С этого момента американцы начали активную подготовку к будущей войне. Был 
намечен так же и второй, более «мирный» путь – подрывная работа. Ее основная 
программа сформулирована в одной из директив следующим образом:

«Первая и главная задача – исчезновение Советской власти и насаждение 
некоммунистического режима, который может возникнуть при нашем нажиме на части 
или на всей русской территории. Следует со всей силой подчеркнуть, что 
независимо от идеологической основы любого такого некоммунистического режима и 
независимо от того, в какой мере он будет готов на словах воздавать хвалу 
демократии и либерализму, мы должны добиться осуществления наших целей, 
вытекающих из уже упомянутых требований. Другими словами, мы должны создавать 
автоматические гарантии, обеспечивающие, чтобы даже некоммунистический и 
номинально дружественный к нам режим:

а) не имел большой военной мощи,

б) в экономическом отношении сильно зависел от внешнего мира,

в) не имел серьезной власти над главными национальными меньшинствами,

г) не установил ничего похожего на «железный занавес».

В случае, если такой режим будет согласен выражать враждебность к коммунистам и 
дружбу к нам, мы должны позаботиться, чтобы эти условия были навязаны ему не 
оскорбительным или унизительным образом. Но мы обязаны не мытьем, так катаньем 
навязать их для защиты наших интересов».

Далее цитировавшаяся выше директива СНБ 20/1 так обрисовывает завершение 
подрывной работы против нас:

«Мы должны ожидать, что различные группы предпримут энергичные усилия, с тем 
чтобы побудить нас пойти на такие меры во внутренних делах России, которые 
свяжут нас и явятся поводом для политических групп в России продолжать 
выпрашивать нашу помощь. Следовательно, нам нужно принять решительные меры, 
дабы избежать ответственности за решение, кто именно будет править Россией 
после распада советского режима. Наилучший выход для нас – разрешить всем 
эмигрантским элементам вернуться в Россию максимально быстро и позаботиться, в 
какой мере это зависит от нас, чтобы они получили примерно равные возможности в 
заявках на власть… Вероятно, между различными группами вспыхнет вооруженная 
борьба. Даже в этом случае мы не должны вмешиваться, если только эта борьба не 
затронет наши военные интересы».

Что ж, с печалью приходится признать, что на сегодняшний день практически 
каждый гражданин России ощутил омерзительные щупальца американского 
политического спрута на собственной, что называется, шкуре.

Что же касается открытых военных действий, то подготовка, начатая США сразу же 
после завершения второй мировой войны, не пропала для них даром ни на 
Фолклендах, ни во Вьетнаме, ни в Ираке, ни в Югославии…

А начиналось все с пресловутой карты целей бомбардировки. И самое 
непосредственное отношение к поискам этих целей имел в 1948 году шведский 
военно-воздушный атташе в Москве Стиг Веннерстрем.

Чтобы пребывание за «железным занавесом» принесло мне ощутимую пользу – помогло 
лучше вникнуть в особенности «холодной войны» – необходимо было с самого начала 
занять правильную позицию. Но я чувствовал, что с волевым Петром Павловичем это 
будет не так-то легко. Поэтому пришлось «показать характер».

Для начала я продемонстрировал нежелание подчиняться слепо, без объяснений. В 
результате Петр утратил часть своей власти: он неожиданно обнаружил, что счел 
дело слишком уж решенным.

Последовала попытка нажать, но я не уступил, сознавая свою безопасность и 
свободу действий, обеспеченных дипломатическим паспортом. Кроме того, моя 
независимая позиция усиливалась тем, что я никогда не требовал денежного 
вознаграждения. Фраза «я хочу за это столько-то» никогда не фигурировала в 
нашем общении. Инициатива всегда исходила только от ГРУ.

Такая позиция привела к тому, что мы стали ближе другу к другу. Вместо «отдачи 
приказаний» наметилось «обсуждение вопросов». Петр пошел на это, решив, что 
больше выиграет мягкостью. Со временем наше общение стало более свободным и 
разносторонним, незаметно перейдя в дружеские отношения. В результате я узнал о 
«холодной войне» больше, чем намеревался.

Мое положение становилось все более захватывающим, угнетенное состояние исчезло 
полностью – и это стало огромным облегчением. У меня не было никаких специально 
направленных симпатий. Ко всем и всему я проявлял в те дни максимальную 
терпимость, без всякого предвзятого мнения. Мной руководил всепоглощающий