самолету.
Вдруг меня осенила спасительная мысль, я говорю
Казису:
— Хвалишься своей памятью, а топчешься на месте. Если помнишь, как тебя зовут, 
так иди и получай свой паспорт.
— А ты? — спрашивает он.
— Я возьму свой паспорт последним. Наверно, кроме меня никто своей фамилии не 
забудет.
Казне идет за своим паспортом, а я направляюсь в другой конец зала и наблюдаю. 
Когда все пассажиры уже получили свои паспорта, я подбегаю к окошку и торопливо,
 словно боясь опоздать, говорю:
— Pasaporte!
Но чиновник спрашивает, как меня зовут. Я прикидываюсь, что не понял вопроса, и 
нетерпеливо повторяю: — Pasaporte, pasaporte, — показывая пальцем на себя.
Наконец чиновник не выдерживает, берет единственный лежащий перед ним паспорт, 
заглядывает в него и называет мою забытую фамилию.
— Конечно, да, да, — торопливо бормочу я и протягиваю руку за паспортом. Теперь 
я знаю свою фамилию, чиновник отдает мне паспорт.
В два часа дня садимся на парижском аэродроме.
В Париже мы прожили почти две недели и осматривали достопримечательности — 
Собор Парижской богоматери, Лувр, Дом инвалидов, гуляли по берегам Сены, по 
узким улочкам Монпарнасса и просторной Риволи, где помещаются всевозможные 
магазины с огромными витринами. Поднялись на Эйфелеву башню. Посетили 
Версальский дворец и его прекрасный парк. Побывали у стены Коммунаров и на 
могиле Анри Барбюса. Сходили к «Муллен руж», где разные агенты на разных языках 
предлагали приезжим показать еще много «тайн» Парижа.
Прекрасна архитектура Парижа, отражающая развитие культуры многих столетий. 
Однако интереснее всего было наблюдать самих парижан. Их повседневная жизнь 
производит впечатление огромной ярмарки. На бульварах можно увидеть гиревиков, 
художников, певцов и музыкантов. Даже в аристократических кварталах можно 
услышать из подворотен звуки скрипки. В лежащую перед музыкантом шапку прохожие 
кидают деньги.
В политической жизни тут, кажется, достигнуты вершины буржуазной демократии. 
Между белой, черной и желтой расами и различными национальностями здесь не 
делается никакой разницы. Всех людей тут отличают друг от друга только по тому, 
сколько у каждого в кармане франков, долларов или фунтов.
Если в Стокгольме или Копенгагене в столовых кормили мясом и давали мало хлеба, 
то в Париже за 10—15 франков к обеду подавали прежде всего бутылку вина и не 
менее десяти блюд, начиная с салатов, улиток и кончая разными соусами, пюре и 
сладостями; но мы никогда не бывали сытыми,
В последние дни марта весна уже была в разгаре. Ночи стояли теплые. Под мостом 
через Сену отдыхали бездомные. В парках и на бульварах целовались парочки. Надо 
сказать, что в Париже целуются не только по вечерам в парках и на бульварах, но 
и в столовых, за столиками кафе, на станциях метро, а то и попросту, 
прогуливаясь днем по бульвару. Это не считается неприличным.
Через две недели сербский товарищ, прозванный Шмитом, свободно объяснявшийся на 
разных европейских языках, собрал в Париже довольно большую группу — больше 
двадцати человек.
В один из первых дней апреля, сдав свои небольшие чемоданы в Париже «Комитету 
друзей республиканской Испании» и оставив себе только портфели или маленькие 
чемоданчики, мы небольшими группками сели в поезд, отправлявшийся из Парижа в 
Нарбонн, городок на берегу Средиземного моря, в семистах километрах южнее 
Парижа. Поезд отошел вечером. Мы немного жалели, что, пересекая почти всю 
Францию, мы ее совсем не увидим. Зато ночное путешествие избавляло нас от 
излишних расспросов. Я вспомнил случай в поезде на пути из Стокгольма в Мальме 
и поэтому был горячим сторонником ночного путешествия.
В Нарбонн мы прибыли назавтра перед обедом. Некоторые из нас остались на 
вокзале, в ресторане. Остальные разбрелись группками по три, по четыре человека.
 Каждая группа должна была вовремя явиться в определенное место. Примерно через 
каждый час из какого-нибудь кафе или какой-нибудь столовой на легковой 
автомашине такая группка направлялась дальше на юг.
Вскоре пришла и наша очередь уезжать. Примерно через полтора часа мы были у 
подножья Пиренеев. На дороге мы встретили товарища Шмита. Мы остановили машину, 
вылезли и пошли за ним.
Перед самым заходом солнца мы, нас было 24 человека, собрались в какой-то роще. 
Здесь мы немного отдохнули и приготовились к переходу.
Наш проводник, местный житель, очень хорошо знавший здешние условия, 
предупредил нас, как вести себя в походе. Мы должны были идти в строгом порядке,
 по одному, в нескольких шагах друг за другом и ни в коем случае не отставать, 
разговаривать или курить. Если же кто-нибудь почувствует, что товарищ у него за 
спиной отстает, то он должен передать вполголоса вперед по цепи «стоп». 
Останавливаясь на отдых или в других случаях, надо было оставаться на месте в 
том же порядке. В случае тревоги мы должны были разбежаться по кустам на 10—15 
шагов вправо и влево от направления движения и молча ждать тихого свистка, 
который означал — собраться для марша. Чемоданчики и портфели мы должны были 
связать вместе и перекинуть через плечо, чтобы руки были свободны.
В нашей группе были представители разных национальностей: болгары Благович и 
Михайлов, венгры — бывший офицер венгерской армии — пятидесятилетний Хевеши, 
участник мировой войны, известный деятель коммунистической партии, и еще совсем 
молодой комсомолец Мольнар, греки Пленос и Петрус, литовец Прейкшас, были немцы,