Старики, женщины с детьми живут на улицах у входа в убежище. На грязных камнях 
располагаются целыми семьями. Тут варят нехитрую похлебку, ищут в голове, 
штопают старые носки. Поют вечерами песни, грустные, лирические «romansero» о 
бедной, обманутой девушке, быстрые, бравурные «hota». 
Обычно сирена предупреждает население о воздушной тревоге за пять-шесть минут 
до появления самолетов. Тысячи людей бегут к скалам, в узкие коридоры убежищ. 
Город замирает. И только внизу, в бухте, на военных кораблях по сигналу 
воздушной тревоги становятся на свои места зенитчики, взбегают на верхний 
мостик сигнальщики, плотно прижимают эбонитовые чашечки наушников радисты. 
Этот памятный день был необычным. Пасмурная, редкая для Картахены погода. 
Тяжелые, темные облака опрокинутой гигантской чашей накрыли кольцо скал, город, 
бухту. Теплый дождь косыми нитями перечертил и спрятал горизонт, море. В небе 
ни одного «окна». Погода абсолютно нелетная. Погода великолепная! 
Под дождем поблекли яркие краски плакатов. Съежились очереди. Спрятались в 
подворотни голодные, худые псы. 
Бомбить не будут. День обещал абсолютное спокойствие. 
И вдруг, заглушая рокот моторов, протяжно и громко завыла сирена. Еще не затих 
ее рев, как разорвалась первая бомба. 
Наблюдательные посты береговой обороны, очевидно понадеявшись на дурную погоду, 
ослабили бдительность. Этим воспользовались фашистские самолеты. 
Пять бомбардировщиков «Савойя-81» вынырнули из облаков. Было видно, как 
отделяются от самолетов маленькие черные капли. И через мгновение — разрыв. 
Столбы огня, воды, дыма. Очередь, та, что стояла у лавки за ослиным мясом, 
бросилась к ближайшему убежищу. Беспорядочной орущей толпой бежали люди. Матери 
с грудными младенцами на руках, подростки, старики. Первые были уже в 
нескольких метрах от входа в убежище, когда разорвалась бомба. Крик, душу 
раздирающий крик потряс воздух. Казалось, он заглушил шум взрыва. Рассеялся дым.
 На земле, в груде дымящихся обломков лежали трупы. Сорок убитых и свыше ста 
раненых — печальный итог разрыва одной бомбы, угодившей в толпу детей и женщин 
в нескольких метрах от убежища. 
Самолеты улетели, а через час с небольшим пришли другие десять «Савойя-81». 
В этот дождливый, ненастный день Картахену бомбили девять раз. 
В каждый заход вражеских самолетов непрерывно стреляли орудия береговой обороны,
 зенитки восьми миноносцев и двух крейсеров республиканского флота. Белые 
облачка разрывов покрыли пасмурное небо. Разрывы плотным кольцом преследовали 
самолеты. Гнались за ними. Казалось, никто из врагов не должен был уйти. Но 
прямых попаданий не было, а осколки, очевидно, не наносили существенного вреда 
бронированным машинам. 
Во второй половине дня подул ветер. Он разогнал облака. Небо стало чистым и 
голубым. Уверенные в своей безнаказанности, в десятый раз за день прилетели 
пять бомбардировщиков. Неожиданным сюрпризом для «Савой» из-за горы поднялись в 
воздух три республиканских истребителя «chatos» (курносые), как их называли 
республиканцы. Самолеты сделали несколько кругов над бухтой и пошли навстречу 
врагу. 
С верхнего мостика флагманского крейсера «Мигель де Сервантес» в бинокль были 
видны все детали воздушного боя. Бомбардировщики шли клином. «Chatos» — 
атаковали их с трех сторон. В лоб и с флангов. Одна за другой в море полетели 
бомбы. Десятки огромных фонтанов поднялись с поверхности моря. Высокие столбы 
дыма и водяной пыли долго держались в воздухе. Сбросив бомбы и не приняв боя, 
бомбардировщики повернули обратно. Четыре из них, преследуемые двумя 
истребителями, вскоре скрылись, все набирая высоту. Остался один. Головной. Он 
тщетно удирал от «chato». Истребитель наскакивал на него со всех сторон. 
Поднимался вверх и выпускал пулеметную очередь. Камнем падал вниз, чтобы 
атаковать из другого положения. 
«Савойя» стал падать на левое крыло. Из носовой части показался дымок, и машина 
штопором пошла вниз. Истребитель помахал крыльями и пошел догонять своих. 
Помогать товарищам. 
С падающего бомбардировщика отделились три точки. Мгновенье, и они закачались 
спасительными куполами парашютов. 
Сбежав вниз на палубу, мы прыгнули в стоявший у борта катер и помчались в море. 
Выскочив из ворот порта, сразу же за волнорезами, увидели три парашюта. В 
нескольких метрах от воды летчики освободились от них. Вынырнув, они стали 
раздеваться. Один уже успел сбросить мундир, когда наш катер, застопорив моторы,
 подобрал сперва его, потом мундир, а затем и двух остальных летчиков. 
Как и следовало ожидать, никаких документов при них не было. Летчики 
объяснялись на ломаном испанском языке, поминутно путая его с итальянским. 
— Откуда вы? — спросил мой командир. 
— С аэродрома Пальма-де-Мальорка. 
— Это я и сам знаю, а по национальности? 
— Из Италии. 
У причала нас ожидала толпа. Люди высоко подбрасывали береты, хлопали в ладоши. 

Потом толпа набросилась на пленных летчиков. Их растерзали бы тут же, на 
каменной стенке гавани. Моряки еле отбили их, жалких и мокрых, хныкавших 
плаксивыми голосами: 
— Это не мы прилетали днем. Мы сегодня в первый раз вылетели. 
Невдалеке от порта, у каменной скалы убежища, солдаты морской пехоты убирали 
трупы, и какая-то худая и высокая женщина в черной мантилье билась в 
исступлении о камни мостовой и все кричала: «Дитя мое! Дитя мое!»
Эскадренный миноносец «Хосе-Луис Диес»