходил посты. Вернулся в разбитый меж сосен и елей лагерь — кругом 
вповалку люди. 

Уже более суток, с тех пор, как начался рейд, он был на ногах. В глазах 
непроходящая резь, ресницы клейкие. Мысли на удивление медлительны, но — 
приятно 
сознавать — точны. Лейтенант тяжело шагает по лагерю, стискивает пальцы на 
пряжке ремня, стягивающего ватник. С любопытством, от которого не отделаться 
даже при утомлении, он присматривается к своим подчиненным. Странное дело, 
многие по возрасту приходятся ему в отцы. Но именно они — старики, как в уме 
величает их командир, старательно выдерживают субординацию, не «тыкают», не 
выказывают недовольства, не перечат. А это влияет на других. Оттого никакой 
партизанщины. Дисциплина отлажена, как и полагается в воинской части. Правда, 
от 
этого несколько одиноко, но что поделаешь — у каждой медали две стороны. 

Суровые законы войны не были для него внове. Их он изучал в военном училище, во 

время тактических учений. Но одно дело переставлять взводы-фишки на примитивном 

макете местности, побеждая условного противника, другое — бросать эти взводы, 
состоящие из живых, знакомых ему людей, — в огонь. Может быть, оттого, что его 
командирский стаж невелик, никак не мог лейтенант освоиться со своим правом 
распоряжаться чужой жизнью. 

Дима Корзенников очнулся ото сна, уловив, как запружинил поблизости мох. В двух 

шагах от него стоял лейтенант. Проснулись и товарищи, Андрей и Виктор. 

— Как дела, инвалидная команда? Держитесь? 

Лейтенант деланной веселостью прикрывал свое расположение к этим людям, 
вставшим 
в строй вопреки запрету врачей. 

— Угу, — ответил Виктор Власов. На правах старого знакомого он себе позволял 
некоторые вольности по отношению к командиру, но не переходил незримой черты. 

— Шадитешь к нам, — предложил Андрей. 

— Можно и посидеть. 

Дима поворачивал голову то к командиру, то к ребятам. Но полумгла размывала 
губы, не видать ни слова. Ночь не позволяет принять участие в беседе. Ночь, 
будь 
она неладна, единственное время суток, когда он действительно глух, как тетеря. 


— Знаете, что бы мне хотелось, — говорил Виктор, — так это устроить здесь 
когда-
нибудь вечеринку, созвать всех наших ребят из отряда и погулять. И чтобы костры 

были, и песни, ну и, само собой, граммулек по двести на брата. Как вы смотрите 
на такое предложение, товарищ лейтенант? 

— Как я погляжу, планы у тебя грандиозные. Кстати, и я о чем-то похожем думал. 
Мне почему-то везде, где мы проходим, хочется побывать еще раз — но после войны.
 
Наверное, любому из наших этого хочется, и ничего тут странного нет. Побывать 
здесь после войны — это значит вернуться сюда победителем. И, честно говоря, 
это 
значит жить... 

Лейтенант задел больную струну. Осевшим голосом он добавил: 

— Ладно, не буду вам мешать. Отдыхайте. 

Разведчики возникли как из-под земли. Вперед выступил сержант, узколицый, 
чернявый, с кавказскими усиками, в ниточку, над верхней губой. Козырнул 
щеголевато. 

Дима внимательно следил, как с напускной таинственностью он что-то нашептывает 
командиру. Виктор навострил ухо, толкнул Андрея в бок — слушай... 

— ...совсем хорошо видел: штаб в сельсовете. Почему «сельсовет»? Флагшток на 
крыше видел. Во дворе два опель-капитана. И еще бронетранспортер. Все сам видел.
 

Лейтенант пожал руку разведчику. После паузы скомандывал: 

— Рота, подъем! В ружье! 

Приказ произнес глухо, но и этого было достаточно, чтобы поднять отряд. 
Командир 
отряда последним покидал лагерь. Ничто уже не напоминало о биваке — ни порожних 

консервных банок, ни бумажных оберток, ни спичек на примятом мху. 

Одинокий петух возвестил о приходе утра. Это сигнал, означающий: часовые сняты. 

Сигнал — привычный в деревне звук — предложен сержантом-разведчиком. 

На околицу деревни выдвинулось подразделение, прикрываемое с флангов ручными 
пулеметами. Смутно различимы фигуры, бойцы идут настороженно, готовые к любой 
неожиданности. 

...Вот она, неожиданность. На крыльцо сельсовета выбрался немец, в исподнем, с 
широким тесаком в руке. Видимо, денщик. 

Сержант-разведчик отпрянул за угол здания, взялся за кончик длинного, 
отточенного ножа, ждет. Торопиться нельзя, но и промедление опасно. Денщик 
спускается во двор, дергает головой в сторону — на шорох, но своей смерти не 
видит. Лезвие входит в горло по рукоять. Всхлипнул немец и осел на колени. 

На нижнем этаже сельсовета вспыхивает свет. Теперь решают секунды. 

Сержант метнулся к окну, держа на весу гранату... 

Дима следом за Андреем и Виктором перемахнул через забор. Взрыв. Осколок стекла 

чиркнул по телогрейке, вырвал клок ваты. Но сейчас не до этого. Броском в дом. 
«Действовать по ситуации». 

Рванулся по коридору. Потерял из виду друзей. Метнул увесистую гранату — РГ. 
Спрятался за лестницу. Вверх, по лестничным маршам, по надраенным ступенькам. 
«Дверь?» Сапогом в дверь. Бросил лимонку, осколочную, в комнату. Сунулся за 
косяк. Отсчитал положенное. «Рванула». Ворвался в комнату: диван, перевернутый 
стол, на выщербленной стене шинель. На полу полуодетый труп, присыпанный 
штукатуркой — одна нога в галифе. 

Развернулся — навстречу фашист, автомат навскидку. Прикладом от себя, как 
байдарочным веслом, двинул его Корзенников в солнечное сплетение, и тотчас 
сверху, по затылку скорчившегося фрица. 

Выскочил в коридор, гранату — в соседнюю комнату. Вбежал — порешил радиста, тот 

замер в обнимку с изрешеченной рацией. 

Подскочил к оконному проему — рамы вынесены взрывной волной. На улице движутся 
пятна. Вскинул карабин, плавно подается крючок, пятно застывет на мостовой. 
Вновь и вновь дергается ствол. 

Толчок в плечо сзади. Оглянулся — сержант-разведчик. Махнул рукой — пошли. 

Три часа отряд заметал следы. Шли ручьем, по оврагам, лесом. Чуть ли не бегом 
шли. 

Наконец, привал. Тишина и покой. Не верится, что недавно был бой. Люди 
возбуждены, никак не придут в себя. 

Власов говорлив. Андрей выискивает паузу в его речи, чтобы вставить слово. Дима 

жадно наблюдает за их разговором. 

Задание отрядом выполнено. Но рейд не завершен, рейд продолжается. 


11. Жизнь и смерть
Виктора Власова и Никодима Корзенникова вдвоем направили в дозор. На дальних 
подступах к лагерю притаились они. На опушке леса, граничащего с полем; вели 
наблюдение. Казалось, в этих местах вряд ли могут появиться немцы — в обозримом 

пространстве ни тебе деревни, ни проселочных дорог. Когда Виктор, назначенный 
старшим, получил приказ отправиться на этот богом забытый участок, он попытался 

было увильнуть от такого задания. Сказал лейтенанту: «Да что вы, право, и 
впрямь 
относитесь к нам, как к инвалидам. Словно нам ничего серьезного поручить нельзя,
 
разве что лес охранять. Лес и без нас не сбежит». 

Лейтенант усмехнулся и, сдерживая себя, снизошел до шутки: «В глуши целее 
будете. Шагом марш на НП, и без разговорчиков в строю!» 

Ночь они провели без сна. Виктор в душе клял командира: Дима в эту пору не 
собеседник, и половину сказанных слов не разберет. Внезапно он насторожился, 
различил рокот моторов. «Машины! Откуда? Не дать — не взять, в трясину ползут. 
Туда им и дорога». 

Видимо, и сидевшие за рулем поняли — дело неладное, занесло в сторону от 
маршрута. Моторы смолкли. И вскоре вдали замерцали костры. Их было всего три. 
Вероятно, и немцев немного, — решил Власов. «Это сейчас мы уточним». Впервые 
представилась ему возможность действовать самостоятельно, не по указу. Он 
тотчас 
же воспользовался этой возможностью. 

Отдав необходимые распоряжения напарнику, Виктор ужом вполз в заросли. Только 
по 
колыханию осоки Дима определял, где тот в данный момент находится. Он не хотел 
отпускать Виктора — не разведчик, нет у него хладнокровия, может напортачить. 
Излишне горячий, по городскому своему незнанию природы сунется не туда и угодит 

в трясину. Но как удержишь, если он командир? Оставалось терпеливо ждать 
возвращения товарища. 

