Лис пустыни. Генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель
Лутц Кох




Лутц Кох



Лис пустыни. Генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель





От автора


Если вы собираетесь насладиться очередными дифирамбами в честь увенчанного 
славой полководца «Третьего рейха», генерал-фельдмаршала Эрвина Роммеля, можете 
сразу же отложить эту книгу в сторону. Она не может представлять никакого 
интереса и для тех, кто мечтает о ремилитаризации немецкого духа.

Во время работы над этой книгой автор и издательство ставили перед собой 
принципиально другие задачи: во-первых, исчерпывающе осветить таинственную 
подоплеку и загадочные обстоятельства вынужденного самоубийства Роммеля, 
которые до сих пор не известны широким кругам немецкой общественности. Мы 
считаем своим гражданским долгом заявить, что имеем дело с ничуть не прикрытым 
политическим убийством.

Во-вторых, мы хотели взглянуть на мир и на войну глазами солдата, прошедшего 
сложный путь от искреннего сторонника идей национал-социализма (который, тем не 
менее, не только не носил золотого нацистского значка, но и никогда не был 
членом НСДАП!) до оппонента и убежденного противника Адольфа Гитлера. 
По-военному прямой и решительный Роммель называл фюрера «несчастьем немецкого 
народа».

В-третьих, для нас стало важнейшей задачей возвращение доброго имени человеку, 
выстрадавшему право на просветление, раскаяние и очищение. На нелегком пути 
духовного обновления немецкой нации жизненный подвиг генерал-фельдмаршала 
Роммеля должен стать нашим нравственным ориентиром. Судьба маршала 
символизирует трагедию многомиллионной нации, в ней как в зеркале отразилась 
судьба нескольких поколений немцев.

Размышляя о трудной судьбе своего героя и всего немецкого народа, Томас Манн 
написал в своем романе «Доктор Фаустус» проникновенные слова:

— …Благоговейный трепет и священный восторг охватывают меня всякий раз, когда я 
размышляю о трагических судьбах великого немецкого народа. Со всей страстностью 
мятежного германского духа он устремляется к высотам человеческого бытия, чтобы 
в слепом рвении низвергнуть себя в бездну отчаяния и хаоса. Верю в него и знаю 
— он найдет в себе достаточно сил, чтобы отречься от кровавого прошлого, 
отринуть ложных кумиров, и в который уже раз выйдет на путь духовного 
возрождения и возвышения…

…Да, мы птицы другого полета — мы непредсказуемый народ с загадочной германской 
душой. Мы поклоняемся року и последуем за своей судьбой хоть в бездны ада…

Осмысление последних месяцев жизни и трагической судьбы патриота Германии, его 
героических усилий свергнуть власть Гитлера и вызволить немецкий народ из мрака 
и хаоса «Третьего рейха», поможет нашей стране найти свой путь в новое светлое 
будущее. Он отдал самое дорогое за счастье своего народа — жизнь!

Роммель был обманут, как миллионы его соотечественников и многие миллионы людей 
во всем мире, поверившие демагогическим заверениям и обещаниям «фюрера всего 
немецкого народа». Ему удалось вырваться из цепких объятий лжи, преодолеть 
обстоятельства и восстать против тирана, но кровавые палачи Гитлера оборвали 
его жизнь…

Мы думаем о будущем, поэтому хотим знать правду о прошлом…






«ДЕЛО РОММЕЛЯ»


Был ли Роммель «партийным генералом» или заговорщиком и революционером? Какие 
тайны хранила загадочная душа «военного гения» и «величайшего полководца всех 
времен»? Что привело его в ряды офицерской оппозиции — понимание изначально 
спорной, а позднее откровенно преступной внешней и внутренней политики 
диктатора или давление обстоятельств? Какое отношение имел генерал-фельдмаршал 
к событиям 20 июля 1944 года? Если Роммель действительно входил в группу 
Вицлебена, Бека, Штауффенберга, Герделера и Лейшнера, как он представлял себе 
послевоенное будущее Германии? О чем мечтал маршал — о необходимой передышке 
для «нового броска на Восток» и сепаратном мире на Западе или о предотвращении 
национальной катастрофы и коренных демократических преобразованиях в стране?

В обществе не ослабевает интерес к недавнему прошлому, и за последние несколько 
лет множество людей задавали мне немало таких и подобных им вопросов. Принимая 
самое непосредственное участие в подготовке этого издания, я ставил перед собой 
задачу заполнить «белые пятна» в биографии Роммеля и воздать должное памяти 
патриота Германии. «Дело генерал-фельдмаршала Роммеля» позволяет нам увидеть 
скрытые от постороннего взгляда процессы, происходившие в недрах 
национал-социалистической диктатуры, и по «достоинству» оценить то негативное 
воздействие, которое оказывал Адольф Гитлер на германские вооруженные силы в 
течение шести лет войны.

В средствах массовой информации все чаще поднимается вопрос о пресловутой «вине 
генералов». В рамках этого литературного исследования я попытаюсь дать ответ на 
этот и многие другие вопросы. Стоящая в центре повествования масштабная фигура 
маршала Роммеля, единственного из всех немецких полководцев последней войны, 
кто прошел тернистый путь нравственного искания и гражданского становления, 
позволяет всесторонне осветить и такую важнейшую проблему, как «Гитлер и его 
генералы».

Итак, занавес поднят! Демонический фюрер вверг народы Германии, Европы и всего 
мира в хаос войны… Рядом с Роммелем возникают неординарные фигуры и других 
германских фельдмаршалов: Моделя, Клюге, Рундштедта, Кессельринга и Кейтеля — и 
каждый из них сыграл свою роль в судьбе «лиса пустыни». Генералитет представлен 
именами Фрича, Бека, Гальдера, Гудериана, Цайцлера и Йодля, но все они только 
статисты, время от времени появляющиеся в мизансценах кровавой драмы, главную 
роль в которой играет Эрвин Роммель…!

Мне довелось стать участником многих событий минувшей войны, поэтому книга во 
многом основывается на пережитом и информации, полученной из заслуживающих 
доверия источников. По разным причинам до сих пор ограничен доступ ко многим 
архивам последнего десятилетия, некоторые документы безвозвратно утрачены, а 
другие продолжают ждать пытливого исследователя. В своем творческом поиске я 
руководствовался исключительно интересами истины и использовал различные 
источники информации: от мемуаров союзнических военачальников до стенограмм 
телефонных разговоров, имперских архивов и протоколов Комиссии по военным 
преступлениям. Все доступные публикации, высказывания очевидцев и участников 
событий были неоднократно проверены и перепроверены. Вместе с тем я полностью 
отдаю себе отчет в том, что личность фельдмаршала Роммеля засверкала бы новыми 
неожиданными гранями, если бы в ходе работы над книгой мне удалось разыскать 
еще больше архивных документов и свидетельств очевидцев тех драматических 
событий.

Отмеченные шекспировским пафосом трагедийности жизнь и судьба маршала Роммеля 
неразрывно связаны с грандиозной драмой всего немецкого народа. Я хочу сказать 
о том неизбывном чувстве национальной вины, которую во все времена самым 
парадоксальным образом всегда разделяют и палачи, и их жертвы. В том смысле, в 
каком написал об этом в своем прекрасном сонете «Вина» Альбрехт Хаусхофер:

		Да, я виновен, но не так, как вы…
		Мне нужно было раньше начинать
		Бесчестие бесчестием называть.
		Я осудил себя и не боюсь молвы.
		Я в рубище, с повинной головой…
		Я попытался совесть обмануть.
		Лишь покаяние мне может честь вернуть[1 - Перевод Н. Лаврова.].

Чтобы одержать окончательную победу над нацизмом и нацистской идеологией, 
совершенно недостаточно дежурных фраз и поверхностных суждений. Лозунги и 
призывы не заменят серьезного изучения причин прихода Гитлера к власти, методов 
удержания власти, развязанного в стране террора (любимое выражение диктатора — 
«не бояться последствий»), стратегии и тактики самой кровавой войны в истории 
человечества. Германия, Европа и весь мир заплатили слишком большую цену за 
свое «прекраснодушие» в 30-е годы. Не случайно фашизм и национал-социализм 
отметили своей дьявольской печатью всю первую половину XX века — и здесь не 
обойтись без серьезного анализа социально-экономических, религиозно-философских,
 геополитических и всех прочих предпосылок появления «коричневой чумы».

Диктаторские режимы Европы поддержали стремя, усадили в седло и отправили в 
бешеный галоп апокалипсических всадников фюрера. Огненным смерчем пронеслись 
они через три континента, сея смерть, разрушение и страх. Потребовались 
объединенные усилия всего цивилизованного мира, чтобы выбить их из седла и 
сбросить в бездну небытия…

Роммель противопоставил себя порочности диктатора и его системы. Увенчанный 
славой, окруженный всеобщей любовью и почестями, он всегда был для немцев 
«народным маршалом». Даже его противники, с которыми он сходился на поле боя, 
относились к нему с уважением и высоко оценивали его полководческое мастерство 
и профессионализм. Германии и всему миру представляется редкая возможность в 
несколько неожиданном ракурсе взглянуть на масштабную фигуру полководца и 
открыть для себя совершенно нового человека, с необыкновенно развитым чувством 
гражданской ответственности, пламенного патриота Германии. Путь духовного 
становления личности и трагическая судьба солдата — это немой укор тем, кто до 
сих пор не готов избыть в своей душе тяжелое наследие прошлого.

Еще в юности Роммель избрал для себя карьеру профессионального военного и как 
личность состоялся именно в армии. В мирное время он занимался военной 
подготовкой и патриотическим воспитанием подрастающего поколения, а в годы 
войны выполнял свой профессиональный солдатский долг на фронтах двух 
континентов. Рутина казармы и фронтовые будни долгое время были основным 
содержанием его жизни. В рядах вооруженных сил он встал на тернистый Путь 
раскрепощения сознания, переосмысления прошлого и восхождения к высотам 
человеческого духа. Путника, идущего этим долгим и многотрудным Путем, 
поджидает тяжесть потерь, боль утрат и горечь разочарований. Роммель был не 
первым, кто оступался, падал и отступал на два шага назад после робкого 
движения вперед! Но без сомнения, он был единственным представителем высшего 
военного руководства «Третьего рейха», который яростно и бескомпромиссно 
боролся за целостность «своего» внутреннего мира.

Только «выскочки от военной истории», не имеющие ни малейшего представления о 
реалиях фронтовой жизни главнокомандующего группой армий, могли обвинять его в 
использовании самых агрессивных и боеспособных дивизий Ваффен СС под 
командованием Зеппа Дитриха на европейском театре боевых действий во время 
отражения союзнической операции вторжения. Малокомпетентные политики упрекали 
его в нерешительности и непоследовательности, забывая об ограниченных 
возможностях армейского «заговорщика». Даже его друзья, предающие сегодня 
гласности конфиденциальные разговоры в узком кругу, не понимают, что и перед 
ними он был вынужден представать в маске «верноподданного генерал-фельдмаршала 
вермахта». Не следует забывать и о том, что Роммель был живым человеком, а не 
ходячей добродетелью, поэтому в споре между устоявшимися казарменными 
привычками и обретенной внутренней свободой «дух» не всегда одерживал победу 
над «плотью»!

Оппоненты обвиняют его в том, что «все было сделано слишком поздно». На первый 
взгляд, эти безапелляционные слова, произнесенные на опустевшей сцене 
безлюдного зрительного зала, могут показаться смелыми и эффектными. Лично я 
считаю такую постановку вопроса умозрительной и бесполезной. Не нам, его 
современникам, судить его — пусть это сделают наши потомки!

Собственно говоря, этот вопрос потерял свою актуальность и перешел в разряд 
чисто «академических» еще со времен конференции в Касабланке, когда союзники 
обнародовали свои недвусмысленные требования к правительствам «Оси» о «полной и 
безоговорочной капитуляции». Растаяла последняя, призрачная надежда 
внутригерманской оппозиции на политическую поддержку извне, потому что ни один 
народ, ни один государственный деятель, а тем более офицер, не согласятся 
капитулировать безоговорочно.

Фигура Эрвина Роммеля интересна для нас тем, что изначально он не относился к 
числу таких концептуальных оппонентов национал-социализма, как Бек, Вицлебен, 
члены группы Крейсау, посол Хассель или даже Рек-Малечевен… Из Савла он стал 
Павлом![2 - Намек на библейский миф об апостоле Павле, который из гонителей 
христиан стал поборником христианства. (Прим. перев.)] Многомиллионная нация 
очнулась от гипнотического сна и ужаснулась, оглянувшись на свое недавнее 
прошлое. Слова раскаяния и отречения от ложных идеалов были произнесены…

Личность одного из выдающихся полководцев Германии продолжает вызывать 
пристальное внимание военных историков. В последнее время за рубежом появилось 
несколько монографий, посвященных немецкому фельдмаршалу. Образ Роммеля несет в 
себе огромное воспитательное значение: он доказал немцам, что духовное очищение 
не только возможно, но и является необходимостью.

В его лексиконе не было слова «невозможно»! Он доказал это еще во время 1-й 
мировой войны, когда воевал в Альпийском батальоне. Медаль «За заслуги», 
кавалером которой стал лейтенант Роммель, командование вручало только лучшим из 
лучших. Его талант делать из невозможного возможное, а поражение превращать в 
победу в полной мере проявил себя в ходе африканской кампании. В своей книге 
«Пехота наступает», которая была переведена на многие европейские языки и 
сделала его имя известным в военных кругах, Роммель сформулировал свое 
профессиональное и жизненное кредо — никогда не капитулировать! Его упорство и 
настойчивость в достижении цели всегда были непонятны осторожным, 
предусмотрительным и готовым к «разумному компромиссу» людям. Гордый и 
независимый человек, он не следовал просто в фарватере своей судьбы, он 
поднимался над обстоятельствами и сам становился своей судьбой! Истина не была 
для него чем-то, дарованным свыше или благоприобретенным в миг озарения, 
истинным было то, что рождалось в муках, оставляя саднящие и кровоточащие раны. 
Только родные и близкие могли догадываться о нравственных исканиях фельдмаршала,
 но и они видели только самую вершину айсберга. Роммель мучительно боролся с 
самим собой, но внешне оставался безупречным в рамках своего традиционного 
«генеральского» поведения. Даже для его соратников оставалась невидимой эта 
яростная внутренняя борьба, не говоря уже о тех, с кем орбита его жизни 
пересекалась случайно.

На моем рабочем столе лежат две фотографии из архивов военной хроники. 
Беспристрастный «летописец» запечатлел на одной из них Роммеля «образца 1942 
года» — это оптимизм, целеустремленность, атака! Я вижу человека, для которого 
не существует слово «невозможно». Следующий снимок сделан два года спустя, в 
1944 — и передо мной совершенно другой человек: постаревший, осунувшийся, с 
глубокими морщинами в уголках глаз, но по-прежнему не отступающий и не 
сдающийся!

Свой отпечаток на изменившееся лицо наложил груз возросшей ответственности — за 
два года командир дивизии Роммель вырос до командующего группой армий. Но в 
большей степени его преобразили полные тягостных раздумий бессонные ночи, 
подтачивающее здоровье и силы болезненное переосмысление своей жизни. С 
фотографии на меня смотрит умудренный жизнью человек. Такой чуть ироничный и 
просветленный взгляд бывает у людей, много повидавших и испытавших на своем 
веку, а ледяной проблеск жесткости и решительности не имеет ничего общего с 
безжалостностью и упрямством солдафона, которому нет ни малейшего дела ни до 
нужд солдат, ни до бед своего собственного народа. Глядя на фотографию 1942 
года, понимаешь, за что его любили в войсках и почему солдаты были готовы идти 
за ним в самый ад. Лицо на снимке 1944 года навевает мысль о мудром старшем 
брате, познавшем всю боль, печаль и разочарование этого мира и готового 
поделиться с тобой своим знанием… За несколько месяцев до кровавой развязки 
Роммель окончательно преобразился, и очень многие из тех, кто был рядом с ним в 
течение последних трех лет, смиренно молили Бога, чтобы он даровал правый путь 
этому человеку и его многострадальному народу.

Рядом с Роммелем я провел три фронтовых года, сначала в Африке, а потом в 
Европе. После окончания войны я проработал еще три года, собирая материал о 
выдающемся полководце. Шесть лет изучения «проблемы Роммеля» позволяют мне 
утверждать, что я достаточно хорошо узнал этого человека и побудительные мотивы 
его действий. Поворотным пунктом его жизни стала Нормандия: Роммель задыхался 
от недостатка времени — в тугой клубок сплелись попытки удержать трещащий по 
швам фронт, инстинктивное на уровне рефлексов неприятие диктатора, 
антиправительственные настроения и противодействие армиям вторжения.

Окончательное разочарование в военном и политическом руководстве страны 
произошло в Герлингене, где он проходил курс лечения после полученного ранения. 
В ходе разговоров с женой, бесед с ближайшими друзьями, раздумий во время 
продолжительных прогулок в лесах вокруг Герлингена он все отчетливее понимал, 
во что превратили Германию Гитлер и его приспешники. Памятуя о судьбе 
участников событий «20 июля», он не ждал пощады и для себя. «Слишком поздно» — 
эти слова огненными буквами были начертаны на его судьбе. Здесь не было его 
дивизий, которые он мог бы выдвинуть против ненавистного диктатора. Обещанное 
Гитлером новое назначение оказалось очередной лицемерной ложью, и забрезживший 
было слабый огонек надежды погас, а следом за ним угасла и жизнь фельдмаршала.

Какие же уроки должны извлечь мы, оставшиеся в живых современники Эрвина 
Роммеля? Никогда нельзя принимать желаемое за действительность и 
довольствоваться лежащим на поверхности, поэтому только неустанно «ищущему» 
дано проникнуть в самую суть явлений. Нельзя совершать сделку с совестью, чтобы 
не превращать жизнь в бесконечную вереницу невыполненных обязательств и 
несделанных дел. Только всеобщее участие в государственной политике может 
воспрепятствовать приходу к власти нечистоплотных людей. Мы должны раз и 
навсегда положить конец расовой ненависти, диктатуре, насилию, преследованию 
инакомыслящих…

В рамках обновленной Европы и установления нового, справедливого мирового 
порядка самыми важными законами должны стать гуманизм и терпимость.

Прежде чем начать трагическое повествование о жизни и судьбе 
генерал-фельдмаршала Эрвина Роммеля, я посчитал своим долгом высказать свое 
отношение к описываемым событиям и обозначить приоритетные темы литературного 
труда.

Квекборни Билефельд, март 1949.

Лутц Кох






Глава 1.



СОЛДАТ ОТЧИЗНЫ











СТАНОВЛЕНИЕ


Когда 15 октября 1944 года все радиостанции Германии передали сообщение о 
скоропостижной смерти генерал-фельдмаршала Эрвина Роммеля, миллионы немцев в 
тылу и на фронте застыли в скорбном молчании. Имя Роммеля и проведенные под его 
руководством боевые операции вермахта во время французской кампании, в Северной 
Африке и против союзнического фронта вторжения на европейском театре военных 
действий были в ряду самых ярких страниц военной истории «Третьего рейха» и 2-й 
мировой войны. В разгар самых ожесточенных боев на фронтах трех континентов о 
его великих победах и о рыцарских методах ведения войны слагали легенды и его 
братья по оружию, и его смертельные враги!

Кошмар «трехтысячекилометрового марша смерти» — отступления от лежащего в 104-х 
км от Александрии Эль-Аламейна в Тунис, ставший вопреки воле Роммеля 
«Сталинградом пустыни», — тоже связывают с его именем. Но даже поражениям не 
удавалось бросить тень на безупречную репутацию «народного фельдмаршала». Это 
напоминало античные мистерии[3 - В античные времена мистериями назывались 
тайные ритуальные культы древнейших божеств. (Прим. перев.)], а после выяснения 
всех обстоятельств гибели маршала стало очевидным, что немецкий народ не 
сотворил себе ложного кумира — Роммель действительно был достоин любви и 
уважения соотечественников.

Искреннюю скорбь безутешной нации разделили почитатели его воинского таланта во 
всем мире. Мир услышал печальный перезвон погребальных колоколов и на мгновение 
затих… Фельдмаршал Монтгомери, противостоявший Роммелю на полях сражений от 
Эль-Аламейна до Нормандии, высоко ценил немецкого полководца за его рыцарское 
отношение к противнику, за беспримерную отвагу и за гениальную дерзость его 
стратегии, которая позволяла ему не только противостоять интересам Британской 
империи в Северной Африке, но и в течение длительного времени одерживать победы 
над английской армией. Уже после капитуляции Германии он заявил журналистам:

— Я искренне сожалею о том, что не застал в живых фельдмаршала Роммеля и не 
могу пожать его честную и мужественную руку…

Широкий общественный резонанс вызвала история Манфреда Роммеля, старшего сына 
генерал-фельдмаршала. Генерал де Лэттр де Тассиньи, главнокомандующий 
французской оккупационной армией в Германии, в знак глубочайшего уважения к 
памяти его великого отца, Эрвина Роммеля, выпустил из фильтрационного лагеря 
долговязого подростка, призванного в люфтваффе в начале 1945 года:

— Идите, юноша, вряд ли вы научитесь чему-нибудь за колючей проволокой. 
Поступите в один из старейших университетов, где учились выдающиеся философы 
Германии (речь шла об университете города Тюбинген), и постоянно обдумывайте 
все, что произошло с вами и вашей страной. Никто не заставляет вас отрекаться 
от того, чем немцы по праву гордятся. Постарайтесь составить здравое суждение о 
человеконенавистнической идеологии, которая привела вашу Родину в ее нынешнее 
состояние…

Через некоторое время генерал де Тассиньи пригласил Манфреда Роммеля в 
штаб-квартиру французских оккупационных войск в Баден-Баден и сказал ему, что 
Франция никогда не забудет имя фельдмаршала Роммеля, не признававшего никаких 
кодексов, кроме рыцарского кодекса чести, а все французы всегда будут с 
уважением относится к памяти его отца.

Известный английский военный публицист Лиддел Харт высказал свою точку зрения в 
книге «По другую сторону холма» («The other side of the hill»):

— Начиная с 1941 года, фигура Роммеля стала самой заметной среди генералов 
вермахта. Он единственный из всех, кому удался столь ошеломляющий «скачок» из 
гауптманов в фельдмаршалы. Такой успех нельзя объяснить только личными 
качествами Роммеля, по всей видимости, мы имеем дело с хорошо продуманной и 
тщательно спланированной Гитлером военной карьерой… Роммелю предстояло стать 
«Покорителем Африки», а Эдуарду Дитлю — «Героем Заполярья». Оба начинали как 
лояльные исполнители, и как военачальник Роммель в большей степени оправдал 
возложенные на него надежды, чем Дитль. Что касается лояльности, то здесь 
Верховный главнокомандующий совершил явную промашку: когда Роммелю стало 
окончательно ясно, что Гитлер и Германия несовместимы, он сделал выбор в пользу 
последней и выступил против своего господина…»

Монтгомери, де Лэттр де Тассиньи и Лиддел Харт, каждый в меру своей 
компетентности и глубины проникновения в «проблему Роммеля», высказали 
субъективную точку зрения на маршала и его роль в истории немецкого общества. 
Общим для этих и великого множества аналогичных им высказываний других авторов 
было то, что все они отмечали его личностную неординарность, внутреннюю 
порядочность и высокий профессионализм.

Если даже его противники не скрывают своего восхищения и уважения, то нам, 
немцам, остается только низко склонить головы перед светлой памятью героя, 
отдавшего жизнь за светлое будущее своего народа!

Эрвин Роммель родился 15 ноября 1891 года в Хайденхайме, близ Ульма 
(Баден-Вюртемберг) в семье преподавателя гимназии. После успешного завершения 
гимназического курса выбрал карьеру профессионального военного и летом 1910 
года в чине фанен-юнкера[4 - Последнее солдатское звание перед 
унтер-офицерскими чинами в немецкой армии во время 1-й мировой войны. (Прим. 
перев.)] был принят в пехотный полк «Король Вильгельм» Вюртембергской армии 
(6-й Зюртембергский пехотный полк, 124), дислоцировавшийся в Вайнгартене.

После курса общевойсковой подготовки поступил в военную школу в Данциге и в 
1912 году был произведен в лейтенанты. Боевые товарищи прозвали его 
«жизнерадостный лейтенант из Вайнгартена». Он пользовался авторитетом у солдат 
и был на хорошем счету у командования. Юный Роммель был не только хорошим 
солдатом «со светлой головой» и быстрой реакцией, но и прекрасным спортсменом — 
закаленным, сильным, ловким, выносливым. Войсковая стажировка новоиспеченного 
лейтенанта была внезапно прервана в 1914 году. Началась 1-я мировая война.

Лейтенант Роммель принял свой первый бой, когда ему исполнилось 23 года. Вскоре 
в полку заговорили о его смелости и решительности. Он стал первым из 
лейтенантов своего полка, кому был вручен «Железный крест» 1-й степени. Высокую 
награду Роммель получил в январе 1915 года, а незадолго до этого, в конце 
сентября 1914, сразу же после начала боевых действий, мужество и отвага 
принесли ему желанную награду всех германских фронтовиков — «Железный крест» 
2-й степени. Летом 1915 года он был произведен в оберлейтенанты и назначен 
командиром роты.

Военная карьера оберлейтенанта Роммеля круто изменилась после появления в 
составе Вюртембергской армии горнопехотного батальона, чье формирование 
началось в Мюнзингене в октябре 1915 года. Решение специфических боевых задач, 
стоящих перед альпийскими частями, требует от каждого горного пехотинца той 
меры инициативы, самостоятельности и самодостаточности, которая не нужна или 
даже вредна в других родах войск. Слиться с суровой и величественной альпийской 
природой, раствориться во льдах и скалах — и внезапно атаковать неприятеля. Это 
была стихия Роммеля!

Как боевой командир Роммель состоялся в горных войсках Баден-Вюртемберга, в 
окружении своих соотечественников, ведущих кровавые бои на фронтах 1-й мировой 
войны. Он принял под свое командование 2-ю роту Вюртембергского горнопехотного 
батальона, заслужив любовь и уважение всех чинов своей новой роты. Все без 
исключения восхищались молодым ротным командиром. По воспоминаниям сослуживцев, 
он был «строг и требователен на службе, общителен и приветлив вне казармы». В 
роте царил дух солдатской взаимовыручки и товарищества. После всесторонней 
общевойсковой подготовки и не менее тщательной специальной горнолыжной выучки в 
Арльберге (Роммель на всю оставшуюся жизнь стал поклонником этого 
военно-прикладного вида спорта и первоклассным лыжником) горный батальон был 
отправлен на фронт. Боевое крещение состоялось в конце 1915 года в Вогезах, в 
боях с французскими альпийскими стрелками и отборными частями противника. Как 
опытный скульптор оберлейтенант постепенно «вылепил из сырого материала» одно 
из самых боеспособных подразделений вюртембергской армии. Во время румынского 
похода горный батальон не посрамил честь боевого знамени в боях под Валарией, 
Одобешти и Кошной. Роммель временно исполнял обязанности командира батальона и 
особо отличился во время штурма Кошны. Несмотря на полученное ранение, он 
остался на переднем крае и продолжал руководить штурмующими вражеские 
укрепления войсками. В те далекие осенние дни 1916 года проявился особый дар 
Роммеля сполна использовать военную хитрость в бою. Уже в то время будущий 
полководец умел скрытно перебросить резервы, мастерски обойти неприятеля с 
флангов, прорваться в тыл, окружить, расчленить и уничтожить вражеское 
подразделение. Преисполненный боевого азарта, он мог лично возглавить батальон 
горных егерей, штурмующий боевые порядки врага, если того требовала логика боя. 
Суть его командирского таланта заключалась в умении найти парадоксальное и 
неожиданное для неприятеля, но логически безупречное решение боевой задачи 
любой степени сложности. На фронте проявилась еще одна ошеломляющая грань его 
воинского таланта: умение найти самое уязвимое место в обороне противника и, не 
оставляя ему времени на размышление, атаковать вопреки всем и всяческим 
ортодоксальным канонам воинского искусства — когда самым главным козырем 
становится… отсутствие козырей!

Начавшийся сразу же после завершения румынской кампании поход в Италию стал 
очередной, еще более сложной проверкой на прочность для горного батальона 
Вюртембергской армии. Тяжелейшие горные баталии закалили характер и укрепили 
дух Роммеля, теперь молодой офицер не сомневался в том, что сделал правильный 
выбор в жизни — армия навсегда стала его судьбой. Чем сложнее и запутаннее 
становилась оперативная ситуация, тем изобретательнее действовал 
двадцатичетырехлетний «вундеркинд». Многие боевые операции Роммеля времен 
итальянской кампании уже отмечены печатью гениальности — он стал добиваться 
неслыханных для того времени тактических успехов, если исходить из численности 
бывших под его началом подразделений. 10 декабря 1917 года за решивший исход 
всего сражения захват населенного пункта Монт-Матажур Эрвин Роммель был 
награжден высшей германской наградой за храбрость — медалью «За заслуги». 
Прорыв под Толмейном, Лонгароном и Пиавом прославили молодого офицера и горную 
пехоту Баден-Вюртемберга! Не щадящий ни себя, ни противника, идущий напролом 
Роммель даже умудрился попасть в плен, когда в горячке рукопашного боя 
преследовал отступавшего врага и далеко оторвался от своих солдат. Удача не 
покинула его — очень скоро ему удалось совершить побег и вернуться в 
расположение германских войск. Блестящий молодой командир, идеальный пехотный 
офицер, он лишний раз доказал всем, что для него не существует слово 
«невозможно».

Появление оружия массового поражения и новейших средств ведения боевых действий 
уже в годы 1-й мировой войны угрожало превратить древнейшее искусство воевать в 
кровожадную привычку убивать своих ближних. И только высоко в горах, где не 
применялись новейшие системы вооружений, воюющие стороны соблюдали правила игры 
и воевали по неписаному кодексу рыцарской чести. Здесь каждый боец ощущал себя 
личностью, а не безымянным винтиком бездушной машины для убийства. В горах все 
было иначе, чем во Фландрии или в окопах Вердена, когда тысячи солдат и 
офицеров ждали неминуемой смерти во время массированного артиллерийского удара 
по площадям или после безжалостной газовой атаки. Монументальное величие 
устремленных в небо горных вершин, покой и возвышенная гармония природы 
навсегда остались в сердце Роммеля. Наверное, он не раз вспоминал свою боевую 
молодость и белоснежные пики далеких гор, когда четверть века спустя судьба 
бросила его в безбрежный океан африканских песков.

В октябре 1918 года Эрвину Роммелю было присвоено очередное воинское звание 
гауптман, а после заключения перемирия он как опытный офицер-фронтовик 
продолжил службу в рейхсвере[5 - Вооруженные силы Германии (1919—1935), 
созданные на основе Версальского договора, состоявшие из сухопутных войск и 
флота. (Прим. перев.)], командовал пулеметной ротой в Штутгарте… С 1929 года 
преподавал в пехотной школе Дрездена. Роммель всегда был аполитичным человеком, 
поэтому индифферентно воспринял известие о приходе к власти Адольфа Гитлера в 
1933 году. Ханс фон Зеект, командующий рейхсвером, настойчиво рекомендовал 
своим подчиненным не «увлекаться» политикой даже во внеслужебное время, а 
всецело посвятивший себя армейской жизни гауптман Роммель совершенно не 
интересовался «политической злобой дня». Один из многочисленных биографов 
полководца так описывает его отношение к бурным политическим событиям того 
времени:

— Он любил свое Отечество так, как это принято у большинства людей всего мира. 
Он никогда не был шовинистом или милитаристом, в 1918 — 1933 он страдал от 
выпавшего на долю его Родины унижения и надеялся, что Гитлер исправит эту 
несправедливость.

Он вполне искренне считал, что вопросами внешней и внутренней политики должны 
заниматься профессиональные дипломаты и государственные деятели, поэтому 
никогда не стремился глубоко проникнуть в политическое «закулисье».

В 1933 году Роммель стал майором, а в 1935 году был произведен в 
оберстлейтенанты и назначен старшим преподавателем пехотной школы Потсдама. В 
1937 году получил чин оберста, а через год стал начальником военного училища в 
Винер-Нойштадте. После начала войны с Польшей, 1 сентября 1939 года, Роммель 
был произведен в генерал-майоры и назначен комендантом штаб-квартиры фюрера. 
Теперь в круг его знакомств стали входить люди, определявшие в то время судьбу 
немецкой армии и немецкого народа. Роммель стал одним из многих 
«новоиспеченных» генералов возрождающегося как птица Феникс вермахта. 
«Генеральское пополнение» поверило в предначертания Адольфа Гитлера и его 
счастливую звезду и не утруждало себя размышлениями о сути происходящего и 
закулисной политике нового канцлера Германии.

«Старый вояка» Роммель не был вполне удовлетворен комендантской должностью. Его 
сердце осталось в действующей армии! Раз уж война началась, то он считал своим 
профессиональным долгом находиться на переднем крае. Зимой 1939/40 ему удалось 
уйти с престижной, но рутинной тыловой должности и добиться перевода в 
действующую армию: Ставка назначила его командиром 7-й танковой дивизии, 
которая была отправлена на Западный фронт во Францию.

