...Ровно в полночь «Африканский старатель» был готов к отходу. Ветер крепчал и 
уже переходил в шторм. Было темно, сыро, холодно. 
По трапу поднялись испанские коммунисты, среди них — комиссар бригады. 
— Капитан, — обратился я к англичанину, — давайте отходить. 
И в тот момент, когда матросы стали поднимать трап, из группы, стоявшей на 
палубе, выбежал человек. Он быстро спустился по трапу и прыгнул на стенку. Это 
был комиссар. 
— Федерико, я никуда не поеду. Федерико, я останусь с тобой и бригадой. 
— Друзья, передайте жене, — крикнул Хесус, обернувшись к пароходу, — что мы 
остались драться до последнего. 
Матросы уже отдали кормовые и носовые швартовы. Между бортом и стенкой причала 
все ширилась полоса черной воды. 
...С тех пор прошло 18 лет. Но стоит мне вспомнить эту тревожную ветреную ночь, 
и перед глазами встает медленно удаляющаяся стенка мола. Низкие рваные облака. 
Свист ветра в старых снастях. И два обнявшихся черных силуэта на пустынном 
причале. Это — командир и комиссар славной 206-й бригады провожают товарищей. 
Через месяц, уже в Париже, я узнал судьбу бригады. Она сражалась до конца, 
защищая Картахену. Республиканцы дорого продали свою жизнь... 
...Пароход вышел из ворот гавани, и сразу же все силы ада обрушились на эту 
старую разбитую посудину. 
Март в Средиземном море — самый штормовой месяц. В этом мы не замедлили 
убедиться. Пустой пароход швыряло во все стороны. Это была сумасшедшая пляска: 
судно поднималось на гребни чудовищных волн и потом проваливалось вниз. И 
каждый раз казалось, что пароход уже не поднимется, а так и уйдет носом в воду. 

Наших пассажиров укачало. Мы их свели в пустой и грязный кормовой трюм. 
Расстелили брезент, зажгли керосиновый фонарь. Это все, что мы могли для них 
сделать. Пашу Сосенкова и Николая Сидорова тоже укачало, и они спустились в 
трюм. 
Только моряк может понять, как нам было тяжело. От руля шли два троса к 
кормовым лебедкам. Чтобы взять право руля, надо было одновременно выбирать трос 
на правой лебедке и травить на левой. Потом наоборот... Ветер и волны сбивали 
нас с курса и лебедки работали без перерыва. Единственный из трех котлов не мог 
дать достаточно пара машине. 
Полторы-две мили в час. Это был предельный ход. Но это нас не смущало. Главное 
— не напороться на английский или франкистский корабль. Мы знали, что в 
Средиземном море у испанских берегов, словно шакалы, почуявшие добычу, 
крейсирует более ста вымпелов британского королевского флота да десяток 
итальянских и франкистских миноносцев. 
— Спустись в трюм, — сказал Жуков, — успокой народ. Воды им принеси. Скажи, что 
все в порядке. И поскорей возвращайся. 
Через десять минут я был снова на мостике. Зверски хотелось спать. Сказались 
четыре бессонные ночи в подвале «Капитании». Не хотелось думать о вражеских 
кораблях, о шторме. Только бы лечь и заснуть. 
— Спать хочешь? Я тоже не прочь бы минуток на триста прилечь. Идем! — Евгений 
Николаевич повел меня в радиорубку. 
— Будем попеременно нести вахту в штурманской рубке и у радиста, чтобы никто не 
вздумал приближаться к рации. Не дай бог — вызовет какой-нибудь корабль. Тогда 
нам не вырваться. И за курсом следить надо. Черт его знает, этого капитана. 
Возьмет несколько градусов вправо — вот и притопаем вместо Орана в Сеуту. 
...Шторм не прекращался ни на минуту. И шторм спас нас. Двое с половиной суток 
мы преодолевали эти 110 миль от Картахены до Орана. Спать приходилось стоя, тут 
же в радиорубке или в штурманской. 10—15 минут сладкой дремоты. Потом резкий 
крен судна. Толчок. И снова вахта, которой, казалось, не будет конца, как и 
всему этому необычному плаванию. 
На третьи сутки мы вошли в Оран. Жаркое слепящее солнце. Аквамариновая, тихая 
гладь бухты. Белые домики, сбегающие террасами вниз к морю. 
«Африканский старатель» встал на рейде. Еще вытравливалась якорь-цепь, а у 
бортов судна уже сновали десятки лодчонок. Продавцы предлагали колбасу, длинные 
поджаренные хлебцы, большие литровые бутылки пива, золотистые апельсины. 
Мы вспомнили, что последний раз поели как следует три дня назад, после 
освобождения «Капитании». Никогда я не думал, что хлеб может быть таким вкусным,
 колбаса сочной, а пиво столь ароматным... 
«Африканский старатель» отдал якорь в бухте Орана примерно в полдень. А к 
вечеру, когда мы собрались сойти на берег, полицейский комиссар Орана — полный 
улыбающийся француз — привез на борт судна пачку свежих газет вечернего выпуска.
 На первых страницах всех оранских газет, выходящих на французском и испанском 
языках, красовались наши физиономии. Жуков, я, радист и шифровальщик были 
засняты за едой. Если учесть, что четверо суток заточения в крепости 
«Капитания», а затем почти трое суток на судне мы провели без сна и с 
минимальным количеством еды, если учесть к тому же, что мы неделю не брились и 
были одеты в рабочие костюмы, станет ясным, — наш внешний вид оставлял желать 
много лучшего. Подписи под снимками и заголовки статей, посвященные нашему 
приходу в Оран, не блистали оригинальностью. «Четверо красных комиссаров хотят 
проникнуть в Париж!» «Отправьте большевистских комиссаров обратно к Франко!» 
«Большевикам не место в Оране. Пусть возвращаются туда, откуда прибыли!»… 
И все в таком же духе наглой фашистской пропаганды. 
— Господин комиссар, насколько я знаю, между нашими странами существуют 
нормальные торговые и дипломатические отношения, — спокойно говорит Жуков. — 
Как же вы позволяете этим грязным фашистским листкам плести всякую ересь?