Покинув наблюдательный пункт, Дима спустился к мосту, где исчез Власов, надеясь,
 
что вот-вот закачаются стебли, обозначая его появление. 

Виктор осторожно продвигался вперед на звук голосов: часовые переговаривались. 
Это было ему на руку. Он подобрался к привалочной полянке, раздвинул стебли 
осоки. При свете луны видны были два мотоцикла с коляской и 24-местный 
бронетранспортер, прзванный «геббельсоном» — в таких разъезжали по передовой 
офицеры пропаганды. Станковый пулемет, нацелясь в небо, торчал над кабиной, 
возле него никого не было. Виктор в приливе удальства чуть было не метнул 
лимонку под брюхо металлического динозавра, но сдержался. Не до ухарства. 

Спиной к нему, у крайнего костра стояли двое часовых, у костров спали вповалку 
немецкие солдаты, их было более десяти. 

«Подобраться, что ли? Вроде бы это не очень сложно — бронетранспортер хорошее 
прикрытие, заслонит от часовых. Главное, не шуметь». 

Незамеченным Виктор продвинулся вперед, подполз к рубчатым колесам, почти по 
оси 
утопающим во влажном дерне — проступающая из почвы вода образовала лужицы. Он 
уловил похрапывание из кузова, прислушался и определил — «Один человек». Вновь 
удальство захлестнуло его — «Два раза не умирать». Выждав момент, он перемахнул 

через борт. 

На откидной скамье, положив руку под голову, прикрыв глаза сдвинутой на нос 
фуражкой с высокой тульей, спал офицер. На расстегнутом мундире блестели погоны.
 
Только сейчас, разглядывая в упор фашиста, Виктор опомнился: «Какого черта 
понесло меня сюда?» 

Его внимание привлекла кожаная сумка, прикрученная ремешком к кисти офицера. 
Быстрым взмахом ножа Виктор перерезал ремешок, сунул трофей за пояс. Пора 
уходить. Но он не спешил. Импровизатор по натуре, он не мог обойтись без 
выдумок 
даже в боевой обстановке. К собственному недоумению, он ощущал удивительное 
спокойствие. Считанные секунды находился он в кузове, но уже выискивал, какую 
бы 
оставить о себе память. И придумал. 

Он отрезал кожаный ремешок от сумки, продел его в съемное кольцо лимонки, 
сдвинул кольцо к основанию стержня и затянул на нем узел. Противоположный конец 

ремешка свернул петлей, накинул ее на носок офицерского сапога. Не потревожив 
спящего, положил гранату между его вытянутых ног. Дернется немец, и десятки 
осколков прошьют его насквозь, искромсают радиоаппаратуру и громкоговорители. 
Придется пропагандисту вести свою агитацию уже не на грешной земле, а во 
владениях господа бога. 

Виктор спрыгнул на землю, и лежа стал наблюдать за часовыми из-под днища 
бронетранспортера. Они еще не успели переменить позы, все так же беседовали. На 

четвереньках, с закинутым за плечи карабином, он побежал к зарослям осоки. 
Дрогнула под ним земля, гулкий разрыв лимонки саданул по барабанным перепонкам 
— 
офицер раньше предполагаемого срока сдвинулся с места. Власов оглянулся: пламя 
вырывалось из кузова бронетранспортера, часовые на миг застыли, тараща глаза, 
лицом к нему. Спавшие у костров немцы вскочили, но тут же залегли, выставив 
автоматы. Двое метнулись к мотоциклам, к торчавшим из колясок ручным пулеметам 
МГ. Из донесшихся слов приказа он разобрал лишь одно — «шнель». 

Виктор метнул гранату в мотоциклетную коляску, сопроводив ее горячим выдохом 
«эээх» и, повинуясь не разуму, а подсознательному чувству самосохранения, 
рванулся в заросли. Пули с противным посвистом ввинчивались в воздух над 
головой, срезали стебли осоки. Со всего лета Власов нырнул в траву. Рывком 
поднялся и тут же, беззвучно охнув, свалился ничком. Не понимая еще 
случившегося, ощутил жжение в груди. Оно, накаляясь, обрело температуру 
расплавленного свинца и всей своей свинцовой тяжестью вдавило тело в податливую 

землю. 

Он позабыл о немцах. Позабыл о том, что не уйти ему от преследователей. Только 
одного не забыл — там, впереди, друг. Надо доползти. Это спасение. Это жизнь. 
Но 
смерть цеплялась за его непослушные ноги, висела на них пудовыми гирями. 
Преодолевая смерть, Виктор все полз и полз... Или ему лишь казалось, что полз. 
И 
когда после очередного забытья он приходил в себя, то уже не различал дороги, 
потерял способность ориентироваться. 

Дима заметил — заколыхалась осока, но неравномерно, неровно, будто подавала 
сигналы тревоги. Он подался на этот немой зов и натолкнулся на Виктора. Дранная 

стеганка с набухшими на спине клочьями ваты испугала Корзенникова сильнее, чем 
стекленеющие витины зрачки. Он рванул товарища к себе — вспыхнувшая боль 
привела 
Виктора в сознание. Осмыслено посмотрев на Диму, Власов быстро-быстро зашевелил 

губами. 

— Жить, Дима, жить... — говорил умирающий, жадно хватая воздух. — Помоги. Что 
же 
ты, Дима? Сделай что-нибудь. Помоги. Жить! 

Стоило Корзенникову приподнять, взвалить на плечи товарища, как ему передалась 
крупнопульсирующая дрожь вислого, непослушного тела. Ужас сковывал Диму. 
«Тащить 
на себе Виктора — это для него смерть. Оставить здесь — тоже. Перевязка? Но нет 

индивидуального пакета. Да и не к чему она, перевязка». Недолго воевал солдат, 
но по опыту знал — рана смертельная. Клок ваты выдран с левой стороны спины, 
чуть пониже сердца. 

В лесу, на неприметной полянке, вырос могильный холмик с коротким, заостренным 
столбиком и прибитой к нему дощечкой. На ней химическим карандашом выведено: 
«красноармеец В.Власов». И алая пятиконечная звездочка, снятая с пилотки, 
зажглась над бойцом. 

Дима не плакал. Не мог плакать. Оглушенный, сидел он у свежего холмика, и, не 
глядя на стоящего рядом и что-то говорившего Андрея, тщательно протирал 
извлеченные из рюкзака патроны. Их было три — ровно столько, сколько необходимо 

для салюта, произвести который категорически запрещалось. Но никто не волен 
запретить Диме отсалютовать в честь погибшего друга. Эти пули уйдут не в 
воздух: 
еще не приспело время тратить боезапас попусту. Его пули уйдут в цель, каждая 
отыщет врага. Час салюта придет — рейд продолжается. Три патрона легли в 
магазин 
карабина. 

Лейтенант готовил шифровку в центр. В офицерской сумке, помимо карты с 
обозначением частей, которые предстояло объехать геббельсовскому пропагандисту, 

находились и документы, представляющие особую ценность. Среди них — секретный 
приказ командования немецко-фашистских войск. 

О ПОДГОТОВКЕ ВОЙСК К ВОЕННЫМ ДЕЙСТВИЯМ В УСЛОВИЯХ РУССКОЙ ЗИМЫ 
КОМАНДИРЫ СОЕДИНЕНИЙ В СВОИХ ДОНЕСЕНИЯХ И ДОКЛАДАХ СООБЩАЮТ, ЧТО МНОГИЕ СОЛДАТЫ 

И ДАЖЕ ОФИЦЕРЫ ОЧЕНЬ БОЯТСЯ РУССКИХ ХОЛОДОВ. ЭТОТ ПАНИЧЕСКИЙ СТРАХ НЕОБХОДИМО 
РАССЕЯТЬ ЛЮБЫМИ СРЕДСТВАМИ. НАДО В ПОДХОДЯЩЕЙ ФОРМЕ ДАТЬ ПОНЯТЬ СОЛДАТАМ, ЧТО 
ПО 
НЕПРЕДВИДЕННЫМ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМ ВОЙНА ПРОТИВ РОССИИ ЗАТЯГИВАЕТСЯ. РОТЫ 
ПРОПАГАНДЫ 
УЖЕ НАЧАЛИ ЭТУ РАБОТУ И КОМАНДИРЫ ЧАСТЕЙ ДОЛЖНЫ ИМ В ЭТОМ СОДЕЙСТВОВАТЬ. В 
РАЗГОВОРАХ С СОЛДАТАМИ НЕ РЕКОМЕНДУЕТСЯ НАЗЫВАТЬ ОПРЕДЕЛЕННЫЕ СРОКИ ОКОНЧАНИЯ 
ВОЙНЫ. ВСЯКИЕ РАЗГОВОРЫ О СРОКАХ ОКОНЧАНИЯ ВОЙНЫ СЕЙЧАС ВООБЩЕ НЕЖЕЛАТЕЛЬНЫ. 
ПОДГОТОВКУ ВОЙСК К ВОЕННЫМ ДЕЙСТВИЯМ В ЗИМНИХ УСЛОВИЯХ НАДО НАЧАТЬ НЕМЕДЛЕННО. 
КОМАНДИРАМ ЧАСТЕЙ НЕОБХОДИМО ПОЗАБОТИТЬСЯ О СОЗДАНИИ ЗАПАСА ЗИМНЕЙ ОДЕЖДЫ, 
ОСОБЕННО ВАЛЕНОК.