На этом этапе военной карьеры его характеру и амбициям, наверное, больше всего 
соответствовала служба в танковых частях вермахта. Этот род войск предназначен 
для ведения маневренной войны, для нанесения внезапного удара по противнику. 
Чтобы решить исход сражения в свою пользу, командир бронетанкового соединения 
должен находиться не на наблюдательном пункте, а в эпицентре событий. Законы 
танковой войны были законами Эрвина Роммеля! Он следовал им еще во время 1-й 
мировой войны, когда командовал горными пехотинцами. Он руководствовался этими 
законами, когда читал курс лекций по тактике в военных школах Дрездена, 
Потсдама и Винер-Нойштадта. В научном трактате «Пехота наступает», переведенном 
на многие европейские языки, Роммель обосновал эти законы с присущим его 
академической манере блеском.

После преодоления «линии Мажино» на 7-ю танковую дивизию генерал-майора Роммеля 
была возложена ответственная задача: в авангарде наступающей танковой армии 
нанести удар в направлении атлантического побережья. Это была его стихия — 
задача его калибра! Само собой исчезло название «7-я танковая», и все 
заговорили о «дивизии призраков», от одного упоминания о которой у противника 
тряслись коленки — настолько яростно и ошеломляюще внезапно обрушивались на 
врага танки Роммеля!

Еще при прорыве «линии Мажино» Роммель пересел в головной танк оберста 
Ротенбурга, командира одного из своих танковых полков, вырвался на оперативный 
простор и силами одного полка наголову разбил две французские дивизии. Он 
воевал не числом, а умением, опережая неприятеля на один переход, на один 
точный выстрел башенного орудия… Инстинкт охотника помог ему разработать новую 
тактику танкового прорыва. Роммель лично разработал принципиально новую 
топографическую систему привязки и целеуказания для своей дивизии: оперативные 
карты командиров экипажей были разбиты на квадраты со специальным цифровым и 
буквенным обозначением. Это позволяло танкистам быстро сориентироваться на 
местности и с помощью кода доложить командованию о своем местонахождении. 
Простота, надежность и оперативность «топографической системы Роммеля» привели 
к ее повсеместному распространению в вермахте.

Танковая дивизия генерал-майора Эрвина Роммеля первой достигла атлантического 
побережья Франции в районе Сен-Валери, самой южной точки захлопнувшегося для 
британской армии «дюнкеркского котла». В последние безмятежные часы своей жизни,
 незадолго до начала операции вторжения, Роммель вспомнил события времен 
французской кампании в узком кругу своих друзей: во время беседы с захваченными 
в плен британскими и французскими офицерами седоволосый генерал французской 
армии по-отечески обнял его за плечи и признался:

— Наконец-то я понял причину ваших успехов на Западе. Вы просто быстрее нас, 
значительно быстрее. Других причин нет!

«Французская патетическая соната» закончилась для генерала Эрвина Роммеля 
мощным аккордом — он был награжден «Рыцарским крестом» за проявленные в боях 
мужество и героизм. Взошла яркая звезда «гения танковых атак». Нация с 
гордостью произносила его имя, но его полководческий час еще не пробил! Судьба 
по имени «Африка» продолжала ждать своего героя…






Глава 2.



ПОБЕДА И ПОРАЖЕНИЕ В ПУСТЫНЕ











НА ЧЕРНОМ КОНТИНЕНТЕ


Начиная с 1940 года, геополитики национал-социалистического пошиба всесторонне 
изучали проект «маленького победоносного сафари в Северной Африке». Только 
таким способом можно было поставить на колени Британскую империю, пришедшую в 
себя после позора Дюнкерка и уже успевшую одержать первую победу в этой войне — 
в воздушной битве над Великобританией. Адольф Гитлер возлагал большие надежды 
на то, что разгром под Дюнкерком вынудит британцев как можно быстрее заключить 
перемирие с Германией, однако всем этим надеждам не суждено было сбыться, и 
Берлин наблюдал за развитием ситуации вокруг Соединенного королевства с 
возрастающим скепсисом. Обещания Германа Геринга очистить небо Европы от 
Королевских ВВС оказались не более чем пустым звуком. А после того, как 
люфтваффе понесли серьезные потери в небе над Францией и Польшей и вчистую 
проиграли воздушное сражение британским летчикам, стал возникать вопрос об их 
практической боеготовности и возможности использования «полупарализованных ВВС» 
в грядущих сражениях.

Британская проблема требовала незамедлительного решения, и Гитлер пристально 
наблюдал за развитием египетской кампании своего итальянского партнера по «Оси».


10 июня 1940 года, незадолго до успешного завершения плана «Гельб»[6 - «Желтый 
план» — кодовое обозначение блицкрига с Францией.] Муссолини объявил войну 
Франции и Англии, вскоре после этого без консультации с Берлином отправил 
экспедиционный корпус в Египет и атаковал английские войска. Дуче манили 
лакомый кусок «жизненного пространства» и надежды на легкую победу над 
недоукомплектованной «нильской группировкой» британского главнокомандующего, 
генерала Уэйвелла. По замыслу дуче активность на африканском фронте должна была 
стать важным вкладом Италии в геополитическую стратегию стран «Оси» и сковать 
значительные силы союзников в Африке. Итальянский маршал Грациани, триумфатор 
Абиссинии[7 - Неофициальное название Эфиопии.], возражал против 
несвоевременного начала боевых действий, но был вынужден подчиниться приказу 
диктатора и 5 августа во главе 250-тысячной армии пересек границу Киренаики[8 - 
Историческая область в Ливии, бывшая колония Италии.] и Египта между Бардией и 
Эс-Саллумом. С самого начала операция выглядела безнадежной, а конечная цель — 
дельта Нила — недостижимой. Но удача сопутствовала итальянцам, и они начали 
побеждать: через некоторое время совершенно неожиданно пал мощный укрепрайон на 
средиземноморском побережье, Сиди-Эль-Баррани, и наметившееся было 
противостояние дуче — Грациани закончилось, так и не успев начаться. Теперь уже 
никто не вспоминал, что в ответ на приказ Муссолини перейти границу и нанести 
удар по британской группировке в Египте ошеломленный генерал воскликнул:

— Но ведь это безумие! Англичане совсем не абиссинцы…

В излюбленной манере диктаторов всех времен и народов Муссолини воззвал к чести,
 порядочности и чувству солдатского долга:

— Грациани, ты солдат и принес присягу своему народу. Принимай армию, и вперед!

Несмотря на предстартовое волнение и неуверенность в своих силах, поход на 
Александрию обещал превратиться в «увеселительную прогулку». В самом начале 
наступления четвертьмиллионной итальянской группировке противостояли 30 000 
англичан. Но Грациани знал все слабости, вверенной ему армии. Самым тяжелым 
вооружением его войск были легкие полевые пушки устаревшего образца, калибра 40 
мм. Такие «хлопушки» пригодны для непосредственной поддержки пехоты, но не 
годятся для борьбы с тяжелой артиллерией противника или осадной войны.

Слабая моторизация войсковых соединений делала итальянскую армию весьма 
уязвимой в случае огневого контакта с диверсионно-разведывательными или 
танковыми частями неприятеля.

Абиссиния приучила итальянцев «нести бремя белого человека» с комфортом, 
поэтому они были не готовы к ожесточенному отпору. После захвата 
Сиди-Эль-Баррани итальянцы, к изумлению и облегчению англичан, не стали 
развивать успех, а начали возводить мощные фортификационные сооружения в районе 
средиземноморского побережья и неторопливо готовиться к будущей атаке дельты 
Нила.

Тем временем генерал Уэйвелл получил свежее хорошо обученное пополнение и…40 
танков! Впервые в военной истории и вопреки мнению авторитетнейших военных 
специалистов в пустыне появились танковые части. Танки не подвели, и Уэйвелл с 
блеском использовал представившийся ему шанс: в декабре он нанес внезапный 
двойной удар — фронтально и со стороны пустыни — и приступом взял укрепления 
итальянцев. Обезумевшее стадо вьючных мулов, верблюдов и солдат бросилось в 
беспорядочное бегство. Моторизованные батальоны англичан легко догоняли 
отступающих в пешем строю итальянцев и десятками тысяч захватывали в плен. 
Уэйвелл не только изгнал итальянцев из Египта, но и на плечах отступающего 
врага захватил Бардию и считавшуюся неприступной крепость Тобрук, а затем пала 
и вся Киренаика. Одним яростным ударом опрокинув врага (это станет стилем 
операций в Африке, такими ударами предстоит по несколько раз обменяться немцам 
и британцам) у Эль-Мекили, английская армия совершила марш-бросок через пустыню 
и вышла к Бенгази, окончательно похоронив все надежды итальянцев. За два месяца 
ожесточенных боев 160 000 итальянцев попали в плен. Жалкие остатки армии 
Грациани бежали в Триполи. Колониальное господство Италии в этой части света 
рухнуло под ударами генерала Уэйвелла. В своем трехтомном труде «Африканская 
трилогия» английский фронтовой репортер Алан Мурхед, которого я буду цитировать 
на страницах моей книги как «главного свидетеля защиты и обвинения противной 
стороны», проанализировал причины поражения итальянцев в Северной Африке:

— Итальянцы слишком рано посчитали себя «владыками пустыни». Они обустраивали 
свой быт основательно и с комфортом — мостили улицы, строили дома из камня, а 
офицеры щеголяли в мундирах с иголочки и благоухали парфюмом. Они намеревались 
одержать верх над пустыней, но пески поглотили их… Мы не пытались покорить 
пустыню или жить здесь уютно и безмятежно, наоборот, все считали кочевую 
африканскую жизнь примитивной и неприемлемой для европейца. Но именно так 
примитивно, испытывая дискомфорт кочевой жизни, жила и воевала вся британская 
армия.

Самую важную и специфическую черту войны в пустыне против Великобритании 
подметил один итальянский журналист:

— Мы вели эту войну так, как если бы это была обычная колониальная война в 
Африке. Воевали-то мы действительно на Черном континенте, но с европейским 
врагом и с помощью европейского оружия. Но мы не обращали на это никакого 
внимания — строили роскошные каменные крепости и обставляли мебелью свои 
офицерские квартиры. Мы забыли, что имеем дело не с абиссинцами…

Сопоставляя две точки зрения на колониальный образ жизни и вытекающие отсюда 
два диаметрально противоположных способа ведения боевых действий, начинаешь 
понимать, что армия Грациани была обречена на поражение с самого начала. Вот 
как описывает свои впечатления об отбитом у итальянцев Сиди-Эль-Баррани все тот 
же Мурхед:

— Никто не отрицает, что итальянцы храбрые солдаты. Во всяком случае, до 
известных пределов. Поражает их смехотворная тяга к роскоши. Когда британцы 
вошли в лагерь, то не поверили своим глазам: у каждого итальянского солдата 
была индивидуальная кофеварка «Эспрессо», чтобы после еды сварить себе напиток 
по вкусу и посмаковать из индивидуальной чашечки! За несколько месяцев боевых 
действий наши бригадные генералы не жили и одного дня в таких роскошных 
условиях, как итальянские унтер-офицеры. В английских окопах не знали, что 
такое покрывало или парадная форма одежды, и уж наверняка, здесь не 
пользовались мужской парфюмерией! Командир британской бригады носил бриджи 
цвета хаки и такой же расцветки рубашку. На завтрак он ел шпик, на обед — гуляш 
и консервированный компот, на ужин — то же самое! Вся «роскошь» для него 
исчерпывалась радиоприемником, сигаретами и виски с… теплой водой. А вино, 
ликеры, ветчина или хлеб свежей выпечки — нет, этого не бывало никогда, или же 
крайне редко…

Причины поражения итальянской армии исчерпывающе разъяснены в этих коротких 
свидетельствах очевидцев. И только когда Роммель привел своих солдат в Северную 
Африку, на поле боя сошлись достойные противники — равные по силе, по 
выносливости и по готовности мужественно и с достоинством претерпевать любые 
трудности и лишения войны в пустыне.

Наконец, до итальянцев дошло, что они уже не в состоянии остановить лавину 
Уэйвелла своими силами. Когда английский генерал продолжил движение в сторону 
Триполи, это стало означать для них не только потерю Триполитании и Ливии, но и 
создавало непосредственную угрозу континентальной Италии. Перепуганный 
Муссолини обратился за помощью к верной своему союзническому долгу Германии. 
Через военного атташе немецкого посольства в Риме, генерала Ринтелена, дуче 
обратился к Адольфу Гитлеру с просьбой отправить в Африку германские дивизии. 
Как выразился Муссолини — «только им по силам спасти нас, если вообще можно 
что-нибудь спасти…». А ведь еще совсем недавно во время встречи с Гитлером во 
Флоренции у него было совсем другое настроение, когда «триумфатор» хвастливо 
разъяснял Гитлеру, что ему приходится буквально подгонять Грациани:

— …Я категорически потребовал от него захватить Сиди-Эль-Баррани в октябре. Что 
он и сделал после настойчивых указаний. Я назначил ему последний срок, 30 
ноября — к этому времени мы должны захватить Умм-эр-Рахам и Мерса-Матрух, чтобы 
к Рождеству начать сражение за дельту Нила… Военные любят размышлять и 
сомневаться, нужно почаще отдавать им приказы, чтобы сдвинуть дело с мертвой 
точки…

В начале февраля 1941 года, не сделав ни одного выстрела, сложил оружие 
гарнизон крепости Тобрук. В последующие несколько месяцев название самой мощной 
и укрепленной цитадели в мире часто упоминалось в сводках информационных 
агентств. Немногочисленный гарнизон оазиса Джарабуб, проявив чудеса мужества и 
героизма, продлил агонию итальянского владычества в Триполитании еще на 
несколько недель. Адольф Гитлер наблюдал за развитием ситуации в Африке со все 
возрастающим беспокойством. С безудержной жадностью голодающего Италия 
набросилась на «средиземноморский пирог власти» и отхватила кусок, который 
оказался ей не по горлу! Италия продемонстрировала свою несостоятельность и 
слабость как союзная держава, потеряв статус равноправного стратегического 
партнера, она все больше превращалась в зависимое вассальное государство.

Гитлер резонно опасался, что вооруженное вмешательство Германии повлечет за 
собой непредсказуемые последствия и может привести к изменению баланса сил на 
европейском театре военных действий. Хотя с другой стороны, африканская эпопея 
предоставила ему хорошую возможность провести «разведку боем» и на южном 
направлении, также попавшем в сферу геополитических интересов ненасытного 
фюрера.






КОМАНДИР АФРИКАНСКОГО КОРПУСА


3 февраля 1940 года в Ставке фюрера состоялось секретное совещание высшего 
военного руководства «Третьего рейха». Наряду с планом нападения на Советский 
Союз, так называемым планом «Барбаросса», на повестке дня стоял вопрос отправки 
ограниченного контингента германских войск в Северную Африку. Эта совершенно 
секретная операция получила кодовое обозначение «Подсолнечник». И хотя 
запланированное вторжение в СССР и так заставляло работать на повышенных 
оборотах гигантскую военную машину Гитлера, Главнокомандование уделяло должное 
внимание африканской проблеме, опасаясь возникновения очередного очага 
напряженности в Средиземноморье (ровно два года спустя эта проблема все равно 
заявила о себе во весь голос).

Так, уже зимой 1941 года, отправляя Африканский корпус в Триполи, Гитлер 
предпринимал отчаянные попытки удержать на плаву получивший ощутимую пробоину 
корабль итальянской государственности. Призрак потери Северной Африки и угроза 
вторжения в Италию, самое слабое звено фашистской «Оси», уже тогда стали 
посещать фюрера в его самых кошмарных сновидениях.

Стенограмма секретного совещания от 3 февраля, преданная гласности на 
Нюрнбергском процессе, проясняет позицию руководства рейха по «африканскому 
вопросу»:

— …Возможная потеря североафриканского плацдарма болезненна в стратегическом 
отношении, но все же вполне переносима. Гораздо более серьезными представляются 
психологические последствия «эффекта бумеранга»: захватив Северную Африку, 
британцы получат прекрасную возможность шантажировать Муссолини — или перемирие,
 или бомбардировки. Такой вариант для нас неприемлем — наше положение в Южной 
Франции и так оставляет желать лучшего, а если англичане еще и усилятся за счет 
скованных в данный момент дивизий (против Италии действуют никак не меньше 
дюжины дивизий), это может привести к катастрофическим последствиям — оккупации 
Сирии, например. Мы должны воспрепятствовать этому, поддержать Италию и оказать 
ей действенную помощь в Африке. Итальянцы собираются обороняться в Триполи. 
Такой вариант нас не устраивает — там мы не сможем задействовать люфтваффе. Мы 
должны изменить диспозицию и значительно расширить зону ответственности, 
поскольку эффективность действий заградительного соединения напрямую связана с 
возможностями быстрого маневра. Высадка войсковых соединений произойдет позже, 
и здесь важно не опоздать. В Ливии необходимо построить временные 
взлетно-посадочные полосы и обеспечить условия для выброски воздушного и 
высадки морского десанта… А если это возможно — то придать дополнительно 
несколько эскадрилий «ШТУКАС»[9 - «ШТУКАС» der Sturzkampfbomber (нем.) — 
пикирующий бомбардировщик. Так во время войны называли «Юнкерс-87». (Прим. 
перев.)]. Если этих сил окажется недостаточно, нужно будет усилить 
заградительное соединение моторизованными частями — отборной танковой дивизией. 
Англичане вымотаны в ходе боев, изношена или требует ремонта и их техника. 
Положение должно измениться, как только британцы столкнутся со свежими и хорошо 
оснащенными немецкими войсками…

Вопрос Главнокомандующему сухопутными войсками Германии (ГсвГ):

— Можем мы сейчас отправить туда танковую дивизию?

Ответ ГсвГ:

— Было бы нежелательно ослаблять «Мариту»[10 - «Марита» — кодовое название 
плана нападения на Грецию в 1941 году. (Прим. перев.)].

Гитлер:

— Об этом не может быть и речи.

ГсвГ:

— В таком случае остается только «Барбаросса».

Гитлер:

— Итак, что нам необходимо сделать? Если мы все же решим идти в Африку, то 
нужно делать это прямо сейчас. Итальянцы просили о помощи — и нам нужно 
оказаться там раньше, чем подойдет их подкрепление. Первостепенный вопрос — 
могут ли люфтваффе начать немедленно? Это нужно выяснить с самого начала. Потом 
снабжение и транспортная авиация, заградительное соединение и танки. И 
обязательно метеорологические условия.

ГсвГ:

— Очень важно сразу же перерезать английские сухопутные и морские коммуникации. 
Это работа для люфтваффе.

Гитлер:

— Если бы только Гибралтар был в наших руках…

Начальник генштаба люфтваффе (после описания деятельности наземных служб 
обеспечения: аэродромного обслуживания и обеспечения полетов):

— Порт Бенгази и Мальта — это предел оперативно-тактической дальности «ШТУКАС». 
Мы отправим туда и истребительную авиацию, можно придать итальянские ВВС с 
переподчинением нашему штабу.

У Гитлера появилась прекрасная возможность избавиться от итальянских 
истребителей, патрулировавших вместе с люфтваффе зону Ла-Манша (но не 
пользовавшихся славой летчиков-асов), и потребовать у Муссолини их отправки в 
Африку.

Гитлер:

— Люфтваффе — немедленно приступить к боевым операциям в Северной Африке, армия 
— начать транспортировку заградительного соединения по воздуху. С транспортами 
не затягивать. Усиление — танковый полк, и все последующие подкрепления, вплоть 
до дивизии, придется взять из резерва «Мариты». Части ПВО, службы воздушного 
наблюдения и оповещения отправить заранее… 10-й авиадивизии в тесном контакте с 
итальянскими ВВС и ВМФ обеспечить истребительное прикрытие и воздушное 
патрулирование зоны коммуникаций и в ближайшее время нанести бомбовый удар по 
британским позициям в Киренаике (тяжелые бомбы)… Создать африканский 
Генеральный штаб с подчинением ему всех сухопутных сил…

Так был создан экспедиционный Африканский корпус, командиром которого был 
назначен кавалер «Рыцарского креста», генерал-лейтенант Эрвин Роммель.

«Он не знает пустыню. Впрочем, практического опыта ведения боевых действий в 
песках не имеют и все остальные генералы вермахта». Такой уничижительный отклик 
на его новое назначение прозвучал в английской прессе еще до того, как Роммель 
ступил на землю Африки. Но еще в годы 1-й мировой войны и во время французской 
кампании проявился его редчайший полководческий дар — умение приводить сложное 
и непонятное к общему знаменателю и находить единственно оптимальное решение. 
Он был величайшим импровизатором и умел не только воспользоваться благоприятной 
ситуацией, но и создать ее, полагаясь не на удачу, а на озарение, которое, как 
известно, посещает только гениев! Он никогда не терял голову, и даже в минуты 
высочайшего физического напряжения сохранял ясность мысли и душевное 
самообладание.

На пустынной сцене африканского театра боевых действий дебютировал опытный 
генерал-танкист. Парадоксальный и предсказуемый, не чуждый ничему человеческому,
 но и не раб своих привычек, как многие генералы Муссолини, воевавшие здесь до 
него, Роммель пришел сюда не просто воевать, а ПОБЕЖДАТЬ!






НАУКА ПОБЕЖДАТЬ


Уже в феврале разведывательные подразделения Роммеля вступили в 
непосредственный огневой контакт с отрядами Уэйвелла в Триполи, который 
возомнил себя «покорителем Африки» и посчитал окончательно решенным вопрос 
вытеснения итальянцев с севера континента. Развитие ситуации на Балканах 
вынудило его перегруппировать силы и перебросить значительную часть своей армии 
в Грецию, чтобы противодействовать вторжению немецкой армии через Болгарию. 
Таким образом, британский напор на Триполи ослаб, а Роммель воспользовался 
представившейся ему возможностью и нанес первый контратакующий удар, несмотря 
на малочисленность своих войск.

Англичане не сумели оказать достойного сопротивления, потому что их войска были 
измотаны и обескровлены в ходе непрерывных наступательных боев. По мнению 
Мурхеда, появление немцев в Африке стало для британской армии малоприятным, но 
вполне предсказуемым событием:

— Немецкое военное присутствие в Ливии было для нас секретом полишинеля. Мы 
знали, что Бадольо и других итальянских генералов «вежливо» попросили 
подвинуться и освободить место новым немецким военачальникам и их армиям. Мы 
знали, что люфтваффе взяли под контроль воздушные и морские порты Сицилии, а 
все новые и новые эскадрильи истребительно-бомбардировочной авиации прибывают 
на остров. Выяснилось, что немецкие летчики куда более искушенные пилоты, чем 
их итальянские коллеги — свидетельством тому стали воздушные бои над Мальтой и 
Бенгази. Воздушная разведка Королевских ВВС сообщала о регулярном прибытии 
транспортов со свежим пополнением в Триполи.

Роммель высадился в Триполи 13 февраля и под ликование итальянцев принял парад 
скромных по численности, но хорошо обученных и оснащенных немецких войск. 
«Зловещая» дата преисполнила суеверных пессимистов самой черной меланхолии. 
Главнокомандующий, напротив, был энергичен, бодр и с оптимизмом смотрел в 
будущее! Он был готов посостязаться в искусстве блефовать с англичанами, 
невозмутимыми любителями покера, но только по своим правилам! Первые же дни 
германского наступления показали, что европейский опыт ведения боевых действий 
неприменим в Африке — война в пустыне имела свою специфику. Здесь не было дорог 
в традиционном понимании этого слова — здесь были только направления, — и 
войска не отступали на заранее подготовленные позиции. Даже захват плацдарма не 
играл здесь такую роль, как в Европе, потому что главной целью было выведение 
из строя и физическое уничтожение противника. Вот как описал характерную сценку 
первых февральских дней не лишенный чувства юмора английский офицер:

— В пустыне между Бенгази и Триполи часто происходили стычки между немецкими и 
нашими разведывательными группами. Однажды состоялось целое сражение с участием 
бронетехники — по три броневика с каждой стороны. Рассказывают, что две 
противоположные партии встретились на побережье в районе Эль-Агейлы и, едва 
разминувшись на узком участке дороги, промчались рядом друг с другом, вздымая 
клубы пыли. «Разрази меня гром, — сказал британский командир — вы видели? Это 
же немцы!» Три британских броневика развернулись и устремились на врага — одна 
машина по узкой дороге, а две другие справа и слева от нее по пескам. Немецкие 
разведчики поступили аналогично. Результат был обескураживающим для обеих 
сторон: в то время, как два броневика шли в лобовую атаку, поливая друг друга 
огнем, четыре застряли в песке. Тогда головные машины вернулись назад, и после 
передислокации, когда всем удалось выбраться на твердую землю, опять прозвучал 
сигнал атаки. Ведя огонь из оружия всех калибров, отряды сошлись на 
параллельных курсах, и… каждый вернулся на свое старое место — диспозиция 
восстановилась! Так как никому не удалось добиться очевидного успеха — потерь и 
попаданий в цель наблюдателями зафиксировано не было — командиры решили бой 
дальше не продолжать и вернулись в расположение своих войск с чувством 
исполненного долга…

В первые дни февраля готовую рухнуть итальянскую армию и пошатнувшийся престиж 
«Римской империи» в Триполитании поддерживали только три разведывательные роты 
Роммеля. Несмотря на это, немцы не собирались прохлаждаться в тени пальмовых 
рощ оазисов Триполи. Генерал Роммель собирался преподнести сюрприз англичанам, 
занимавшим позиции у Большого Сирта, на границе Киренаики и Триполитании. 
Итальянские вооруженные силы в Африке представляли собой чисто пехотные 
формирования, а английский успех базировался в первую очередь на применении 
танков. До этой кампании все авторитетные военные эксперты утверждали, что 
боевое применение бронетехники в Африке в принципе невозможно (из-за стабильно 
высокой температуры воздуха и быстрого перегрева двигателей вследствие этого). 
Однако британцы настолько успешно использовали здесь танки, что за 50 дней 
вышвырнули армию Грациани из Киренаики и преследовали его от Эс-Саллума до 
ворот Триполи.

Теперь пробил час Роммеля. Для ликвидации группировки противника, 
передислоцирующейся из Французской Сахары в Феццану, он предпринял 
650-километровый рейд на восток силами двух пулеметных батальонов, 
танко-разведывательного и танкового батальонов. Танков катастрофически не 
хватало, тогда Роммель наладил свое собственное «производство»! Так называемые 
«танки Роммеля» изготавливались из папье-маше, а макеты устанавливались на 
армейские «Фольксвагены». Каждую ночь их перевозили с места на место, 
перекрывая все танкоопасные направления, так что очень скоро английская 
разведка, а за ней и пресса заговорили о «минимум пяти сотнях танков и 
нескольких танковых дивизиях немцев в Триполитании». Когда эта информация 
поступила к Роммелю, Великий мистификатор понял, что британцы начинают его 
побаиваться. Что и требовалось доказать!

25 марта он двинул в поход все наличествующие резервы и 31 марта нанес 
сокрушительный удар по позициям англичан в болотистой местности под 
Марса-Эль-Брега. К вечеру этого же дня ожесточенное сопротивление британцев 
было сломлено, и стратегический пункт обороны оказался в немецких руках. 
Воодушевленный первой победой генерал принял решение не останавливаться на 
достигнутом и развивать успех. Бывший преподаватель тактики и начальник 
военного училища в Винер-Нойштадте, он лучше многих знал, как довести «простую» 
победу до ее логического завершения и превратить в «триумфальное шествие».

Африканский корпус продолжил преследование деморализованного противника — на 
вторые сутки наступления Роммель взял Аджедабию, а на четвертые — 
стратегический порт Бенгази. Но он не удовлетворился этим и отправился по 
стопам своего английского предшественника Уэйвелла, повторив беспрецедентный 
рейд через пустыню: захватил форт Эль-Мекили и отбил у британцев Дерну, у 
восточных отрогов плодородной Киренаики.

Он преодолел 300 километров пустыни без воды, испытывая сложности с 
определением местоположения, полагаясь на свое звериное чутье и обычный компас. 
В начале второго наступления под Марса-Эль-Брега генерал Роммель располагал 
двумя пулеметными батальонами, танковым полком, двумя танко-разведывательными 
батальонами, тремя артиллерийскими батареями и подразделением ПВО — без малого 
полдивизии! Кроме этого в его подчинении находились немоторизованные 
подразделения итальянской пехоты и легкие итальянские танки. 120-ти танкам 
Роммеля противостояли в общей сложности 500 английских. Презрев все каноны 
воинского искусства, твердо убежденный в верности избранной стратегии, несмотря 
на неблагоприятное соотношение сил, Роммель начал атаку.

Английский журналист Мурхед описал чудовищное потрясение, которое испытали 
миллионы его соотечественников после известия о первых победах Роммеля:

— Эль-Агейла и Аджедабия пали. А потом нацистский генерал Эрвин Роммель со 
своими танковыми дивизиями и при поддержке недобитых остатков итальянской армии 
обратил тактику генерала Уэйвелла против него самого. Одно из подразделений его 
армии неожиданно атаковало Бенгази, другие пересекли пустыню с запада на восток,
 южнее Зеленых гор и нанесли разящий удар по Эль-Мекили. Такая военная удача 
выпадает на долю полководца, возможно, один раз в жизни. Британцы оставили в 
Бенгази необходимый минимум войск и снаряжения. Большая часть транспортных 
средств была отправлена на ремонт в дельту Нила. На сотни миль вокруг не было 
ни одного английского гарнизона. Внезапное нападение породило всеобщее смятение.
 Легкие британские бронетанковые части ушли на операцию в пустыню, а когда 
вернулись на базу в Бенгази, то обнаружили, что склады с горючим взлетели на 
воздух в результате диверсии. Обездвиженные танки пришлось подорвать. Вокруг 
Бенгази не было создано внешнего кольца обороны. Пришлось уничтожить снаряжение 
и боеприпасы, которые не удавалось эвакуировать. Не осталось ничего лучшего, 
кроме организованного отступления и поисков позиций, на которых можно было бы 
закрепиться и организовать оборону, предварительно выяснив силы и намерения 
противника. И хотя в тот момент не могло быть и речи о подкреплении, учитывая 
сложность переброски войск из-под Тобрука или Египта, катастрофы все еще можно 
было избежать, перегруппировав войска. Но дело в том, что британская армия была 
сориентирована на наступление, а не на оборону. Отступавшие под натиском немцев 
подразделения английской армии стали терять связь друг с другом и попадали в 
окружение…






ПЕСЧАНАЯ БУРЯ И ДВА АНЕКДОТА О РОММЕЛЕ


Страшная песчаная буря, самая свирепая со времени высадки в Африку, грозила 
перечеркнуть все успехи немецкого оружия и вполне могла поставить под сомнение 
возможность дальнейшего наступления. Буря в пустыне всегда была серьезным 
испытанием для людей и для техники, но этот особенно яростный и неукротимый 
хамсин[11 - Хамсин — от арабского «пятьдесят». Ветер южных румбов дует 50 суток 
в году в сев. — вост. Африке, с апреля по июнь, сопровождается пыльными бурями 
и повышением температуры до 40 градусов Цельсия. (Прим. перев.)] был настоящим 
бичом божьим — из того разряда природных явлений, которые не принято желать 
даже врагу!

Этот природный катаклизм, обрекающий на бездействие противоборствующие армии, 
описал один английский журналист:

— Хамсин — песчаная буря — самый дьявольский ветер в мире. Он поднимает в 
воздух десятки тонн пыли с поверхности земли и разносит ее на сотни квадратных 
миль. Мельчайшая наждачная пыль проникает в моторы, просачивается через щели в 
кузове автомобиля, через плохо пригнанные уплотнения закрытого окна. Уже очень 
скоро салон машины покрывается слоем пудры из песка и пыли. Пыль забивает 
носоглотку, начинает першить в горле и становится трудно дышать. Она попадает в 
уши, и через какое-то время вы начинаете плохо слышать, скрипит на зубах и 
намертво склеивает шевелюру. Микроскопическими дозами она попадает под 
пылезащитные очки — тогда начинают слезиться и болеть глаза. Весь пейзаж 
окрашивается в ненатурально желтые тона. На какое-то мгновение песчаные тучи 
исчезают — тогда с небес опускаются раскаленные липкие облака, чтобы через 
мгновение уступить место песчаному урагану. Обмотав головы грязными тряпками, 
мимо машины бестелесными призраками скользят бедуины. Горячий пот смешивается с 
грязью, превращая лицо в страшную маску. Все время хочется пить, и ты глотаешь 
и глотаешь из фляжки горячую воду пополам с песком…

Я видел солдат, которые сутками не снимали противогазы, у других песок вызывал 
приступы безудержной рвоты. Хамсин мог дуть дни и ночи напролет — и тогда 
начинало казаться, что уже никогда не удастся увидеть свет, вдохнуть полной 
грудью свежего воздуха и ощутить прохладу…

Роммель не давал пощады ни себе, ни своим врагам. Он не жалел себя и требовал 
самопожертвования от своих солдат. Солдаты не роптали, потому что генерал 
разделял с ними все трудности похода и никогда не отсиживался за их спинами. О 
нем слагали легенды в окопах Аламейна и в палаточных лагерях Туниса. 
«Солдатский телеграф» передавал по всему фронту реальные и вымышленные истории 
о своем любимце. Вот два анекдота, иллюстрирующие его образ мышления и способ 
действия во время двухлетней войны в пустыне.

