Гробельны, полагает, что это было самое тяжелое испытание, которое ему пришлось 
перенести за время службы на подводных лодках. Энгель смотрел на вещи более 
философски: «Мы все были солдатами и понимали, что можем погибнуть. Если нам 
везло, и на следующий день мы видели восход солнца, то знали, что нам позволено 
прожить ещё один день».

Нерасторопный наблюдатель всё время атаки ужасно страдал от сознания 
собственной вины. Лют не стал его наказывать. «Взгляды товарищей по кораблю в 
то время, когда кругом рвались глубинные бомбы, были уже достаточным 
наказанием… Совершенно ясно, что многие наказания, предусмотренные 
дисциплинарным уставом, в военное время на подводной лодке применять нельзя… 
Предположим, я дал бы ему две недели гауптвахты. До конца похода об отсидке 
просто не могло быть и речи. Поэтому до возвращения он делил бы с нами и успехи,
 и неудачи. И вернулся бы он в таком же радостном настроении, с чувством 
удовлетворения. И как тогда я мог бы отправить его на гауптвахту? Я был бы 
круглым идиотом, если бы поступил так».

Разумеется, Люту приходилось накладывать взыскания за мелкие проступки – 
неподчинение старшему, воровство, драки. Но эти наказания были простыми, 
доходчивыми и эффективными, хотя редко вписывались в рамки устава. Лют как-то 
заметил, что устав писан не для подводных лодок.

«Как-то у меня на борту появился хронический ворчун, который вдобавок не желал 
подчиняться старшим… Его раздражало буквально все на свете, как некоторых типов 
на гражданке. Однажды, когда мы несколько недель не имели никаких успехов, его 
ворчание начало сказываться на моральном духе экипажа. Тогда я устроил сбор. Мы 
погрузились на 40 метров, я убедился, что всё идёт нормально, и собрал весь 
экипаж, оставив лишь трёх человек в центральном посту и машинном отделении. 
После этого я громко заявил этому матросу: «Либо ты возвращаешься со мной как 
мой друг, либо я после возвращения отправлю тебя в штрафной батальон на 
Восточный фронт. Начиная с этого дня, ты в течение двух недель будешь нести 
наряды вне очереди согласно графику». Я вручил ему этот приказ и заставил 
расписаться. Потом приказ был помещён в корабельной стенгазете и вывешен на 
досках объявлений в радиорубке и в кормовом отсеке, где с приказом можно было 
ознакомиться со всеми удобствами».

Неповиновение считалось очень серьёзным проступком в Кригсмарине, почти таким 
же серьёзным, как прямой мятеж, и наказание за неповиновение всегда было 
тяжёлым. Но Лют обошёлся с закоренелым ворчуном так, словно тот был плохо 
воспитанным подростком. Публичная головомойка перед всем экипажем подействовала,
 и Лют больше не имел проблем с этим матросом. «Он «фамилия матроса нигде не 
была названа» стал отличным парнем, и я рекомендовал его своему преемнику как 
опытного рулевого», – пишет Лют в «Проблемах руководства». Характеристика Люта 
действительно могла служить прекрасной рекомендацией.

Однако стиль руководства Люта просто не мог работать на других лодках. Его 
успех был обусловлен стечением слишком многих обстоятельств. Это и личность 
самого командира, и продолжительность похода U-181, и характер германского 
моряка. Представьте себе Люта, который пытается растолковать свои «Проблемы 
руководства» группе командиров американских лодок военного времени. Они 
разразились бы диким хохотом при одной лишь мысли устроить лекцию по 
метеорологии. А сдирать с переборок голых баб, устраивать поэтические конкурсы, 
следить за нравственностью… Для американца это было просто немыслимо.

То же самое можно сказать относительно подхода Люта к проблемам дисциплины – 
его эффективность зависела от обстоятельств. В книге Лотара-Гюнтера Бухгейма 
«Das Boot» выведен елейный первый вахтенный офицер, ярый фашист, которого 
ненавидит весь экипаж. Он всегда что-то зачитывает из своей записной книжки. 
Немногие читатели сумели заметить, что это почти точное цитирование «Проблем 
руководства». Бухгейм не верит Люту. Он делает всё, чтобы показать, как нелепо 
звучат сентенции Люта, в особенности относительно наказаний. За неповиновение 
Лют наказывал тремя днями сна на верхней палубе, за разбитую тарелку – тремя 
днями пользования жестяной миской.[81 - Лично я все два года службы в армии 
пользовался только жестяными мисками – и ничего. А для немца, во время войны 
(!), это наказание. М-да. Прим. пер.] Для экипажа подводной лодки Бухгейма во 
время короткого похода в Северную Атлантику разбитая тарелка занимала самое 
последнее место среди возможных проблем. Как думать о битом фарфоре, когда 
кругом грохочут глубинки, и каждое мгновение может стать последним в вашей 
жизни? Бухгейм цитирует один параграф за другим, и они звучат нелепо, потому 
что применялись совсем в других обстоятельствах. Он пытается обмануть читателя, 
но совершенно напрасно, так как Лют был гораздо ближе к идеальному командиру 
Бухгейма, чем многие его сослуживцы.

Погибнуть под бомбами «Инконстанта» было бы само по себе достаточно скверно. Но 
для Люта это было бы ещё тяжелее, так как всего несколько часов назад он узнал, 
что его наградили Eisenlaub – Дубовыми Листьями к Рыцарскому Кресту.[82 - Хотя 
приказ о награждении был подписан 13 ноября, радиограмма вполне могла быть 
получена на лодке через 2 дня. Относительно служебной карьеры Люта – смотрите 
приложения. Прим. пер.] Он стал 142-м солдатом германских вооружённых сил, 
получившим эту награду, и лишь 16-м подводником. Дубовые Листья получить было