12. Плен
Туман струится по сосновым корням, сбивается в пружинистые комки, и тогда, 
клочкастый, тягостно напоминает бельма. Эти бельма незрячие смотрят повсюду и 
кажется, что мир ослеп, не видит самое себя, не то что пять-шесть десятков 
бойцов. 

От группы отделяется один — в ватнике и пилотке, с выгнутым финским ножом в 
руке. 

Полицай бродил вдоль сарая, приспособленного под склад ГСМ — горюче-смазочных 
материалов, который и предстояло уничтожить спецназу. Он шагал, ссутулясь, и 
спиной своей, чувствительной к неприязненным взглядам, уловил опасность. 
Мгновенно обернулся, сдернул с плеча карабин и, в тумане различив метнувшуюся к 

нему тень, нажал на курок. Грохнул выстрел. 

«На внезапность уже нельзя уповать», — подумал лейтенант, услышав выстрел, 
донесшийся до опушки леса. Но к чему внезапность? По данным разведки в поселке 
всего несколько полицаев. Распотрошить их — и вся недолга! Что они для его 
отряда? Главное — взорвать склад с горючим!» И он, совершив в горячке 
непоправимый промах, повлек за собой бойцов. Туда... вперед.. 

Не знал и не мог знать лейтенант, что накануне вечером в поселок прибыла 
немецкая воинская часть и остановилась здесь на ночлег. 

При первых же выстрелах немцы откликнулись автоматными очередями. Сначала 
вразнобой, потом плотней и плотней. Темные фигурки отделялись от приземистых 
домиков, собирались в цепи, уверенные, брызжущие свинцом, берущие отряд в 
полукольцо. 

Лейтенант что-то кричал, отмахивая сжатым в кулаке наганом. Дикий напор атаки 
потерял свою силу. Строй смешался. Дима уже не различал рядом с собой Андрея. 
Он 
остановился, не понимая происходящего. Бойцы отряда отступали. Рядом с Димой 
упал вниз лицом пулеметчик. И тотчас над ним возник лейтенант. Выхватив из 
мертвых рук пулемет, он толкнул Диму в грудь — мол, уходи, и обернулся к 
поселку. Выпрямившись в полный рост, лейтенант держал изрыгающий пламя тряский 
«дегтярь» и медленно вел стволом по горизонтали. Совершивший промах, он искупал 

его собственный кровью. 

Словно незримый боксер нокаутирующе вбил кулак в поддых лейтенанту. 

Дима отбежал от командира, но повинуясь какому-то внутреннему приказу, 
оглянулся. Он видел, как лейтенант согнулся и упал головой в корневище сосны, 
напрягся, хотел закричать, позвать на помощь, но издал лишь неслышный в 
суматохе 
боя горловой звук. 

— Командир! Командир! — завопил его внутренний голос, неузнаваемо страшный. 
Броском он преодолел отделяющие от лейтенанта несколько метров. Взвалил тяжелое 

тело на спину, рванулся в лес. И вдруг нечто упругое, похожее на волейбольный 
мяч, но гораздо более тяжкое, обрушилось на затылок. Он только и успел, что 
заметить, как разгладился туман и ленский высокотрубный пароход врезался в 
гранитный утес. 

Очнулся он в сарае. Сквозь щели в двери виден был часовой со «шмайсером» на 
груди. 


13. Допрос
«Плен, плен, плен». Дима ощутил непривычную тяжесть в теле, тупо ныл затылок, 
на 
ладонях проступал пот. Перед ним проходили неясные видения. Но мысль не могла 
ни 
за что зацепиться, пока не прорезался в воображении угловатый, нестерпимо яркий 

оскал командирского рта и плещущий пламенем «дегтярь». Внутренний оппонент 
очнулся от обморока: 

— Что же это такое? — кричал он визгливым голосом. — Подвел! Всех подвел! 
Нельзя 
тебе в плен, нельзя! Фашисты на весь мир раструбят, что русские уже калек в 
армию призывают — довоевались! 

Запах сена, некогда милый, был сейчас ненавистен. Он напоминал о родной 
сибирской стороне, о парном молоке и заливных лугах. Прочь молоко и луга — надо 

собрать волю в кулак! Всегда он рвался из себя наружу, чтобы стать понятным 
людям. Но теперь он обязан уйти глубоко вовнутрь, спрятаться в непроницаемом 
ящике своей глухоты и немоты. Он, глухонемой от рождения, вступал в поединок с 
безотказной машиной вермахта — глухой к чужим страданиям, немо, без осуждения, 
исполняющей самый варварский приказ. В этом единоборстве ему предстояло 
изображать из себя вполне здорового человека, красноармейца, отказавшегося 
отвечать на любые вопросы. 

Дверь сарая распахнулась. На пороге стоял солдат и пальцем манил к себе: 

— Ком, ком. 

Дима поднялся. Голова закружилась, дурнота подступила к горлу. Преодолев 
недомогание, босой, без ремня и пилотки, он шагнул к выходу. Машинально одернул 

гимнастерку и застегнул пуговицы, но тут же, устыдясь, рванул ворот, и пуговицы 

посыпались на землю. 

Под конвоем его вели к штабу. Дима шел, глядя себе под ноги — ему было совестно 

показаться на глаза людям. А когда поднял голову, то увидел строющуюся на 
деревенской площади виселицу. 

Его ввели в комнату с низким потолком, с письменном столом в центре и кожаным 
диваном у стены — прежде в этом доме, видимо, располагался сельсовет. Окна 
выходили на площадь. Из-за стола поднялся коренастый человек в офицерском 
френче, с крестом на левом кармане и цветным язычком орденской ленточки. На 
правой квадратной петлице — молнии. 

«Эсэсосовец», — понял Дима. 

На диване сидели полицейские. От всех четверых, отличившихся в бою на рассвете, 

шел сильный дух винного перегара. В комнате присутствовал еще один человек, 
судя 
по всему, штатский. Он был одет в синий двубортный костюм. Еще какое-то 
мгновение Дима рассматривал кабинет. Отчего-то его внимание останавливалось 
лишь 
на мелочи: прыщики под глазами у офицера, подрагивание рук у совершенно седого 
полицейского, забытая на стуле детская игрушка — ванька-встанька. Но тут он 
заметил, как человек в гражданском костюме принялся хватать ртом воздух. 

«Приступили к допросу». Корзенников отвел взгляд в сторону. 

Полицейский по кличке Седой, сонный после попойки, клевал носом. Вкрадчивая 
речь 
переводчика усыпляла. 

— Унтерштурмфюрер СС господи Краузе желает знать, какой путь изберет доблестный 

солдат — жизнь или смерть? Просим отвечать сразу же, без проволочек. Если у 
солдата на уме второе, то он составит компанию еще пятерым, взятым в плен на 
днях, и не далее как через час предстанет перед господом богом. Так что 
доложить 
господину унтерштурмфюреру? 

Дима не видел слов, рождающихся в припухлых губах переводчика. «Говорить меня и 

силком не заставят». Горестная улыбка тронула его лицо. 

— О, солдат настроен оптимистически. Значит... жить? — подхватил переводчик, 
по-
своему истолковав подобие улыбки на лице красноармейца. 

Корзенников резко отвернулся к окну. На площади заканчивали строить виселицу, 
перебрасывали веревки через перекладину. Почему-то три веревки. 

Переводчик что-то сказал офицеру. Тот согласно кивнул, щелкнул ваньку-встаньку 
по лбу и закурил. 

— Как я догадываюсь, молчание — знак согласия, — продолжал штатский. — 
Доблестный солдат, который не покинул тело убитого командира, принимает наше 
условие и предпочитает жизнь смерти? А теперь перейдем к делу. Германское 
командование интересуют все данные о воинской части, атаковавшей поселок: 
численность, вооружение, место базирования. 

Дима наблюдал за споро идущей работой на площади: тугие узлы оплели брусок 
дерева, петли качались внизу. 

С горечью подумал, что где-то рядом томятся в неволе такие же, как он, парни. 
Но 
не провести с ними свои последние часы. Он вынужден торчать здесь, перед этим 
фашистом, курящим в кресле, кинувшим ноги в начищенных сапогах на высокую 
табуретку и изучающим его с любопытством. 