Чтобы скорректировать маршрут движения своих моторизованных колонн в пустыне и 
указать им правильное направление, Роммель постоянно вылетал на 
«Физелер-Шторхе», приземлялся, отдавал приказы, указывал ориентиры, торопил и 
требовал безостановочного продвижения к Эль-Мекили. Один раз он спешил и ему 
некогда было приземляться, но, пролетая по своему обычному маршруту, генерал 
обнаружил остановившуюся на привал моторизованную роту, хотя по его подсчетам к 
этому времени она должна была продвинуться значительно дальше. Самолет 
развернулся, пролетел над колонной и сбросил короткую, но убедительную записку: 
«Если вы немедленно не сядете в машины, то придется сесть мне. Роммель».

Другая история случилась во время наступления в Бенгази. Роммель увидел три 
танка из разведбатальона, остановившихся возле брошенного англичанами склада с 
горючим и собиравшихся дозаправиться «под завязку». «В чем дело?» — сердито 
спросил Роммель. «Заправляемся, гepp генерал», — ответил вытянувшийся по стойке 
смирно ротный. Роммель окончательно рассвирепел: «Я не спрашиваю, что вы 
делаете. Я спрашиваю, почему вы до сих пор здесь, хотя тут уже совершенно 
нечего делать. Сделайте так, чтобы я вас больше не видел». Озадаченный офицер 
повел глазами по сторонам, потом лицо его осветила улыбка понимания — 
дозаправиться можно и на следующем английском складе, в сотне километров 
восточнее!






ЛИС ПУСТЫНИ


Роммель располагал всего лишь горсткой солдат, но ему все равно удалось 
захватить форт Эль-Мекили. За беспримерную отвагу нация считала его народным 
героем, именно поэтому радио и мировая пресса всех воюющих стран уделяли ему 
столько внимания в своих репортажах. Когда он приступил к осаде форта, у него 
было 7 танков и 4 бронетранспортера. В наступающей колонне шли грузовики, 
радиостанции, полевые кухни и несколько «Фольксвагенов», главной задачей 
которых было поднять как можно больше пыли на флангах, чтобы враг принял их за 
крупное танковое соединение. В результате внезапной атаки и по причине 
поспешного бегства англичан в руки немецких солдат попали практически все 
армейские склады противника. Здесь было все, о чем только может мечтать 
наступающая армия — горючее, транспорт, продовольствие, оружие и боеприпасы. 
Эти гигантские трофеи позволили Роммелю продолжить движение на восток. Причины 
триумфальных побед в первых сражениях в африканской пустыне были настолько же 
непостижимы для немцев, насколько англичане не могли понять причины своих 
жестоких поражений. Но уже очень скоро все стало на свои места — успехи одних и 
неудачи других олицетворяла неординарная фигура талантливого и удачливого 
полководца. Мир заговорил о Роммеле. Он стал идеальной находкой и для вечно 
озабоченной поисками сенсаций англо-американской прессы, а у Германии появилась 
прекрасная возможность разыграть пропагандистскую карту. Так Роммель стал 
необыкновенно популярен в обоих лагерях.

После бесславных поражений Грациани захват Эль-Мекили стал несомненной удачей 
германо-итальянских войск, но это сражение никак нельзя было назвать решающим в 
битве за Северную Африку. Но это было только начало! В результате решительных 
действий и всего за 11 дней Роммель захватил Дерну, блокировал Тобрук, отбил 
Бардию и пересек ливийско-египетскую границу у Эс-Саллума. В сложных и 
неоднозначных ситуациях, где требовались не академизм и пунктуальность, а 
интуиция и умение предвосхищать развитие событий, Роммель чувствовал себя как 
рыба в воде. Одним-единственным ударом, возможность нанесения которого даже не 
рассматривали в Генеральном штабе вермахта, он вернул Триполитанию и Ливию. 
Причем сделал это изящно и с выдумкой, перехитрил своих оппонентов, 
продемонстрировав нечто из арсенала иллюзиониста! Один британский офицер, 
захваченный в плен под Эль-Мекили, признался, покачивая головой: «Мы так и не 
успели понять, что еще можно ожидать от вашего генерала».

Роммель не желал почивать на лаврах — он хотел большего, но попытка на одном 
дыхании вернуть утраченный Тобрук не увенчалась успехом. В отличие от 
итальянцев англичане прекрасно понимали: кто владеет Тобруком, владеет севером 
Африки. В апреле и мае на подступах к крепости развернулись ожесточенные бои. И 
немцы, и британцы бросили в бой значительные силы. И те, и другие несли 
серьезные потери в ходе развернувшегося сражения. Артиллерийские дуэли, налеты 
«Штукас», прорывы и контратаки безостановочно сменяли друг друга. После того, 
как первая волна наступления была отбита, Роммель перегруппировал силы, 
дождался подкрепления и нанес новый, еще более страшный по силе удар. Еще во 
время подготовки второго наступления на Тобрук он стал генералом танковых войск 
и был награжден «Дубовыми листьями» к «Рыцарскому кресту».

В ходе наступательных боев немцы захватили господствующие высоты Рас-Мадауара, 
поставили минные заграждения и подвергли массированному артобстрелу линии 
обороны противника. Войска несли жестокие потери на разбитых на секторы и давно 
пристрелянных подступах к крепости, поэтому через четыре недели Роммель был 
вынужден отступить от стен Тобрука, а англичане праздновали нелегкую победу. 
Англичанин Мурхед ликовал вместе со всей британской армией — в рядах 
австралийского гарнизона он принимал участие в обороне Тобрука:

— Когда стало очевидным, что оборонительные порядки Тобрука недостаточно прочны,
 командование начало в срочном порядке перебрасывать сюда подкрепление из 
ближайших гарнизонов Египта. Окрыленные своими победами немецкие и итальянские 
войска обрушились всеми силами на Тобрук, но были отброшены имперскими войсками.
 Австралийцам и британцам удалось оправиться от потрясения и встать 
непреодолимой преградой на пути неприятеля к морю. Роммель бросил на крепость 
все свои резервы — эскадрильи «Штукас», «Хейнкелей» и «Мессершмиттов», которые 
приступили к методичным бомбардировкам, и через несколько месяцев общее число 
авиационных налетов достигло ошеломляющей цифры — 1000. Артиллерийские позиции 
были оборудованы на внешнем кольце обороны — наши тяжелые орудия били прямой 
наводкой по наступающему врагу. На передний край были отправлены тяжелые танки 
и восьмиколесные броневики. Гарнизон Тобрука находился в блокаде — не хватало 
воды, продовольствия, боеприпасов… У защитников крепости не было возможности 
элементарно поспать, не говоря уже о каких-то даже самых примитивных 
«удобствах» полевой армейской жизни. Одна атака следовала за другой. Хотя 
немцам и удалось потеснить нашу оборону, а на отдельных участках даже 
вклиниться вглубь оборонительных порядков — гарнизон держался и на каждый удар 
отвечал контрударом. Через месяц Роммель отказался от фронтальных атак, через 
два месяца прекратились налеты «Штукас» и уменьшилась интенсивность 
артобстрелов. Потом они отошли от крепости и начали окапываться. Войсковая 
операция не удалась — и немцы предприняли попытку взять крепость измором. 
Тобрук стал первым гвоздем в крышку гроба Африканского корпуса…

Крепкий британский орешек на этот раз оказался не по зубам солдатам Роммеля. 
Генерал прекрасно понимал, что не сможет удерживать линию фронта Эс-Саллум — 
проход Хальфайя, имея в тылу Тобрук с его непокоренным гарнизоном. Начавшаяся 
кампания в России поглощала все имевшиеся в Германии резервы, в том числе и 
обещанное ОКВ[12 - Верховное главнокомандование вооруженными силами Германии. 
(Прим. перев.) Стали возникать сложности с организацией снабжения Африканского 
корпуса по Средиземному морю. Над Роммелем постоянно висел дамоклов меч решения 
британского правительства «зачистить» зону Суэцкого канала — Черчилль 
планировал нанести удар в Ливии, чтобы обезопасить жизненно важную 
коммуникационную артерию Британской империи от посягательств вооруженных сил 
стран «Оси».] подкрепление.

В мае и июне, в рамках так называемой битвы за Эс-Саллум немцы и британцы с 
переменным успехом сражались в проходе Хальфайя и под Ридотта-Капуццо. Со 
стороны англичан это была неудачная попытка прорыва блокады Тобрука.

Впервые в истории войн в пустыне обе стороны применили в сражении под 
Эс-Саллумом тяжелую бомбардировочную авиацию. Впервые немецкие солдаты 
использовали здесь 88-мм зенитную пушку как эффективное противотанковое оружие.

Выдающееся полководческое дарование Роммеля в сочетании с его легендарной 
храбростью накладывали особенный отпечаток на рыцарское противостояние немцев и 
англичан. Бог войны вручал лавровый венок победителя только лучшим из лучших. 
Но и поражение не могло считаться здесь позором — противоборствующие стороны 
демонстрировали в песках Африки чудеса стойкости и героизма. Здесь действовали 
неписаные законы уважительного отношения к побежденному противнику. Законы 
войны, о которых забыли в Европе и в первую очередь в России. На пустынной 
сцене африканского театра боевых действий разворачивалось ожесточенное до 
фанатичности, но в высшей степени честное и бескомпромиссное действо.

Пустыня никогда не была союзником одних и противником других — она была общим 
врагом. Об этом знает каждый, кто воевал в африканских песках. Вот как увидел 
эту проблему британский журналист Мурхед:

— Пустыня — это идеальное поле битвы. Здесь лучше, чем в каком-либо другом 
месте можно сравнить свои силы с силами противника. Эль-Газаль и тысячи миль 
пустыни сами по себе не были нужны ни немцам, ни британцам. Они кружили по 
пустыне, как охотник обходит лес в поисках дичи. В песках нечего завоевывать 
или захватывать — здесь можно только сражаться. Англичанам было бы совершенно 
все равно, если бы немцы внезапно захватили тысячу квадратных миль пустыни на 
юге или вообще всю Северную Африку. Пока 8-я британская армия стояла в 
Эль-Газале, немцы даже и не помышляли о захвате южных территорий. Но если бы 
она потерпела поражение или лишилась своих танков, тогда не только Тобрук, но и 
вся дельта Нила оказались бы беззащитными перед лицом врага.






СРАЖЕНИЕ ПОД МАРМАРИКОЙ


Тяжелые авиабомбы и огонь германских батарей постепенно превращали Тобрук в 
груду дымящихся развалин, а английская армия копила силы для нанесения 
решающего удара по Африканскому корпусу Роммеля. Генерал Очинлек сменил 
потерпевшего полное фиаско и отправленного в Садилу генерала Уэйвелла на посту 
главнокомандующего британскими экспедиционными войсками. Он привлек к войсковой 
операции значительные силы и добился решающего на его взгляд превосходства в 
технике и живой силе.

Это сражение вошло в военную историю под названием «Битва за Мармарику». Ход 
сражения развивался по ставшему уже каноническим сценарию войны в пустыне: 
переменный успех в дебюте, колеблющееся равновесие в миттельшпиле и 
сокрушительный удар Роммеля в эндшпиле, как и год тому назад отбросивший 
британцев на запад к Эль-Агейле. В самом начале операции корпус потерял 
множество танков и подвергался чувствительным ударам со стороны англичан. В эти 
нелегкие часы Роммель демонстрировал непоколебимую решительность и стойкость 
духа — казалось, что на него снизошла небесная благодать. Противники 
скрупулезно изучали его боевой опыт. Англичане стали требовать от своих 
генералов находиться в самой гуще боевых событий, как это привык делать Роммель,
 а не командовать «из комфортабельного далека», как практиковали до кризиса 
«Битвы за Мармарику» генералы Уэйвелл и Очинлек, со всеми удобствами 
обосновавшиеся в Каире. Роммель собрал на этот раз достаточно сил, чтобы 
поставить точку в затянувшейся осаде Тобрука. Английское наступление началось 
на несколько дней раньше и в какой-то степени расстроило первоначальные планы 
немцев, хотя и ненадолго. В то время как в тишине своего кабинета в Каире 
генерал Очинлек изящно разыгрывал победоносные сражения… на штабной карте, на 
пути наступающего Роммеля имел несчастье оказаться британский генерал Каннингем,
 командующий бронетанковыми частями. Военный репортер Мурхед описывает 
четырехнедельное противостояние немцев и британцев с присущим его перу 
мастерством: восприятие противником яркой личности Роммеля на фоне 
воодушевления, растерянности, паники, надежды и ожидаемого триумфа британского 
оружия — это пиршество для литературного гурмана:

— У Роммеля были свои планы на зимнюю кампанию, а у нас соответственно свои. Мы 
не без основания предполагали, что генерал так тщательно укрепляет свои 
оборонительные порядки, чтобы, обезопасив себя от противодействия 8-й армии, 
попытаться атаковать Тобрук. Мы сосредоточили на западных участках пустыни так 
много артиллерии и бронетехники, как никогда раньше. Мы предполагали обойти 
позиции немцев с фланга и деблокировать Тобрук, прежде чем неприятель начнет 
боевые действия. Всего генерал Каннингем мог задействовать около 100 000 солдат,
 800 танков и 1000 самолетов всех типов. У Роммеля было 120 000 солдат, 400 
танков, а самолетов даже меньше, чем мы предполагали. Немцы сосредоточили 
большую часть танков и артиллерии на юго-восточном участке обороны Тобрука и 
намеревались взять крепость штурмом. Никаких наступательных действий в районе 
границы не намечалось — здесь главной задачей немецких войск стала активная 
оборона. По плану Каннингема британцы должны были связать на границе 
значительные силы немецких войск. Командующий расположил войска в форме подковы 
— индусы на восточном фланге, новозеландцы — на западном, а центр держали 
южноафриканцы. Здесь же в центре обороны располагались и британские танки — их 
задача заключалась в прорыве линии обороны немцев в районе форта 
Ридотта-Маддалена и создании своего рода «санитарного кордона» от Маддалены до 
Тобрука (активный поиск и ликвидация вражеских танков). В случае 
крупномасштабного танкового сражения гарнизон Тобрука должен был пробиваться на 
юго-восток, в Эль-Дуда на соединение с новозеландцами, которые должны были 
прорваться к побережью через Гамбут. Индусы предпринимали отвлекающий маневр па 
юге и должны были имитировать активность юго-восточнее Бенгази, в районе поста 
Джало. После уничтожения немецких танков — а это была важнейшая задача — вся 
армия выдвигалась в сторону Бенгази, а затем в Триполи.

Британское наступление было назначено па утро 18 ноября. Немцы планировали 
начать штурм крепости 23 ноября. Каждая из сторон примерно представляла себе 
планы противника, но без твердой уверенности. Мы, естественно, отказались бы от 
выступления 18-го, если бы знали, что через несколько дней Роммель направится к 
Тобруку — мы дождались бы, пока он перегруппирует свои основные резервы, и 
нанесли бы неожиданный удар с тыла. Знай Роммель о наших планах, то и он иначе 
распределил бы свои силы.

В тылу атаковавших Тобрук немецких частей концентрировалось самое крупное 
бронетанковое соединение британцев за все время боевых действий в Африке — 
танковые колонны вышли из Западной пустыни Египта, проследовали через оазис 
Сива и направились к побережью. С запада через Эс-Саллум и Бардию к Тобруку 
подтягивались не менее значительные силы противника, имевшего в своем составе 
крупные танковые соединения. В этой ситуации Роммель едва не допустил роковую 
ошибку, которая могла закончиться полной катастрофой для Африканского корпуса. 
Вначале он, действуя в своей привычной, решительной манере, нанес 
сокрушительный удар по наступающей вдоль побережья «Северной» группировке и 
разбил танковую дивизию англичан в районе Бардии. Потом стали поступать 
противоречивые сообщения о продвижении «Южной» группы войск. Роммель решил 
перехватить инициативу: нанести удар по Сиве и отрезать наступающих от баз 
снабжения. Полководческий почерк Роммеля — это молниеносное принятие решения. 
Кстати, его недоброжелатели в ОКБ и Генеральном штабе часто критиковали его за 
такой стиль руководства. Роммель отдает опрометчивый приказ обеим танковым 
дивизиям — нанести удар в направление оазиса Сива. Внезапно резко ухудшилась 
ситуация под Тобруком: штурмующие крепость войска оказались под угрозой 
окружения наступающими с юга англичанами. В этот момент установить связь с 
Роммелем было невозможно — вместе с начальником штаба, генералом Гаузе, он 
находился в пути. Тогда офицер оперативного управления генштаба, оберст 
Вестфаль, на свой страх и риск отменил решение командира и развернул танки к 
Тобруку. Тем временем Роммель добрался до Сивы на известном всему Африканскому 
корпусу «Мамонте», трофейном английском броневике. Однако здесь он не обнаружил 
свои дивизии, а только британские, от которых ему едва удалось оторваться, 
благодаря мастерству водителя и камуфляжной раскраске командирского броневика. 
Разгневанный Роммель повернул назад к Тобруку и… сразу же осознал свою страшную 
ошибку. Ему не понадобилось много времени, чтобы понять, на каком тончайшем 
волоске висела судьба всего экспедиционного корпуса, окажись оберст Вестфаль 
более исполнительным и менее инициативным!

Между тем битва за Тобрук была в полном разгаре. Мурхед пишет:

— Эти 24 часа Роммель испытывал мучительную неопределенность. По истечении ночи 
он обнаружил, что совершенно неожиданно в пустыне, вернее на маленьком участке 
пустыни, в радиусе ближайших нескольких сотен миль нет противника. Он осторожно 
двинул свои танки на юг, к границе, чтобы понять — что, собственно говоря, 
происходит. Только во второй половине следующего дня под Гейтхаузом немцы 
столкнулись с американскими «Милягами»[13 - Так на фронтовом жаргоне назывались 
легкие танки М-3 «Генерал Стюарт», применявшиеся союзниками только в Северной 
Африке. (Прим. перев.)].

Завязалось жестокое сражение — артиллерийский огонь достиг такой плотности, что 
пустыню накрыло непроницаемое облако из дыма, гари, пыли и выхлопных газов. 
Артобстрел достиг своей кульминации: германские пушки против наших, наши орудия 
против танков Роммеля — противоборствующие стороны разделяло едва ли больше 
пяти километров. Потом вперед пошли танки — и это был апофеоз сражения! 
Неказистые, но юркие и быстрые «Миляги», вооруженные 37-мм двухфунтовой пушкой, 
с неэстетичной почти квадратной башней и развевающимися вымпелами, принимали 
первое боевое крещение на африканской земле. Эти танки только что сошли с 
конвейеров американских машиностроительных заводов, и нас интересовал вопрос, 
как проявят они себя в первом бою — очень хорошо, плохо или так же, как и 
другие наши боевые машины.

Роммелю удалось добиться определенного равновесия, хотя у немцев было 
значительно меньше бронетехники. Несколько неожиданных тактических ходов, 
профессионализм артиллеристов и удачные действия истребительно-танковых 
подразделений сразу же поставили противника в затруднительное положение. Мурхед 
с восхищением отзывается о полководческом таланте Эрвина Роммеля:

— Пока танковое сражение, самое кровавое в истории африканской войны, еще 
только набирало обороты, Роммель отважился на гениальный и одновременно 
отчаянный шаг: он вывел из боя часть броневиков и танков и бросил их в атаку на 
коммуникационные линии британцев. Танк против небронированного автомобиля — это 
все равно, что запустить акулу в бассейн с макрелью! В драматическом ночном бою 
танки Роммеля как нож сквозь масло прошли через позиции 5-й южноафриканской 
бригады и попытались пробиться через египетскую границу на соединение с 
ведущими оборонительные бои подразделениями германской пехоты. Они уничтожили 
слабое прикрытие и разогнали по всей пустыне невооруженные транспортные 
средства англичан. Войска охватило близкое к панике отчаяние, еще более 
пагубное по своему воздействию, чем массированный артобстрел. По пустыне 
бесцельно бродили утратившие связь с командованием, наполовину разбитые части. 
Интендантские обозы, так и не получившие приказов, оказались рассеянными среди 
необъятной пустыни. В безлюдных песках были брошены артиллерийские батареи и 
танковые роты. Военнопленные внезапно становились охранниками — по три-четыре 
раза в течение одного дня солдаты попадали в плен и совершали побег…

…Не могло быть и речи о централизованном руководстве войсками — все сражение 
разбилось на полдюжины изолированных очагов. Полевые лазареты и санбаты по 
несколько раз за день переходили из рук в руки, а медперсонал оказывал первую 
помощь британским, немецким и итальянским тяжелораненым без разбора на своих и 
чужих. Повсеместно использовалось трофейное оружие, танки и машины. Доходило до 
совершенно анекдотических ситуаций: вот немецкий солдат сидит за рулем 
английского грузовика с захваченными в плен южноафриканцами, не справляется с 
управлением на сложном участке трассы и врезается в итальянскую машину, из 
кузова которой выскакивают новозеландцы и освобождают наших людей. Вот 
грузовики с немецкой пехотой в сумерках пристраиваются к британской автоколонне 
и несколько десятков километров едут бок о бок с неприятелем, пока замечают 
свою ошибку и скрываются в пустыне. Генералы брали противника в плен, а 
бригадные командиры и капралы поднимали бойцов в рукопашную.

Ситуация на поле боя менялась быстрее, чем в штабах успевали получить, изучить 
и проанализировать противоречивые донесения ротных командиров. Театр боевых 
действий все больше напоминал восьмислойный именинный пирог — и одному Богу 
было известно, чем закончится это сражение.

Донесения с фронта бросали Каир то в жар, то в холод — от воодушевления и 
ликования до разочарования и паники. Каждый день английская пресса и 
радиостанции всего мира возвещали об очередной победе британского оружия в 
песках Африки. Прорыв Роммеля не был по достоинству оценен средствами массовой 
информации — видимо, журналисты решили не распространяться на «малоприятную 
тему». Зато газеты печатали обнадеживающие репортажи под броскими заголовками: 
Роммель в «котле», «Паническое бегство Роммеля», «Немцы тщетно пытаются 
вырваться из британского капкана».

Пришел декабрь, а с ним и понимание того, что пропагандисты как всегда 
перегнули палку — воздвигнутое их стараниями монументальное здание 
сверхоптимизма оказалось на поверку готовым вот-вот рухнуть карточным домиком. 
Битва еще не началась, а британцы уже объявили всему миру, что «ее исход 
предрешен, потому что мы превосходим Роммеля по числу танков и пушек». Такое 
пренебрежительное отношение к противнику изначально девальвирует значение 
победы в общественном сознании, а с другой стороны, едва ли не удваивает 
негативные эмоции в обществе в случае неудачи. Британия и весь мир приняли 
желаемое за действительность — цветистые оптимистические прорицания за 
объективный стратегический прогноз. Стоит ли напоминать, что некоторые 
«горе-эксперты» оптимистично предсказывали, что после начала сражения Роммель 
вряд ли сумеет продержаться дольше пары часов.

Вначале робко, а потом с все более возрастающим сомнением в мире стали 
интересоваться — не слишком ли долго «в панике бежит разбитый в пух и прах 
Роммель»! Дотошные пессимисты пересчитали все «сгоревшие танки Африканского 
корпуса», о которых регулярно сообщала пресса, и с удивлением обнаружили, если 
верить цифрам, то каждый немецкий танк должен быть подбит минимум дважды!

Две танковые дивизии Роммеля действительно понесли серьезные потери в ходе 
жестоких сражений, а после подхода резервных соединений британских танков он 
вообще был вынужден выйти из боя и начать передислокацию. Это было отступление, 
но не бегство — Роммель контролировал ситуацию и при отходе на запланированные 
позиции нанес значительный урон танковым дивизиям англичан. 5 января 1942 года 
Африканский корпус занял линию обороны под Марса-Эль-Брегой.

Роммель отвел своим войскам ровно три недели на обустройство укрепрайона, 
переформирование, отдых и подготовку к новому наступлению! Под давлением 
англичан осада крепости Тобрук была снята, но подразделение майора Баха в 
течение длительного времени продолжало удерживать проход Хальфайя.






ВСТРЕЧА С КЕССЕЛЬРИНГОМ


Еще при отходе на запланированные позиции итальянский офицер связи, а потом и 
ОКБ (под давлением Муссолини) стали требовать от Африканского корпуса «во что 
бы то ни стало удержать позиции под Тмими». Муссолини утверждал, что Киренаика, 
только полгода тому назад отбитая у британцев, «должна остаться итальянской, и 
итальянская империя будет сражаться здесь до последнего человека». Ни Гитлер, 
ни ОКБ не хотели принимать во внимание, что в Африке не действуют законы 
европейской позиционной войны — ни Тмими (в любой момент неприятель легко мог 
обойти со стороны пустыни этот расположенный на средиземноморском побережье 
опорный пункт), ни любая другая позиция не являются решающим фактором в 
африканской войне. Главное здесь — выведение из строя и уничтожение техники и 
живой силы противника. Для достижения этой цели не нужно было проводить 
крупномасштабные наступательные операции или оккупировать значительные 
территории. В ответ на все возражения Ставка бомбардировала штаб-квартиру 
Роммеля категорическими приказами, составленными в лучших традициях 
национал-социалистической фразеологии.

Наверное, каждый «африканец» мог с легкостью сформулировать основополагающие 
принципы стратегии и тактики войны в пустыне, но они показались бы 
кощунственной ересью «наполеонам из Берлина». Вот как написал об этом 
англичанин Мурхед:

— Со временем я все больше убеждался в том, что военные действия в пустыне 
очень похожи на морскую войну. И здесь, и там можно ориентироваться только по 
компасу, ни одна позиция не может быть стационарной — разве что потребуется 
удержать несколько фортов. Здесь каждый грузовик и каждый танк вполне можно 
сравнить с грозным и самодостаточным эсминцем. Как боевая эскадра скрывается за 
линией горизонта, так и танковая рота или подразделение мотопехоты исчезают за 
барханами и растворяются в безбрежном океане песка… Пустыня не принадлежит 
никому точно так же, как и море. Войска временно занимают благоприятную позицию,
 и подразделения легких танков или мотопехоты патрулируют окрестности день или 
неделю, а при соприкосновении с врагом маневрируют в поисках наиболее 
благоприятной позиции для атаки. Две противоборствующие эскадры так же 
курсируют в открытом море во время морского сражения.

Здесь нет окопов, а линия фронта существует только на картах. Базовый принцип 
этой войны — мобильность. Моторизованные части не захватывают здесь области или 
позиции, а стремятся обнаружить противника. Так же действует и морская эскадра: 
ищет вражеские корабли, а не пытается «захватить» океан.

Первая встреча Роммеля с генерал-фельдмаршалом Кессельрингом состоялась во 
время отхода на позиции под Эль-Брегой. Ставка направила главнокомандующего 2-м 
воздушным флотом «поддержать Роммеля и остановить отступление». Полномочный 
представитель генштаба люфтваффе Кессельринг оценивал ситуацию с позиций 
типичного «летного генерала» и категорически требовал «перестать пятиться как 
стадо баранов».

Роммель только что вернулся в походный лагерь после изнурительной, многочасовой 
поездки по пустыне. Сбросив покрытый пылью мундир, едва живой от усталости, он 
сидел в командирской палатке и подписывал последние, самые срочные приказы по 
Африканскому корпусу. Ординарец сервировал на раскладном столе «дежурный» ужин, 
который давно уже не лез в горло даже самым неприхотливым «африканцам»: 
черствый хлеб с банкой сардин в масле или итальянские консервы из переваренной 
и жилистой говядины — «Мечта старика» на солдатском жаргоне. В этот момент в 
лагере появился Кессельринг — он только что прилетел из Рима и прямо-таки 
излучал бодрость и оптимизм. После краткого взаимного приветствия Роммель без 
церемоний спросил, где же обещанное подкрепление. Кессельринг уклончиво 
ответствовал, что его истребители стоят в Мюнхене на переоснащении, а экипажам 
еще нужно пройти переподготовку перед сложным перелетом через Альпы в Африку. 
«Так, когда же можно рассчитывать на прибытие авиации?» — терпеливо спросил 
Роммель. Недовольным тоном фельдмаршал изрек: «Я отправлю вам радиограмму…». 
Роммель понял, что ему еще очень долго придется ждать помощи от люфтваффе, и 
продолжил передислокацию, несмотря на настойчивые призывы Муссолини и вопреки 
оптимистическим надеждам ОКВ — без снабжения, без авиации и без резервов не 
могло быть и речи об удержании фронта. Кессельринг имел возможность лично 
убедиться в том, что в самом конце 1941 года в порты южного побережья 
Средиземного моря — Триполи, Бенгази и Дерну — из гаваней Италии или Сицилии 
месяцами не заходил ни один корабль со снабжением для Африканского корпуса. Это 
дало прекрасный повод немецким острословам называть «mare nostrum»[14 - 
Благоприятное к нам море (лат.). (Прим. перев.)] итальянцев — «германской 
купальней». Британские подводные лодки и базирующиеся на Мальте 
истребительно-штурмовые эскадрильи союзников фактически перерезали немецкие 
коммуникации в Средиземноморье. Именно поэтому зимой 1941/1942 годов Роммель 
отвел войска на старые исходные позиции под Марса-Эль-Брегой.

В четвертый раз с начала боевых действий в Средиземноморье Египет и 
Триполитания становились ареной одного из крупнейших сражений 2-й мировой войны.
 Англия и Германия сошлись в смертельном бою там, где много веков тому назад 
бились за средиземноморское господство римляне и карфагеняне. Вдоль северного 
побережья вели свои легионы навстречу врагу Сципион Африканский и Велизарий. 
Александр Македонский пересек враждебную пустыню и достиг спасительной прохлады 
оазиса Сива. Здесь Оракул провозвестил ему волю богов — поход на восток, в 
Индию. Много веков спустя воинственные последователи пророка Магомета огнем и 
мечом обращали в свою веру Северную Африку и несли зеленое знамя пророка в 
Европу, через Гибралтар. По следам Александра прошел Наполеон и тоже сражался 
здесь под сенью египетских пирамид. Эта земля обильно полита человеческой 
кровью. Жестокие колониальные войны XX века между белыми завоевателями и 
туземцами возобновили кровавые традиции прошлых тысячелетий.

Огромное пространство между южным побережьем Средиземного моря и западной 
границей пустыни Сахара наполнилось непривычными для этих мест звуками — лязгом 
гусениц, грохотом разрывов и воем пикирующих бомбардировщиков. В Африку пришла 
новая техническая война — с новыми законами, новой стратегией и новой тактикой. 
Нынешняя война не имела ничего общего с войнами ушедших эпох, когда по пескам 
бродили легко вооруженные, большие и маленькие армии, не имевшие ни малейшего 
представления о том, что такое «линии коммуникации и организация бесперебойного 
снабжения войск». Судьбу современных войн стали решать иной раз не храбрость и 
самоотверженность бойцов, а например, наличие горючего или отсутствие запчастей.
 Снабжение стало божеством современной войны. Победы и поражения в Африке стали 
прямо пропорциональны мужеству солдат и таланту полководцев и обратно 
пропорциональны протяженности коммуникационных линий и удаленности от баз 
снабжения. Каждый новый успех уводил наступающую армию еще дальше от своих баз, 
в то время как потерпевшие поражение откатывались… ближе к своим складам и в 
итоге оказывались в лучшем положении, имея в виду возможности переформирования 
и переоснащения. И немцы, и британцы заплатили за постижение «универсальных 
законов» войны в пустыне немалую цену. Мурхед был совершенно прав, когда назвал 
проблему снабжения «самой главной на этой войне»:

— Британцы снова доказали всему миру, что им вполне по силам отбить Киренаику у 
немцев. Но на этот раз — и вопреки нашей воле — мы с удивлением обнаружили, что 
в пустыне ни в коем случае нельзя продвигаться произвольно далеко, даже если 
это позволяет сделать неприятель. В самом начале немцы и мы находились в 
приблизительно одинаковом положении — Триполи и Каир находятся на одинаковом 
расстоянии от Киренаики. Враг сумел доказать, что и ему по силам пройти от 
Триполи до Киренаики, и даже сунуть нос в египетскую пустыню. Дальше Роммель не 
пошел. Двигаясь в противоположном направлении, мы застряли в Аджедабии. Вся 
сложность нашего положения заключалась в том, что чем стремительнее развивалось 
наше наступление, тем дальше мы удалялись от Каира. Чем быстрее отступали немцы,
 тем ближе они оказывались к своим базам. Этот парадоксальный «закон пустыни» 
пытались опровергнуть четыре авторитетных полководца. Летом 1940 года итальянец 
Грациани продвинулся далеко на восток, до Сиди-Баррани в Египте, но прекратил 
наступление. Следующей зимой Уэйвелл дошел до Аджедабии и застрял. Роммель с 
легкостью вернул все утраченное итальянцами, но обессиленный остановился у 
египетской границы. Теперь наступил черед Очинлека, но и его войска топчутся на 
месте.

