интерес к разведке, и я чувствовал себя человеком, захваченным самым необычным 
увлечением.

Общение с Петром Павловичем я осмелился бы охарактеризовать, как «парную 
работу». На процессе, помню, за этот термин меня подвергли осмеянию: «В 
советской разведке нет ничего, что называлось бы парной работой». Американские 
эксперты и русские перебежчики заявляли, что никогда не слышали такого термина. 
Что ж, я не претендую на бесспорность моих суждений – я лишь излагаю историю 
моей жизни.

Итак, парная или нет, но работа наша дала Петру Павловичу возможность показать 
другую сторону своей натуры – общительность. Скудность еды и питья при первой 
встрече вовсе не стала нормой. В дальнейшем все было иначе. Сначала мы 
усаживались за стол с минеральной водой и работали – в это время Петр выглядел 
серьезным и озабоченным. А затем наступала очередь роскошного пиршества 
полностью в стиле Сергея. Петр менялся совершенно – становился веселым, 
разговорчивым, смешливым. У него была забавная привычка: хлопать себя по 
коленям, когда что-то казалось особенно смешным. Я не могу представить, чтобы 
тот мрачный тип, которого американцы выдавали за Петра Павловича, мог 
когда-нибудь весело хлопать себя по коленям.

Но иногда Петр делал это и в связи с событиями, которые мне трудно отнести к 
разряду смешных. Как-то я поинтересовался, используют ли теперь женщин в 
качестве агентов.

– Только в виде исключения, – пояснил он, – в принципе, мы против такого метода.
 Но бывают случаи…

И он рассказал, что произошло за несколько лет до моего прибытия в Москву.

«Кавказочка» была совершенно безобидная девушка, приехавшая из глуши. О том, 
какова столичная жизнь под строгим контролем контрразведки, она не имела ни 
малейшего представления. Поэтому не самым лучшим поступком с ее стороны было 
начать тайные встречи с сотрудником американского посольства. Но что еще хуже, 
этот сотрудник имел дело с шифрами. Прошло немного времени – и контрразведка 
ястребом набросилась на бедняжку. Ее передали с рук на руки разведке МВД, 
которая сотрудничала с ГРУ. Искушенным асам спецслужб не так уж трудно было 
склонить ее к работе.

Очевидно, она была не только красивым, но и хорошим агентом. Ей удалось искусно 
вытянуть из своего обожателя посольские коды. Или, по крайней мере, один из них 
– предполагаю, что использовалось несколько шифров… Больше я ничего не узнал. 
Наверно, существовали границы предназначенного для моих ушей. Как уже говорил, 
я не понял, что тут было смешного. Тогда жизнь еще недостаточно «задубила» меня,
 и история эта показалась мне пошлой.

Встречаясь со спокойным и уверенным Петром Павловичем, я не предполагал, что 
этот человек способен нервничать. Но по мере того, как накапливались 
доказательства натовского планирования войны, он становился все более и более 
беспокойным. Не отдавая себе отчета, в волнении дергал левым уголком рта или 
даже головой, и если бы не очевидная причина, я бы, возможно, нашел это 
забавным.

Его положение вызывало сочувствие. Свежие воспоминания о бомбежках второй 
мировой войны заставляли и меня с тревогой наблюдать, как американская разведка 
все больше акцентировала внимание на новых и новых целях бомбардировки. 
Особенно тревожило, что это были промышленные объекты и жилые районы, а в 
арсенале накапливались атомные бомбы неслыханной силы, в сравнении с которыми 
тротиловые выглядели просто безобидными.

Доказательства росли, как на дрожжах, и отражались на карте, которую Петр 
Павлович приносил с собой. Очередные пункты наносились на нее с учетом как моей 
«внутренней информации», так и «внешней», накапливавшейся в файлах русской 
контрразведки. Карта эта была страшным документом, показывающим, как легко 
громадная нация может быть уничтожена в случае войны. Но действительным 
доказательством, естественно, являлся американский подлинник. И знакомство с 
ним поразило меня больше, чем что-либо другое.

В кабинете военных американского посольства висели две настенные карты. Они 
всегда были заботливо зашторены – от посторонних глаз. Здесь я ничего не мог 
почерпнуть. Но однажды, по небрежности, меня ввели в кабинет Рассела Рендалла, 
когда он неожиданно вышел, чтобы что-то продиктовать. На его столе лежала карта,
 испещренная кружочками, и не какая-нибудь, а точная копия той, что я видел у 
Петра Павловича.

Черт, у меня были основания вздрогнуть от удивления! Разница заключалась лишь в 
том, что у Петра круги были просто очерчены, а на американской – отливали 
разными расцветками. Эти радужные кружочки – явно цели для бомбардировки, тут 
не было никаких сомнений! На подколотой бумажке размашистая надпись: «Для 
доклада в Висбадене». Название города весьма примечательное: именно там