Несмотря на Димино молчание, переводчик не сменил манеру ведения допроса, 
рассчитывая своим сарказмом сразить красноармейца. Но терпение терял, в голосе 
появились угрожающие нотки. 

— Солдат изволит играть в молчанку? Не советую. Если солдат не понимает 
обходительного отношения, пусть пеняет на себя — примутся за него по-настоящему.
 

Стоилу штатскому повысить голос, как это раздражающе подействовало на седого 
полицейского. Очень он не любил начальственного тона. Сонливость улетучилась: 
«Хоть бы шлепнули его побыстрей, надоело». 

— Солдат изображает из себя глухонемого? — продолжал переводчик. — Напрасно. 
Придется об этом скоро пожалеть. 

Когда Дима отвел взгляд от площади, где раскачивались веревки виселицы, он 
увидел, как офицер зло оттолкнул табуретку и шагнул к нему, поводя большим 
пальцем левой руки по костяшкам кулака правой. Приблизился, взглянул исподлобья.
 
«Сейчас врежет», — уставился Седой на офицера. 

Показное движение левой рукой, пленный отпрянул корпусом. И тут могучий 
апперкот 
правой поверг его на пол. 

— Браво! Стопроцентный нокаут! — переводчик перешел на немецкий. — Представляю 
себе, каким вы были на ринге, господин унтерштурмфюрер! Такого мощного 
апперкота 
мне не приходилось видеть и у профессионалов. 

Красноармеец замычал что-то неразличимое, шатко привстал на четвереньки. 
Чугунный мысок сапога с размаху врезался ему в бок. Корзеников дернулся и затих.
 
Минута, вторая, третья. Он вновь стал собираться в комок, с трудом подтягивая 
непослушные ноги к рукам, упирающимся в дощатый пол. 

Второй удар пришелся Диме в голову. Черное солнце рухнуло на него, придавило и 
обожгло. «Кровь», — мелькнуло в притупленном сознании, когда он очнулся. Пальцы 

ощупывали мокрый пол: «Кровь? Нет, вода, — окатили». 

Возле стола стояло оцинкованное ведро. Корзенников потянулся к нему — успеть бы 

схватить, бросить ведро в затуманенное вражье лицо. Но не дотянулся — офицер 
наступил сапогом на его кисть, каблуком прищемил кожу руки. Боли не было — 
организм уже не воспринимал боль. Дима дернул руку на себя и, покачиваясь, 
поднялся. 

Унтерштурмфюрер Краузе играл желваками, сжимал пальцы в кулаки. «Непостижимо — 
он, ломающий людей, как трухлявую сигарету, не может развязать язык этому 
падающему и встающему, подобно дурацкой русской игрушке, человеку. Пусть этот 
пленный силен, как бык, даже в этом случае его терпение не бесконечно. Хоть 
слово, хоть ругательство, но что-то должно из него вырваться. К тому же 
физически развитые люди часто малодушны». 

Офицер гневно смахнул игрушку на пол. Ванька-встанька закачался, но тут же 
вскочил головой вверх. Сапог обрушился на него железным прессом, но ванька-
встанька выскользнул из-под сапога и откатился к двери. Эсесовец шагнул к Диме. 

Глаза в глаза смотрели они друг на друга — немецкий офицер с перебитым на ринге 

носом и измордованный красноармеец. Краузе медленно отводил руку назад, 
чувствуя, как напрягается, приобретает каменную твердость ребро ладони. 

Седой озлобленно смотрел на немца. Подобное зрелище не для него — нервы не те. 
Рот полицейского хищно оскалился, веко передернулось. 

У Димы не было сил уклониться, уйти от удара. Ребро лодони врубилось в горло, 
как топор в молодое деревце. Тело глухо стукнулось о пол. 

Седой привстал: что же будет? Хоть бы скорей кончали, невмоготу. 

Унтерштурмфюрер обошел пленного, лежащего на полу. Тягучий стон, похожий на 
мычание, наполнил комнату. И Седой содрогнулся, этот стон будто вывернул его 
наизнанку, разодрал внутренности. «Чего он ждет? Чего он, мерзавец, не бьет? 
Нет, он не станет бить бесчувственного. Ему надо, чтобы тот непременно 
чувствовал боль и свою беспомощность. Чтобы поседел, сдох от боли, превратился 
в 
ничто. Что для них пленный? И что для них ты? Прихлопнут и тебя, стоит пойти 
наперекор. Всех прихлопнуть хотят. Всех!...» 

Налитые кровью глаза Седого остановились на табуретке. Схватив ее за ножку, он 
вскочил, сделал стремительный шаг к стоявшему спиной к нему фашисту и с 
оттяжкой 
обрушил свое увесистое оружие на остриженный затылок. Последнее, что он услышал 

— это громкую боль в сердце и треск автомата. 

Дима, сгорбясь, встал на ноги. У его босых, грязных ступней лежал офицер со 
слипшимися в крови волосами. Чуть впереди с занесенной табуреткой в руке оседал 

седой полицейский. Пахло тухлыми яйцами: стреляные гильзы, источая дымок, 
перекатывались по полу у сапог автоматчика-конвоира. На диване полицейские с 
посерелыми лицами лупили глазами. 


14. Побег
«Вот и кончился ты, Никодим Корзенников. Поди, отвоевался. Неладно получилось. 
Смерть-то на людях надо принимать, чтоб кругом свои были, видели бы: не струсил 

Никодим, не склонил головы перед врагом, не молил о пощаде. 

Нескладная вышла у тебя жизнь, Никодим Корзенников, безмолвная. Лишь одним дано 

тебе утешиться, что от меткой пули твоей фашисты падали тоже безмолвно, даже не 

успев закричать». 

Мозг раскалывался от не вмещающихся в него слов. Сердце переполнялось 
несбывшимся. Дима шел по деревенской площади, запрокинув голову к солнцу. Это 
еще была жизнь. 

На площадь выехал грузовик с откинутыми бортами, остановился под виселицей. Два 

немца вскочили на платформу. Проверили крепость веревок и взгромоздились на 
крышу кабины. 

Под конвоем подвели к машине пятерых пленных. Почти все без гимнастерок, в 
нательных рубахах. Один, как заметил Дима, в офицерской фуражке с зеленым 
околышем. «Пограничник». Перед ними суетился человек с закинутым за спину 
автоматом — вставал на колено, заходил сбоку, что-то высчитывал. Дима разглядел 

в его руках фотоаппарат. Немцы, сидевшие на кабине грузовика, что-то 
выкрикивали, смеялись. 

Фоторепортер нашел, наконец, лучший ракурс: он вполз на платформу и, сидя, 
уставился в видоискатель, покручивая пальцами объектив. Тут произошло нечто 
невероятное: словно ураганный порыв ветра снес фотографа на землю, сбросил его 
головой вниз у задних колес. Тем же могущественным ветром сметены двое немцев с 

кабины автомобиля, рухнули на платформу в предсмертных судорогах. 

Пленные бросились врассыпную. 

Все это было непонятно Корзенникову не более двух-трех секунд. У его ног на 
пыльной земле возник ряд глянцевых капель. «Следы от пуль!» В следующее 
мгновение он уже бежал, хрипло дыша. Главное, пересечь открытую площадь, а там 
огородами недалеко до леса. Он споткнулся, упал на что-то теплое. «Труп». 
Оттолкнулся руками, захватив ремень автомата. «Шмайсер». Перескочив через 
невысокий забор, оказался в огороде. В десяти шагах от себя увидел пограничника 

— тот бежал зигзагами, падая и поднимаясь. «Стреляют». До спасительного леса 
оставалось метров сто. Дима резко взял в сторону, бросился в траву, отполз, 
вскочил. Рывок, еще рывок. Влетел в кусты, ветви стеганули по лицу, но боли он 
не ощутил. 

На поросшей папоротником полянке лежал он лицом вниз, скрывая проступающие 
слезы. Рядом, на замшелом пне сидел пограничник, истекающий кровью, и не 
переставал говорить: 

— Бегу, а мысль одна — неужто скосят? Да нет, не скосили. Рано, видать, мне в 
ящик нацеливаться. Поживу. Так ведь, браток? 

Дима поднял голову и, не стыдясь уже слез, смотрел на стремительные губы, на 
милое крестьянское лицо со вздернутым носом. Внезапно он захохотал. Смех был 
страшный, с придыхом, почти беззвучный, прерывисто-замедленный. 

— Что с тобой? — пограничник тряс его за плечо. — Да уймись, уймись, братец. 
Будет тебе, хватит. 

Когда спазмы смеха перестали его душить, Дима впервые почувствовал, как 
дергается голова. «Контузия», — решил пограничник, обращаясь к нему: 

— Успокоился, братец? Вот и ладно, вот и хорошо. А то перепугал меня чуть не до 

смерти своим смехом. 

Дима молчал, пытаясь что-то объяснить руками. 