Война в Северной Африке в какой-то мере свелась к соперничеству интендантских 
служб, от которых зависела скорость поставок в войска горючего для танков и 
моторизованной пехоты, оружия, боеприпасов, запчастей и пр. Несколько 
неожиданно на первый план вышли прочность и надежность коммуникационных линий, 
близость баз снабжения от переднего края и степень защищенности 
чувствительнейшей пуповины, связывающей в единое целое фронт и тыл.






АФРИКАНСКИЙ БРИЛЛИАНТ


10 месяцев тяжелых боев оставались позади, когда в январе 1942 года, в 
Марса-Эль-Брега Роммель начал готовиться к новому наступлению. Гитлер не ошибся 
в выборе командира экспедиционного корпуса — африканский театр военных действий 
идеально подходил Роммелю по его боевой выучке, характеру, дару импровизации и 
умению моментально реагировать на изменение ситуации. Из теоретика войны в 
пустыне он уже давно превратился в практика, и за неполный год успел 
насладиться мигом триумфа и испить до дна горькую чашу поражения. К этому 
времени Роммель значительно превосходил всех своих противников не только в 
умении использовать ситуацию, но и в умении создавать благоприятные предпосылки 
для победы. Если британский главнокомандующий Очинлек крайне неохотно покидал 
Каир и предпочитал командовать фронтом по телефону, то Роммель был убежден — 
командирский КП должен находиться непосредственно у переднего края.

Как командир Роммель состоялся в рамках жесткой армейской субординации. Он был 
образцовым солдатом, но, как и любая незаурядная личность, всегда оставался в 
глубине души индивидуалистом и «вольным стрелком». Роммель-стратег всегда 
выигрывал на фоне ортодоксальных полководцев, усидчивых выпускников военных 
академий. Вдали от европейского театра военных действий и ОКБ, в сотнях 
километров от фатерланда и его «рычагов воздействия» он мог без особых помех со 
стороны военного руководства реализовать свой стратегический потенциал. Роммель 
единственный из генералов вермахта, кто вошел в военную историю в первую 
очередь как стратег и тактик боевых действий в пустыне. В рамках тех небогатых 
возможностей, которые предоставляли ему ОКБ и противник, он сумел добиться 
выдающихся результатов. Печать его индивидуальности лежит на всех операциях 
германских вооруженных сил в Африке.

Африка стала его судьбой. Он любил пустыню за ее неповторимость и ненавидел за 
ее коварство. Безбрежная африканская пустыня очаровала и околдовала его так, 
как только ей одной удается заворожить любого, кто, ощутив томление 
беспокойного сердца, ищет уединения и мечтает раствориться в одиночестве 
пустынных ночей.

«Германский алмаз» получил свою последнюю огранку в песках Африки. Именно здесь 
засверкала всеми гранями яркая индивидуальность Роммеля. В его 
самостоятельности и даже самодостаточности лежат причины того, почему он раньше 
многих поднялся против Гитлера. По сравнению с главнокомандующими вермахта на 
европейском театре военных действий командующий экспедиционными войсками, 
действующий на другом континенте, облечен большей властью, и в его ведении 
находится более широкий круг проблем — от сугубо военных до политических, 
экономических и организационных. Несмотря на тесное сотрудничество с 
итальянским генштабом, ему было дано право самостоятельно принимать решения по 
большинству возникающих вопросов.

Африканский опыт предопределил многое в его последующей жизни. Здесь он 
научился обходиться только своими силами и всегда действовать с позиций разума, 
а не эмоций. Здесь он убедился в том, что одна-единственная ошибка может 
привести к катастрофе, и стал требовать от Гитлера и высшего 
военно-политического руководства страны принимать взвешенные решения и 
действовать только в русле своих реальных возможностей, полностью осознавая 
ответственность перед нацией.

Роммель в совершенстве изучил науку «военной хитрости», но считал, что это 
эффективное оружие нельзя применять слишком часто, чтобы не приучить к нему 
врага. Нельзя выиграть войну только финтами и трюками, потому что еще никому не 
удавалось долго обманывать всех.

Роммель очень многому научился за время первого наступления от Триполи до 
Эс-Саллума на египетской границе и при отступлении к Марса-Эль-Брега. Все 
последующие события были либо повторением пройденного, либо приложением старого 
опыта к новой вариации войны в пустыне. 21 января 1942 года немецкие саперы 
разминировали минные поля перед укрепрайоном Эль-Брега, и вперед пошли 
штурмовые роты Африканского корпуса. Так начался новый этап войны в пустыне. 
Роммель дойдет до Тмими и в очередной раз очистит Киренаику от британцев, а во 
втором акте африканской драмы, после продолжительной осады и штурма мощного 
укрепрайона Эль-Газаль, его танки будут остановлены в какой-то сотне километров 
от дельты Нила.

Перед началом наступления была проведена крупномасштабная операция по 
дезинформации противника. Несколько дней подряд под пристальным наблюдением 
британских самолетов-разведчиков Ром-мель отправлял на запад, в Триполи, 
большие автоколонны трофейной техники. Правда, ночью эти же грузовики 
возвращались обратно с подкреплением и боеприпасами! Британцы попались на 
старый как мир трюк и с удовольствием приняли желаемое за действительность — 
они с энтузиазмом предвкушали поход в сердце Триполитании и окончательную 
победу в Северной Африке. Несколько английских офицеров все же высказали свои 
сомнения, но их критические голоса не были услышаны — кто хочет обмануться, как 
правило, бывает обманут! Атакующий удар Роммеля не заставил себя долго ждать — 
и опять зазвучала старая песня, но на новый лад. Мурхед несколько 
меланхолически описывает отступление английской армии:

— Что можно сказать… В танковом сражении под Аджедабией немецкие танки имели 
преимущество над нашими «Валентайнами». У одних закончилось горючее, прежде чем 
они вступили в бой. Несколько танков были потеряны в самом начале сражения. 
Другие вышли из-под прикрытия наших противотанковых батарей и попали под 
заградительный огонь немецкой артиллерии. Остальные мы потеряли, когда немцы 
захватили наши склады с горючим и боеприпасами. От первого же удара рухнула 
система боевого взаимодействия наших частей. Попавшие в отчаянное положение 
пехотные роты тщетно ждали подкрепления, потому что резервы болтались без дела 
в стороне, а когда все же пытались выдвинуться на позиции, то натыкались на 
немецкое оцепление. А потом три мощные колонны врага ударили по всему фронту 
нашей обороны. Немцы развернулись и одну за другой уничтожили разрозненные 
группы британских солдат. В течение двух дней британское наступление было 
повсеместно свернуто, а через три дня наше наступление закончилось… 
отступлением. Ровно через 14 дней Роммель во второй раз вернул Бенгази, Дерну и 
Кирснаику. Он добрался до Тмими, и только мощный английский укрепрайон 
Эль-Газаль, наконец, остановил его стремительное наступление.

Гитлер произвел Роммеля в генерал-оберсты и наградил «Мечами» к «Дубовым 
листьям» «Рыцарского креста» за выдающиеся военные успехи в Африке. Но от этого 
не уменьшилось беспокойство новоиспеченного генерал-оберста о дальнейших 
перспективах африканской кампании. Роммель отдавал себе отчет в том, что 
тяжелые потери вермахта зимой 1942 года на Восточном фронте могут заставить 
Гитлера и ОКВ рассматривать Средиземноморье как второстепенный фронт, а это 
крайне негативно скажется на снабжении его экспедиционного корпуса.






«НАВАЖДЕНИЕ» ИЛИ «ГИПНОЗ»?


Одно только имя Роммеля деморализующе действовало на противника. Британские 
солдаты испытывали мистический ужас перед фигурой немецкого генерала — об этом 
свидетельствует приказ, подписанный английским главнокомандующим Очинлеком:

— Командирам и начальникам штабов бронетанковых и пехотных соединений. 
Существует реальная опасность того, что печально известный нам Роммель станет 
своего рода «наваждением» для наших войск. Солдаты рассказывают о нем небылицы, 
а его имя оказывает на них гипнотическое воздействие. Он ни в коем случае не 
сверхчеловек, хотя разговоры о его способности и энергичности не лишены 
основания. В связи с этим было бы крайне нежелательно, чтобы наши люди 
приписывали ему сверхъестественные качества. Требую провести разъяснительную 
работу в войсках и всеми доступными способами внушить личному составу, что 
Ром-мель не представляет из себя ничего большего, чем обычный немецкий генерал. 
Обращаю ваше особое внимание на то, что не следует сейчас употреблять слово 
«Роммель» имея в виду нашего противника в Ливии. Без конкретизации следует 
говорить о «немцах», «вооруженных силах «Оси» или «противнике»…

…Приказ принять к производству незамедлительно.

Довести до сведения младшего командного состава 

психологическую важность разъяснительной работы среди нижних чинов.

Г.Д. Очинлек, генерал и главнокомандующий

Ближневосточными вооруженными силами.

P.S. Незавидую Роммелю!

Сколько же тщательно скрываемого восхищения и преклонения перед полководческим 
гением Роммеля в скупых строках этого приказа. Этот документ лишний раз 
свидетельствует о том воздействии, которое оказывал Эрвин Роммель на окружающих.







Глава 3.



НЕСБЫВШИЕСЯ НАДЕЖДЫ











БЕЗРЕЗУЛЬТАТНЫЙ ВИЗИТ В СТАВКУ ФЮРЕРА


После потери укрепрайона Тмими англичанам не оставалось ничего другого, кроме 
подготовки нового удара по победоносным войскам Роммеля. В результате немецкого 
наступления оказались перерезанными прекрасно отлаженные коммуникационные линии 
британцев — кратчайший маршрут снабжения армии от дельты Нила до Тобрука. 
Роммель предполагал, что на этот раз переформирование потрепанных в боях 
английских частей, подход пополнения и поставки амуниции будут проведены 
противником в рекордно короткие сроки и Очинлек предпримет попытку вернуть 
утраченное не позднее начала июня — до наступления страшного африканского лета, 
когда дикая жара делает невозможной любую крупномасштабную наступательную 
операцию.

Развитие ситуации на африканском театре боевых действий вызывало особую 
озабоченность Роммеля в связи с тем, что главная коммуникационная артерия 
немцев Италия — Триполи находилась под постоянной угрозой удара с Мальты. 
Располагавшиеся на острове базы подводных лодок, истребительной и 
разведывательной авиации союзников превращали морской путь из Сицилии в Африку 
в страшное испытание для немецких и итальянских моряков. Для организации 
полноценного снабжения Африканского корпуса необходимо было окончательно решить 
«мальтийский вопрос». Роммель был готов пожертвовать многим, чтобы не 
ввязываться в сражение с Очинлеком до того, как воздушный флот Кессельринга 
ликвидирует опорный пункт союзников в Средиземноморье. Он считал целесообразным 
в очередной раз отказаться от Киренаики и, навязав медлительному противнику 
позиционные бои, окончательно остановить его под Аджедабией или Буаретом.

Самым серьезным препятствием на пути осуществления стратегических замыслов 
Роммеля и разумного решения африканской проблемы имеющимися силами стали Гитлер 
с его пропагандистской максимой[15 - Лаконичная и отточенная мысль. Принцип, 
которым человек руководствуется в своих действиях. (Прим. перев.)] «защищать 
каждую пядь земли» и Муссолини с его постоянными причитаниями, что «империя не 
выдержит еще одного отступления». Эти вопросы можно было решить только в 
штаб-квартире фюрера, поэтому с надеждой на оптимальное решение проблемы 
Гитлером и его военными советниками Роммель полетел в Европу — в первый раз со 
времени назначения в Африку. Молодой офицер, который сопровождал генерала в 
этой поездке, уже после войны рассказал мне о своих впечатлениях. Самолет 
совершил посадку на промежуточном аэродроме в Мисурате. На ужине в честь 
Роммеля высокопоставленные итальянские офицеры старались перещеголять друг 
друга в самом низкопробном казарменном остроумии. Всегда корректный Роммель с 
большим трудом сдерживал себя, когда неотесанные солдафоны отпускали свои 
наиболее грубые шутки. Во второй половине следующего дня во Дворце дожей, в 
Венеции, его принимал Муссолини. Роммель кратко сформулировал свои требования: 
увеличить общий тоннаж отправляемых грузов в порты Триполи и Бенгази, 
гарантировать поступление не менее 20 000 тонн грузов ежемесячно, обеспечить 
надежный конвой грузовых транспортов и ускорить отправку в Африку подразделений 
итальянских вооруженных сил. Немцам довелось стать свидетелями трагикомического 
фарса: каждое предложение Роммеля сопровождалось вызовом из прихожей 
соответствующего министра. Потом дуче в присущей ему экзальтированной манере 
доводил до подчиненного суть проблемы и в конце своего монолога все же 
интересовался мнением государственного секретаря или вызванного на ковер 
министра. Ни один из них не возразил и не высказал ни малейшего сомнения — 
вытянувшись по стойке смирно, они только поддакивали и на все вопросы отвечали 
— «Так точно!» и «Будет сделано!», а потом исчезали за дверями кабинета после 
подобострастного поклона. Роммель знал цену обещаниям фашистского лидера и не 
понаслышке был знаком с бюрократами всех мастей, поэтому не удержался от слов: 
«Вы все умеете расшаркиваться и много чего обещать, только после ваших 
реверансов в Африку не приходит и на тонну больше грузов».

Приземление курьерского самолета Роммеля на маленькой взлетно-посадочной полосе 
Ставки фюрера под Летцен-Растенбургом едва не закончилось авиакатастрофой. 
Пилот посадил скоростной самолет не на ту полосу и в последнее мгновение 
свернул на боковую рулежную дорожку. Он укротил машину в нескольких метрах от 
забора перед глубоким оврагом — прокатись самолет еще немного, и вся эта 
история закончилась бы трагически. На этом же самом месте при посадке на 
аэродром «Волчьего логова» (такое кодовое название носила штаб-квартира фюрера) 
незадолго до этого погиб министр вооружения Фриц Тодт. Поздно вечером 
состоялась первая встреча Роммеля и Гитлера в присутствии Кейтеля, Йодля, 
Шмундта, нескольких адъютантов фюрера и Вестфаля, сопровождавшего 
генерал-оберста во время поездки в Европу. В неофициальной обстановке Гитлер 
вручил ему «Мечи» к «Дубовым листьям» «Рыцарского креста» — в ответ Роммель 
произнес импровизированную речь.

Роммель особо подчеркнул, что подготовку к отражению британского удара 
приходится проводить на фоне возросшей угрозы со стороны Мальты, и для 
обеспечения бесперебойного подвоза снаряжения эту проблему необходимо решить 
раз и навсегда. Он предложил альтернативный план: 1. Корпус защищает укрепрайон 
Тмими, как этого требуют Гитлер и Муссолини, и немедленно захватывает Мальту с 
использованием всех итальянских резервов и при поддержке 2-го воздушного флота 
Кессельринга. В результате бомбардировок большинство островных аэродромов уже 
выведены из строя, и в настоящий момент противник использует от 30 до 60 
истребителей, укрывающихся в подземных ангарах. 2. Вермахт оставляет Мальту в 
покое и при поддержке авиации наносит удар в направлении крепости Тобрук. Если 
удастся захватить крепость штурмом, то одним выстрелом будут убиты два зайца: 
во-первых, положительно решится вопрос со снабжением, потому что не будет 
необходимости использовать Триполи как основной порт; во-вторых, крепость 
послужит прекрасным опорным пунктом во время будущего наступления британцев 
поздней осенью.

Гитлер всячески избегал дать объективную оценку плану Роммеля и расспрашивал 
генерала о британском вооружении, в частности его интересовала легкая 82-мм 
полевая пушка. «Африканцы» терпеливо ждали, когда же разговор вернется к 
интересующей их проблеме — но тщетно… Совещание подошло к концу, и Гитлер 
обещал вернуться к этой теме на следующий день.

Во время ужина Роммель сидел рядом с Гитлером. За приставным столом сидели 
сопровождавший Роммеля офицер, Борман, Гиммлер, Белов и Энгель. Присутствовали 
Кейтель, Йодль, Дитрих и лечащий врач Гитлера Морелл. Внезапно все разговоры в 
столовой перекрыли громкие выкрики Гитлера. Воцарилось напряженное молчание, и 
все отчетливо услышали, как, не стесняясь в выражениях, Гитлер ругает Черчилля 
самыми последними словами: «Я еще покажу этой грязной свинье, этому вечно 
пьяному мерзавцу…». Майор Энгель слегка наклонился вперед и произнес: «Господа, 
пожалуйста, не нервничайте и не удивляйтесь. Мы к этому уже привыкли — почти 
каждый раз одна и та же история. Теперь раз уж он завелся, то его не 
остановишь…»

В ответ на критику в адрес «империи фашизма» пресс-секретарь рейха, доктор Отто 
Дитрих, вспоминая о втором визите фюрера в Италию, высказал несколько 
удивительно нелогичных замечаний:

— Мне импонирует Италия. Это воистину великая держава. Я сразу же представляю 
себе десятки подводных лодок, которые стоят у пирсов Неаполя и готовы по 
первому же приказу погрузиться под воду и отправиться в бой. Это прекрасное 
зрелище, скажу я вам. Все отлажено как часовой механизм…

Дитрих был похож на неуспевающего по «логике» студента, который побывал на 
военном параде, а потом в весьма приятном обществе отобедал в модном ресторане, 
делая из всего этого вывод — раз еда была изысканной, а общество милейшим, 
значит… армия сильна как никогда!

Потом наступила очередь Гиммлера, который с воодушевлением рассуждал об Индии и 
утверждал, что «там достаточно только поднести спичку — и вся страна вспыхнет в 
очистительном огне, в котором сгорят все прежние завоевания британской империи».
 Он беспечно выдвигал одну фантастическую идею за другой, а несколько позже это 
подвигло рейхсфюрера к попытке создания индийского легиона Ваффен СС.

В этот же день Роммель был вызван на вечернее совещание к Адольфу Гитлеру. 
Когда поздно ночью он вернулся в домик для гостей, с нетерпением поджидавший 
его возвращения Вестфаль спросил: «Ну что, решили что-нибудь по африканским 
делам?» — «Нет, — отстраненно ответил генерал — мы обсуждали личные вопросы. Я 
надеюсь на завтрашний день…»

Роммель был огорчен и расстроен безрезультатными попытками воззвать к здравому 
смыслу Гитлера. Он был ошеломлен некомпетентностью окружавших фюрера «военных 
советников» и отказывался понимать, как можно настолько поверхностно подходить 
к решению жизненно важных для Германии военных проблем. Роммель пытался 
связаться с Герингом — рейхсмаршалом люфтваффе и по логике вещей 
заинтересованным в успехе человеком, — но и эти попытки закончились ничем. 
Геринг всячески избегал Роммеля, а когда единственная встреча все же состоялась,
 маршал категорически отказался выслушать мнение опытного боевого командира о 
возможностях применения авиации в условиях пустыни.

Последней надеждой стало назначенное на следующий день совещание в фюрербункере.
 Но и на этот раз Роммелю не удалось получить четких и ясных ответов на 
поставленные вопросы — только туманные обещания. Когда после утреннего 
совещания у Гитлера Вестфаль поинтересовался, чего же все-таки удалось добиться,
 глубоко разочарованный Роммель ответил:

— Чего я добился? Фюрер пожелал нам удачи, но мне так и не удалось добиться от 
него ничего определенного. «Обсудите все вопросы с дуче» — эти слова фюрера, 
наверное, единственное, что мы приобрели…

Роммель часто вспоминал пророческие слова генерал-оберста Гальдера. Во время 
обсуждения перспектив африканской кампании тогдашний начальник Генерального 
штаба, намекая на грядущие осложнения на Восточном фронте, произнес:

— Роммель, вы защищаете уже проигранные позиции…

На обратном пути Роммель повторно встретился с Муссолини. Эта встреча принесла 
ровно столько же, сколько и полет в Растенбург. Кортеж автомобилей проследовал 
мимо почетного караула фашистской милиции и по заполненным ликующими толпами 
римлян улицам направился к правительственному аэродрому. Сидя в салоне 
роскошного лимузина дуче, Ром-мель сквозь зубы произнес:

— Эти люди даже не пытаются выполнить то, что обещают сделать…

Несолоно хлебавши Роммель возвращался в Африку.

Этот безрезультатный двухдневный визит в Ставку впервые поставил 
генерал-оберста перед необходимостью пересмотреть свое отношение к Адольфу 
Гитлеру. Искреннее недоумение сменилось охлаждением, а разочарование — 
недоверием. Простой и в чем-то даже прямолинейный Роммель всегда безоговорочно 
доверял «Верховному главнокомандованию», потому что честь, верность и 
исполнительность всегда были отличительными чертами его солдатской натуры. 
Теперь он с удивлением почувствовал, что не испытывает, как это бывало раньше, 
слепого доверия к словам фюрера.






ТРИУМФ, ПОРОЖДЕННЫЙ ОТЧАЯНИЕМ


День за днем проходили в ожидании приказа из штаб-квартиры фюрера. Одна за 
другой уходили радиограммы в Ставку, но все они так и оставались без ответа. 
Сейчас Гитлера больше занимали проблемы Восточного фронта — время победных 
реляций о захваченных территориях и лживой информации об уничтоженных советских 
армиях подошло к концу. Роммель так и не получил две обещанные танковые дивизии.
 Сбывались его самые мрачные прогнозы: на фоне тотального усиления британского 
военного присутствия в Африке его корпус начинал испытывать все большие 
затруднения со снабжением по мере окончательного превращения вверенного ему 
участка фронта во второстепенный. Роммель пристально наблюдал за усилением 
британских частей. Без подхода свежих дивизий немцы не только не могли 
атаковать Тобрук, но и вряд ли сумели бы выстоять в долговременных 
оборонительных сражениях. Роммель принял решение оставить Киренаику, прежде чем 
это его вынудят сделать английские войска, но сохранить Африканский корпус в 
состоянии относительной боеготовности.

Итальянский офицер связи рапортовал о принятом решении в Рим, и Муссолини 
патетически воскликнул:

— Империя стоит и падет вместе с Киренаикой…

Впрочем, дуче немедленно развил бурную деятельность и пожаловался в Берлин, 
чтобы оказать давление на Роммеля и с помощью Гитлера заставить немцев до 
последнего человека сражаться в укрепрайоне Тмими. Так чисто тактический вопрос 
перешел из военной категории в сферу политиканства. Гитлер продолжал упорно 
придерживаться своего принципа «ни пяди земли без боя» и исключительно по 
политическим соображениям запретил Роммелю уходить из Киренаики даже в случае 
широкомасштабного британского наступления. Тем временем Геринг и люфтваффе 
провалили операцию на Мальте.

Таким тяжелым ударом по Африканскому корпусу закончился разлад между 
политическим и военным руководством «Третьего рейха». Гитлер так и не вынес 
обоснованного решения, а среди его военных советников не нашлось ни одного 
мужественного человека, который бы выступил против порочной практики оплаты 
политических счетов обанкротившегося римского диктатора жизнями германских 
солдат. В этой безвыходной ситуации Роммель решился провести необыкновенно 
дерзкую операцию — неожиданным ударом по врагу он решил предвосхитить готовое 
вот-вот начаться наступление англичан и спутать им все карты.

На этот раз соотношение сил и недостаточное количество немецких танков не 
позволяли всерьез рассматривать вопрос взятия Тобрука. Учитывая сложное 
положение его армии, решение этой проблемы было решено отложить до лучших 
времен.

Взятие Тобрука и триумфальный поход в Египет заняли достойное место в военной 
истории — после Дюнкерка это был второй по силе удар, до основания потрясший 
всю Британскую империю. Эта операция была проведена в лучших традициях его 
полководческого таланта. И хотя я не ставил перед собой цели во всех 
подробностях рассказать о тех героических неделях июня и июля 1942 года, пусть 
за немецкого генерала выскажутся его британские оппоненты, и в первую очередь 
Алан Мурхед:

— 26 мая 1942 года Роммель провел свой типичный отвлекающий маневр: в то время, 
пока штурмовые подразделения имитировали фронтальный штурм Эль-Газали, Роммель 
совершил стокилометровый марш-бросок на юг. Вдоль британских минных полей он 
вышел в открытую пустыню в районе Бир-Хакейма, потом повернул на север и через 
Эль-Адем глубоко проник в расположение британских войск. Несколько часов в тылу 
царила полная неразбериха. В ходе наступления немцы смели множество 
изолированных британских соединений и уничтожили несколько идущих по пустыне 
без сопровождения транспортных колонн. Никто не знал, откуда они взялись и 
какими силами располагают. Войска забаррикадировались в фортах и открывали 
огонь по всему, что движется. К полудню стало ясно, что обошли защитные рубежи 
и прорвались в тыл нашей армии минимум 400 танков и несколько артдивизионов 
противника. Всю ночь Роммель гонял по пустыне грузовики, пускал сигнальные 
ракеты и устраивал стрельбу, стараясь создать впечатление масштабности действий 
и своей военной мощи. Даже штаб-квартира командующего фронтом Ричи в Джамбуте 
оказалась под угрозой. Войсковые части укрылись за крепостными стенами Тобрука 
и Эль-Адема.

В результате двухдневных танковых баталий в ходе сражения наметился перелом. На 
новых британских танках оказалась более толстая броня, поэтому танковые орудия 
немцев не наносили им практически никакого ущерба. Но самым неприятным 
сюрпризом для Роммеля оказалась новейшая противотанковая пушка англичан.

— 75-миллиметровые фанаты с взрывателем ударного действия падали на головы 
немцев. Наши пушки били с такого расстояния, что находились практически вне 
досягаемости орудий противника. Новые британские противотанковые пушки открыли 
плотный деморализующий и результативный огонь по врагу. Это было нечто новое — 
ив самом начале немцы были просто ошеломлены. Прошлой зимой мы и противник 
использовали тактику мобильных соединений, а теперь все сводилось к 
артиллерийской дуэли — польку сменил менуэт! В эфире раздались нервные 
требования немецких командиров срочно перебросить на поле боя батареи 88-мм 
орудий. Немцы были вынуждены срочно вывести танки из боя и отвести их в укрытия 
— теперь их танки могли вести только беспокоящий и заградительный огонь. И 
танки, и противотанковые орудия стреляли теперь с постоянных позиций. Немецкие 
88-мм и танки «Марк-4» против американских «Грантов» и «шестифунтовок» — это 
напоминало классическое позиционное сражение. Все попытки Роммеля 
контратаковать закончились ничем, и он был вынужден уступить. Обе стороны 
понесли жесточайшие потери — у нас они были даже выше, чем у немцев. Если бы 
пал Найтсбридж, то Роммель даже и сейчас смог бы спасти ситуацию, но он 
держался. День и ночь над немецкими позициями кружили королевские ВВС и бомбили,
 бомбили, бомбили…

Роммель отдал приказ отступать. Но он не мог вернуться по своим следам через 
Бир-Хакейм, потому что теперь вся территория контролировалась британскими 
войсками. Самый короткий путь через оборонительные линии Эль-Газали прикрывали 
минные поля — и Роммель отдал приказ своим саперам разминировать проходы…

…Миля за милей немцы уходили на запад, ведя тяжелые арьергардные бои. Они без 
боя сдали Сиди-Резег, обошли Эль-Адем и отступили от побережья у крепости 
Тобрук…

Роммель действительно оказался в тяжелом положении: его отряд был прижат к 
минным полям и со всех сторон окружен британскими войсками. Англичане все туже 
затягивали удавку и палили по немцам из орудий всех калибров. Ричи отправлял 
победные донесения в Каир и радировал в Лондон, что он «посадил Роммеля в 
бутылку» и теперь осталось только «вытряхнуть» из нее генерала.

Саперы Роммеля все-таки пробили бреши в многолинейных минных полях британцев. А 
после того, как немцы смогли наладить подвоз боеприпасов и продовольствия, 
уничтожить несколько опорных пунктов и подавить сопротивление защищавших 
Бир-Хакейм французских волонтеров полковника Кенига, Роммелю удалось поймать 
капризную птицу удачи. Я принимал участие в осаде Бир-Хакейма и готов 
засвидетельствовать, что герои-добровольцы из Франции сражались как дьяволы. 
Все, что написал о них британец Алан Мурхед, — это истинная правда и дань 
уважения их ратному подвигу:

— …Во время этого кризиса в пустыне все мы ощутили, что боевой дух французских 
солдат времен 1-й мировой войны жив! Солнце Вердена взошло над защитниками 
Бир-Хакейма. Железная дисциплина сплотила стоявших насмерть под Найтсбриджем 
британских гвардейцев; их французские братья по оружию сражались с присущими 
только им храбростью, жесткостью и элегантностью. Над крепостью гордо реял 
покрытый пылью и пробитый пулями французский «Триколор». Эти герои искупили 
вину капитулировавшей Франции. Каждый солдат многонациональной 8-й армии 
гордился французами и их беспримерным подвигом…

…Последствия поражения были катастрофическими — линия обороны под Эль-Газалью 
была рассечена на две части, а наши оборонительные построения на побережье 
стали напоминать прямоугольник с Тобруком, Газалью, Найтсбриджем и Эль-Адемом 
по углам — не самая удачная позиция. Последним препятствием на пути 
воспрянувшего Роммеля были британские танки, поэтому он бросил в бой все до 
последнего резервы. Немецкий полководец применил давно опробованную тактику, 
секрет которой он открыл одному попавшему в плен британскому генералу: «Мне все 
равно, сколько у вас танков, до тех пор, пока они не сжаты в один бронированный 
кулак. Я буду уничтожать их поодиночке, как с успехом делал это до сих пор!»

Вне всякого сомнения, Ричи прозевал свой звездный час. А когда он выпустил 
немецкого главнокомандующего на оперативный простор, то никто и ничто не могло 
остановить Роммеля. Он снова поставил на карту все, но и на этот раз переиграл 
противника. Уже в ближайшие несколько дней под угрозой танковых «клещей» и 
ударов с тыла британцы должны были начать массовое отступление из еще 
удерживаемых фортов в пустыне и Эль-Газали. Эту победу ему принесли жесткое 
следование оперативному плану, личное участие в боевых операциях и сверхбыстрая 
реакция.

— У Ричи не оставалось выбора, и он мог отдать только один приказ — отступать, 
отступать из Эль-Газали пока не поздно. Максимум, на что он мог рассчитывать в 
этой ситуации, это попытаться удержать Тобрук. Согласно первому плану, британцы 
захватывали и контролировали сухопутный коридор с востока к крепости. Было 
принято решение о нецелесообразности использования транспортного флота, 
поскольку сразу же возникал вопрос боевого охранения морских конвоев. Если бы 
Роммелю удалось перерезать сухопутные коммуникации, тогда в действие должен был 
вступить второй план: осажденный гарнизон Тобрука ведет оборонительные бои, а 
английские войска на египетской границе производят передислокацию и примерно 
через месяц деблокируют крепость в ходе наступления. Нужно было действовать и 
действовать быстро, даже если реально осуществимым был только второй план. 
Засучив рукава, невзирая на растерянность и смятение, на большое число раненых 
и убитых, на потерянную технику и уничтоженные коммуникационные линии — 
британские генералы взялись за работу. Эта ночь была самой тяжелой за два 
военных года в песках…

…К 16 июня все британские укрепления западнее Тобрука были либо захвачены 
немцами, либо возникла непосредственная угроза их захвата. Английская линия 
обороны была прорвана на многих направлениях, и Роммель одерживал одну победу 
за другой. Героическими усилиями удалось на несколько дней задержать противника 
у Акромы, но пала и она. Южнее Тобрука держался один Эль-Адем. Роммель не терял 
ни минуты: его танки накатывались волна за волной на защитников форта. 
Укрепление располагалось на господствующей высоте, и гарнизон индусов 
мужественно оборонял позиции под непрерывной бомбежкой немецкой авиации. В 
конце концов и они были вынуждены отступить — вначале в Сиди-Резег, а потом под 
защиту крепостных степ Тобрука. К 18 июня положение еще более ухудшилось. Немцы 
бросили в бой моторизованные части и взяли штурмом Сиди-Резег и Эль-Дуда. Путь 
к морю был свободен. На побережье продолжали чего-то ждать несколько уцелевших 
британских танков — одни экипажи по незнанию, другие от растерянности, а третьи,
 чтобы принять свой последний бой. Только считанным единицам удалось прорваться 
— остальные были уничтожены или захвачены. Ричи и его штаб-квартира едва успели 
эвакуироваться из Джамбута — через несколько часов туда вошли немцы. Рухнула 
последняя надежда удержать коридор и организовать снабжение осажденного Тобрука.
 Крепость была отрезана и, судя по всему, обречена.

В то время пока Ричи откатывался на восток, Роммель крепко держал за руку 
богиню удачи Фортуну — он обрушился всей мощью своей поредевшей армии на Тобрук.
 Ему потребовалось всего лишь несколько часов, чтобы добиться сенсационного 
успеха на том самом месте, где в прошлом году он неделями вел жестокие и 
кровопролитные бои и дважды безрезультатно пытался овладеть крепостью.

