Роммеля привели меня в столицу, но я и представить себе не мог, что окажусь в 
рейхсканцелярии и буду докладывать фюреру о ходе африканской кампании. После 
двух пресс-конференций меня неожиданно вызвал доктор Геббельс. Он подробно 
расспросил меня о Роммеле и о положении наших войск в Африке. Дополнительно к 
подробному рапорту о боевых действиях Африканского корпуса я прямодушно 
рассказал рейхсминистру (с которым беседовал первый раз в жизни) о том надрыве, 
с каким бьются с врагом истощенные немецкие дивизии. Несмотря на все победы, 
они уже очень скоро исчерпают не безграничные силы без свежих резервов и хорошо 
налаженного снабжения. К сожалению, у Геббельса и большинства государственных 
деятелей в Берлине соображения здравого смысла отошли на второй план — радость, 
ликование и восхищение сограждан и мировой прессы заслонили перспективу. На 
фоне очередных успехов на Восточном фронте, где вот-вот должна была пасть 
мощнейшая черноморская крепость Севастополь, у высшего руководства складывалась 
искаженная картина военного положения Германии, исходя из реального состояния 
вооруженных сил рейха и запасов сырья. Огромные расстояния между базами 
снабжения в Германии, европейским и африканским театрами военных действий 
становились предпосылкой поражения вермахта в будущем. Во второй половине дня 
Геббельс сообщил Гитлеру о моем докладе по Северной Африке. Гитлер 
заинтересовался и через своего министра пропаганды пригласил меня на ужин в 
фюрербункер. Я был представлен рейхсляйтеру Дитриху и еще раз в течение этого 
дня изложил ему африканскую эпопею. Ровно в 20.00 мы вышли из здания 
министерства пропаганды и направились в рейхсканцелярию. Я уже пять дней не 
брился и даже не сменил пропитанный потом и покрытый пылью фронтовых дорог 
мундир. Зацикленный на пропаганде Геббельс настоял на том, чтобы я предстал 
перед фюрером в том же виде, в каком прибыл из Тобрука. Я с нетерпением ждал 
встречи с человеком, одно слово которого определяло сейчас судьбы Европы и 
могло решить дальнейшую участь дивизий Роммеля и всего африканского фронта.

В холле я сразу же попал в плотное кольцо приглашенных на ужин гостей. Гиммлер 
любезно расспрашивал меня о войне в пустыне, а гауляйтер Ханке, который был 
ординарцем Роммеля на Западном фронте, вспоминал подробности французской 
кампании. Всего собралось около двадцати человек, когда прозвучала команда: 
«Господа офицеры, внимание — фюрер идет!» Все встали и повернулись к дверям, 
откуда должен был появиться Адольф Гитлер. Геббельс представил меня, а я 
произнес несколько предусмотренных воинским этикетом слов. Фюрер даже не дал 
мне договорить до конца. Он сердечно поприветствовал меня и громко, чтобы было 
слышно всем окружающим, произнес: «Я только что произвел Роммеля в маршалы». 
Свершилось — Роммель достиг самой верхней ступени армейской иерархии и стал 
самым молодым маршалом вооруженных сил. Гитлер взял меня под руку и проводил к 
обеденному столу. Сообщения о победах в России и Африке привели его в 
прекрасное расположение духа — четыре часа, что я провел в рейхсканцелярии, 
Гитлер был энергичен и бодр.

В столовой я сидел справа от Гитлера за большим овальным столом. Справа от меня 
сидел доктор Лей, который за весь вечер так ни разу и не открыл рта. За ним 
сидели Геббельс, Дитрих, военные и несколько находившихся в это время в Берлине 
гауляйтеров. Слева от Гитлера сидели Шпеер, Борман, Шауб, Гиммлер и 
представитель Геринга, генерал Боденшац.

Уже через несколько минут мне показалась несколько странной манера ведения 
застольной беседы: создавалось впечатление, что ни один человек из ближайшего 
окружения Гитлера, включая Геббельса, не имеет собственного мнения — 
высказывался только Гитлер, а остальные поддакивали. Гораздо более тягостное 
впечатление производили лицемерное раболепие и чуть ли не византийское 
славословие в адрес фюрера. Гитлер с аппетитом истреблял разнообразные 
вегетарианские блюда: салаты, закуски из яиц, сыр — и время от времени 
прикладывался к большому кубку с апельсиновым соком, разбавленным чаем. 
Геббельс состоял при мне как нянька и выполнял обязанности то ли диктора, то ли 
суфлера. Уже в который раз за этот день я изложил историю взятия Тобрука.

Уже после нескольких фраз я понял, что Гитлер досконально знает все подробности 
быстрого прорыва и даже захвата источников воды у последнего, крутого спуска к 
крепости. Он прочитал удивление в моих глазах и произнес: «Да, как-то Роммель 
рассказал мне, как он планирует захватить Тобрук. Мой самый молодой маршал». 
Потом он усмехнулся и добавил: «Хитрый лис! Такие дела только ему по плечу!».

Следующие десять минут под пристальным наблюдением моих сотрапезников я сдавал 
самый настоящий экзамен по бортовому вооружению и бронированию британских 
танков. Гитлера интересовали такие детали, которые, по моему разумению, были 
известны далеко не каждому специалисту. Тут же всплыла в памяти сценка, 
разыгравшаяся на палубе посыльного судна «Кузнечик». В 1937 году мореходные 
качества «Кузнечика» испытывались в Северном море. Гиммлер носился с идеей 
совершить вместе с фюрером путешествие в исландский город Тингведлир, где по 
преданию сохранились артефакты древних германцев. Я поднялся на борт стоящего 
на рейде Рейкьявика судна и стал свидетелем конфуза морских офицеров, которых 
бросало то в жар, то в холод от вопросов фюрера, необыкновенно компетентного в 
области систем вооружения и обеспечения боевых кораблей всех стран мира.

Потом я рассказал о взятии Бир-Хакейма и о мужественном сопротивлении 
голлистского гарнизона под командованием хорошо известного в Германии генерала