— Оглох, что ли, браток? Это не беда, после контузии бывает. Не бойсь, пройдет. 

До свадьбы, как говорится, заживет. 

Двое суток Дима с пограничником блуждали по лесу в поисках своих спасителей, не 

зная, кто они — партизаны или бойцы спецназа. Знали только, что свои. Димин 
таежный опыт выручал путников. Двое суток слились в один долгий день. 
Корзенников проводником шел впереди, пограничник чуть сзади — сибиряк был 
глазами беглецов, степняк — их слухом. 

Пережитая сообща опасность сблизила пограничника со странным, постоянно 
молчащим 
парнем. Поначалу тот пытался жестами и мычанием что-то поведать о себе, но видя 

безрезультатность подобного общения, вскоре прекратил попытки объясниться. К 
удивлению пограничника, спутник относительно легко его понимал. 

Тогда был проведен эксперимент, не обидный для Димы, но важный для его 
напарника. Одними губами, не произнеся вслух ни слова, пограничник сказал: «Как 

думаешь, далеко еще до фронта?» И понял, что парень уловил суть вопроса. 
Недаром 
он кивнул, а затем указал пальцем на восток и широко развел руками, как бы 
показывая, какое существенное расстояние отделяет их от наших войск. Научиться 
такому за несколько дней после контузии? Маловероятно. Значит? Догадка пронзила 

жалостью и восхищением: он глухонемой. 

А Дима стоял перед ним расстроенный — не удалось, как ни старался, сказать 
знакомое слово «много». Контузия окончательно лишила его дара речи. 


15. Вылазка
Идею подал Дима. Стоило им выйти к гужевой дороге, как он хлопнул себя кулаком 
в 
грудь, указал на дорогу, потряс автоматом, будто стрелял. Словом, убедил. Колея 

указывала: здесь проезжают в основном телеги, редко — автомашины. 
Посчастливится, повстречают крестьян, у них можно разжиться краюхой хлеба да 
какой-нибудь обувкой. 

Не плох и другой вариант — столкновение с немецкими обозниками. В магазинах 
двух 
автоматов сорок пять патронов, для скоротечного боя достаточно. Хуже, если 
появится бронетранспортер или мотоциклисты. Но на то она и засада, чтобы 
выбрать 
жертву на свой вкус и бить наверняка. 

Они рассредоточились. Дима занял позицию за поваленным деревом, пограничник — в 

кустах можжевельника. Дорога отлично просматривалась в оба конца. Извилистая, 
усыпанная по обочинам хвоей, она уходила за покатый холм. 

Полчаса напряженного наблюдения. Затем спад, взвинченность сменилась 
сонливостью. Ослабленный организм требовал сна. Незаметно для себя Дима 
задремал. Водоворот сновидений с плавающим в нем ленским тайменем: рыбина 
плескалась на отмели, подставляя солнцу жирный бок. Дима очнулся от удара шишки 

в плечо — из кустов грозил кулаком пограничник. Взгляд на дорогу. Пусто? Нет, 
из-за холма показалась упряжка. Запряженные цугом лошади тащили полевую кухню. 
Впереди на зеленом ящике из-под снарядов сидели два кашевара в немецкой форме, 
оба преклонного возраста. У одного на коленях лежал карабин. 

Дима вопросительно взглянул на пограничка. Тот отрицательно повел ладонью — 
нельзя. «Как так нельзя? Добыча сама идет, знай, выбирай мишень». Он отдернул 
затвор, изготовился. Без разрешения напарника он не нажал бы спусковой крючок. 
Но мешал трезво мыслить, раздражая обоняние, густой запах супа, приправленного 
лавровым листом и луком. Что это? Упряжку обогнали один, второй, третий 
автомобили. «Вот оно, почему нельзя. Жаль. Не хлебать, однако, горяченького». И 

такая забрала его злость на кашеваров, которые словно нарочно подстроили эту 
пакость, что изрешетил бы их пулями. Но рука пограничника все еще сигналила из-
за кустов : «Нельзя. Не сорвись». 

Чтобы не смотреть на пахучую кухню, Дима нырнул под поваленный ствол, зажмурил 
глаза. Но поди отключи обоняние, развитое, как у зверя. 

Напрасно Корзенников прервал наблюдение. Пограничник яростно махал рукой — 
отходи! Веская причина была для такого приказа: один из грузовиков затормозил, 
съехал на обочину, пропуская другие машины. Из кабины вышел унтер-офицер, 
комкая 
лист бумаги, направился к зарослям. 

Когда Дима высунулся из-за дерева, первое, что он увидел — серый мундир с 
погонами, окаймленными узкой белой ленточкой. Мундир висел на суку, рядом с ним 

немец стягивал подтяжки. Сквозь заросли на выручку пробирался пограничник. 
Неосторожное движение, и фашист повернул голову на звук. В руках у Димы 
дернулся 
«шмайсер», хлестнул по врагу. И разом с машины метнулись тени, красные огоньки 
засверкали на кончиках автоматных стволов. 

«Уходить, немедленно уходить. Влипли, раззява». Дима метнулся в чащу, но успел 
разглядеть, как пограничник, отстреливаясь, отходит в сторону, в глубину 
соснового бора. Это была единственая, в их положении допустимая, тактика 
ведения 
боя, позволяющая ослабить силы противника, разделить его на группы. Дима взял 
правее, и, перебегая от ствола к стволу, бил экономно, короткими очередями. Он 
понимал, что скоро израсходует все патроны. «Оторваться, во что бы то ни стало. 

Иначе — пропал». И делал все, что должно делать в подобных ситуациях: удлинял 
пробежки, круто менял направление, реже стрелял. Но немцы не отставали. 

И лишь когда он совсем отчаялся, неожиданно, чутьем солдата уловил — 
преследование снято. Ни алых высверков, ни подрагивания ветвей от удара пули, 
ни 
осыпаемой сверху хвои. «Пронесло! Ей-ей, пронесло!» 

Куда загнало его непредвиденное отступление, Дима не мог определить. Даже будь 
у 
него намечено с пограничком место встречи, его все равно уже не найти. Он отвел 

защелку на корпусе автомата, вынул магазин. Железным глазком зыркнула гильза. 
Обрадовался — не безоружен. Но радость тут же прошла: боевой запас всего два 
патрона, много не навоюешь. Не давала покоя мысль: «Сам себя наказал. Глухому, 
как и слепому, в лесу делать нечего, особенно на войне». Что оставалось? 
Сориентироваться и двигать пешим порядком на восток. В одиночку. 


16. Один 
Неприметно набежала ночь. Дима намаялся изрядно — отмахал киломкиров десять. 
Нарвать хвойных лап, соорудить из них постель не было сил. Он свернулся 
калачиком у старого пня, мох был влажным. «Поблизости болото». Очнулся он на 
рассвете. 

С трудом поднялся: ломило поясницу. Под ногами пружинил дерн, между пальцев 
просачивалась черная вода. «Так оно и есть, болото. Придется в обход». Снял с 
куста автомат и застыл, полусогнутый. Чуть впереди, в семи-восьми шагах 
выпрыгнула маленькая птичка с длинным клювом — кулик. Дима плавно отжал 
металлический приклад, прицелился и, сознавая, что «шмайсер» оставит от птицы 
одни ошметки, надавил на спуск. «Попал!» Поспешный шаг и ступни глубоко увязли 
в 
податливой почве. «Проклятье!» Дима, откинувшись на спину, высвободил ноги. И 
не 
повторяя прежней ошибки, по-пластунски, с упором на автомат, пополз к дичи. 
Добрался, как смог очистил ее от перьев и затолкал в рот. Ощутил ни с чем не 
сравнимый вкус мяса и разом ослаб, то ли впал в обморок, то ли в сон. 

Когда Дима пришел в себя, солнце стояло уже высоко.Рукава мокрой гимнастерки 
дымились. Корпус автомата накалился. Осторожно он двинулся в обратный путь, 
выбрался к месту ночлега. Еще раз оглядел болото, прикинул, какой предстоит 
сделать крюк. И, прихрамывая, зашагал. У правого бедра покачивался «шмайсер» с 
одним-единственным патроном. 

Разведчики возвращались с задания. Вел группу раскосый тунгус Ваня, бывалый 
таежный охотник, бьющий белку без промаха в глаз, но за моложавость и небольший 

рост прозванный «мальцом». Внезапно он поднял руку — «Внимание» и сделал знак — 

скрыться. Разведчики затаились: блестящая после дождя тропа ничем не выдавала 
близкое пребывание людей. На тропе показался человек. Лицо — сплошной 
кровоподтек, красноармейская форма разодрана, на плече — немецкий автомат. 
Человек не идет, скорее падает вперед на непослушные ноги. Поравнялся с 
разведчиками, миновал их. Тогда Ваня выкрикнул ему в спину: 

— Стой! Руки вверх! 