— Роммель не терял ни мгновения. Ему нужно было развивать свой успех, пока 
британцы не пришли в себя после жестокого поражения в открытой пустыне. Как нож 
сквозь масло он прошел через юго-восточный пояс обороны, а затем дальше к 
Сиди-Резегу и Эль-Дуде. Врагу удалось необыкновенно быстро перегруппироваться и 
атаковать — это был шедевр воинской организованности и организации. В ходе 
наступления немцы продемонстрировали свою гениальную тактику, воинскую 
дисциплину и скорость — то, чем они пренебрегали во время недавнего отступления.


Потом пробил последний час Тобрука. Казалось, что «Штукас» на какое-то 
мгновение замирают над фронтом заградительного огня зенитных батарей, а потом в 
стремительном пике обрушиваются вниз, но не на крепость, а на минные поля на 
юго-востоке. Бомбы сыпались как горох, оставляя глубокие кратеры на месте 
оглушительного взрыва. Те, которые опускались точно в цель, вызывали детонацию 
десятков мин. Немецкие саперы ползли вперед и извлекали из песка 
неразорвавшиеся мины. Вскоре был проделан проход. Тогда на горизонте, со 
стороны Эль-Дуды показалось облако пыли: через разминированный коридор в прорыв 
пошли немецкие танки. Прикрывая друг друга огнем башенных орудий, они 
прорвались внутрь внешнего кольца обороны и остановились. Потом поднялась в 
атаку первая волна немецкой пехоты, за ней вторая, третья… Уже к полудню все 
было решено: крепостные ворота были разбиты и враг штурмовал крепость. 
Британские танки горели, пехота по обе стороны кольца обороны была разбита, и 
солдаты тысячами сдавались в плен. В брешь под Эль-Дудой просачивалось все 
больше и больше немецких подразделений. Тобрук был окончательно обречен. 
Роммель целиком и полностью контролировал ситуацию. Генерал Клоппер, комендант 
крепости, радировал Ричи, что положение безнадежно и он будет пытаться 
пробиться на запад. Ричи не оставалось ничего другого, кроме как согласиться с 
генералом и дать приказ к отступлению. Потом рация надолго замолчала, и остатки 
8-й армии замерли в бессильном ожидании самых плохих известий из крепости. 
Наконец, пришло последнее, короткое и недвусмысленное донесение Клоппера: 
«Слишком поздно. У меня не осталось ни одной машины на ходу. Попытаюсь 
продержаться еще немного, хотя бы до тех пор, пока мы не уничтожим все 
сколько-нибудь ценное в крепости». Это была последняя радиограмма из осажденной 
крепости. Когда военный корабль получает пробоину и идет ко дну, какое-то время 
береговые радисты еще могут услышать невнятные потусторонние звуки, а потом все 
растворяется в мире безмолвия. Так и отрезанный от всего мира Тобрук испил до 
дна горькую чашу своей судьбы.

Вечером 20 июня, вопреки всем прогнозам и ожиданиям ошеломленного мира, пал 
Тобрук, самая укрепленная крепость Африки. Все Соединенное королевство 
пребывало в шоке. Генерал Клоппер и 35 000 британских солдат попали в плен — и 
опять имя генерала Роммеля появилось на первых страницах газет всего мира.






Глава 4.



ХАРИЗМА [16 - Харизма (греч. charisma) — милость, божественный дар, 
исключительная одаренность. Харизматический лидер — человек, наделенный высшим 
авторитетом, основанным на исключительных качествах его личности — мудрости, 
героизме и т. д. (Прим. перев.)]











БИР-ХАКЕИМ


В феврале 1942 года по заданию редакции я отправился в Северную Африку, к 
Роммелю. Штаб-квартира командующего Африканским корпусом располагалась тогда у 
укрепрайона Тмими. Я застал генерала в канун подготовки наступления на Тобрук. 
Во время многочисленных поездок к линии фронта мне довелось ближе узнать этого 
удивительного человека. Его человеческие качества и полководческий талант, 
чувство пустыни и почти сверхчеловеческая работоспособность, простота и 
неприхотливость произвели на меня неизгладимое впечатление. Пожалуй, 
характеристика, которую Алан Мурхед дал английскому оппоненту немецкого 
полководца, генералу Очинлеку, вполне подошла бы и Эрвину Роммелю:

— Очинлек был аскетом. У него не было того, что принято называть личной жизнью. 
Он был очень серьезным человеком, несмотря на врожденную любезность и развитое 
чувство юмора. Всепоглощающей страстью его жизни была армия. Его не 
интересовало ничего, кроме войны. Он не курил. Генерал и на минуту не мог 
позволить себе расслабиться.

Мне довелось видеть Роммеля — мыслителя, застывшего в раздумьях над штабной 
картой, и Роммеля — бойца, безудержно устремляющегося в самую гущу сражения. По 
долгу службы у меня было много фронтовых журналистских встреч — от командира 
роты до командира дивизии и выше; была возможность сравнить Роммеля с другими 
военачальниками вермахта. Никогда — ни раньше, ни позже — я не встречал 
человека такой глубины, масштабности и личного обаяния. Такие люди всегда 
лидеры, всегда «во главе» — да он и был кумиром Африканского корпуса.

Хорошо помню то восхищение и преклонение перед личностью Роммеля, которые 
испытывали все мы — наши друзья и противники — после взятия форта Бир-Хакейм. 
11 июня 1942 года я отправил в редакцию репортаж с фронта:

— Захват форта Бир-Хакейм — это заслуга, принадлежащая исключительно Роммелю. 
После двух выигранных «мешков», когда противник значительно превосходил нас в 
танках и артиллерии, Роммель почувствовал усилившееся давление на юге. 
Командующий танковой армией «Африка» молниеносно перегруппировал свои силы 
палевом фланге у Бир-Хакейма, подтянул к форту с юга, востока и запада 
танко-разведывательные подразделения, а сам ударил с севера, замыкая кольцо 
вокруг голлистских[17 - От имени Шарль де Голль. Возглавлял примкнувшую в 1942 
году к антигитлеровской коалиции организацию «Сражающаяся Франция». (Прим. 
перев.)] дивизий.

Час от часу оно сжималось все плотнее, окончательно перекрыв для неприятеля и 
так почти иссякший ручеек снабжения. Роммель был настроен самым решительным 
образом, но послал парламентера на позиции «французских добровольцев», чтобы 
избежать ненужного кровопролития. Французы отказались капитулировать и выбрали 
бессмысленный и безнадежный бой. Помощи им было ждать неоткуда — все попытки 
британцев деблокировать форт ударами с востока и юга закончились безрезультатно.
 Роммель спешил, чтобы не позволить противнику перейти к более активным 
действиям и сэкономить силы для будущих операций. В этот момент он сам 
возглавил штурмовую группу, выкуривающую противника из укреплений на северных 
подступах к форту. В эти решающие дни он не уходил с передовой. Роммель 
разъезжал по позициям в легком бронетранспортере, который в лучшем случае мог 
защитить от осколков и пуль, выпущенных из стрелкового оружия. Он исколесил 
весь передний край под артиллерийским огнем, бомбежкой и охотившимися за 
одиночными машинами штурмовиками британских ВВС. Он сам находил слабые места в 
обороне противника, намечал стрелковые и артиллерийские позиции, указывал 
саперам танкоопасные направления, перебрасывал осадную артиллерию. Нам, 
сопровождавшим его журналистам, казалось, что он все время в пути. Его НП был 
оборудован на переднем крае — генерал не испытывал ни малейшего неудобства в 
своем командирском танке, занимавшем артпозицию за первой же линией немецкой 
обороны. Не выпуская из рук бинокля, он пристально осматривал вражеский 
передний край и, непреклонно следуя своему плану, бросал в атаку одну штурмовую 
группу за другой. Вместе с немецкими пехотинцами в бой шли два батальона 
итальянской дивизии «Триест». Он подбадривал итальянцев их боевым кличем 
«Avanti»[18 - Вперед (ит.). (Прим. перев.)] — и силы бойцов удваивались, потому 
что в бой их вел победитель многих сражений в пустыне. Когда через две недели 
жестоких боев уже не осталось никаких сил, а нужно было идти и идти вперед под 
сводящим с ума солнцем, по простреливаемой со всех сторон пустыне, Роммель 
личным примером увлекал солдат за собой. Когда на рассвете саперы проложили 
первый проход в минных полях, то уже через несколько минут там был 
бронетранспортер генерала, возглавившего прорыв пехоты. Он дождался подхода 
полевой и зенитной артиллерии, сам наметил позиции и указал цели…

…Над фортом Бир-Хакейм развевается наше знамя. В результате этой победы мы 
вплотную продвинулись к южному флангу стокилометрового «оборонительного вала» 
британцев от Эль-Газали до Бир-Хакейма. Десятки пустынных фортов, минные поля и 
укрепления превращают этот район в мощный узел обороны. Если до сих пор война в 
пустыне чем-то напоминала морское сражение, то теперь она будет развиваться по 
строгим классическим канонам. Система «преодоления вражеского предполья и 
ликвидация сопротивления противника в предмостном или полевом укреплении» 
прекрасно известна Роммелю как бывшему опытному преподавателю тактики в военных 
училищах Германии. У него есть все шансы разыграть и выиграть классическое 
«ретро» — сражение…

При взятии Тобрука Роммель еще чаще оказывался в первых рядах атакующих, чем 
при штурме Бир-Хакейма. Победная волна успеха вознесла его на самую вершину 
военного руководства «Третьего рейха» и сделала самым молодым 
генерал-фельдмаршалом вермахта.






ПОРТРЕТ НА ФОНЕ ТОБРУКА


Наверное, ни один немецкий или итальянский солдат, из тех, кто 20 июня 1942 
года принимал участие в штурме Тобрука, не скажет нам сегодня, где конкретно 
был генерал во время атаки. Роммель был везде! Он как молния перемещался по 
всему полю боя, требовал действовать быстро и еще быстрее и тщательно 
контролировал неукоснительное, поэтапное выполнение разработанного еще в 1941 
году плана штурма крепости, сорванного тогда неожиданным наступлением Очинлека. 
Сразу же после боя я отправил в редакцию репортаж, в котором по горячим следам 
описал взятие крепости и рассказал читателям о выдающемся вкладе в победу 
немецкого оружия генерала Роммеля:

— Ночь на 20 июня была наполнена старым как мир грозным гулом идущей навстречу 
врагу армии. Сотни колес шуршали по брусчатке покрытого пылью веков старинного 
торгового тракта. Восточнее по Виа-Бальбио шли танковые дивизии. В призрачном 
свете луны скрывалась за барханами главная тайна сегодняшней ночи: скрытное 
выдвижение на позиции штурмовых соединений Африканского корпуса. Еще днем 
казалось, что непосредственная угроза пограничному бастиону миновала, и 
«томми»[19 - Прозвище британских солдат. (Прим. перев.)] с облегчением 
переводили дух, утирая кровавый пот с лица.

Роммель только имитировал отступление, а англичане с удовольствием проглотили 
наживку. Это была одна из самых молниеносных операций немецкого полководца: по 
непредусмотренному врагом плану, в самое последнее мгновение он взметнул 
бронированные кулаки над самой сильной крепостью Африки. Автоколонны постепенно 
сосредоточились во внутреннем кольце между рокадной дорогой и первой, внешней 
линией обороны Тобрука. Тысячи машин развернулись под покровом ночи на запад, к 
египетской границе и ждали только пробуждения нового дня, чтобы безудержной 
лавиной обрушиться на врага. Даже жаворонки не успели подняться над чахлыми 
побегами верблюжьей колючки и вознести величальную песню пробуждающемуся на 
востоке светилу, а наши саперы и пехотинцы уже заняли позиции перед 
заграждениями из колючей проволоки, опоясывающими расположенные в шахматном 
порядке бастионы противника. Гармонию нарождающегося дня нарушил угрожающий рев 
двигателей полусотни «Штукас», пронзительным аккордом взорвавших предрассветную 
тишину. Сотни тяжелых бомб зажгли адский огонь уничтожения, над первой линией 
обороны противника выросли свинцовые грибы разрывов. От залпа тысячи орудий 
содрогнулась земля — под непроницаемой завесой из стали и огня саперы и 
пехотинцы пошли вперед. Уже в наших руках первая линия полевых укреплений 
англичан, уже, шатаясь от потрясения и контузии, бредут в тыл первые колонны 
военнопленных, уже саперы расширили проходы в минных полях для неудержимым 
потоком хлынувших в пробитые бреши штурмовых батальонов Роммеля.

…Удивительное ощущение — оказаться в глубине оборонительных порядков англичан. 
Ширина участка вклинивания не достигала и пяти километров, но ни один 
британский солдат не оказывал нам здесь сопротивления. Мы остановились у 
глубокого противотанкового рва, который по замыслу «томми» должен был 
преградить путь тяжелой бронетехнике. Но это была не самая сложная задача для 
наших инженерно-саперных рот. Через препятствие перебросили разборные настилы, 
и немецкие саперы быстро установили опоры и укрепили их песком и камнем. Меньше 
чем через час загорелись сигнальные огни — работа завершена — и тяжелые танки в 
яростном броске еще глубже вгрызлись в кровоточащую рану британской обороны.

Когда Роммель, не раз возглавлявший штурмовые колонны своей армии, оказался во 
внутреннем кольце обороны крепости, атакующий порыв немцев стал неудержим. Даже 
на закоренелых скептиков положительно действовала его непоколебимая уверенность 
в окончательной победе над врагом — еще в 11 утра он во всеуслышание заявил: 
«Солдаты, сегодня мы увенчаем наш ратный труд захватом крепости Тобрук».

Мимо наших машин потянулись в глубокий тыл колонны из сотен военнопленных. 
Британцев потрясло неожиданное появление противника в считавшейся неприступной 
крепости. Да мы и сами окончательно поверили в то, что нам удалось сделать, 
только через два часа, когда выбили противника со второй линии обороны и 
впервые увидели внизу под нашими ногами город и гавань Тобрука. Тяжелая 
артиллерия открыла огонь по портовым сооружениям крепости, а наши танки вели 
дуэль с зенитными батареями противника — англичане вяло огрызались в западной 
части крепости, севернее порта, но уже очень скоро были подавлены и последние 
очаги сопротивления.

Мы добрались до колоссальных крепостных складов с продовольствием. Открываем 
банки с ананасовым соком и на ходу утоляем жажду. Консервированное молоко, 
говяжья тушенка, мясные консервы, сигареты — все, что душе угодно! Склады такие 
огромные, что наши интендантские службы потратят не одну неделю, чтобы вывезти 
захваченные трофеи. «Томми» настолько не сомневались в неприступности Тобрука, 
что в расчете на будущие операции накопили здесь припасов на целую армию.

Восточная часть крепости была в наших руках, а на западе-в районе аэродрома, 
форта Пиластрино и в направлении Рас-Мадауара — отчаянное сопротивление 
наступавшим немецким подразделениям оказывали южноафриканцы и индусы. Мы взяли 
штурмом все ключевые позиции в крепости и в порту, а все остальное смешают с 
песком наши орудия. Очень важно, что нам удалось захватить все запасы пресной 
воды — без нее не выстоит в пустыне ни одно даже самое совершенное 
фортификационное сооружение с телефонами и радио.

…Смеркается, но светло как днем от охвативших город пожарищ. Наши механики 
придирчиво копаются в двигателях сотен брошенных противником машин — и вот уже 
они присоединяются к бесконечному обозу немецкой армии, и без того причудливо 
расцвеченному трофейной техникой, захваченной нами за четыре недели наступления.
 Самые удачливые «защитники» Тобрука бегут без оглядки на восток. Остальных 
собирают на развилке дорог за Эль-Адсмом — их тысячи и тысячи. Отблеск далеких 
пожарищ играет на их изможденных лицах, и они растворяются в безмолвии ночи. 
Бой закончился, Тобрук взят. Роммель знал силу и слабость крепости лучше, чем 
ее защитники. Он нашел ахиллесову пяту обороны англичан и нанес внезапный удар, 
противостоять которому они не смогли, несмотря на всю мощь и неприступность 
фортификационных сооружений… Эта ночь застала Роммеля на перекрестке безымянных 
африканских дорог. Здесь и остановились на ночлег несколько штабных автомобилей 
и его мобильный КП. Вместе со своим исполняющим обязанности начальника штаба 
оберстом Байерляйном генерал сидит за столом в штабном фургоне. Меню этого 
импровизированного ужина при свечах получилось праздничным благодаря богатым 
запасам продовольственных складов генерала Ричи: консервированные омары, 
ананасы из Австралии и старое доброе пиво «Черная лошадь», проделавшее долгий 
путь из канадского Монреаля в Африку. Причудливая игра света и тени постоянно 
меняет выражение его скульптурной лепки лица. Человек, о котором завтра 
заговорит весь мир, спокоен. Только сверкающие глаза выдают всю невысказанную 
радость свершения: «Такие победы одерживает не полководец, а его армия. Причем 
такая армия, которая не боится взвалить на свои плечи тяготы, лишения и смерть. 
Я восхищен моими солдатами и благодарю их за все».

…Ночью и в первой половине дня в воскресенье 21 июня были подавлены последние 
локальные очаги сопротивления британцев. Над акваторией гавани, над городом и 
его окрестностями непрерывно кружили наши самолеты. Ни одного выстрела не было 
произведено со стороны все еще удерживаемых британцами позиций в западной части 
крепости. Их гарнизоны приступили к обсуждению условий почетной капитуляции — 
события прошедшей ночи убедили британцев в том, что дальнейшее сопротивление 
бесполезно и все попытки продолжить борьбу повлекут страшные потери для 
обороняющейся стороны.

Считавшаяся неприступной крепость Тобрук пала после семи дней жестоких и 
кровопролитных боев. Роммель и его чудо-солдаты одержали свою самую большую 
победу в Африке. Но вся борьба была еще впереди, и некогда было почивать на 
лаврах. В этот же день немецкие дивизии отправились на «зачистку» территорий 
справа и слева от участка вклинивания. Роммель готовился к новому удару в 
направлении ливийско-египетской границы… Столбы черного дыма возносились над 
горящими бензохранилищами англичан и растворялись в бездонном небе. Так без 
следа исчезало возложенное на погребальный костер былое военное могущество 
Британской империи…

Обычно хладнокровные британцы испытали настоящий шок. Об охватившей все 
Содружество панике и об историческом значении победы Роммеля в песках Африки 
поведал своим читателям английский журналист Алан Мурхед:

— Только теперь нам открылась вся глубина разверзшейся пропасти. Когда стали 
поступать первые тревожные известия из Тобрука, Черчилль встречался с 
Рузвельтом в Вашингтоне. Падение Тобрука ставило под угрозу полного коллапса 
всю ближневосточную группировку англичан. Это была самая крупная неудача 
союзников после падения Франции. Три года подряд Британская империя отправляла 
на Ближний Восток все «лишние» войска, пушки и танки. Только здесь они открыли 
настоящий фронт против врага. Падение Египта могло повлечь за собой череду 
катастрофических последствий. Англия как бы заново пережила самые «черные дни 
своей истории» после поражения в воздушных битвах 1940 года. Падение Египта 
неизбежно повлечет за собой и потерю Мальты — так рухнет взлелеянное империей 
господство в Средиземноморье…

Победа Роммеля под Тобруком была сродни гениальному озарению, но по суровым 
законам войны в пустыне она же несла в себе зловещее семя грядущего поражения: 
любое значительное продвижение вперед каралось растягиванием коммуникационных 
линий, а отход от операционных баз делал невозможным своевременную замену 
выдохшихся дивизий и изношенной техники.






Глава 5.



ЛИЦОМ К ЛИЦУ











ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ПРИЕМ У ГИТЛЕРА


Эрвин Роммель был не только выдающимся, но и современным генералом. Он 
обращался с «лейкой» как профессиональный фоторепортер и прекрасно представлял 
себе истинную мощь теневых кабинетов власти XX века — радио и прессы. Роммель 
умело использовал эти подспудные силы в интересах дела, которому служил, 
отдавая себе отчет в том, какую всеобъемлющую роль в жизни общества играет 
война и какое значение приобретает сформированное средствами массовой 
информации общественное мнение. Он избегал популярности и чуждался плебейского 
тщеславия, но, как и всякий человек действия, генерал гордился плодами своего 
ратного труда. Журналисты, фото- и кинорепортеры не могли пожаловаться на 
отсутствие «паблисити»[20 - От англ. Гласность, реклама. (Прим. перев.)], а 
открытость, мужество и кураж Роммеля делали его идеальным героем их 
многочисленных репортажей.

Я уже упоминал о том, что Роммель мастерски использовал психологический фактор 
и еще перед началом африканского похода допускал утечку информации о «прекрасно 
налаженной системе снабжения и мощи Африканского корпуса». Так, сразу же после 
высадки в Триполи Роммель распространил слухи о своей мощной танковой 
группировке и «подкрепил» их хорошо известными «танками Роммеля» — картонными 
макетами, установленными на «Фольксвагены». Эти «картонные дивизии» смертельно 
напугали англичан и помогли ему во время первого наступления, учитывая, что 
обещанного Гитлером подкрепления и техники он так никогда и не дождался.

Роммель выгодно отличался от большинства немецких генералов, панически 
боявшихся прессы и с каким-то суеверным ужасом относившихся ко всем журналистам.
 Мне были хорошо известны позиции Роммеля по этому вопросу, и в своем 
журналистском рвении я всегда опирался на его полную поддержку и понимание. 
Поэтому я воспринял как должное согласие генерала на интервью перед микрофоном 
сразу же после форсирования доставившего нам немало хлопот танкового рва, 
накануне падения Тобрука. Но даже меня удивила готовность Роммеля выполнить 
одну мою не совсем обычную просьбу: я искренне заявил генералу, что считаю 
взятие Тобрука мировой сенсацией № 1, и попросил выделить самолет для срочной 
отправки всех фронтовых репортажей и фотоматериалов в Берлин. Роммель сразу же 
понял меня, а после недолгого размышления широко улыбнулся и протянул на 
швабском диалекте: «Ну, я не против, берите мой курьерский».

Во второй половине дня 21 июня быстрый «Хейнкель» поднялся в воздух с аэродрома 
Эль-Газали, когда еще не все вражеские гарнизоны внешнего кольца обороны 
крепости сложили оружие и там продолжался ожесточенный бой. Самолет лег на курс 
Афины — Вена, и через несколько часов приземлился в столице рейха. После 
падения крепости не успели пройти и сутки, а я уже рассказывал на 
пресс-конференциях и по радио о героических событиях, участником которых мне 
довелось стать. Вся Германия преисполнилась ликования и оптимизма. Победа — это 
слово звучало в сердце каждого немца. Профессиональный долг, поддержка и помощь 
Роммеля привели меня в столицу, но я и представить себе не мог, что окажусь в 
рейхсканцелярии и буду докладывать фюреру о ходе африканской кампании. После 
двух пресс-конференций меня неожиданно вызвал доктор Геббельс. Он подробно 
расспросил меня о Роммеле и о положении наших войск в Африке. Дополнительно к 
подробному рапорту о боевых действиях Африканского корпуса я прямодушно 
рассказал рейхсминистру (с которым беседовал первый раз в жизни) о том надрыве, 
с каким бьются с врагом истощенные немецкие дивизии. Несмотря на все победы, 
они уже очень скоро исчерпают не безграничные силы без свежих резервов и хорошо 
налаженного снабжения. К сожалению, у Геббельса и большинства государственных 
деятелей в Берлине соображения здравого смысла отошли на второй план — радость, 
ликование и восхищение сограждан и мировой прессы заслонили перспективу. На 
фоне очередных успехов на Восточном фронте, где вот-вот должна была пасть 
мощнейшая черноморская крепость Севастополь, у высшего руководства складывалась 
искаженная картина военного положения Германии, исходя из реального состояния 
вооруженных сил рейха и запасов сырья. Огромные расстояния между базами 
снабжения в Германии, европейским и африканским театрами военных действий 
становились предпосылкой поражения вермахта в будущем. Во второй половине дня 
Геббельс сообщил Гитлеру о моем докладе по Северной Африке. Гитлер 
заинтересовался и через своего министра пропаганды пригласил меня на ужин в 
фюрербункер. Я был представлен рейхсляйтеру Дитриху и еще раз в течение этого 
дня изложил ему африканскую эпопею. Ровно в 20.00 мы вышли из здания 
министерства пропаганды и направились в рейхсканцелярию. Я уже пять дней не 
брился и даже не сменил пропитанный потом и покрытый пылью фронтовых дорог 
мундир. Зацикленный на пропаганде Геббельс настоял на том, чтобы я предстал 
перед фюрером в том же виде, в каком прибыл из Тобрука. Я с нетерпением ждал 
встречи с человеком, одно слово которого определяло сейчас судьбы Европы и 
могло решить дальнейшую участь дивизий Роммеля и всего африканского фронта.

В холле я сразу же попал в плотное кольцо приглашенных на ужин гостей. Гиммлер 
любезно расспрашивал меня о войне в пустыне, а гауляйтер Ханке, который был 
ординарцем Роммеля на Западном фронте, вспоминал подробности французской 
кампании. Всего собралось около двадцати человек, когда прозвучала команда: 
«Господа офицеры, внимание — фюрер идет!» Все встали и повернулись к дверям, 
откуда должен был появиться Адольф Гитлер. Геббельс представил меня, а я 
произнес несколько предусмотренных воинским этикетом слов. Фюрер даже не дал 
мне договорить до конца. Он сердечно поприветствовал меня и громко, чтобы было 
слышно всем окружающим, произнес: «Я только что произвел Роммеля в маршалы». 
Свершилось — Роммель достиг самой верхней ступени армейской иерархии и стал 
самым молодым маршалом вооруженных сил. Гитлер взял меня под руку и проводил к 
обеденному столу. Сообщения о победах в России и Африке привели его в 
прекрасное расположение духа — четыре часа, что я провел в рейхсканцелярии, 
Гитлер был энергичен и бодр.

В столовой я сидел справа от Гитлера за большим овальным столом. Справа от меня 
сидел доктор Лей, который за весь вечер так ни разу и не открыл рта. За ним 
сидели Геббельс, Дитрих, военные и несколько находившихся в это время в Берлине 
гауляйтеров. Слева от Гитлера сидели Шпеер, Борман, Шауб, Гиммлер и 
представитель Геринга, генерал Боденшац.

Уже через несколько минут мне показалась несколько странной манера ведения 
застольной беседы: создавалось впечатление, что ни один человек из ближайшего 
окружения Гитлера, включая Геббельса, не имеет собственного мнения — 
высказывался только Гитлер, а остальные поддакивали. Гораздо более тягостное 
впечатление производили лицемерное раболепие и чуть ли не византийское 
славословие в адрес фюрера. Гитлер с аппетитом истреблял разнообразные 
вегетарианские блюда: салаты, закуски из яиц, сыр — и время от времени 
прикладывался к большому кубку с апельсиновым соком, разбавленным чаем. 
Геббельс состоял при мне как нянька и выполнял обязанности то ли диктора, то ли 
суфлера. Уже в который раз за этот день я изложил историю взятия Тобрука.

Уже после нескольких фраз я понял, что Гитлер досконально знает все подробности 
быстрого прорыва и даже захвата источников воды у последнего, крутого спуска к 
крепости. Он прочитал удивление в моих глазах и произнес: «Да, как-то Роммель 
рассказал мне, как он планирует захватить Тобрук. Мой самый молодой маршал». 
Потом он усмехнулся и добавил: «Хитрый лис! Такие дела только ему по плечу!».

Следующие десять минут под пристальным наблюдением моих сотрапезников я сдавал 
самый настоящий экзамен по бортовому вооружению и бронированию британских 
танков. Гитлера интересовали такие детали, которые, по моему разумению, были 
известны далеко не каждому специалисту. Тут же всплыла в памяти сценка, 
разыгравшаяся на палубе посыльного судна «Кузнечик». В 1937 году мореходные 
качества «Кузнечика» испытывались в Северном море. Гиммлер носился с идеей 
совершить вместе с фюрером путешествие в исландский город Тингведлир, где по 
преданию сохранились артефакты древних германцев. Я поднялся на борт стоящего 
на рейде Рейкьявика судна и стал свидетелем конфуза морских офицеров, которых 
бросало то в жар, то в холод от вопросов фюрера, необыкновенно компетентного в 
области систем вооружения и обеспечения боевых кораблей всех стран мира.

Потом я рассказал о взятии Бир-Хакейма и о мужественном сопротивлении 
голлистского гарнизона под командованием хорошо известного в Германии генерала 
Кенига (После капитуляции он был главнокомандующим французскими оккупационными 
войсками в Германии.) Французы едва не сорвали нам наступление. Мало того, 
продержись они еще немного, и Африканский корпус был бы поставлен перед угрозой 
катастрофы. В этот момент прорвалась застарелая ненависть Гитлера к Франции и 
он разразился тирадой, которая прозвучала для меня как гром среди ясного неба:

— Вы слышите, господа! Все, что сейчас рассказал Кох, в очередной раз 
подтверждает мой тезис о том, что после нас французы лучшие солдаты в Европе. 
При соответствующей рождаемости они всегда смогут поставить под ружье сотню 
прекрасных дивизий. После войны нужно непременно образовать коалицию, чтобы 
сдерживать эту страну чисто военными методами!

Неожиданно в разговор включился Гиммлер:

— Мой фюрер, но вначале мы должны забрать у них провинции, где компактно 
проживает германское население… — Фландрию, Шампань.

Гитлер прореагировал мгновенно, как будто он ждал именно эту реплику:

— Да, да, мы это обязательно сделаем. Я бывал в этих краях еще во время первой 
мировой. Какие французы? Там испокон века живут одни германцы!

Эти слова не вызвали возражений у сидящих за столом. Я видел, как некоторые 
паладины Гитлера утвердительно кивали головами. Это притом, что летом 1942 года,
 через два года после капитуляции и заключения перемирия, официальная внешняя 
политика рейха к Франции Петена и Лаваля была подчеркнуто дружелюбной и 
добрососедской. Одновременно официальная пропаганда заявила о преодолении всех 
германо-французских противоречий и политике сотрудничества в рамках «новой 
Европы». Напомню, что все убежденные сторонники правительства Виши всегда 
приводили этот довод в качестве главного аргумента их лояльного отношения к 
Германии.

Мои размышления прервал вопрос Гитлера:

— А что там Роммель? Он собирается идти дальше?

Я сообщил, что перед моим отъездом Роммель рассказал о своих планах дойти до 
египетской границы и отбить наши старые укрепления под Эс-Саллумом и в проходе 
Хальфайя. На большее у Африканского корпуса просто не хватит сил. Гитлер никак 
не прореагировал на недвусмысленный намек о подкреплении.

Потом разговор вообще ушел в сторону — за столом заговорили о скандинавских 
проблемах и о вопросах русской кампании. Потом все прошли в правительственный 
кинозал, где нам продемонстрировали последний еженедельный киножурнал «События 
недели». Гитлер всегда предварительно редактировал текст, поэтому фильм шел без 
звука. За его спиной сидел адъютант и громко зачитывал комментарии к кадрам 
военной хроники. Гитлер постоянно прерывал его:

— Нет, нет. Здесь нужно сформулировать иначе. Наверное, так…

И он диктовал новый текст. В другом месте он требовал вырезать несколько кадров 
или кричал:

— Стоп. А вот здесь я бы посмотрел еще пару метров.

После киножурнала мы посмотрели технически прекрасно сделанный цветной 
документальный фильм о первом боевом применении тяжелых и сверхтяжелых осадных 
мортир в битве за Севастополь.

Из кинозала все вернулись в столовую. Обеденные принадлежности уже убрали, и на 
столе лежала груда корреспонденции, посвященной взятию Тобрука. Мне открылся 
еще один тщательно оберегаемый секрет «Третьего рейха»: оказалось, что Гитлер 
близорук и носит очки. Выяснилось, что в свое время даже был издан указ, 
категорически запрещающий фотографировать фюрера в очках! Гитлер с видимым 
удовольствием просматривал сообщения мировой прессы — в эту минуту он был похож 
на умиротворенного отца семейства, сидящего во главе уставленного вином и 
яствами праздничного стола. Гитлер зачитывал вслух наиболее понравившиеся ему 
места сидящим рядом с ним Геббельсу и пресс-секретарю рейха Дитриху. Время от 
времени Гитлер громко смеялся, всплескивал руками, со всего размаха бил себя 
ладонями по ляжкам и восклицал:

— Этот Черчилль, как он врет, как он юлит и изворачивается! Они пишут, что мы 
еще не взяли Тобрук. Какие лгуны!

Только около полуночи я вышел из портала рейхсканцелярии. Я смертельно устал за 
последнюю неделю и находился в состоянии нервного возбуждения после богатого на 
события вечера сегодняшнего дня. Гениальность Роммеля позволила нашей армии 
избежать долгой осады и десятков кровопролитных штурмов Тобрука, и я испытывал 
законное чувство гордости, но к нему примешивались тревожные нотки беспокойства.
 Лицемерное раболепие ближайших соратников Гитлера, двуличная политика 
руководителей рейха по отношению к Франции, недооценка противника и дилетантизм 
в оценке и прогнозировании мировых общественно-политических процессов — все это 
указывало на неизбежные сложности, с которыми Германии придется столкнуться в 
недалеком будущем.

