дни мы организуем патрулирование берега. На ночь оставляем в Паламосе 
сторожевое охранение.
Мы узнаем, что на днях французкое правительство после долгих проволочек 
разрешило переправить через границу оружие, закупленное правительствам 
республиканской Испании. Но теперь оно уже ни к чему. Хуже того, большая часть 
этого оружия попадает в руки фашистских интервентов.
3 февраля 1939 года мы получаем приказ оставить Палафуржель и направиться в Ла 
Хункеру, небольшое местечко, километров в четырех от французской границы, у 
южного подножья Пиренеев. Мы прибываем туда б февраля. Местечко окружают 
невысокие, обросшие мелкими сосенками холмы. Там находится штаб 
интернациональных бригад, который возглавляет француз Андре Марти. Мне 
поручается организовать охрану местечка и штаба. Каждый вечер я являюсь к Андре 
Марти с докладом. Марти хорошо говорит по-русски, по когда я пытаюсь как-то 
доложить ему по-русски, он сердито перебивает меня:
— Мы в Испании, и поэтому говорите по-испански.
В местечке богатые запасы продовольствия. Всевозможные консервы, молочный 
порошок, сгущенное молоко и много других ценных продуктов. Склады эти были 
переданы в наше распоряжение. Я приказал каждому заготовить себе 
неприкосновенный, запас для следующего перехода — главным образом сгущенное 
молоко и молочный порошок. Тут к нам присоединились и несколько групп из той 
части бригады, которая ушла на фронт из Палафуржеля.
Утром 8 февраля мы получаем распоряжение покинуть Испанию и перейти французскую 
границу. Бригада строится поротно и со знаменем впереди направляется по шоссе к 
границе. Знамя несет наш статный артиллерист Яние Беникие. В нескольких стах 
метрах от границы мы на обочине дороги складываем оружие. У границы стоит 
группа офицеров разных стран — представители международной комиссии, вместе с 
ними — Андре Марти. Я докладываю ему по-испански, что бригада прибыла, чтобы 
выполнить приказ н перейти границу, и сдаю знамя бригады.
Международная комиссия спрашивает, кто командир бригады. Я докладываю на 
латышском языке, что 13-я интернациональная бригада, выполняя приказ, прибыла, 
чтобы перейти границу. Товарищ Кур переводит мои слова на французский язык. 
Среди членов комиссии вижу человека в форме офицера буржуазной Латвии. Ловлю на 
себе любопытный взгляд. Кто-то опрашивает, почему я не в военной форме. Видимо, 
его интересует мое звание. Я отвечаю, что комиссии должно быть известно, что с 
октября месяца интербригадцы на фронте больше не находятся и в армии 
республиканской Испании на активной службе не состоят. Затем следует несколько 
вопросов о численности, вооружении. Я называю точную цифру и поясняю, что 
оружие, которое было в распоряжении бригады для охраны, она сложила. За 
границей нас встречает отряд французских жандармов.
Концентрационный лагерь во Франции
Мы идем, строго соблюдая строй, окруженные французскими жандармами. Временами, 
проходя через какую-нибудь деревню, где на нас с любопытством смотрят ребятишки 
и женщины, мы даже пытаемся петь. Жандармы не запрещают этого. Некоторые из них 
заговаривают с нами; мы рассказываем им, что защищали и французскую демократию, 
находящуюся теперь после победы испанских фашистов в серьезной опасности.
Время от времени наш жандармский конвой меняется, а мы, передохнув несколько 
минут на обочине дороги, все идем и идем. Подходит вечер, наступает ночь. 
Только на рассвете следующего дня мы, совершенно усталые, подходим к берегу 
Средиземного моря. Тут на какой-то площади жандармы велят испанским шоферам 
оставить машины. Однако шоферы не хотят оставлять целыми ни машины, ни груз. 
Они выливают на землю вино, оливковое масло, высыпают разные продукты. Идущие 
мимо стараются взять что-
нибудь с собой. У машин выбивают стекла, выламывают дверцы, портят моторы, 
режут шины. Какой-то остроумный испанец, разрезав автомобильную покрышку, 
вытаскивает из нее камеру, наполняет оливковым 'маслом и, завязав отверстие, 
надевает оригинальную посуду через плечо и уходит.
Наконец мы оказываемся в каком-то загоне, обнесенном с трех сторон колючей 
проволокой. С четвертой стороны море. В этом загоне нет ничего, кроме рас и 
морского песка. Мы находимся в концентрационном лагере Сан-Сиприен, недалеко от 
Перпиньяна. Нам до смерти хочется спать, мы страшно устали. Мы жмемся друг к 
другу, чтобы согреться, и засыпаем.
Когда я просыпаюсь, то вижу, что мы занесены песком. Вспоминаю, что где-то 
читал, как в пустынях путников на привалах заносит песком, и они так погибают. 
Ветер здесь метет песок, как у нас зимою снег. Повернуться лицом к ветру 
невозможно, песчинки бьют в лицо, колют точно иголками. Ночью было прохладно, 
но в полдень становится жарко. Мы на морском берегу, но нам негде умыться, 
из-за волн трудно добраться к воде. Хочется пить, но питьевой воды нет 
совершенно.
Из песка вылезает все больше и больше народу, вскоре людей становится очень 
много. На небольшой площади, на каком-нибудь квадратном километре, нас пять 
тысяч человек — немцев, чехов, югославов, болгар, поляков, греков, румын, 
представителей Прибалтики и других. Все группируются по национальностям, каждая 
группа говорит на своем родном языке. Я вижу стройную, сухопарую фигуру Ренна, 
он спокоен и сдержан, как всегда, но окружающие его немецкие товарищи, 
энергично жестикулируя, видимо, пытаются в чем-то убедить его. То там, то тут 
вижу знакомых мне поляков, болгар и товарищей других национальностей. Один чех 
рассказывает, что тут собраны не все интербригадцы, другой точно такой же 
лагерь находится в Аржелесе, километрах в пятнадцати южнее. Условия там точно 
такие же, как здесь. Ворота охраняются жандармами, и никого никуда не выпускают.