Выкрикнул негромко, чтобы никто из посторонних, окажись неподалеку, не услышал. 

Красноармеец продолжал тяжело шагать, не обращая внимания на приказ. 

— Стой! — повторил Ваня громче. Результат тот же. 

— Фашист, наверное, переодетый, раз нашего языка не понимает, — шепнул Сергей, 
в 
прошлом матрос балтийского торгового флота. — Чесани его по ватерлинии. 

Но Ваня, крадучись, двинулся сквозь заросли — знал, что на войне есть от чего 
человеку оглохнуть. 

Дима не понял, что произошло. Только что он, усталый, шел по тропе, придерживая 

автомат за дуло, а сейчас, сбитый с ног, лежит в кустах и сжимает в кулаке 
горсть вырванной травы. Над ним нависла скуластая физиономия и непонятно, но 
безостановочно шевелит припухлыми губами. «Якут? С какой стати?» И тут он 
разглядел под капюшоном масхалата пилотку с красной звездочкой. От сердца 
отлегло — свои. Откуда только прибыло сил? Он легко оторвался от земли, сгреб в 

охапку широкоскулого солдата. И тут же, израсходовав оставшиеся крупицы 
жизненной энергии, потерял сознание. 

Ваня сокрушенно почмокал губами и тихо сказал подошедшим разведчикам: 

— Наш паря... мало-мало изнемог совсем... 


17. Переправа
Отощавший, с лихорадочным блеском в глазах, Дима излагал разведчикам свою 
историю. Но интерпретация событий в переводе на жесты была недосягаемо сложна. 
Поди разбери значение быстрых в движении рук, мычания, гортанных звуков. Дима 
охотно прибег бы к помощи нескольких известных ему слов, но они, коварные, не 
давались. 

Разведчики не смогли разобраться в его рассказе, но кое-что до слушателей все 
же 
дошло. На то они и разведчики, чтобы различать врага за версту. К Диме они 
сразу 
же душевно расположились. Это не позволяло испытывать к нему ничего другого, 
кроме сочувствия. Если и была у них малая доля подозрения, Корзенников ее не 
замечал. И когда его освободили от тяжелого автомата, он не обиделся, ответил 
благодарным взглядом. 

Длительная ходьба еще была Диме в тягость. Но он, крепясь, не отставал от 
разведчиков. За день, что провел вместе с ними, немного отъелся и ощущал теперь 

прибыток выносливости: реже охатывала слабость, исчезла дрожь в ногах, не 
бросало в испарину. Помимо этого, не нужо было напрягать зрение, вглядываться с 

боязнью в заросли, хвататься за «шмайсер». Он приобщился к чужому, по-
ястребиному острому зрению, до необыкновенности чуткому слуху. Что касается 
голода, странное дело, он не утих. 

Привал разбили у излучины незнакомой Диме реки. В условленном месте, сняв 
нарезаный плитками дерн, разведчики отыскали припрятанную надувную лодку. 
Коротий ужин, и в полночь, когда сумерки укрыли противоположный берег, 
ненадежная посудина легла на воду, приняв семь человек. Дима попытался, было, 
взяться за весло. Но командир группы не позволил, опасаясь, что неумелый гребец 

не обойдется без всплесков. Это настораживало — значит, впереди территория, 
занятая противником. 

Неожиданно для Димы гребцы изменили прежнему ритму, что было сил налегли на 
весла. Скорость мгновенно возросла, но с ней, вероятно, и производимый гребцами 

шум. Автоматы и карабины в руках разведчиов развернулись веером вдоль русла 
реки. «Слышен мотор». Алые блики плеснули издалека, из-за поворота, потекли по 
воде к надувному суденышку. Луч прожектора ударил в лицо. Что за корабль, не 
разглядеть. «Сторожевик? Катер? Баркас? Главное в другом — приближается враг, и 

уйти от него будет не просто». Словно в подтверждение мелькнувшей мысли, сбоку 
по курсу забили фонтанчики — недолет. 

— Низко берет. Проскочим, — налегая на весла, выдохнул балтиец. 

— Огонь надо, — скомандывал Ваня. 

Шлюпка затряслась. Гильзы далеко отлетали от автоматов, сыпались в воду. «Немцы 

бьют длинными очередями, не жалеют патронов», — определил Дима. Светящиеся 
трассы неслись на него, вода клокотала. 

— Бей по прожектору! Только по прожектору! — кричал Сергей и, вдруг охнув, 
выронил весло. Лодка завертелась на месте. Командир группы Ваня быстро нашелся. 

Выхватив саперную лопатку, навалился на круглобокий борт. Дима дернулся к 
брошенному Иваном автомату. Тягостное время перестало для него существовать, он 

опомнился только тогда, когда прожектор померк. Но стрельба не прекратилась. 
Маячками мигали станковые пулеметы на корабельной рубке. 

Шлюпка замедлила ход, начала погружаться в воду. «Пробоина». Следом за 
разведчиками Дима бухнулся за борт. Несколько гребков, и он ощутил под ногами 
упругое дно. «Песчанник». Выбрался на берег и только тогда приметил, что греб 
автоматом. Из дула «шмайсера» лилась вода. Толчок в спину — это Ваня требует — 
не отставай. Дима ускорил шаг. Группа все дальше углублялась в чащу. Раненого 
балтийца попеременно тащили на себе — не было времени остановиться, смастерить 
носилки. 

СООБЩЕНИЕ СОВИНФОРМБЮРО 
29 АВГУСТА 1941 ГОДА. ЗАНЯВ СТАНЦИЮ МГА, ПРОТИВНИК ПРЕРВАЛ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНУЮ 
СВЯЗЬ 
ЛЕНИНГРАДА СО СТРАНОЙ. 

30 АВГУСТА 1941 ГОДА ВРАГ ВЫШЕЛ К ЛЕВОМУ БЕРЕГУ НЕВЫ, У ИВАНОВСКИХ ПОРОГОВ. 
ПРЕРВАНЫ ВОДНЫЕ ПЕРЕВОЗКИ ПО НЕВЕ. 

2 СЕНТЯБРЯ 1941 ГОДА ПРОИЗВЕДЕНО ПЕРВОЕ СНИЖЕНИЕ ПРОДОВОЛЬСТВЕННЫХ НОРМ ПО 
КАРТОЧКАМ. РАБОЧИМ И ИТР СТАЛИ ВЫДАВАТЬ ПО 600 ГРАММ ХЛЕБА, СЛУЖАЩИМ — 400, 
ДЕТЯМ — 300. 

8 СЕНТЯБРЯ 1941 ГОДА ОСТАВЛЕН ШЛИССЕЛЬБУРГ. ПРЕРЫВАЮТСЯ ВОДНЫЕ ПЕРЕВОЗКИ ПО 
ЛАДОЖСКИМ КАНАЛАМ. НАЧАЛО БЛОКАДЫ ЛЕНИНГРАДА.


18. Проверка
С полчаса назад Ваня доложил начальнику девизионной разведки о выполнении 
задания и теперь, забавно изображая в лицах, как все было, заканчивал свой 
рассказ. По его словам, Диму приказали отправить в особый отдел — «проверять 
надо». 

Корзенникова ввели под конвоем в блиндаж, сложенный добротно, с массивным — в 
три слоя бревен — перекрытием. Чуть позади него встал конвоир, опустив на 
земляной пол приклад трехлинейки с отомкнутым штыком. За дощатым столом, 
напротив Димы, сидел бесцветный полноватый офицер в чине майора. Постукивая 
карандашом по чистому листу бумаги, выжидательно изучал вошедших. Дима не 
понимал, что происходит, но от взгляда майора ему стало не по себе, он робел и 
почему-то улыбался. 

Офицер, удовлетворенный осмотром, указал на свободный стул, стоявший посреди 
блиндажа. Дима уселся на краешек. Он уловил момент, когда майор заговорил и 
мысленно повторял следом за ним каждое угаданное слово. 

Майор говорил с паузами, роняя фразу, как гирю: 

— Поскольку ваша личность пока еще не установлена, мы не можем быть уверены в 
том, наш вы человек или не наш. 

Профессиональное чутье подсказывало ему, что сидящий рядом красноармеец ни в 
коей мере не переодетый фашист. Но долг превышал чутье. К тому же он привык 
доверять фактам. Фактов же не было. Действительно ли этот человек глухонемой? 
Это не установлено. Если же факт болезни не установлен, то как объяснить 
появление глухонемого на фронте? Призван в армию? Это из области фантастики. А 
фантастику майор не любил. 

— Мы обязаны проработать обе версии... Дать запрос в военкоматы... Тогда, в 
зависимости от результата, решим, что с вами делать. 