Судя по всему, Гитлер не собирался усиливать африканскую группировку и 
перебрасывать дополнительные резервы своему новому маршалу. В начале июля я 
возвращался в Африку, но не вез с собой никаких обнадеживающих известий только 
что захватившему позиции под Аламейном Роммелю, прямо просившему меня открыто 
говорить в Берлине об испытываемых трудностях и тщетно ожидавшему подкрепления. 
Сегодня можно со всей определенностью заявить, что тогда фюрер совершил 
решающую стратегическую ошибку. Памятуя о страхе, который испытывали англичане 
перед Роммелем, Гитлер упустил свой величайший шанс потрясти до основания 
Британскую империю.






Глава 6.



УСМЕШКА СФИНКСА











ПОРАЖЕНИЕ У ВОРОТ КАИРА


Роммель стремительно пересек египетско-ливийскую границу, и логика событий 
требовала ни в коем случае не прекращать преследования стремительно 
откатывающихся на восток обескровленных остатков 8-й армии британцев. Немцы без 
особого труда захватили Мерса-Матрух, Фука и Эль-Даба вместе с их 
многочисленными армейскими складами, аэродромами и коммуникационными 
сооружениями. Уже 1 июля сильно потрепанные в жестоких боях немецкие части 
стояли в сотне километров от Александрии, под Эль-Аламейном. Призрак 
надвигающейся катастрофы замаячил перед англичанами: неоспоримая победа Роммеля 
в мгновение ока вытеснила Великобританию из западного и центрального 
Средиземноморья.

Английское командование даже переправило линейный корабль королевского ВМФ из 
сухого дока Александрии в Джибути. Теперь, кроме интернированных в порту 
Александрии французских военных кораблей, британцы контролировали в Средиземном 
море только Мальту и Гибралтар. Итальянский флот должен был бы добиться 
решающего превосходства над противником и одерживать одну победу за другой — но 
не добился и не одержал…

Обескураживающий упадок боевого духа царил в британской армии. Вот что написал 
Мурхед о пораженческих настроениях, охвативших английскую колонию в те далекие 
дни:

— Британский флот покинул Александрию. Все портовые сооружения были 
заминированы. Большая часть экспедиционной армии покинула город, а оставшиеся 
подразделения находились на казарменном положении. Командование отзывало 
офицеров из отпусков и командировок и отдавало приказ незамедлительно убыть в 
расположение своих частей. Даже в Каире был продлен комендантский час. Улицы 
были забиты автомобилями из Александрии и прилегающих областей, а также 
военными транспортами с откатывающегося фронта. Перед дверями английского 
консульства выстроились длинные очереди желающих получить въездную визу в 
Палестину. Поезда в том направлении шли переполненными. Около здания 
британского посольства на набережной Нила и у квартала Генерального штаба 
ощутимо пахло дымом — правительственные чиновники и военные сжигали секретную 
документацию. Под усиленной охраной в Палестину уходила одна транспортная 
колонна за другой. Глубокой ночью американцы начали эвакуацию своей 
штаб-квартиры в суданский Хартум и Асмару в итальянском Сомали. Южноафриканский 
женский добровольческий батальон в полном составе погрузили в поезд и отправили 
в южном направлении. Семьи британских военнослужащих получили указания 
подготовиться и ждать срочной эвакуации. Очинлек забрал у Ричи его коммандос и, 
наконец, отважился на вылазку в пустыню, чтобы принять командование фронтом…

В течение 1 июля Роммель безрезультатно пытался захватить хорошо укрепленные 
позиции англичан. Не принесли успеха и попытки обойти укрепления с юга. Видимо 
тогда маршал окончательно понял, что на этот раз армия исчерпала до дна свои 
далеко не безграничные возможности. Взятие Тобрука открыло путь на восток, и 
всего лишь несколько километров отделяли маршала от дельты Нила, которая 
перезревшим яблоком должна была упасть под гусеницы немецких танковых дивизий, 
но сил для нанесения последнего удара уже не оставалось. Конечной целью прорыва 
Африканского корпуса Роммеля был захват и блокирование зоны Суэцкого канала на 
стыке Африки и Азии, но Эль-Аламейн в 104 км от Александрии стал крайней 
восточной точкой, которую удалось достичь германским войскам.

В последующие дни Роммель неоднократно предпринимал попытки прорвать оборону 
противника, но прикрытые солеными озерами с севера и низменностью Кваттара с 
юга позиции британцев под Эль-Аламейном оставались неприступными. Аламейн был 
как наглухо перекрытое ущелье на пути в Александрию. Британцы построили здесь 
мощнейший больверк с тщательно оборудованными артиллерийскими позициями, 
железобетонными укрытиями, дотами и дзотами, окопами и системой траншей. Все 
подходы к укрепрайону перекрывали минные поля и заграждения из колючей 
проволоки, а на юге продвижение к дельте Нила преграждали менее мощные, но не 
ставшие от этого менее опасными многочисленные форты англичан.

Англия несколько оправилась после сокрушительного поражения под Тобруком и в 
конце концов осознала, с кем имеет дело. Противник умело использовал несколько 
недель отсрочки, и теперь все преимущества были на его стороне. Как и после 
катастрофы под Дюнкерком непотопляемый Черчилль был крайне озабочен моральным 
состоянием войск, поэтому сменил каирское руководство и назначил нового 
главнокомандующего — Монтгомери — самого энергичного и способного противника 
Роммеля. Из Индии, Южной Африки и метрополии англичане отправляли в Северную 
Африку все, что могло бы усилить ближневосточную группировку. Так как люфтваффе 
утрачивали воздушное господство над Средиземноморьем, Монтгомери получал 
подкрепление непосредственно у линии фронта — в зоне Суэца, а ближайшая база 
Роммеля по-прежнему располагалась в крепости Тобрук.






НАЗАД К ЭС-САЛЛУМУ


Первая же танковая атака британцев из глубины аламейнских позиций доставила 
немало неприятностей Роммелю. Необстрелянные экипажи противника действовали 
настолько яростно и решительно, что немецкая сторона впервые заговорила о 
возможности поражения, если не подойдет обещанное подкрепление. Звериное чутье 
на опасность не обманывало Роммеля и на этот раз — он чувствовал, что удержать 
позиции под Эль-Аламейном не удастся. Маршал принял решение оставить под 
Аламейном усиленные разведывательные подразделения и отступить на заранее 
подготовленные позиции к Эс-Саллуму, прикрытые с тыла крепостью Тобрук.

Уже были составлены подробные карты с обозначением боевых позиций танковых 
дивизий, прикрывавших южные рубежи Тобрука и препятствовавших обходу крепости 
со стороны пустыни. Но ни Берлин, ни Рим не желали ничего слушать о разумных 
планах Роммеля. Мало того, снабжение корпуса по воздуху с недавнего времени 
стало вызывать серьезную озабоченность генерал-фельдмаршала. Ставка требовала 
разрабатывать и продолжать наступательную операцию в направлении Александрии и 
Каира, обещая неограниченные резервы. Причем, кроме дислоцировавшейся на Крите 
парашютно-десантной дивизии генерала Рамке и нескольких маршевых батальонов, 
так и оставшихся недоукомплектованными после понесенных потерь, штаб-квартира 
не могла предложить ничего большего, учитывая крайне напряженное положение на 
Восточном фронте.

Одуревшие от избытка усердия чиновники по карте-схеме Каира определяли войска 
на постой и намечали подлежащие конфискации еврейские типографии, чтобы 
печатать распоряжения новой военной администрации и первый номер солдатской 
газеты «В дельте Нила». Несмотря на весь свой оптимизм и хладнокровие, Роммель 
скептически относился к этим далеко идущим планам и был крайне осторожен в 
прогнозах. Вполне обоснованные опасения фельдмаршала вызывали квалифицированное 
военное руководство англичан, своевременно получаемое ими подкрепление и 
добротность британского снаряжения. Он всегда с уважением отзывался о 
вооружении английской армии, имея в виду прежде всего американские танки 
«Шерман», лучше оснащенные и более скоростные разведывательные бронеавтомобили, 
блестящую моторизацию английской армии с ее небольшим количеством типов 
транспортных средств и мастерство английских водителей. Маршал Роммель считал 
Монтгомери весьма искусным, чисто британским полководцем.

Мурхед как-то назвал Роммеля «более способным, чем любой британский генерал». 
Посмотрим, что он пишет о самом выдающемся противнике Роммеля генерале 
Монтгомери, который как тень следовал за немецким фельдмаршалом в течение двух 
военных лет — вначале в Африке, а потом в Европе:

— Когда Бернард Монтгомери появился в Африке, это был худощавый мужчина с 
нервным изможденным лицом аскета. Он не употреблял спиртного и не курил. 
Монтгомери занимался изысканиями в области военной науки и всю жизнь избегал 
«искушений плоти». Вся нерастраченная энергия сублимировалась в религиозную 
одержимость, непоколебимую веру в себя и свое предназначение на этой «грешной 
земле» — сражаться. В нем возродился дух миссионеров, а душа пылала мессианским 
пожаром — огнем и мечом утверждать правоту своей веры и «наставлять заблудшие 
души на путь истинный». Не совсем обычный человек, не очень удобный соратник. 
Его идеи были логическим продолжением американской производственной «системы 
Бедо» и «стахановского метода» на советских предприятиях. По Монтгомери «все 
воинское искусство сводится к образцу и цифровым показателям, все основывается 
на войсковых частях и огневой мощи». Кроме этого, нового генерала сразу же 
признали в войсках. Его танк украшала надпись «Монти», а он сам разгуливал в 
расположении британских частей в очаровательном головном уборе со значком. 
Офицеры старой закалки считали эти причуды моветоном, но войска принимали 
нового главнокомандующего «на ура».






БЕЛАЯ ЛОШАДЬ МУССОЛИНИ


В то время как Роммель с беспокойством наблюдал за развитием событий под 
Эль-Аламейном, Муссолини волновали совершенно другие проблемы: он боялся 
опоздать к дележке «каирского пирога». Его белую лошадь, гордо восседая на 
которой он принимал от Бальбо «Меч ислама» на параде в Триполи, успели 
«эвакуировать» в Италию. Дуче мечтал о создании «священной римской империи» от 
Италии до нильских пирамид и загадочного сфинкса включительно, поэтому в 
пожарном порядке лошадь вернули в Африку — на глазах восхищенных египтян 
Муссолини собирался принимать на ней парад Победы в Каире.

Роммель тщательно разрабатывал план отступления. Когда он был в основном готов, 
в его штаб-квартиру срочно прибыл Этторе Бастико и заклинал маршала ни при 
каких обстоятельствах не отступать. Снова, как когда-то под Тмими, повторилась 
давнишняя история, и закружилась бесславная политическая чехарда: Бастико 
сообщил Муссолини о намерениях Роммеля, и дуче опять обратился к Гитлеру с 
требованием «держаться под Аламейном до последнего», несмотря на отсутствие 
боеприпасов и горючего и практически иссякшее снабжение германских войск.

В своей книге «Иллюзия и реальность» Эрих Кордт пишет:

— В Риме лихорадочно комплектовали штаты военной администрации Египта и с 
удовлетворением констатировали, что Гитлер не возражает, чтобы на посту 
губернатора находился итальянец. В недрах итальянской бюрократии был рожден 
удивительный документ, согласно которому немецкий солдат мог приобрести в 
Египте товаров на сумму, не превышающую 100 рейхсмарок. По всей видимости, речь 
шла о дельте Нила, поскольку в египетской пустыне магазинов попросту не было!

Тем временем положение под Эль-Аламейном становилось все более угрожающим. 
Германские газеты пестрели заголовками — «Бомбардировщики дальнего действия над 
Суэцким каналом», «Бомбардировка сирийских нефтепроводов». Впрочем, «взрывные» 
статьи мало кого могли ввести в заблуждение, и за ними не стояло ничего, кроме 
нескольких малоэффективных налетов немецких люфтваффе. С тяжелыми минами, 
действительно сброшенными в канал, очень быстро справились британские минные 
тральщики, а бомбардировка нефтепроводов была еще более сомнительным 
предприятием — поврежденные в результате взрывов трубы быстро демонтировали и 
устанавливали новые. Эти булавочные уколы не могли повлиять на высадку англичан,
 которые морским путем отправляли сюда гигантские конвои с оружием, 
боеприпасами и подкреплением изо всех уголков империи, Америки и мыса Доброй 
Надежды. Монтгомери оставалось только дождаться, пока спадет страшный летний 
зной, и, согласовав свои действия с высадившимся в Западной Африке американским 
десантом, обрушиться всеми силами на Африканский корпус Роммеля.






ПРОРОЧЕСКОЕ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ


После того как Гитлер отклонил план передислокации к египетско-ливийской 
границе, Роммель решил нанести упреждающий удар. На этот раз он решил застать 
врасплох британские войска под командованием Монтгомери. В случае удачи Роммель 
рассчитывал получить необходимую передышку для усталых, обескровленных и ждущих 
подкрепления войск. При сложившемся соотношении сил и недостаточном снабжении 
корпус был не в состоянии долго удерживать позиции под Аламейном, как это уже 
было раньше под Тмими.

Наступление началось 31 августа и продолжалось до 5 сентября. «Шестидневные 
скачки» закончились далеко не в немецкую пользу и позволили гарантированно 
предсказать мрачное будущее танковой армии «Африка». Атака в песках под 
палящими лучами безжалостного августовского солнца и убийственный климат, 
который каждый день уносил из поредевших колонн сотни тяжело заболевших солдат, 
оказались для немцев более суровым испытанием, чем взятие Тобрука в июне. И 
снова Роммель предпринял попытку обхода британских позиций полуохватом с юга — 
на этот раз через низменность Кваттара. Наступление развивалось успешно до тех 
пор, пока королевские ВВС не нанесли массированный бомбовый удар по площадям и 
танковым дивизиям Роммеля, которые понесли тяжелейшие потери. Как всегда 
Роммель находился в первых рядах атакующих и на своей шкуре испытал, что значит 
попасть под «адскую лавину» ковровой бомбардировки. В то время термин «ковровая 
бомбардировка» был совершенно неизвестен в Германии и Европе, и нам, фронтовым 
журналистам, приходилось прилагать немало усилий, чтобы объяснить в редакциях, 
что же мы имели в виду. Уцелевший после страшной бомбардировки, обычно 
невозмутимый Роммель воскликнул:

— Если нам не удастся отомстить и отплатить врагу той же монетой, а эскадрильи 
британских бомбардировщиков вернутся в Европу и Германию, то война будет 
проиграна.

Только мобилизовав все оставшиеся силы, Роммелю с большим трудом удалось 
вернуть на исходные позиции, вырвавшиеся далеко вперед танковые батальоны, 
израсходовав при этом последние, неприкосновенные запасы горючего. Три 
итальянских танкера, прибытия которых с нетерпением ждали в корпусе в эти 
решающие дни, вышли в море с явно недостаточным эскортом и были пущены ко дну 
британскими подводными лодками.

Об эффективности боевого применения королевских ВВС свидетельствует официальный 
рапорт американского летчика, генерала Арнольда на имя начальника американского 
генштаба:

— За время боевых действий в пустыне в 1941/1942 годах англичане создали мощные 
ВВС с образцовой боеготовностью. Несмотря на потери обширных сухопутных 
территорий, Королевский воздушный флот в большей или меньшей степени имел 
воздушное господство над ливийской пустыней. Противодействие британских ВВС 
стало одной из важнейших причин, почему Роммелю так и не удалось уничтожить 8-ю 
армию. Во многом благодаря умелым действиям ВВС британцы смогли остановить 
Роммеля под Эль-Аламейном.

Последняя надежда вырваться из вражеского кольца, воспользоваться моментом и 
сорвать, возможно, еще больший банк, оказалась иллюзорной. Оставшаяся без 
горючего танковая армия Роммеля оказалась парализованной и была вынуждена 
дожидаться атаки Монтгомери, стоя на месте.

Немцы и англичане сражались яростно и бескомпромиссно, но и в этих жестоких 
сражениях воюющие стороны твердо придерживались главного закона войны в пустыне 
— быть милосердными и человечными. Роммель постоянно ратовал за строжайшее 
соблюдение рыцарских методов ведения войны. Мы часто приглашали британских 
военнопленных к себе в палатки, а Роммель охотно общался с английскими 
офицерами и генералами. Гуманное отношение бойцов Африканского корпуса к 
военнопленным всегда отмечали наши британские оппоненты. Признательность и 
уважение противника в первую очередь заслуживает сам Роммель как командир 
экспедиционного корпуса, непосредственно отвечающий за стратегию, тактику и 
методы ведения войны. Когда Африканский корпус Роммеля стоял под Аламейном, в 
штаб поступил печально известный «указ о заложниках», фактически предписывающий 
убийство захваченных в плен солдат противника. Маршал собственноручно уничтожил 
директиву Ставки и ни единым словом не обмолвился о ее существовании. Он не 
знал, что такое нечистоплотность. Мурхед пишет:

— …Отношение немцев к военнопленным оказывало существенное влияние на боевой 
дух британцев. Дюжины наших солдат ежедневно бежали из плена, и все в один 
голос утверждали, что немцы ведут себя превосходно, сразу же кормят и дают воду.
 Никаких «допросов 3-й степени с пристрастием» и т. п. Они относились к нашим 
пленным значительно лучше итальянцев. Один солдат рассказывал, что немец забрал 
у него фотокамеру, а проходивший мимо офицер приказал вернуть ее. Другой 
сообщал, что ему дали пятьдесят сигарет и стакан пива. Третий добавил, что 
долго беседовал с парочкой нацистов, владевших английским, и те высказывали 
мнение, что немцы и британцы должны были бы быть вместе…

…Раненые утверждают, что немецкие лазареты — это какое-то чудо. У них масса 
медикаментов, и они лечат британцев так же, как и своих. Вскоре об этом знала 
вся наша армия…

…Нужно признать, что они прекрасно обращаются с пленными. По крайней мере, со 
мной они обращались чертовски прилично…

… Холодными ночами поисково-спасательные отряды немцев пробирались на поле боя. 
Они гуманно обращались с нашими ранеными. Давали горячий чай беспомощно лежащим 
рядом с дымящимися останками их боевых машин танкистам, укутывали одеялами 
тяжелораненых, которые в противном случае могли бы замерзнуть…

…После всех боев в пустыне я бы определил немецкую позицию следующим образом: 
это чистая, ничем не омраченная война в безлюдной пустыне, где нет гражданского 
населения и… «политических соображений». Это солдатская война…






ПРОРЫВ МОНТГОМЕРИ


Уже полтора года Роммель не мог позволить себе и одного дня отдыха. Полтора 
года он работал не покладая рук, испытывая непосильные трудности, едва не 
сгибаясь под неподъемным грузом ответственности. После «шестидневных скачек» он 
исчерпал запасы душевных и физических сил, а его здоровье было серьезно 
подорвано после обострения желудочной болезни. Ему было крайне необходимо хотя 
бы на пару недель съездить в Европу — отдохнуть и подлечиться. В начале октября 
генерал-фельдмаршал уже давал пресс-конференцию иностранным журналистам в 
Берлине. Роммель в очередной раз поверил обещаниям Гитлера «срочно отправить в 
Африку подкрепление всех видов и наладить бесперебойное снабжение войск», 
поэтому заявил представителям международной прессы, что позиции под 
Эль-Аламейном будут удержаны любой ценой. Фельдмаршал очень надеялся на то, что 
его пропагандистский блеф остудит боевой пыл врага, и вышеупомянутое 
подкрепление успеет прибыть в Северную Африку до начала боевых действий.

Тем временем Монтгомери основательно подготовился к началу наступления. Он имел 
представление о состоянии немецких войск и прекрасно знал свои силы — на этот 
раз их было вполне достаточно, чтобы окончательно покончить с танковой армией 
противника. 24 октября британский главнокомандующий атаковал немецкие позиции 
под Эль-Аламейном. Роммель прервал только начавшийся, крайне необходимый курс 
лечения и поспешил назад в африканскую пустыню.

Как пишет Алан Мурхед — англичане не преминули воспользоваться отсутствием 
генерал-фельдмаршала:

— Обстоятельства благоприятствовали британцам: немецкая контрразведка 
сплоховала — и нам удалось узнать, что Роммель уехал в Германию. Его 
заместитель, фон Штуммс, сделал то, что сам маршал не сделал бы ни при каких 
обстоятельствах — он распределил силы более или менее равномерно по всему 
фронту. Основой обороны должны были бы стать отборные мобильные части, вместо 
этого фон Штуммс «привязал» их к позициям, лишив главного козыря — подвижности. 
Когда Роммель в спешке вернулся из Берлина, ему не потребовалось много времени, 
чтобы осознать — в этом хаосе уже ничего нельзя изменить. Наверное, не осталось 
ни одной ошибки, которую не совершил бы его заместитель: он принял за чистую 
монету мнимое сосредоточение британской техники па позициях за Эль-Аламейном, 
он неправильно определил направление главного удара, а когда спохватился, то 
было невозможно исправить создавшееся положение.

Англичане сконцентрировали на участке прорыва 800 пушек, подвезли к артпозициям 
около миллиона снарядов, и через десять дней нанесли атакующий удар. Когда 
Монтгомери бросил в бой бронетехнику, то на тысячу стальных колоссов британцев 
пришлось около двухсот немецких танков. Немцы яростно оборонялись, но 
соотношение сил в зоне прорыва было явно не в их пользу — 1:10. Англичане 
сообщали, что у всех оказавшихся в плену немцев были ранения разной степени 
тяжести, а некоторых из них приходилось буквально вытаскивать из стрелковых 
щелей в полубессознательном состоянии.

На 12-й день наступления Монтгомери добился поставленной цели. По всему фронту 
британцы глубоко вклинились в оборонительные порядки немцев. Роммель был 
вынужден вести маневренные бои, чтобы не потерять то, что еще можно было спасти.
 Так, маршал отдал приказ отступить на заранее намеченные и подготовленные 
позиции и отправил в Ставку радиограмму, в которой аргументировал принятое 
решение. Вечером шифровку приняли в штаб-квартире фюрера, но никто не отважился 
сообщить Гитлеру о событиях под Эль-Аламейном. Только на следующий день, около 
полудня ему сообщили о случившемся. Фюрер бушевал, кричал, ругал Роммеля и в 
конце концов отправил в Африку приказ:

— Армии «Африка» немедленно развернуться и занять старые позиции…

Подробнее об инциденте в штаб-квартире фюрера сообщает Эрих Кордт:

— Дежурный офицер, не рискнувший разбудить Адольфа Гитлера ночью, когда пришла 
шифрограмма от Роммеля, был разжалован и отправлен на фронт. В узком кругу 
доверенных лиц Гитлер утверждал: если бы ему удалось «укрепить духовную 
энергию» Роммеля, он удержал бы позиции под Аламейном.

Даже самая изощренная магия не помогла бы сейчас танковым дивизиям Роммеля, да 
и сам он в этот момент был не лучшим объектом для трансцендентных медитаций. На 
этот раз диктатору не удалось добиться желаемого результата даже с помощью 
собственноручно подписанного «приказа фюрера». Фронт был окончательно прорван, 
и остатки немецких дивизий организованно отступали на запад, сдерживая 
возрастающее давление наступающих британских войск. Только таким образом маршал 
и его солдаты могли избежать судьбы армии Грациани.

Наверное, в этот момент обычно сдержанный Роммель перестал скрывать свой 
скептицизм по отношению к Гитлеру. Умудренный фронтовым опытом, хорошо знающий 
специфику боевых действий в пустыне командир, он лучше далекого ОКВ и самого 
Гитлера знал, какие действия нужно предпринимать в сложившейся ситуации и что в 
конечном итоге пойдет на пользу его армии. Берлин больше беспокоился по поводу 
усилившегося давления русских и разгорающегося на Восточном фронте кризиса в 
связи с событиями вокруг Сталинграда, поэтому Гитлер и генштаб продолжали 
заниматься африканскими проблемами спустя рукава. Критикуя Гитлера, Роммель был 
еще внутренне не готов назвать главную причину роковых неудач и обвинить во 
всем фюрера. Его сомнения вызывали монополизирование диктатором права на 
принятие решений по чисто военным вопросам и бездарные фигуры двух его 
ближайших военных советников — Кейтеля и Йодля, которые тем не менее наряду с 
Гитлером определяли военную стратегию «Третьего рейха». Понимание того, что 
Гитлер руководит вермахтом дилетантски, пришло к маршалу значительно позже. У 
Роммеля возникали мысли подать прошение об отставке, но офицерская порядочность 
и чувство ответственности за вверенные ему войска не позволяли ему уйти из 
армии в сложный для фатерланда момент.

Наверное, в это же время и в Гитлере впервые пробудились мнительность и 
болезненное недоверие к «самому молодому фельдмаршалу», который осмелился 
действовать самостоятельно, не дожидаясь «ценных указаний» из Берлина. Диктатор 
не желал понимать, что проблема отступления давно переросла рамки чисто 
академического спора между ним и Роммелем и стала вполне закономерным итогом 
его же недальновидной политики, некомпетентного руководства и реальным 
результатом колоссального давления превосходящих сил противника.






РОММЕЛЬ И ПРИКАЗ ОТ 18 ОКТЯБРЯ


Отступление от Эль-Аламейна было тяжелым, но маршал остался верен себе и своим 
принципам. Его порядочность, чистоплотность и человеколюбие проявились и в 
отношении к октябрьскому спецприказу Гитлера. Этот приказ — печально известный 
как «указ о заложниках» — стал темой обсуждения на заседании комиссии 
международного трибунала во Дворце правосудия в Нюрнберге, 18 июня 1946 года.

Передо мной лежит заверенная стенограмма беседы генерала Вестфаля, начальника 
штаба танковой армии «Африка», и его защитника, доктора Латернсера:

Латернсер:

— Как там велись боевые действия?

Вестфаль:

— Я отвечу одной фразой — мы воевали по-рыцарски безупречно.

Латернсер:

— Допускал ли сам фельдмаршал Роммель нарушения военного кодекса или, возможно, 
потворствовал таким нарушениям?

Вестфаль:

— Никогда.

Латернсер:

— В какой должности вы состояли при Роммеле?

Вестфаль:

— Я был 1-«а», а потом начальником его штаба.

Латернсер:

— Значит, у вас были достаточно тесные служебные контакты с Роммелем?

Вестфаль:

— Вне всякого сомнения. Кроме этого, я поддерживал с ним дружеские отношения и 
во внеслужебное время.

Латернсер:

— Вам известно о существовании специального приказа, подписанного Гитлером 18 
октября? Вестфаль:

— Да.

Латернсер:

— Вы получили этот приказ?

Вестфаль:

— Да, в пустыне под Сиди-Баррани. Нам доставил его офицер связи.

Латернсер:

— Как отнесся генерал-фельдмаршал Роммель к этому приказу?

Вестфаль:

— Мы вышли из грузовика и стоя прочитали этот приказ, потом я предложил не 
передавать его дальше «по команде». Мы сожгли его прямо там, в песках. Мы 
решили сделать это по нескольким причинам: обоснование приказа было, если мне 
не изменяет память, во введении. Мы хорошо знали британское «Руководство 
ближнего боя». В Африке мы пережили несколько актов терроризма и диверсий. Мы 
помнили и о лозунге британцев под Аламейном — «убей немца, как только его 
встретишь» — и о множестве других решений и призывов, ужесточающих ведение 
боевых действий. Однажды в наши руки попал приказ по 4-й английской танковой 
бригаде, который предписывал не давать немецким военнопленным воды. Несмотря на 
беспрецедентную враждебность противника, мы все же решили не передавать приказ 
в войска, чтобы не усугублять ожесточение еще и с нашей стороны — все это могло 
иметь непредсказуемые последствия и завести нас слишком далеко. Поэтому ровно 
через десять минут после получения мы сожгли приказ. Такое неповиновение, я бы 
сказал, выдающееся неповиновение можно было позволить себе на другом континенте,
 вдали от центра. Не думаю, что подобным образом можно было бы действовать на 
Западном или Восточном фронтах.

Латернсер:

— Расскажите, пожалуйста, подробнее об эпизоде с племянником фельдмаршала 
Александера.

Вестфаль:

— Осенью 1942 года за линией германского фронта был захвачен в плен близкий 
родственник фельдмаршала Александера — сын или племянник. Он был вооружен 
немецким пистолетом и носил головной убор бойцов Африканского корпуса, что 
автоматически ставило его вне закона. Фельдмаршал приказал обращаться с ним так 
же, как и с остальными военнопленными. Роммель считал, что молодой человек не 
отдавал себе отчет в том, чем чреваты подобные поступки.

В начале ноября из воевавшей на Восточном фронте 9-й армии в Африку был 
переведен старинный приятель Роммеля еще со времен 1-й мировой войны, некто 
Бюловиус. Маршал был потрясен рассказами армейского инженера о том угрожающем 
положении, в котором оказались немецкие армии на бескрайних просторах России. 
Во время этих разговоров он впервые узнал правду о положении на Волге и под 
Сталинградом. Проникнутая болью и разочарованием исповедь товарища по оружию 
оставила тяжелый осадок в душе Роммеля и сыграла впоследствии не последнюю роль 
в двух подряд тяжелейших нервных срывах, закончившихся полным истощением 
нервной системы. Рассказ о положении на восточном театре боевых действий 
позволил ему без иллюзий оценить ближайшую перспективу своей армии. Роммель 
решил искать встречи с Гитлером и при первой же возможности открыть глаза на 
реальное состояние дел ему и его ближайшим военным советникам.






Глава 7.



НА ПОРОГЕ БОЛЬШИХ ПЕРЕМЕН











СТЫЧКА С ГИТЛЕРОМ


В конце 1942 года и в самом начале 1943-го немецкие войска покинули Египет, 
сдали Тобрук, потеряли Киренаику и снова оказались в укрепрайоне Буерата — на 
полпути между Тобруком и Триполи. Отступление еще не было завершено — Роммелю 
не удавалось окончательно перегруппировать силы, а настроение отступавших, но 
не бегущих с поля боя войск, было вполне боевым. Были малые привалы и долгие 
стоянки, скоротечные перестрелки и кровавые схватки с идущими по пятам 
дивизиями Монтгомери. Английский главнокомандующий решил не рисковать и 
сражался с хитроумным Роммелем по собственной схеме. Количественно и 
качественно возросшая мощь британского оружия, тотальное введение в бой свежих 
резервов позволяли Монтгомери совершать фланговый обход со стороны пустыни и 
блокировать отсечные позиции немцев, оборудованные на побережье в стратегически 
важных и удобных для защиты пунктах. Немецкие солдаты без тени сомнения в душе 
продолжали верить в счастливую звезду своего маршала — он остановил череду 
поражений и привел их к великим победам, он вытащит их из «трясины отступления» 
и на этот раз. Простые солдаты чувствовали себя за Роммелем как за каменной 
стеной!

День и ночь маршал бился над гордиевым узлом африканских проблем. С того самого 
дня, когда британские дивизии как ураган прошли через его позиции, а он был 
вынужден отступить, чтобы избежать окружения и не оказаться под гусеницами 
сметающих все на своем пути вражеских танков, с того самого дня, когда он, 
вопреки воле Гитлера, отдал приказ к отступлению — Роммель думал только об 
одном: как уберечь армию от неизбежной гибели или позорного плена.

Между тем Монтгомери и Александер изящно разыграли дебют, и даже самому 
неискушенному зрителю стало ясно, что «фигуры» на гигантской шахматной доске 
расположились так, как это было выгодно британцам, а позиция Роммеля безнадежно 
проиграна или будет проиграна в течение ближайших недель. Но и маршал не сидел 
сложа руки — бессонные ночи не пропали даром, постепенно созрел план, и его 
контуры стали приобретать все более четкие очертания. С каждым днем снабжение 
экспедиционной армии становилось все более мизерным, а воздушное превосходство 
врага подавляющим. Роммель видел только один выход из безнадежного положения, в 
котором оказалась его армия: пока войска окончательно не сломались под 
усиливающимся давлением англичан, нужно уходить из Африки и закрепляться на 
северном побережье Средиземного моря. Этот план был единственной надеждой 
немецких дивизий на спасение. Времени катастрофически не хватало, и Роммель 
начал действовать после того, как была оставлена Киренаика. Оперативные 
разработки, которые он собирался представить фюреру, предусматривали оставить в 
Африке только немоторизованные соединения итальянцев и несколько немецких 
частей для прикрытия эвакуируемых моторизованных дивизий и ценных 
инженерно-технических спецподразделений. Это ни в коем случае не означало 
сохранение жизни «ценных солдат» ценою жизни других немцев и итальянцев. 
Предвосхищая развитие событий, зная об аналогичных сложностях со снабжением и 
подкреплением и на европейском театре военных действий, Роммель думал о 
сохранении ядра немецких танковых дивизий для организации эффективного 
противодействия противнику на новых оборонительных рубежах.

Черновой вариант оперативного плана был готов, когда немецкие войска все еще 
находились в Киренаике. Именно тогда маршал обратился в штаб-квартиру фюрера с 
просьбой принять его по делу, «не терпящему отлагательства и требующему 
оперативного решения». ОКВ не ответило. Роммель посылал одну радиограмму за 
другой, но безрезультатно. Когда весь немецкий фронт, избегая фланговых 
прорывов и «танковых клещей» противника, снова пришел в движение, Роммель 
принял решение — он сел в свой курьерский самолет и вылетел в Растенбург. Он 
появился в Ставке без вызова, что само по себе было уже неслыханно, но, тем не 
менее, сразу же был принят Адольфом Гитлером.

