сознания, он ни за что не желал признать это вербовкой), Стиг ни на мгновение 
не сомневался, что человек объявится. Наверняка, кто-то следил за жизнью шведа 
в Москве, за отношениями и контактами в дипломатическом корпусе, за каждым его 
вздохом. Как только картина прояснится – тут и возникнет «старый знакомый»!

Может, это будет именно Сергей Иванович? В то время Стиг еще не знал, что он 
мертв, и почему-то все время думал о нем. Это было вполне естественно и логично,
 и в конце концов оказалось настолько нетрудно убедить себя, что перед встречей 
все сомнения исчезли. Кроме того, богатое самолюбие военного атташе и 
родовитого иностранца сводило эту встречу к рангу «малозначащей»: ничего пока 
не названо и не доказано, а он прочно защищен дипломатическим паспортом и 
всегда может порвать контакты, если захочет.

Веннерстрем жил тогда довольно далеко от центра столицы, в особняке, 
принадлежащем посольству. Дом стоял в саду и был окружен дощатым забором. 
Однажды вечером, возвращаясь домой, он собрался отпереть калитку, но был 
остановлен незнакомым мужчиной.

– Господин Веннерстрем? – окликнул тот. И без паузы продолжил: – Вам письмо. 
Позвольте передать его прямо здесь…

– Конечно. Благодарю!

«Почтальон» пересек улицу, сел в машину и исчез за ближайшим поворотом. А 
адресат едва успел рассмотреть и записать номер.

Конверт был большой, имя и адрес напечатаны на машинке. Но содержимое, не в 
пример упаковке, оказалось маленьким – крохотная, почти папиросная бумажка. И 
текст минимально возможный: дата, а под ней другая – резервная. Завершала все 
совершенно неразличимая подпись. Это была странная бумага: она с шипением 
сгорела за секунду, оставив после себя минимум серого пепла. Стиг расценил 
столь яркий эффект пиротехники как довольно прозрачный намек от людей, с 
которыми предстояло иметь дело, – господ с техническими возможностями.

Было прекрасное зимнее воскресенье с солнцем и голубым небом. Протяженные 
скверы Тверского бульвара переполняли гуляющие. В толпе мелькало немало пышных 
наркомовских жен с нарядно разодетыми чадами. Глядя на них, Веннерстрем лениво 
размышлял, что по этим нарядам невозможно судить о легкой промышленности страны 
как об «отсталой технике».

А вот и памятник Пушкину. Здесь в 14.00 предстояло, наконец, увидеть «старого 
знакомого». Вообще-то, выбор места и времени показался Стигу довольно странным. 
Меньше всего он указывал на некую таинственность. Тут и там сновали и 
фланировали сотни свидетелей. Хотя, с другой стороны, не было видно никого, кто 
бы заинтересовался чем-то еще, кроме самих себя и хорошей погоды.

Мысли настолько зациклились на Сергее Ивановиче, что швед упорно искал человека 
с южной внешностью. Однако даже отдаленно похожего не находил. Случайно взгляд 
его споткнулся о черную меховую шапку, сшитую из прекрасной сибирской шкуры. 
Из-под нее поблескивали прищуренные глаза, делавшие выражение лица 
насмешливо-лукавым. Кого-то эта хитрющая физиономия явно напоминала… Ба! 
Николай Никитушев, бессловесный спутник мадам Коллонтай! Так вот кто, 
оказывается, старый знакомый? Что ж, приходилось признать, что так оно и есть…

Хитринка сменилась широкой радостной ухмылкой. В ответ и Веннерстрем 
почувствовал что-то вроде радости. Неосознанно. Самопроизвольно. Пожав друг 
другу руки, они не стали обниматься – это было бы уже притворством и нелепостью.


Медленно побрели назад, придерживаясь направления, задаваемого русским. 
Покончив с дежурными фразами о здоровье и погоде, занялись отвлеченным 
разговором. Стиг уже начал было удивляться, имелся ли какой-нибудь смысл в этой 
бесцельной прогулке по бульвару, но тут Николай указал рукой:

– Там у меня машина. Давайте поболтаем в укромном месте и выпьем по чашечке 
кофе.

У обочины стояла самая обычная «эмка», но когда шофер выскочил и встал у задней 
дверцы по стойке «смирно», иностранцу стало ясно, что автомобиль военный.

Пока ехали, в душе Веннерстрема робко зародилось чувство, будто» железный 
занавес» начал слегка приоткрываться. В вынужденной московской изоляции 
ощущение, что находишься с глазу на глаз с советским офицером, уже само по себе 
было сенсационным. Вместо привычно настороженных, скованных запретами людей 
взору предстал Николай: свободен, раскрепощен, и иностранец ему не в тягость. 
Открытая сердечность, разговорчивость – все, что так хорошо соответствует 
статусу «старого друга».

Приятно, конечно, размышлял Стиг, но что-то никак не удается избавиться от 
мысли, что столь открытое поведение просто входит в поставленную задачу…