Дима ухватился за угол стола, медленно поднялся, не сводя глаз с встревоженного 

лица офицера. Хватил ртом воздух, гневно ударил себя в грудь кулаком и, 
покраснев от натуги, выпалил: «Фронта!» Выученные слова вернулись к нему! 
Потрясенный недоверием, он разыграл перед офицером пантомиму своего боевого 
прошлого. Но его жесты и выкрики не дошли до особиста. Неподдельная 
взволнованность красноармейца подтверждала правоту чутья, но противоречила 
долгу. 

Последующая ночь была для Димы трудным испытанием. 

— Да что же это такое? — думал он, — Что происходит? После стольких мучений еще 

такая напасть — за своего не признают! 

— Тебя ведь никто здесь не знает, — отвечал ему внутренний оппонент. 

— А разведчики? Вместе с ними был в бою. Этого что, мало? 

— Наверное, мало. 

— Ну пусть не доверяют, на здоровье, но зачем под стражей держать? 

— Откуда им знать, что у тебя в голове? 

Бессмысленный спор с самим собой вымотал его до предела. Когда утром Диму 
вывели 
из каморки, где держали под замком, он еле волок ноги. 

Привели его в медсанбат. Дима обрадовался: «Сейчас все разрешится». Если раньше 

при прохождении медкомиссии он страшился слов «не годен», то сейчас это «не 
годен» должно его спасти. 

Заключение врачебной комиссии гласило: «Врожденная глухонемота». 

Вскоре стали поступать и ответы на запрос оперуполномоченного. Военный комиссар 

Приморского райвоенкомата сообщил, что Никодим Михайлович Корзенников, 
глухонемой от рождения, был мобилизован 25 июня 1941 года. Далее бесстрастный 
документ сообщал: 

«ВЫШЕНАЗВАННЫЙ КОРЗЕННИКОВ Н.М. ПАЛ СМЕРТЬЮ ХРАБРЫХ ПРИ ВЫПОЛНЕНИИ БОЕВОГО 
ЗАДАНИЯ».
Ошеломленный майор вертел в руках отпечатанный на машинке бланк. Перед ним 
стоял 
заживо похороненный одним росчерком пера человек: истощенный, измученный, с 
коротким ежиком недавно остриженных волос. Этот человек, как может, отстаивает 
свою правоту — закатывает глаза, ворочает непослушным языком, выдавливает из 
гортани резкие, но неразличимые звуки. 

В затруднительное положение поставлен майор. Взяв из папки 
читанное-перечитанное 
заключение медкомисси, он еще раз пробежал глазами убористо исписанную страницу.
 
В таких вопросах врачи не ошибаются. Глухонемой. Впрочем, и глухонемой, 
соответственно обработанный, пройдя специальную подготовку в разведшколе, не 
хуже другого способен вести диверсионную работу. Тому примеры есть. Примеры-то 
есть, но в данном случае вопрос стоит о живом человеке, а не каких-то 
исторических аналогиях. 

В Приморский военкомат был направлен вторичный запрос с требованием прислать 
фотокарточку из личного дела красноармейца Корзенникова Н.М. и образец его 
почерка. 

Дима вновь стоял перед особистом. Майор, отделенный от него столом, ходил взад-
вперед по низкой землянке, заложив руки за спину. Наконец, он остановился, и, 
указав на стул, придвинул Корзенникову пузатую чернильницу с ручкой. 

— Пиши. 

— ...? 

Неумело держа в пальцах ручку, Дима с недоумением смотрел на следователя, не 
понимая его приказания. Что писать? И как писать, когда не умеешь. 

— Пиши, пиши. Что хочешь, то и пиши. Хоть автобиографию. 

Заминка и неуверенность в движениях подозреваемого обеспокоили майора. 
Впечатление такое, будто ручки никогда не держал. Неладно. 

В персональном деле Никодима Корзенникова, присланном из Ленинграда, находилось 

заявление с просьбой отправить на фронт добровольцем. Оно старательно выписано 
ровным округлым почерком, а не теми каракулями, которые постепенно появлялись 
из-под пера сутуло сидящего человека. 

Из-за его плеча майор разглядывал написанное. Разобрал несколько кривых 
печатных 
букв. Глядя на странного и жалкого парня, он не знал, как поступить. Переслать 
дело по инстанции? Там церемониться не станут, нет сейчас на это времени — 
шлепнут. А решать что-то надо. И сейчас.. 

Через несколько дней, в ответ на новый запрос, офицер для особых поручений 
доставил майору пакет от командира 9-го спецподразделения. В сопроводиловке 
указывалось при каких обстоятельствах пал на поле боя красноармеец Корзенников 
Н.М. В пакете, кроме официальных бумаг, удостоверяющих личность Никодима 
Михайловича Корзенникова, лежало послание его товарища по оружию. 

«Настоящим докладываю, что знаком с красноармейцем Корзенниковым на протяжении 
двух месяцев. Красноармеец Корзенников, несмотря на врожденную глухонемоту, был 

примерным воином, боролся с немецко-фашистскими захватчиками, не щадя жизни. На 

его личном счету подбитый вражеский танк, немалое количество уничтоженных 
метким 
огнем германских солдат и офицеров. 

На вопрос: грамотен ли красноармеец Корзенников, отвечаю — грамотен. На вопрос: 

умеет ли писать, отвечаю — не умеет». 

Это письмо, написанное Андреем, определило Димину судьбу. 

Положение на фронте было тяжелое. Предстояло противостоять мощному натиску 
группы немецко-фашистских армий «Север». Людей катастрофически не хватало, в 
ротах насчитывалось по два-три десятка боеспособных солдат. Диму не вернули на 
завод. Прислушались к его настойчиво повторяемому «Фронта!» Фронта!» и 
определили вторым номером в расчет ручного пулемета. 


19. Безымянная высота
Следом за кряжистым сержантом в замаранных глиной обмотках пробирался Дима, 
нагнув голову, по извилистому ходу сообщения. Мимо сидящих на дне траншеи людей,
 
мусолящих самокрутки, переговаривающихся в минуту затишья и равнодушно 
поднимающих взгляд на него — одетого в свежестиранное обмундирование. 

Скользкая земля липла к сапогам, ногу приходилось ставить осторожно, чтобы не 
бухнуться в лужу. И все же у входа в блиндаж, оступившись, Дима ткнулся плечом 
в 
стенку траншеи, но удержался, юркнул за сержантом в нутро командного пункта 
роты. 

Старший лейтенант, разложивший карту на снарядном ящике, недоуменно спросил: 

— Это и есть обещанное пополнение? 

— Так точно, — сухо ответил сержант и добавил уже другим тоном, будто ему было 
неловко: «Глухонемой он». 

Офицер с недоумением посмотрел на Корзенникова, и тот, боясь, что его отошлют, 
рявкнул: «Фронта!» Комроты двинул кулаком по расстеленной карте, бросил 
сержанту: 

— У меня не рота, а одно название. У тебя во взводе восемь человек, из них трое 

ранено. Как прикажете воевать?.. Ладно, ставь его на довольствие, зачисляй к 
себе во взвод. 

— Будет исполнено, — козырнул сержант. 

Дима вслед за ним взял под козырек и, в сопровождении комвзвода, вышел из 
землянки. 

Шла битва за Ленинград. Атаки следовали одна за другой. Красноармеец 
Корзенников 
нашел в этой битве свое место. В историю войны оно вошло под названием «Невский 

пятачок». Вместо него говорил «дегтярев». Успевай набивать диски патронами и 
брать на мушку очередного врага. 

...Пехота ринулась на приступ. Люди в стеганках защитного цвета бегут по 
размытой дождями земле, падают. Встают перепачканные и вновь бегут по взгорью 
вверх, к высотке, где перемалывают патроны фашистские пулеметы. 

Дима сменил диск и вместе с напарником выбрался из укрытия. «Дегтярь» длинными 
очередями прикрывает атакующих. Бросок вперед по склизкому. Опять на прицеле 
высотка, опять беззвучно, с пороховым угаром хлещет по тебе немецкий станковый 
пулемет. 

СООБЩЕНИЕ СОВИНФОРМБЮРО 
ДЕВЯТОГО СЕНТЯБРЯ НЕМЦЫ ВОЗОБНОВИЛИ НАСТУПЛЕНИЕ НА ЛЕНИНГРАД. ГЛАВНЫЙ УДАР БЫЛ 
НАНЕСЕН ИЗ РАЙОНА, ЗАПАДНЕЕ КРАСНОГВАРДЕЙСКА. ДЕВЯТЬ СУТОК БЕЗ ПЕРЕРЫВА ШЛО 
СРАЖЕНИЕ. ВРАГ БЫЛ ИЗМОТАН И ОБЕСКРОВЛЕН И К 18 СЕНТЯБРЯ ОСТАНОВЛЕН НА РУБЕЖЕ 
ЛИГОВО, ПУЛКОВО. К КОНЦУ СЕНТЯБРЯ ФРОНТ ОКОНЧАТЕЛЬНО СТАБИЛИЗИРОВАЛСЯ. 
ГИТЛЕРОВСКИЙ ПЛАН ШТУРМА ЛЕНИНГРАДА ПРОВАЛИЛСЯ. 