После холодного приветствия взбешенный несанкционированным появлением Роммеля в 
Ставке диктатор набросился на него как бык на красную тряпку. В обвиняющем 
маршала во всех смертных грехах риторическом вопросе фюрера звучала ничем не 
прикрытая угроза:

— Как же вы осмелились оставить поле боя и явиться сюда без моего приказа?

После короткой заминки Роммель ответил:

— Мой фюрер, обстоятельства настоятельно потребовали, чтобы я лично доложил вам 
о состоянии наших дел в Африке и высказал некоторые соображения по этому поводу.


Вначале Гитлер категорически взмахнул рукой в знак отказа, но потом приказал 
приступить к докладу. Маршал обстоятельно изложил Гитлеру свою точку зрения на 
события в Ливии и указал на то бесспорное влияние, которое оказывает 
африканский театр военных действий на ход мировой войны в целом. Удерживать 
фронт имеющимися силами не представляется возможным. Роммель заклинал Гитлера 
принять решение немедленно. Сам он был убежден в том, что противник, 
предпринимающий беспрецедентное наращивание сил в средиземноморском регионе и 
имеющий к тому же лучшие возможности для снабжения войск, не позволит долго 
удерживать Африку. Если же армия получит приказ сражаться, то необходимо 
отправить на континент свежие дивизии, продовольствие и боеприпасы. Но самое 
главное — это достаточное количество самолетов, иначе фронт рухнет. Даже 
достаточное подкрепление и выполнение всех остальных требований сами по себе 
еще не будут гарантировать стабилизацию ситуации, потому что средиземноморские 
авиация и флот сами находятся в критическом положении. Если Гитлер все же решит 
уйти из Африки, то нужно это сделать как можно быстрее. Он сам выступает за 
немедленную сдачу Африки и эвакуацию немецких войск. Такая постановка вопроса 
приперла диктатора к стене — сейчас он уже не мог отделаться общими фразами. Во 
время этого разговора в кабинете находился Йодль, который несколько раз 
позволял себе высказать вслух замечания вроде — «Африку безусловно можно 
удержать, нужно только сражаться» — или — «нельзя же все время пятиться от 
врага». При молчаливом согласии Гитлера Йодль без тени смущения говорил такое 
фронтовику, не раз рисковавшему своей жизнью на поле боя.

Роммель твердо стоял на своем. В рамках планомерной операции в Средиземноморье 
(в случае ухода немецких войск из Северной Африки) он требовал отказаться от 
защиты передовых итальянских позиций на Пантеллерии, Лампедузе, а в случае 
необходимости и на Сицилии. Роммель всячески подталкивал Гитлера к принятию 
взвешенного и своевременного решения — в русле общего стратегического 
планирования дальнейшего хода войны промедление грозило катастрофой. Когда 
последний запас доводов и аргументов был исчерпан, маршал с умоляющей 
интонацией произнес:

— Я несколько раз докладывал ОКВ об обострении ситуации в Ливии и Египте, но 
меня никто не захотел услышать. Мой фюрер, мы должны уйти из Африки и спасти 
наши лучшие войска. Уцелевшее ядро обеих африканских танковых дивизий и дивизии,
 дислоцирующиеся сейчас в Италии, возобновят сражение. Тогда мы получим хорошие 
шансы остановить противника на новой линии фронта: Родос — Крит — Греция — 
Нижняя Италия — Сицилия.






«ДЕРЖАТЬСЯ ДО ПОСЛЕДНЕГО…»


Гитлер и так едва сдерживал себя, а последние слова Роммеля привели его в 
ярость. Он оборвал маршала на полуслове и закричал:

— Обратного хода нет — нужно выстоять. Отказаться от Африки? Об этом не может 
быть и речи. Я приказываю держаться до последнего. Подождите в приемной — я 
отдам приказ…

Наконец, его возбуждение улеглось, и он постепенно пришел в себя. Гитлер сделал 
несколько шагов в направлении обескураженного и растерянного маршала и 
произнес:

— Вы должны меня понять. Если бы зимой 1941/1942 я позволил моим генералам 
отступить, то линия Восточного фронта проходила бы сейчас намного западнее. Но 
я остался непреклонен — и последовавший успех подтвердил мою правоту. Я и 
сейчас никому не позволю уговорить меня. Я буду тверд — и успех в Африке не 
заставит себя долго ждать. Я смотрю в будущее и вижу больше, чем мои генералы.

Роммель в смущении покинул кабинет. Он впервые испытал на себе необузданную 
ярость диктаторской истерии. Он был полностью опустошен и испытывал 
беспокойство за своих «африканцев», которых только что предал их бесноватый 
фюрер. Мрачные предчувствия бередили душу и не давали ему успокоиться. Раньше 
он с иронией относился к титулу «великого вождя всего немецкого народа», 
которым пропаганда величала Адольфа Гитлера. После безрезультатного визита в 
Ставку в феврале 1942 года он начал с разочарованием присматриваться к фигуре 
«великого полководца всех времен». Африканский поход еще больше обострил 
антипатию, а начиная с этой минуты им овладело чувство всеобъемлющего неприятия 
диктатора, которое навсегда останется с ним, а в последние месяцы жизни 
перерастет в неприкрытую враждебность к Гитлеру. Во время этой встречи с 
фюрером пока еще неосознанно для самого Роммеля завершился один период его 
жизни и начался новый — время переосмысления и отказа от старых убеждений.

Несмотря на все прошлые сомнения, упреки и обиды, немецкий генералитет все еще 
продолжал считать Гитлера экспертом по военным вопросам благодаря победам 
вермахта в Польше, Франции и России. Червь сомнения продолжал глодать и самого 
Роммеля: может быть, общее стратегическое положение рейха действительно требует 
терпеливо выжидать в Африке и даже нести большие потери, истекая кровью, чтобы 
весь германский фронт получил передышку и воспрянул? Может быть, Гитлер уже 
рассчитал какие-то политические комбинации, о которых не хотел распространяться,
 или же имел на руках такие козыри, что хладнокровно соглашался на потерю 
Африки? Все эти мысли не давали покоя генерал-фельдмаршалу. За свою долгую 
солдатскую карьеру Роммель привык беспрекословно подчиняться, поэтому даже 
сейчас он пытался понять фюрера.

Прямой и честный человек, простой и скромный солдат, он до сих пор жил в ладу 
со своей совестью и не знал, что такое муки мятежного ищущего духа. Сейчас 
против своей воли он был ввергнут в конфликт со своим солдатским долгом, 
совершал насилие над собой, испытывал муки и угрызения совести.

Пока Роммель дожидался решения фюрера в приемной, в Ставку пришло сообщение от 
командующего группой армий «Дон» Манштейна. Фельдмаршал сообщал, что при 
попытке деблокировать окруженную Сталинградскую группировку под давлением 
превосходящих сил противника и во избежание больших потерь ему пришлось 
оставить позиции, которые фюрер приказал удерживать до последнего человека и до 
последнего патрона. И вновь Гитлер забился в истерике, отзвуки урагана 
бешенства и ярости доносились и до приемной, где все еще продолжал пребывать в 
тягостных раздумьях Эрвин Роммель. Верховный главнокомандующий неистовствовал, 
он обвинял своих маршалов в трусости, и в конце концов из кабинета раздались 
слова:

— Я никому не могу доверять и ни на кого не могу положиться…

Уже во второй раз за короткий промежуток времени ошеломленный маршал стал 
очевидцем непостижимой необузданности диктатора. Если бы кто-нибудь раньше 
рассказал ему о таком неадекватном поведении фюрера, он посчитал бы это 
преувеличением и не поверил. Многие генералы, политики, дипломаты и гражданские 
специалисты испытали на себе эти граничащие с истерией приступы неудержимой 
ярости диктатора, если высказывали отличное от его точки зрения мнение и уж не 
дай бог, если пытались его в чем-то переубедить. Посол Шуленбург, 
представлявший интересы рейха в Москве, тщетно добивался встречи с Гитлером 
после неудавшегося визита Молотова зимой 1941 года. Шуленбург пытался 
отговорить Гитлера от конфронтации с Россией, но диктатор даже не принял его. 
Немецкий военный атташе в Москве, Кестринг, выступал против недооценки Красной 
Армии и в своем аналитическом докладе дал объективную характеристику советским 
вооруженным силам. Гитлер подверг его обструкции и заклеймил позором, а 
Кестринг был вынужден доказывать, что он не «скрытый русофил».

У ног генерал-фельдмаршала Федора фон Бока с треском разлетелись два стула — 
Гитлер разбил их в порыве безудержной ярости и в попытке подкрепить свои 
аргументы.

Все это выходило за границы здравого смысла, и Роммель пребывал в недоумении: 
по-прежнему ли Гитлер находится в добром здравии или же проявила себя скрытая 
до сих пор демоническая сторона сущности диктатора, которая в один прекрасный 
момент приведет страну к катастрофе. Наверное, можно было найти извинительные 
мотивы такого поведения, учитывая то потрясение, которое испытал фюрер при 
известии о неудаче под Сталинградом и отступлении в Африке. Но разве не должен 
быть выдержанным и ответственным человек, ведущий за собой нацию и держащий 
руки на пульсе истории…

Роммель постепенно начинал понимать, что этот человек представляет собой 
средоточие темных и пагубных для Германии сил.

Герман Геринг застал погрузившегося в глубокое раздумье Роммеля в приемной. 
Рейхсмаршал предложил Гитлеру лично отправиться в Рим, провести переговоры с 
Муссолини и добиться от дуче гарантированного снабжения германских войск, 
удерживающих позиции в Северной Африке. Роммель знал цену обещаний фашистских 
лидеров и приблизительно представлял себе, чем закончатся переговоры в Риме, но 
это был его последний шанс: только таким образом он мог повлиять на развитие 
ситуации в Африке. Как утопающий за соломинку он ухватился за это предложение 
Геринга, хотя и не был согласен с решением Гитлера по африканской проблеме. 
Нечто, во что он верил, погибло в его душе после визита в Ставку.

В спецпоезде Геринга в Рим поехала и фрау Ром-мель. После войны я встретился с 
ней, и она рассказала мне о той поездке:

— На мужа было страшно смотреть — он был потрясен до глубины души. Он все время 
повторял: «Они не видят опасность — они не хотят ее видеть. Но она надвигается 
на нас семимильными шагами. Это полная катастрофа». Он никогда не был 
мнительным или подозрительным человеком, но вы понимаете, что я почувствовала, 
когда он, запинаясь, произнес: «Давай разговаривать потише. Кто знает, может 
быть, нас прослушивают». Впервые на нас опустилась зловещая тень гестапо.






РИМСКАЯ ИНТЕРМЕДИЯ ГЕРИНГА


Во время поездки из Мюнхена в Рим Герман Геринг обратился к фрау Роммель:

— Госпожа Роммель, хочу пожаловаться на вашего мужа. Вы не находите, что он 
стал слишком пессимистичным? Прошу вас, окажите на него влияние!

Она ответила на эту произнесенную шутливым тоном просьбу:

— Мой муж пессимист? Нет, этого не может быть! Напротив, он неисправимый 
оптимист. Достаточно только появиться намеку на что-нибудь хорошее, как он 
сразу же это замечает. Впрочем, если он ничего не замечает, то сразу же 
называет вещи своими именами.

При принятии решений по североафриканскому и средиземноморскому театру военных 
действий большое влияние на Гитлера оказывал его друг Муссолини. Фюрер верил 
итальянскому диктатору больше, чем своим генералам и политикам. Геринг был 
прекрасно осведомлен о тонкостях взаимоотношений двух «вождей», поэтому, желая 
польстить дуче, во время приема во Дворце дожей без колебания подверг Роммеля 
унизительному аутодафе. С улыбкой на лице он произнес:

— Я бы не стал категорически утверждать, что Роммель бросил итальянцев на 
произвол судьбы…

Маршал еще не успел осознать оскорбительный смысл этого замечания, как 
прозвучала подчеркнуто язвительная реплика дуче:

— Вот об этом мне как раз-таки ничего не известно. Ваше отступление, господин 
фельдмаршал, было осуществлено… гениально!

Роммель обстоятельно докладывал рейхсмаршалу об опыте борьбы армии «Африка» с 
превосходящими силами британских ВВС. Он предостерегал от опасности недооценки 
американской помощи и подчеркивал необходимость более интенсивного развития 
отечественной авиационной промышленности. Геринг невозмутимо обронил:

— Наши самолеты и наши военные летчики — лучшие в мире. Ваши рассказы об 
авиации противника напоминают мне охотничьи небылицы. А американцы умеют делать 
только хорошие лезвия для бритья!

Роммель едва не задохнулся от негодования и резко бросил:

— Господин рейхсмаршал, я настоятельно рекомендую вам приехать в Африку и 
понаблюдать за этими пресловутыми «лезвиями». Я бы нисколько не возражал, если 
бы наши люфтваффе точно так же «брили» бы своих противников!

Геринг бросил злой взгляд на Роммеля, замолчал и сменил тему разговора. 
Показательным для реального состояния дел в Италии был конфуз, произошедший на 
приеме в немецком посольстве. Во время обеда Геринг обратился к фрау Роммель со 
словами:

— Госпожа Роммель, могу сказать вам только одно — я не встану из-за этого стола,
 пока мы окончательно не решим вопрос со снабжением.

Не лезущая за словом в карман супруга немецкого посла в Италии фон Макензена 
демонстративно сухо, с легкой иронией и под общий смех присутствующих 
произнесла:

— Дорогая фрау Роммель, тогда я дам вам хороший совет: переезжайте на 
постоянное жительство в Рим!

Роммель вернулся в Африку измотанным и опустошенным. Теперь он точно знал, 
какой бесславный конец ждет его армию. Впервые он оказался на грани полного 
физического истощения — терял сознание и падал в глубокие обмороки (один раз 
потерял сознание и упал прямо перед штабным автобусом — несколько часов врачи 
не могли привести его в чувство). Безрезультатная борьба за спасение своей 
армии в Ставке ускорила его физический и эмоциональный срыв.

Возникает вопрос: почему Роммель не сделал однозначного вывода в этой ситуации? 
В тот момент он считал, что обстановка в Ливии и ожидаемый десант американцев в 
Тунисе не позволяют ему предпринимать шаги, которые могут оказать 
непредсказуемое воздействие на ход всей войны и изменить стратегический баланс 
сил в Европе.

В кругу близких друзей он часто высказывал мнение, что Германия уже миновала 
свой победный пик и сейчас стремительно катится в бездну поражения. Он 
продолжал усердно тянуть свою лямку, зная, что никто из военачальников вермахта 
не имеет достаточного опыта и не сможет заменить его в африканской пустыне. В 
конце концов, одно его имя внушало врагу не только уважение, но и страх. Когда 
армия «Африка» начала отступать и отправилась в свой скорбный путь длиной в 3 
000 километров, противник боялся атаковать хитрого как лис полководца, а это 
давало возможность получить небольшую передышку его измученным и потрепанным 
войскам — передышку, которую Монтгомери вряд ли представил бы менее опасному 
полководцу. Он честно исполнял свой солдатский долг и все больше становился 
полководцем, а не стратегом — в горниле сражений африканской пустыни лихой 
дивизионный командир и удачливый генерал танковых войск давно уже превратился в 
заботливого отца своих солдат.

В Африке Роммель узнал важнейшую аксиому современной войны: мужество, героизм и 
самопожертвование, конечно, продолжают играть большую роль, но сражение 
выигрывает тот, у кого лучшее обеспечение, снабжение и координирование действий.
 Верность присяге заставляла его зубами вгрызаться в землю там, где другой бы 
благоразумно отступил. Но это ни в коем случае не было армейской привычкой к 
бездумному выполнению приказов — во главу угла Эрвин Роммель всегда ставил 
жизнь и здоровье вверенных ему солдат. Если что-то еще можно было спасти в 
Африке, то это мог сделать только Роммель.

Он никогда не был генералом от политики. Роммель был солдатом, и как все 
немецкие офицеры прошел суровую школу повиновения и дисциплины — вначале в 
Германской империи, потом в Веймарской республике и, наконец, в «Третьем рейхе».
 Он трижды присягал в верности Верховному главнокомандующему вооруженных сил и 
прекрасно отдавал себе отчет в том, что армия любой страны мира строится на 
безоговорочном выполнении приказов, даже если они не вполне соответствуют твоим 
внутренним убеждениям.

Жизнь, прожитая в армии, не позволяла Роммелю в корне изменить свои привычки и 
заняться политикой — к этому он был еще не готов. В конце концов, он был не из 
породы бунтарей, поддающихся минутному порыву и в мгновение ока открещивающихся 
от всего, что было путеводной звездой в этой жизни. Роммелю требовалось время, 
чтобы, изменяя себя, изменить окружающий мир. Маршал остался на капитанском 
мостике получившего пробоину и идущего ко дну корабля, он вернулся в Африку, 
которая подарила ему великие победы и принесла горькие разочарования.






Глава 8.



«СТАЛИНГРАД» В ПУСТЫНЕ











ТУНИССКАЯ АВАНТЮРА


Высадка союзнического десанта на северо-западе Африки стала началом целого ряда 
операций, предусматривающих возвращение захваченной вермахтом Европы. Операция 
вторжения в Африку началась одновременно с атакой Монтгомери позиций Роммеля 
под Эль-Аламейном и была составной частью стратегического плана союзников — 
великолепным образчиком взаимодействия крупных войсковых соединений. Верховное 
главнокомандование было не готово к вражеской вылазке и оказалось захваченным 
врасплох, хотя правительство Виши неоднократно предупреждало немцев о 
готовящейся операции. Кабинету Петена стало известно о совершенно секретных 
планах союзников, и он тщетно пытался добиться разрешения на усиление 
французской группировки в Северной Африке для защиты французских колониальных 
владений. Из Виши даже пришло предложение включить французские соединения в 
состав германских экспедиционных войск в Африке для организации совместного 
отпора «захватчикам». Из надежных источников французы узнали о предполагаемой 
дате вторжения и утверждали, что оно произойдет не позже 20 ноября. Но ни 
Гитлер, ни ОКБ не проявили ни малейшей заинтересованности в 
военно-стратегическом партнерстве с правительством Виши. В Берлине потешались 
над «чрезмерной подозрительностью» и считали «болтовню о десанте» плодом 
досужего вымысла впечатлительных французов. Дилетантское отношение к 
доброкачественной разведывательной информации и поверхностный анализ 
геополитической ситуации привели к тому, что немецкая сторона не предприняла 
никаких контрмер, направленных на предотвращение реально существовавшей угрозы. 
Когда штаб германского ВМФ отправил Йодлю шифровку с сообщением об идущем через 
Гибралтар курсом на восток крупном конвое союзников, оперативный отдел ОКВ 
хладнокровно ответил:

— Мы считаем, что речь идет о попытке деблокировать испытывающий серьезные 
затруднения со снабжением гарнизон Мальты. Не может быть и речи о высадке 
десанта в Северной Африке — для этого у американцев и англичан не достаточно ни 
сил, ни опыта!

Это была роковая недооценка противника, и уже 8 ноября последовала молниеносная 
высадка десанта в разных точках североафриканского побережья. Как 
свидетельствуют документы, союзники проводили операцию быстро, слаженно и не 
боясь риска. Так, в официальном докладе американский генерал Маршалл доводил до 
сведения своего генштаба, что «главная сложность заключалась в том, чтобы 
переправить всю боевую авиацию, имея в своем распоряжении одну-единственную 
взлетно-посадочную площадку на весь Гибралтар, причем ровно через час она 
пришла в полную непригодность для дальнейшего использования…». Следует добавить,
 что в то время германские люфтваффе были уже не в состоянии преодолевать 
большие расстояния и наносить удары при сильном противодействии вражеских ВВС.

Первые запоздалые шаги немецкое командование предприняло только 11 ноября. В 
Риме собрали всех «африканских отпускников», кого удалось разыскать; составили 
сводный отряд из тридцати человек и под командованием офицера отправили в 
Бизерту на транспортном «Юнкерсе». Таким способом за первые три дня в Тунис под 
начало оберста Ледерера переправили 600 солдат и офицеров. Предохранительный 
отряд получил боевую задачу обеспечить прикрытие с запада: захватить 
прилегающую территорию, выслать вперед разведывательные взводы и расширить 
плацдарм для прибывающих из Италии и подтягивающихся с востока немецких частей.

15 ноября, ровно через неделю после высадки союзнического десанта, генерал 
Неринг вступил в должность командующего немецкими вооруженными силами в Тунисе. 
Генерал-фельдмаршал Кессельринг, назначавший Неринга на этот пост, как всегда 
лучился оптимизмом и во всеуслышание заявлял:

— Я надеюсь, что уже очень скоро положение стабилизируется, и дело пойдет на 
лад. Роммель занимается сейчас обустройством оборонительного фронта в Ливии. В 
Тунисе мы построим мощное предмостное укрепление, потом по мере возможности 
продвинемся до Орана и сбросим противника в море…

В ответ на справедливые возражения Неринга, что вверенные ему войска еще только 
готовятся к отправке в Африку, Кессельринг с арийским прямодушием заметил:

— Войск пока нет, а генерал пусть будет там. Прогуляетесь по Тунису в 
генеральском мундире, и противник решит, что мы задействовали крупные войсковые 
соединения…

Неринг и штабс-офицер оперативного управления генштаба, оберстлейтенант Молль, 
вылетели в Африку — тунисская авантюра началась! В Тунисе немецкие офицеры 
поселились в отеле «Мажестик», разъезжали по городу на французских такси и 
пытались связаться с оберстом Ледерером в Бизерте по французским каналам связи. 
В отеле немцы жили в деликатном соседстве с французскими офицерами, которые не 
понимали, как им себя вести по отношению к «новоявленным союзникам». В ответ на 
рапорт Неринга, что он прибыл с целью организовать противодействие 
союзническому десанту, генерал-губернатор Туниса адмирал Эстева сдержанно 
заявил:

— От маршала Петена не поступало никаких распоряжений на этот счет. Мне 
помощники не нужны. Я отклоняю всяческую поддержку данной мне властью…

В то время, пока Роммель вел свои дивизии через пески Египта и Ливии, всеми 
силами сдерживая противника и навязывая ему в своей манере жестокие 
арьергардные бои, в Тунисе кипели нешуточные страсти: полным ходом шли 
напряженные переговоры с официальными французскими властями — в них оказался 
вовлечен специальный представитель Гитлера в Тунисе, дипломатический посланник 
фон Ран. Без указаний свыше французские командиры не желали воевать, а 
главнокомандующий французскими колониальными войсками Барре в это время с двумя 
дивизиями явно смещался в направлении наступающих с запада американцев. Он 
оставлял заграждения на пути передовых немецких отрядов, а, начиная с 17 ноября 
приказал открывать огонь по немцам в случае их попыток пойти на сближение. 
Адмирал Дерьен, под командованием которого находилось 35 — 40 тысяч морских 
пехотинцев, напротив, поддерживал немцев, так что первые немецкие транспорты, 
прибывшие в Тунис 20—22 ноября, разгрузились без осложнений. Союзники между тем 
продвигались вперед вдоль северного побережья, и их передовые отряды были уже в 
какой-то сотне километров, а ситуация с Барре так окончательно и не прояснилась.
 Французы не пожелали отвечать на ультиматум — и только тогда их позиции под 
Меджез-эль-Бабом атаковали германские «Штукас». С этого боя собственно и 
началась война в Тунисе.

Через некоторое время из Виши пришла шифровка: Петен обязал колониальную 
администрацию оказывать всяческое содействие немецким войскам, прибывшим в 
Тунис для защиты французских колоний и для борьбы с союзническими армиями 
вторжения.

Гитлер и ОКВ полагали, что для патрулирования дорог, идущих из морских портов 
вглубь страны, вполне достаточно нескольких десятков «Штукас», которые 
превратят горные перевалы в непроходимые для врага завалы из камня. Оперативные 
разработки ОКВ предполагали создание мощного предмостного укрепления, где можно 
было бы накопить необходимые резервы, а потом нанести удар и сбросить врага в 
море. Об оказании помощи отступающей на запад обессиленной армии Роммеля никто 
даже и не подумал.






АМЕРИКАНСКИЕ ТАНКИ У ВОРОТ ТУНИСА


Первые недели тунисской кампании были наполнены характерной для хода всей войны 
на африканском континенте сумятицей и неразберихой, что также косвенно 
свидетельствовало о недобросовестном анализе обстановки и оперативных 
недоработках ОКВ, а подчас дело спасало только неправдоподобное стечение 
обстоятельств.

Так, вечером 20 ноября в Тунис пришло сообщение из Джедайды, расположенной в 
16 км от столицы: 60 американских танков прорвались к аэродрому и атаковали 
заходящую на посадку эскадрилью «Штукас». Шестнадцать самолетов были уничтожены 
в воздухе, а два разбились во время вынужденной посадки. Ровно через 60 минут 
аэродром был в руках американцев, и им оставалось ровно полчаса хода до Туниса. 
Не встречая преград на своем пути, танки могли легко прорваться в немецкий 
укрепрайон и завершить разгром. Французы уже доставали трехцветные знамена и 
вовсю готовились к торжественной встрече, но американцы не рискнули атаковать 
Тунис, опасаясь «хитроумно расставленной немцами западни»! В немецких штабах 
уничтожали совершенно секретные документы. Генерал Неринг и оберстлейтенант 
Молль обдумывали план прорыва через пустыню к Роммелю или… сдачу в неизбежный 
плен — появиться в Италии как главные виновники провала Тунисской операции они 
не могли.

И на следующий день 60 американских танков продолжали без дела стоять на 
аэродроме, а в нескольких километрах от них тихо как мыши сидели немцы. В любой 
из последовавших трех дней американцам нужно было всего-то завести моторы своих 
танков и… выиграть не успевшую начаться войну в Тунисе, но в дело вмешался 
случай: неожиданно в порт пришли транспортные суда с подкреплением, танками и 
противотанковыми пушками. Совершенно безнадежная ситуация была спасена, и немцы 
могли приступить к возведению скромных опоясывающих Тунис фортификационных 
сооружений. Потом к Нерингу прибыл ликующий Кессельринг и заявил:

— Вот видите, все не так уж и плохо! Вы, слава Богу, живы и здоровы. Теперь 
транспорты будут приходить регулярно, а я еще пришлю вам самолеты…

До назначения на этот пост Неринг командовал 90-м танковым корпусом, поэтому 
оперативная сметка позволяла ему видеть всю шаткость немецких позиций. Но, судя 
по всему, «положение могло еще более усугубиться по мере неудовлетворения 
тактических потребностей в подкреплении», как написал в своем рапорте немецкий 
генерал. Впоследствии у Неринга было множество разногласий с Кессельрингом и по 
поводу обещанного, но так и не полученного подкрепления, и по поводу насущных 
проблем тунисской кампании, что в конечном итоге закончилось для него отставкой 
с поста командующего тунисской группировкой.

В конце декабря 1942 года в Тунис прибыл новый главнокомандующий, 
генерал-оберст фон Арним. Ему сразу же стало ясно, что не может быть и речи о 
наступательной войне в Африке. Поэтому генерала интересовало положение армии 
Роммеля, и вопреки указаниям ОКВ о подготовке к наступлению он считал своей 
главной задачей усиление и расширение укрепрайона на восток — навстречу Роммелю.
 Только прочный тыл, гарантирующий получение снабжения и подкрепления через 
Тунис, позволял маршалу Роммелю продолжать борьбу на востоке. С большим трудом 
фон Арниму удалось убедить ОКВ в правомерности такой постановки вопроса, правда,
 только гипотетически. Главный тезис Верховного главнокомандования оставался 
прежним — наступательная война до победного конца.

Тунисская кампания приобретает особое значение в рамках нашего повествования в 
связи с появлением на границе Туниса генерал-фельдмаршала Роммеля. Он был 
подавлен и полон самых мрачных предчувствий, но прилагал титанические усилия 
ради спасения своих солдат. Уже после визита в Ставку находившийся в заведомо 
проигранной позиции Роммель, тем не менее, провел несколько разящих контратак, 
лишний раз убедив британцев и весь мир в том, насколько опасным и 
непредсказуемым противником становится загнанный в угол израненный, но не 
покорившийся лев. Немецкий генерал-фельдмаршал с некоторых пор стал 
необыкновенно популярен в военных кругах Африки и всего мира. Только Роммель 
олицетворял для союзников военную мощь Германии в Тунисе, хотя на Черном 
континенте, в центральной и северной областях, вполне успешно действовала еще 
одна немецкая армия, генерал-оберста фон Арнима. Следует добавить, что именно 
Арним стал главнокомандующим объединенными силами немцев и итальянцев в 
Северной Африке после того, как Роммель убыл к месту нового назначения в Европу.


В январе 1943 года, через некоторое время после возвращения Роммеля из 
штаб-квартиры фюрера, вблизи Габеса состоялась первая встреча Роммеля и фон 
Арнима. Фон Арним был настроен оптимистично и считал, что после удачного 
соединения двух армий немцам будет вполне по силам образовать линию фронта от 
форта Марет на юге до Бизерты на севере. В свою очередь Роммель считал, что «не 
представляется возможным в течение длительного времени удерживать фронт такой 
протяженности». Маршал прекрасно знал о материальном превосходстве противника и,
 в первую очередь, подавляющем превосходстве его ВВС. Роммель надеялся, что его 
солдатам удастся благополучно выбраться из Триполитании, попасть в Южный Тунис 
и образовать фронт от Марета на юге до Сфакса на севере. Вот как должны были 
развиваться события по его расчетам:

— Британцы попытаются нанести удар в тыл наших позиций под Маретом со стороны 
побережья или же будут атаковать на противоположном фланге через пустыню, 
соленые озера, оазисы Нефта и Таузар, форт Гафсу. Северная группировка 
противника перенесет тяжесть своих атак на юг и предпримет попытку прорыва с 
запада через Сбибу и Сбейтлу к Габесу и Сфаксу на средиземноморском побережье, 
чтобы препятствовать соединению обеих немецких армий. Тогда моя армия будет 
обречена на уничтожение, да и фон Арним окажется не в лучшем положении.

Маршал решил предвосхитить вполне предсказуемые действия противника и в свою 
очередь помешать соединению Монтгомери с высадившейся в Западной Африке 
англо-американской армией вторжения. Само собой разумеющимся для «лиса пустыни» 
было выбрать себе в качестве «жертвы» необстрелянные американские дивизии. Алан 
Мурхед вспоминает, какой панический страх испытывали американцы перед немецким 
полководцем:

— В распоряжении Роммеля остался последний, мизерный шанс: попытаться удержать 
Тунис до осени. Он уже проявил свой незаурядный талант полководца в ходе 
затяжных боев в пустыне. Если бы ему удалось выстоять в Тунисе еще семь или 
восемь месяцев, то высадка союзников в Европе была бы отложена до следующего 
года, а Германия использовала бы возникшую паузу для подготовки и проведения 
нового наступления в России.

Последнее наступление Роммеля в Африке было отмечено печатью его тактической 
гениальности — парадоксальным даром превращать преимущество неприятеля в его 
слабость и умением тотально наращивать давление и двигаться от успеха к успеху, 
используя малейшую оплошность врага. Предоставим слово его англо-американским 
оппонентам, на себе испытавшим всю мощь и ярость последнего удара:

— Со всей присущей ему гибкостью Роммель начал готовиться к новым сражениям. 
План февральского контрнаступления немцев основывался на старейшем военном 
законе, но в современной трактовке: «Если противник превосходит тебя в силе и 
пытается сконцентрироваться для нанесения решающего удара, всячески препятствуй 
ему, вовлекая в одиночные бои по всей линии фронта». Роммель должен был 
каким-то образом помешать англичанам, американцам и французам объединить свои 
усилия. Оперативная обстановка требовала уничтожить в зародыше саму возможность 
всесокрушающего наступления союзников. Начиная с февраля, немцы были заняты 
поиском методов и средств противодействия «решающему удару». Самым слабым в 
наших боевых порядках был, вне всякого сомнения, американский сектор в районе 
Сбейтлы. Дислоцировавшиеся там войска не имели боевого опыта, а линия обороны 
была протяженной и, что греха таить, дряблой и жидковатой. Американские позиции 
располагались на преимущественно равнинной местности без естественных укрытий, 
что еще больше затрудняло их оборону. Решительно настроенный Эйзенхауэр 
рассматривал эту позицию как временную, готовился к скорому наступлению и 
намеревался заставить немцев «заплатить за каждую пядь захваченной земли». В 
середине февраля Роммель собрал в железный кулак испытанных в жестоких боях, 
прошедших проверку на прочность в африканских песках ветеранов и новые танки, 
поступившие из Германии. 14 февраля он разорвал слабую линию американской 
обороны. Возможно, успех превзошел самые смелые ожидания Роммеля. Под Сбейтлой 
и Сиди-Бу-Зидом американские орудия были выведены из строя, так и не успев 
сделать ни одного выстрела. Не выдержали массированного давления у 
Кассеринского прохода и отступили американские танки. На необорудованных 
позициях, посреди голой равнины не оказали сопротивления и пехотинцы: большая 
их часть попала в плен, а остальные беспорядочно бежали. На севере пал Фаид, на 
юге Гафса и Фериана с выдвинутыми вперед фронтовыми аэродромами. Под угрозой 
захвата оказался административный центр Тебесса, хотя здесь позиции американцев 
были защищены цепью высоких холмов, лучше оборудованы и укреплены. Последние 
два года любой, даже менее значительный успех вызывал незамедлительную реакцию 
Роммеля — «дожимать и выдавливать из ситуации максимум выгоды». Дерзкий приказ 
бросил вперед отчаявшихся после долгих месяцев отступления немцев, жаждущих 
вдохнуть живительного воздуха победы! Они захватили Кассеринский проход, потом 
разделились на две колонны: одна атаковала Талу на севере, другая выдвинулась к 
Тебессе на западе. Завязались ожесточенные бои, отнюдь не местного значения, и 
под угрозой развала оказалась вся линия тунисского фронта союзников. 
Географически Тебесса была местом соединения 8-й и 1-й армий, поэтому, как 
Роммель и предполагал, нашим слабейшим звеном. Если бы немцам удалось здесь 
закрепиться, они задержали бы нас на месяцы. Падение Талы грозило нам еще 
большими осложнениями; отсюда немцы могли напрямую атаковать Эль-Кеф, а 
захватив его, выходили в тыл наших боевых порядков. После несложного маневра — 
прорыва к побережью через Боне — наш фронт был бы окружен, и десятки тысяч 
человек оказывались в западне!