ДВАДЦАТОГО ОКТЯБРЯ НАЧАЛАСЬ СИНЯВИНСКАЯ НАСТУПАТЕЛЬНАЯ ОПЕРАЦИЯ СОВЕТСКИХ ВОЙСК.
 


Эпилог
Тяжело раненый Никодим Корзенников с 31 октября по 26 декабря 1941 года 
находился на излечении в эвакуационном госпитале №1448. Рана не заживала, 
требовалось длительное лечение. И эшелон увозит Диму на юг, в сочинский 
госпиталь. Тамошние врачи в прямом смысле слова поставили его на ноги. Но от 
действительной службы он по состоянию здоровья был освобожден. 

Победу он встретил далеко от родных мест, в Краснодарском крае — работал в 
Ворошиловской МТС токарем. Связаться с родными не удавалось. Никому он не мог 
объяснить, что родом из Киренска. Так и прожил в колхозе им. Ворошилова до 
сорок 
седьмого года. Родные и близкие считали его погибшим. 

В 1947 году он с большими трудностями добрался до своего родного города. Всеми 
похороненный, победивший смерть, Никодим Корзенников начал мирную жизнь — встал 

к своему, еще довоенному, станку в токарном цехе Киренского судоремонтного 
завода. Потом женился, родились дети. И только в 1970-м узнал он о том, что в 
первый год войны был представлен к медали «За отвагу». Через 25 лет после 
Победы 
эта медаль была ему вручена в Киренском райвоенкомате. 

копия 
УДОСТОВЕРЕНИЕ К МЕДАЛИ 

КОРЗЕННИКОВ НИКОДИМ МИХАЙЛОВИЧ 

НАГРАЖДЕН МЕДАЛЬЮ «ЗА ОТВАГУ» 

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 7 мая 1970 г. 

Секретарь президиума Верховного Совета СССР /Георгадзе/ 

Ж № 818034 

8 июня 1970 г. 

5 мая 1974 г. Я, Серебренникова Л.А., 

нотариус Государственной нотариальной конторы Киренского района Иркутской 
области, свидетельствую верность этой копии с подлинником ее. При сличении 
копии 
с подлинником в последнем поправок, приписок, зачеркнутых слов и других 
особенностей не оказалось. 

Взыскано госпошлины — коп. 

По реестру № 513 

НОТАРИУС /подпись/ 

копия 

ТЕЛЕГРАФОМ 

ТОВАРИЩУ КОРЗЕННИКОВУ НИКОДИМУ МИХАЙЛОВИЧУ 

ПОЗДРАВЛЯЮ С НАГРАЖДЕНИЕМ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЙ НАГРАДОЙ, ЖЕЛАЮ ДОБРОГО ЗДОРОВЬЯ И 
БОЛЬШОГО СЧАСТЬЯ В ЖИЗНИ. 

Министр обороны СССР 

Маршал Советского Союза А.Гречко 

верно: Иркутский облвоенком 

Генерал-майор /Гайдаенко/ 

5 мая 1974 г. Я, Серебренникова Л.А., 

нотариус Государственной нотариальной конторы Киренского района Иркутской 
области, свидетельствую верность этой копии с подлинником ее. При сличении 
копии 
с подлинником в последнем поправок, приписок, зачеркнутых слов и других 
особенностей не оказалось. 

Взыскано госпошлины — коп. 

По реестру № 493 

НОТАРИУС /подпись/ 

копия 

CCCР 

НКО 

Выборгский районный 

военый комиссариат 

г.Ленинграда 

26.3.1942 г. № 2603/1 

г.Ленинград 

СПРАВКА 

ВЫДАНА ВОЕННООБЯЗАННОМУ 

КОРЗЕННИКОВ НИКОДИМ МИХАЙЛОВИЧ 

1918 ГОДА РОЖДЕНИЯ В ТОМ, ЧТО ОН ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БЫЛ МОБИЛИЗОВАН ПРИМОРСКИМ 
РАЙВОЕНКОМАТОМ Г.ЛЕНИНГРАД 

ПО УКАЗУ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР ОТ 22/VI -41 ГОДА С 25 VII 1941 ГОДА 

И ОСВОБОЖДЕН 25 МАРТА 1942 ГОДА ВВИДУ БОЛЕЗНИ. 

Справка выдана для представления по месту работы. 

Выборгский райвоенком капитан /Степанов/ 

5 мая 1974 г. Я, Серебренникова Л.А., 

нотариус Государственной нотариальной конторы Киренского района Иркутской 
области, свидетельствую верность этой копии с подлинником ее. При сличении 
копии 
с подлинником в последнем поправок, приписок, зачеркнутых слов и других 
особенностей не оказалось. 

Взыскано госпошлины — коп. 

По реестру № 508 

НОТАРИУС /подпись/ 

копия 

СПРАВКА 

ДАНА 

КОРЗЕННИКОВУ НИКОДИМУ МИХАЙЛОВИЧУ В ТОМ, ЧТО ОЗНАЧЕННЫЙ ТОВ. КОРЗЕННИКОВ Н.М. 
НАХОДИЛСЯ НА ИЗЛЕЧЕНИИ В ЭВАКОГОСПИТАЛЕ № 1448 С 31 ОКТЯБРЯ 1941 Г. ПО ПОВОДУ 
/ПИСАТЬ ПО-РУССКИ/ ПЕРЕЛОМ ТАРАННОЙ КОСТИ ПРАВОЙ СТОПЫ ПОСЛЕ СКВОЗНОГО ПУЛЕВОГО 

РАНЕНИЯ. КОНТУЗИЯ ГОЛОВЫ. 

Ранение /заболевание, травма/ связано, не связано /подчеркнуть/ 

с пребыванием на фронте. 

/привести мотивировку/ 

Врачебной комиссией признан по ст. 8 Б, гр. 3 расписания болезней приказа НКО 
СССР № 184 1940 г. 

В батальон выздоравливающих на 45 дней с последующим переосвидет. 

Место для печати Подпись 

5 мая 1974 г. Я, Серебренникова Л.А., 

нотариус Государственной нотариальной конторы Киренского района Иркутской 
области, свидетельствую верность этой копии с подлинником ее. При сличении 
копии 
с подлинником в последнем поправок, приписок, зачеркнутых слов и других 
особенностей не оказалось. 

Взыскано госпошлины — коп. 

По реестру № 501 

НОТАРИУС /подпись/ 

копия 

УДОСТОВЕРЕНИЕ К ЗНАКУ 

«Победитель социалистического соревнования 1973 года» 

Знак учрежден ЦК КПСС, Советом Министров СССР, 

ВЦСПС и ЦК ВЛКСМ 

КОРЗЕННИКОВ НИКОДИМ МИХАЙЛОВИЧ, ТОКАРЬ 

НАГРАЖДЕН ЗНАКОМ «ПОБЕДИТЕЛЬ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО 

СОРЕВНОВАНИЯ 1973 ГОДА» 

Постановление коллегии Минречфлота РСФСР и Президиума ЦК профсоюза рабочих 
морского и речного флота 

/дата/ 

Министр /подпись/ С.Кучкин 

Председатель ЦК профсоюза /подпись/ В. Петрикеев 

5 мая 1974 г. Я, Серебренникова Л.А., 

нотариус Государственной нотариальной конторы Киренского района Иркутской 
области, свидетельствую верность этой копии с подлинником ее. При сличении 
копии 
с подлинником в последнем поправок, приписок, зачеркнутых слов и других 
особенностей не оказалось. 

Взыскано госпошлины — коп. 

По реестру № 533 

НОТАРИУС /подпись/ 

копия 

УДОСТОВЕРЕНИЕ К ЮБИЛЕЙНОЙ МЕДАЛИ 

«Двадцать лет победы в Великой Отечественной войне 

1941–1945 гг.» 

КОРЗЕННИКОВ НИКОДИМ МИХАЙЛОВИЧ 

в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР 

от 7 мая 1965 года награждается юбилейной медалью «Двадцать лет победы 

в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» 

От имени Президиума Верховного Совета СССР медаль вручена 

6 ноября 1965 года. 

Военный комиссар майор /Гущин/ 

А № 0629848 

5 мая 1974 г. Я, Серебренникова Л.А., 

нотариус Государственной нотариальной конторы Киренского района Иркутской 
области, свидетельствую верность этой копии с подлинником ее. При сличении 
копии 
с подлинником в последнем поправок, приписок, зачеркнутых слов и других 
особенностей не оказалось. 

Взыскано госпошлины — коп. 

По реестру № 522 

НОТАРИУС /подпись/ 

г. Киренск, Иркутская область, 1974 год




--------------------------------------------------------------------------------