В «Рапорте американскому генштабу» Маршалла хорошо ощущаются панические нотки в 
настроении американцев, вызванные неожиданным наступлением Роммеля. Следует все 
же отметить, что Мурхед и Маршалл сделали слишком далеко идущие и 
пессимистичные выводы из создавшегося для англо-американской армии положения. 
Они даже не представляли себе, насколько слабы были в тот момент испытывавшие 
постоянные затруднения со снабжением дивизии Роммеля, и насколько безнадежной и 
бесперспективной была тунисская кампания для итало-германских войск. Маршалл 
пишет:

— Соединение Африканского корпуса с войсками генерал-оберста фон Арнима в 
Тунисе позволило неприятелю нанести удары по наименее защищенным участкам 
растянутой линии фронта союзников. 14 февраля танковые соединения противника 
при поддержке артиллерии, авиации и пехоты ударили через Фаид на запад и 
прорвались через Кассеринский проход. Во второй половине дня, 21 февраля три 
танковых клина проникли на тридцать три километра вглубь наших боевых порядков, 
непосредственно угрожая всей центральной группировке наших войск в Тунисе.

Генерал Эйзенхауэр отправил в штаб-квартиру радиограмму следующего содержания: 
«Тактические осложнения сегодняшнего дня связаны преимущественно с тем, что я 
растянул наши боевые порядки, что снизило интенсивность нашего сопротивления 
неприятелю в центре, начиная с 17 января. Это, прежде всего, относится к 1-й и 
34-й дивизиям, которые были выдвинуты вперед исключительно в качестве резервных 
для обеспечения наших наступательных операций. Если бы вам довелось увидеть в 
эти минуты американских солдат, на вас произвело бы огромное впечатление их 
поведение в жестоком бою. Могу с уверенностью заявить, что наши войска с честью 
выдержали испытания, получили боевое крещение и представляют собой отныне 
грозную силу…»

Потери танков с обеих сторон были огромными. Только двое суток врагу удалось 
удержать выдвинутые вперед позиции. При поддержке самых мощных в составе 
союзной армии ВВС наши сухопутные войска опрокинули противника мощным ударом и 
отбросили далеко на восток. Во время отступления враг попытался помешать 
перегруппировке наших сил и нанес мощные удары в южном направлении в районе 
Меджез-эль-Баба, но был остановлен, хотя и с небольшими территориальными 
потерями с нашей стороны. Так выдохся последний наступательный порыв противника 
в Тунисе…

Последнее наступление Роммеля разбилось о непоколебимую мощь союзнических ВВС. 
Все, что происходило впоследствии, являлось логическим завершением вытекающих 
из этого факта обстоятельств. Вермахт страдал от нехватки самолетов не только 
на континентальном фронте — люфтваффе были уже не в состоянии прикрывать 
морские конвои, и на водных просторах Средиземного моря разыгрывались леденящие 
душу сцены. Все это было очередным ударом по потрясенному до основания былому 
военному могуществу Германии и влекло за собой необратимые последствия для 
рейха.

Главнокомандующий англо-американскими ВВС в Африке, генерал Арнольд, в 
официальном рапорте в генштаб сообщает о боевом применении военно-воздушных сил 
на последней стадии войны в Северной Африке:

— Узловым моментом в подавлении немецких ВВС во время проведения сухопутной 
операции стало для нас уничтожение 26 шестимоторных транспортных самолетов типа 
«Ме-323» 22 апреля, 1943 года. Именно на этих «Мессершмиттах» ОКВ намеревалось 
перебросить в Африку пехотный полк вермахта. Но даже эти впечатляющие успехи 
блекнут на фоне возросшей активности тактической авиации и ее достижений в 
борьбе с германскими дивизиями, противостоящими нашей 1-й армии в Тунисе. С 22 
апреля включительно эскадрильи союзных истребителей блокируют 
взлетно-посадочные полосы вражеских аэродромов и не дают немцам возможности 
поднимать в небо самолеты. Если некоторым истребителям люфтваффе все же удается 
взлететь, наши летчики сбивают их в воздухе. Одновременно наши ВВС 
«прокладывают путь» сухопутным частям. Интенсивность боевых вылетов наших ВВС в 
Африке превосходит все имеющиеся на сегодняшний день статистические показатели 
проведенных когда-либо до этого совместных операций военно-воздушных сил с 
сухопутными войсками. Так, 6 мая, во время последнего наступления из 
Меджез-эль-Баба на Тунис мы совершили 2 146 вылетов на фронте длиной 150 
километров. Бомбардировщики, истребители-бомбардировщики и штурмовики 
«пробомбили» дорогу нашим наступающим частям…






РОММЕЛЬ ПОКИДАЕТ ТУНИС


Почему Гитлер отозвал Роммеля из Африки? Начиная с 1943 года этот вопрос не 
дает покоя многим исследователям жизни и судьбы немецкого генерал-фельдмаршала. 
Ответов множество, и все они зависят от убеждений и разделяемых авторами 
позиций. Публикация мемуаров главнокомандующего союзническими армиями 
Эйзенхауэра положила начало новой дискуссии. В написанных в виде фронтового 
дневника воспоминаниях американский генерал недвусмысленно заявляет:

— …Роммель бежал по своей воле, не дожидаясь окончательного краха. Он предвидел 
неизбежность поражения и всеми силами старался спасти собственную шкуру. Миф о 
его непобедимости был развеян раз и навсегда…

Следует добавить, что сразу же после издания книги воспоминаний американские, 
английские и французские историки резко критиковали генерала Эйзенхауэра за 
многочисленные неточности, опрометчивые выводы и сомнительные доказательства. Я 
не собираюсь вмешиваться в дискуссию, уличать американца в передергиваниях или 
искать фактические ошибки. Для меня ясно одно: генерал допустил серьезную 
ошибку, истолковав таким незамысловатым образом отъезд Роммеля из Африки. Но 
Эйзенхауэр не одинок в своем заблуждении. Британский репортер Мурхед пишет:

— Роммель понимал, что произошло непоправимое. Вскоре после этого он сложил с 
себя полномочия командующего, передал дела фон Арниму и навсегда покинул Африку,
 оставив на долю своего преемника страшное испытание — «второй Сталинград» в 
Средиземноморье…

Сопоставляя комментарии англичанина и американца, убеждаешься в том, что Мурхед 
и Эйзенхауэр попросту интерпретируют досужие сплетни союзнической прессы того 
времени по поводу неожиданного перевода Роммеля в Европу. «Откровения» 
подобного рода были в то время составной частью пропагандистской войны 
англо-американских союзников. Их главная задача заключалась в попытке морально 
уязвить, выбить из колеи продолжавшего вести борьбу на другом участке фронта 
противника. Только этими мотивами можно попытаться объяснить появление 
подобного рода броских, но в высшей степени неточных и некорректных 
высказываний.

Эйзенхауэру следовало бы знать, что в Африке маршала Роммеля никогда не считали 
«непобедимым» потому, что главным законом войны в пустыне был «закон маятника» 
— от победы к поражению и обратно! Англичане восхищались полководческим 
талантом Роммеля именно потому, что после каждого поражения он находил силы и 
решимость для нового наступления. И уж совсем не по адресу упрек в «попытках 
спасти свою шкуру». Роммель никогда не прятался за спины солдат и меньше всего 
заботился о собственной безопасности.

Генерал Артур Шмит два года сражался в песках Северной Африки под командованием 
генерал-фельдмаршала Эрвина Роммеля. Выражая мнение всех без исключения 
«африканцев», возмущенный до глубины души ветеран написал по поводу 
«эйзенхауэровских» и иже с ними «воспоминаний»:

— Смерть вырвала из наших рядов фельдмаршала Роммеля. Сегодня он не может 
защитить свою честь и достоинство от клеветнических измышлений. Считаю своим 
долгом — уверен, что меня поддержали бы тысячи бойцов Африканского корпуса и 
танковой армии «Африка» — выступить с категорическим осуждением бесцеремонного 
и не соответствующего действительности заявления Эйзенхауэра. Генерал Роммель 
был мужественным солдатом, целеустремленным и решительным полководцем, 
человеком с необыкновенно развитым чувством ответственности. Даже враги уважали 
его за рыцарство и храбрость, а Уинстон Черчилль называл Роммеля «великим 
генералом». Все, кто плечо к плечу сражались рядом с ним на самых опасных 
направлениях в раскаленных песках Африки, знают — никогда и ни при каких 
обстоятельствах Роммель не оставил бы по доброй воле своих солдат. Так что же 
послужило причиной его перевода в Европу?

После высадки союзников Роммель прекрасно понимал, что положение немецких войск 
стало безнадежным. Он тщетно добивался разрешения Гитлера на отступление из 
Африки. В начале 1943 года он предпринял последнюю, отчаянную попытку спасти 
солдат ценой потери техники и даже утратой африканского плацдарма. Он 
отправился в Ставку и умолял фюрера дать приказ отступить, а в результате 
лишился своего поста и с диагнозом «нервный срыв» был отправлен в санаторий, 
чтобы подлечить пошатнувшееся здоровье. Только после этого командующим армией 
«Африка» был назначен фон Арним. Я уверен, что мое негодование разделяют 
воевавшие по рыцарскому кодексу немцы и британцы: генерал Эйзенхауэр как 
главнокомандующий союзническими войсками имел прекрасную возможность выяснить 
реальные причины «бегства» Роммеля, но не воспользовался ею…

Не выдерживает никакой критики и версия Эриха Кордта, изложенная в его книге 
«Иллюзия и реальность». Автор утверждает, что «Роммель получил новое назначение 
и был переведен из Туниса в Европу из-за постоянных конфликтов с итальянцами, а 
его награждение вскоре после этого высокой правительственной наградой в Берлине 
убедительно свидетельствовало о том, что дома им довольны, и инициатором 
перевода была все-таки итальянская сторона». После встречи с Гитлером в январе 
1943 года и настойчивых просьб вывести войска из Африки Роммель перестал 
удовлетворять фюрера и ОКБ как главнокомандующий экспедиционными войсками в 
Тунисе. Два тяжелейших военных года в песках Африки не прошли бесследно для 
генерал-фельдмаршала, непосильные нагрузки и кочевая жизнь в пустыне серьезно 
подорвали его здоровье. Роммель тяжело заболел, а последние недели пребывания 
на африканском фронте находился на грани полного нервного и физического 
истощения. Гитлер помешал ему предотвратить возникновение «африканского 
Сталинграда», поэтому Роммель решил разделить судьбу своей обреченной армии и 
принять смерть, как и положено солдату, в бою. Перед отлетом из Рима он сообщил 
жене о принятом решении: если Богу будет так угодно, и он останется в живых, 
тогда его уделом станет плен… После последнего всплеска наступательной 
активности немцев у Кассеринского прохода маршал был морально опустошен и 
физически исчерпан. Все прекрасно понимали, что после соединения его армии с 
армией фон Арнима неизбежно возникнет вопрос о единоначалии. Такие разговоры 
велись еще до вступления Роммеля в Тунис, и было ясно, что опальный и больной 
маршал не может претендовать на этот пост. Бывший посол Ульрих фон Хассель, 
казненный по приговору Народного трибунала в числе участников неудавшегося 
покушения на Гитлера 20 июля 1944 года, в книге «О другой Германии» излагает 
свою версию отъезда Роммеля из Туниса. Я категорически не разделяю его точку 
зрения и предлагаю на суд читателя запись из дневника Хасселя, сделанную через 
месяц после потери Туниса, 9 июня 1943 года:

— Это государство все больше превращается в третьесортный обанкротившийся 
балаган, возглавляемый безответственным игроком, едва ли имеющим право 
именоваться нормальным человеком, и его безнравственной и преступной камарильей.
 Мы уже стоим на краю пропасти, но ни один «фельдмаршал» не действует, исходя 
из высших соображений долга; да, чувство патриотизма не самая сильная сторона 
их личности, впрочем, им равно безразличны как интересы простых солдат, так и 
соображения военно-стратегической целесообразности. Очередным свидетельством 
этому стала катастрофа в Тунисе, которой закончилась в целом бесславная 
африканская кампания. Гитлер беззастенчиво вытащил из кровавой мясорубки своего 
любимчика Роммеля, разделяющего с ним ответственность за жесточайшее поражение, 
и предоставил возможность скромному и трудолюбивому Арниму отдуваться за 
совершенные ими ошибки…

Не могу отказать себе в удовольствии и не упомянуть, что даже председатель 
Германского общества борьбы за мир, генерал Шенайх, находился под впечатлением 
незаурядной личности Роммеля. Перед вами цитата из его дневниковых записей 
военных лет, посвященная событиям в Триполитании и вошедшая в изданную недавно 
книгу «Итоги»:

— Вместе со своей разбитой армией Роммель стоит сейчас на востоке Триполи, а 
группировка наших войск в Тунисе ведет борьбу с наступающим из Алжира 
противником. Возникает вопрос: удастся ли двум армиям, которые предположительно 
возглавит гениальный Роммель, удержать сжимаемые с двух сторон позиции? Судя по 
всему, противник имеет такое превосходство, что даже гений Роммеля здесь будет 
бессилен. Если несмотря ни на что Роммель все же выстоит, война затянется до 
бесконечности.

Обилие противоречивых высказываний и комментариев указывают на то, что 
неординарная личность немецкого генерал-фельдмаршала вызывала неподдельный 
интерес по обе стороны линии фронта. За два года африканской кампании он стал 
человеком-мифом, а друзья и враги слагали о нем легенды, причудливо смешивая 
правду и вымысел. Понятна разноголосица в стане врагов, а противоречивые мнения 
о нем извинительны и для друзей — каждый из них видел только одну сторону его 
дарования, одну грань его личности, пытался судить о целом по фрагменту целого.

Сегодня мы не знаем и вряд ли когда-нибудь узнаем истинные мотивы, побудившие 
Адольфа Гитлера отозвать Роммеля из Африки. Возможно, он мешал фюреру проводить 
провозглашенную им политику «превратить Тунис во второй Сталинград и защищать 
его до последнего человека», и болезнь была прекрасным предлогом для 
освобождения Роммеля от его обязанностей. Возможно, Гитлер уже в то время думал 
о том, что полководец с боевым африканским опытом, знанием Средиземноморья и 
возможностей англо-американского противника пригодится в недалеком будущем. 
Возможно, диктатор учитывал как первое, так и второе соображения. Кто знает…

Последующие события подтвердили непреложность известного нам факта: Роммель 
вернулся в Европу и Германию постаревшим, больным и опустошенным, с выжженной 
дотла безжалостными лучами африканского солнца душой. Он на себе испытал 
«стратегический гений фюрера», в жертву которому были принесены жизни десятков 
тысяч окруженных в «африканском котле» солдат 6-й армии генерала фон Арнима.

Роммель стал первым представителем сухопутных войск, кто был награжден одной из 
высших наград Германии за героизм — «Бриллиантами» к «Рыцарскому кресту с 
дубовыми листьями и мечами» «Железного креста». Награждение происходило «при 
закрытых дверях», и еще целый месяц, вплоть до капитуляции Туниса, широкая 
общественность по понятным причинам была не оповещена. Трещина в отношениях 
между Гитлером и Роммелем продолжала расти, а возникший после тунисской 
катастрофы разрыв стал вообще непреодолим.

Через несколько недель после отъезда Роммеля тунисская кампания устремилась к 
своему логическому завершению. Скудные источники снабжения окончательно иссякли,
 а доставка грузов по воздуху с некоторых пор стала решительно невозможна. Фон 
Арним отдавал себе отчет в том, что дни его армий в Тунисе сочтены, и требовал 
от Гитлера и ОКВ постановки четких оперативных целей операции в Африке. Сам 
Арним не видел альтернативы отступлению, хотя и допускал, что, исходя из 
неизвестных ему стратегических соображений, ОКВ пытается выиграть время, 
удерживая безнадежный тунисский фронт. Но ни Гитлер, ни Йодль, ни кто-либо 
другой из высшего руководства рейха до самого последнего дня так и не 
сформулировали четкой боевой задачи его войскам. Тогда фон Арним начал 
действовать самостоятельно — спасать то, что еще можно было спасти. Для начала 
он потребовал прекратить откомандировывать в его распоряжение офицеров под 
предлогом того, что их здесь и так вполне достаточно. ОКВ заявило, что не 
собирается потакать пораженческим настроениям. Так, в день падения Туниса в 
страну прилетела группа офицеров, около 30 человек из так называемого «резерва 
фюрера», которые практически сразу же были захвачены в плен — по пути с 
аэродрома в город. Каждый день поступали сообщения о драматических событиях, 
разыгрывающихся на море и в воздухе: вражеские подводные лодки пускали на дно 
слабо защищенные германские конвои, десятки объятых пламенем «Юнкерсов» и 
«Гигантов» навечно исчезали в морской пучине. Ставка отклонила эвакуацию 600 
механиков-мотористов тунисских ремонтных рот, механиков-водителей, 
стрелков-радистов и башенных стрелков-наводчиков в Европу так же, как в свое 
время не разрешила отправить в тыл высококвалифицированных офицеров, 
оказавшихся не у дел в результате сокращения линии фронта и реорганизации 
армейских штабов. Только 5 или 6 мая в штаб фон Арнима пришел именной запрос на 
подлежащих эвакуации военнослужащих, армии не доверили «ответственную операцию» 
по составлению списков.

Можно привести десятки примеров ошибочной оценки ситуации в Тунисе и 
воцарившегося в связи с этим благодушного настроения в римской штаб-квартире 
Кессельринга и Ставке фюрера. В свое время Гитлер отбросил за ненадобностью 
предостережения французской разведки и превратил высадку союзнического десанта 
в «увеселительное сафари», а теперь уже его ближайшее окружение строило 
воздушные замки напрасных надежд. Ульрих фон Хассельт описывает полную 
дезинформированность руководящих кругов «Третьего рейха», утрату ими чувства 
реальности и восторженную эйфорию, сопровождавшую тунисскую кампанию от первого 
часа до последнего:

— Незадолго до катастрофы из Туниса в штаб-квартиру фюрера возвратился помощник 
Цайцлера — Вальтер Варлимонт, и. о. начальника штаба ОКВ. Мне доверительно 
сообщили, что он испросил аудиенции у фюрера, чтобы сообщить ему приятное 
известие: Тунис будет держаться до осени. Адъютант ответил: «Пожалуй, это 
действительно должно заинтересовать фюрера, но мы только что получили сообщение 
о падении Бизерты и Туниса…».

К 13 мая были подавлены последние очаги сопротивления немецких войск в Тунисе. 
Африка была утрачена навсегда. Сотни тысяч немецких и итальянских солдат, 
воевавших еще под командованием Роммеля, попали в плен. После падения 
Сталинграда в конце января 1943 года новая военная катастрофа стала неизбежной 
перспективой для Германии и ее итальянского партнера по «Оси». Поражение 
немецких войск в Африке изменило баланс сил в Средиземноморье и осложнило 
обстановку на европейской арене военных действий.

После возвращения из Туниса потрясенный масштабами поражения Роммель обреченно 
сказал своему другу детства некоему Фарни: «Война проиграна…». Заключительные 
аккорды тунисского интермеццо были ознаменованы примерами рыцарского отношения 
к противнику: англо-американские армии воевали в Тунисе так, как когда-то 
сражались в Ливии и Египте дивизии Роммеля. Впрочем, прежнее отношение к 
рыцарскому ведению войны претерпело изменения, об этом в своих мемуарах 
прямодушно заявляет генерал Эйзенхауэр. Он утверждает, что отказался принять 
фон Арнима или кого-нибудь еще из нацистских генералов, несмотря на настойчивые 
призывы офицеров его штаба «действовать в духе традиций прошлых лет». Эти слова 
вызвали резкое возражение фон Арнима, который с негодованием заметил:

— Хочу сделать одно замечание по поводу «приема у победителей». Я никогда не 
стремился к этому, а уж тем более никогда о такой встрече не просил. В ходе 
африканской кампании было принято относиться к противнику по-джентльменски. 
После впечатляющего удара под Эль-Мекили так обращался с пленными английскими 
генералами Эрвин Роммель. Видимо, похожее чувство владело некоторыми офицерами 
штаба Эйзенхауэра. После капитуляции меня пригласил генерал Александер, чтобы 
засвидетельствовать свою благодарность за спасение свыше 600 британских и 
американских военнопленных в самом конце войны. Итальянское транспортное судно 
«Беллуно», на котором мы собирались переправить пленных в Италию, стояло на 
рейде Туниса и было серьезно повреждено в результате воздушных налетов 
союзников. По рации я передал открытым текстом обращение к генералу Александеру 
с просьбой прекратить бомбежку. Во время нашей встречи генерал спросил, что он 
может сделать лично для меня. Я попросил его отправить такое же число наших 
тяжелораненых из Туниса в Италию на кораблях итальянского «Красного Креста». 
Александер без колебания согласился и вскоре выполнил свое обещание. К 
сожалению, не представилось возможности поблагодарить его за это…

Единственным обнадеживающим уроком войны в Африке стало осознание того, что, 
как бы ожесточенно ни сражались армии в одинаково враждебных ко всем пескам, 
противоборствующие стороны объединяли законы гуманности и человеческой совести. 
Сегодня в африканское «братство по оружию» входят ветераны обоих лагерей. С 
надеждой смотрю в будущее и надеюсь, что именно эта непритязательная 
человечность станет залогом обновления Европы и создания нового более 
справедливого миропорядка.

После падения Туниса в кулуарах стали задавать вопрос о так и нереализованных 
возможностях спасения тунисской группировки. Сталинградская катастрофа 
высветила характерную черту гитлеровского руководства, которая с безжалостной 
прозорливостью позволяла предсказать незавидное будущее защитников Африки. По 
мнению некоторых военных экспертов, в начале апреля 1943 года, за шесть недель 
до падения Туниса, при всей сложности создавшегося положения еще была 
возможность на самолетах и кораблях эвакуировать в Сицилию от 50 000 до 70 000 
солдат без тяжелого вооружения и техники. Другие специалисты утверждали, что за 
четыре недели можно было бы успеть передислоцировать практически всю армию, 
если бы итальянский флот мог своевременно выйти в море и не повторить 
дюнкеркскую ошибку британцев. Гитлер и ОКВ прекрасно понимали, что в обозримом 
будущем фронт рухнет. Логика событий требовала отозвать войска, но фюрер, как 
всегда, пренебрег военно-политическими соображениями и руководствовался 
воззрениями престижа. Он требовал защищать «африканский Сталинград до 
последнего патрона» в надежде, что фон Арним окажется более внушаемым и 
«послушным» генералом, чем разочаровавший его Паулюс. Тунис во многом повторил 
трагическую судьбу Сталинграда, зловещая печать некомпетентных решений Гитлера 
позволяет проводить эти легко узнаваемые параллели. Приблизительно в то же 
время, когда Роммель стал во всеуслышание выдвигать свои требования по 
своевременному отступлению из Африки, диктатор был предупрежден о вполне 
возможной катастрофе под Сталинградом. Генштаб сухопутных войск Германии 
посчитал целесообразным разработать план передислокации войск, 
военно-транспортный отдел рассчитал необходимое для эвакуации число 
железнодорожных составов и авиатранспортных средств. Если бы этот план вступил 
в действие в начале декабря, то можно было бы рассчитывать на спасение всей 
Сталинградской армии вместе с большей частью ее снаряжения. Но Гитлер отклонил 
этот план. Когда вышли последние, возможные для начала переброски войск сроки, 
генштаб разработал новый план эвакуации, но уже без тяжелого вооружения. Гитлер 
хранил молчание. Когда прошла очередная назначенная дата, был составлен третий 
план. Безжалостное «нет» фюрера принесло в жертву всю Сталинградскую 
группировку наших войск. Гитлер приказал Паулюсу «даже не заикаться о 
капитуляции», и в этом заблуждении его опрометчиво поддержал любитель громких 
фраз Геринг, хвастливо заверявший об авиационной поддержке и снабжении 
окруженной армии по воздуху. Рейхсмаршал «родил» печально известный перл 
красноречивости: «Ничего страшного, пусть забивают лошадей и питаются кониной. 
Весной я пришлю самолеты и выручу их!»

В связи с этим уместно вспомнить, как летом 1942 года в относительно 
благоприятные для вермахта времена Гальдер, тогдашний начальник Генерального 
штаба вермахта, настойчиво требовал от Ставки приостановить продвижение вперед 
во избежание грядущей катастрофы. Гитлер с раздражением бросил:

— Я вовсе не требую, чтобы подчиненные понимали скрытый смысл моих приказов. 
Достаточно, если они будут их усердно выполнять…

Гальдер сделал правильные выводы из этой отповеди фюрера и сложил с себя 
полномочия. После суровой российской зимы 1941/42 он и офицеры его штаба лучше, 
чем кто-либо другой понимали, что после неудачи на Восточном фронте не может 
быть и речи о выигрыше войны в целом. Гальдер придерживался точки зрения, что 
противника, контролирующего колоссальные территории и к тому же располагающего 
практически неограниченными людскими резервами, можно победить только в одном 
случае — разбить его армии и уничтожить коммуникации первым же наступательным 
ударом. Ретроспективный экскурс в военную историю свидетельствует — русские 
черпают свои силы в бескрайних просторах своей страны. В России канули без 
следа «Великая армия» Наполеона, да и многие другие армии завоевателей. Немцы 
тщетно «охотились» за противником, без следа растворившимся в безбрежных 
русских пределах. Так уходили дни, недели и месяцы, а время неумолимо работало 
на противников Германии…

В Тунисе Гитлер действовал по «сталинградскому рецепту»! Превратно 
истолковывающий понятие «высшей жертвенности» фюрер пытался уверить мир в 
«незыблемой стойкости арийского духа». Мировое общественное мнение адекватно 
оценило падение последнего немецкого плацдарма в Африке: второе подряд после 
Сталинграда чувствительное поражение показало, в каком запредельном кризисе 
находится военно-политическая система Германии. Роммель утверждал, что война 
проиграна, и это было не мрачным пророчеством, а простой констатацией факта.






Глава 9.



ЗАГОВОР ФЕЛЬДМАРШАЛОВ











КРУЖОК ДРУЗЕЙ ФЕЛЬДМАРШАЛА РОММЕЛЯ


В конце июня 1943 года отдохнувший и подлечившийся генерал-фельдмаршал Роммель 
снова был в строю и приступил к созданию так называемого «рабочего штаба 
Роммеля». Штаб находился в личном ведении Адольфа Гитлера и занимался 
исключительно вопросами Средиземноморья. Во исполнение специальных задач 
офицеры накапливали необходимую документацию, заполняли карты и анализировали 
поступающую по разведывательным каналам оперативную информацию по 
Средиземноморью и прилегающим территориям о концентрации и передислокации 
германских и союзнических войск.

Не нужно было быть провидцем, чтобы предсказать ход дальнейшей военной карьеры 
маршала: не имевший опыта боевых действий в России Роммель рано или поздно 
должен был получить назначение в Южную Европу. Однако Гитлер не торопился, и 
только через пять месяцев, уже после свержения Муссолини, Роммель был назначен 
командующим группой армий. За эти месяцы вынужденного бездействия у него было 
достаточно времени, чтобы еще раз обдумать свою африканскую эпопею и 
наметившееся расхождение с фюрером.

«Рабочий штаб» стал средоточием старых проверенных в горниле африканских битв 
кадров. Генерал Гаузе снова возглавил штаб, а его 1-«а»[21 - (см. приложение).] 
как и прежде был оберст фон Бонин (см. приложение). Только на должность 1-«с» 
пришел новичок — оберстлейтенант Молль, вюртембергский земляк маршала, испивший 
до дна горькую чашу поражения и оставивший за своими плечами «Африканский 
Сталинград». Этот узкий круг единомышленников на себе вынес всю тяжесть 
ливийской и тунисской кампаний. Вместе с другими немецкими солдатами они стали 
жертвами дилетантизма и поверхностного оптимизма властей предержащих. Им еще 
повезло — они уцелели, а многие навечно остались в песках Африки или попали в 
плен к союзникам. Они все еще продолжали оставаться исполнительными 
военнослужащими, но уже начали сомневаться в праве диктатора отдавать им 
безумные приказы. За недели, проведенные в непосредственной близости от Ставки, 
еще больше окрепла их внутренняя убежденность в том, что Гитлер в принципе не 
имеет права вмешиваться в вопросы военного строительства. Изо дня в день они 
становились свидетелями того, как, вместо сдерживания и «усмирения», ближайшее 
окружение подстегивает воинствующее донкихотство самодовольного диктатора.

«Рабочий штаб» собирался в полном составе по вечерам в гостиной Главного штаба 
вермахта. Пустующее здание, расположенное непосредственно у границы внешнего 
кольца оцепления штаб-квартиры фюрера, было временно предоставлено в их полное 
распоряжение. По свидетельству оберстлейтенанта Молля здесь бывали 
генерал-фельдмаршал Манштейн и начальник генштаба Цайцлер, хотя преобладающее 
большинство высшего военного руководства с предубеждением и подозрением 
относилось к «клике Роммеля», как они их называли. Под председательством 
маршала Роммеля в открытой и нелицеприятной дискуссии обсуждались 
животрепещущие проблемы рейха, но главной темой оставалась возможность 
дальнейшего продолжения войны. Они спорили, соглашались и не соглашались друг с 
другом, но уже в то время были единодушны в главном: эту войну уже невозможно 
выиграть с помощью сугубо военных средств. Все они относились к Гитлеру как к 
не лишенному богатой фантазии политику, но абсолютно бездарному полководцу. 
Умело манипулируя общественным сознанием, он узурпировал власть и не желал с 
ней расставаться, действуя из ложного понимания престижа и авторитета и вопреки 
здравому смыслу. Члены «кружка фельдмаршала» сходились во мнении, что 
большинство руководителей самого высокого уровня, назначенных на свои посты и 
должности личным распоряжением Адольфа Гитлера, ни по личностным, ни по деловым 
качествам не соответствуют сложности поставленных перед страной задач. Кейтель 
как глава ОКВ был по единодушной оценке «абсолютным нулем без палочки», а 
слывущий крупным военспецом Йодль, возможно, и смог бы командовать дивизией, но 
никак не соответствовал занимаемой должности. Это был великолепный образчик 
честолюбивого генштабиста, дорвавшегося до власти, любящего и умело 
пользующегося этой практически ничем не ограниченной властью советника фюрера 
по военным вопросам. Отношения между Роммелем и Йодлем всегда были напряженными,
 можно даже сказать, что Йодль был ярко выраженным недоброжелателем маршала. А 
больше всего его бесил тот факт, что в обход рутинной процедуры Роммель мог 
напрямую обращаться к фюреру с докладом. Йодль категорически возражал против 
того, чтобы Гитлер получал информацию из других источников, кроме его. Более 
того, он ревностно стремился к тому, чтобы в ежедневных сводках любое сообщение 
с театров военных действий доводилось до сведения диктатора только после 
преломления через призму восприятия его советника и в зависящей от ситуации 
дозировке. Йодль прекрасно знал аналитические возможности Роммеля, и его 
предубеждение к нему росло год от года по мере того, как сбывались большинство 
долгосрочных прогнозов маршала. Во время визитов Роммеля в Ставку Йодль всегда 
встречал его с подчеркнутым неприятием и демонстративной враждебностью. Он мог 
заставить Роммеля часами высиживать в приемной то ли из уязвленного самолюбия, 
то ли из расчетливого цинизма и жестокости. Впрочем, маршал платил ему той же 
монетой, а позднее с нескрываемой ненавистью относился к человеку, чьи 
панибратство и угодливость стали «притчей во языцех» и вызывали у всех едва ли 
не большее презрение, чем жуткие манеры и лизоблюдство Кейтеля, метко 
прозванного в армии «Лакейтелем»!

После вынужденного ухода с позиций под Эль-Аламейном Роммель стал для Йодля 
«отработанным материалом и опасным пораженцем», который должен был руководить 
армией «совершенно иначе». В результате кропотливой и целенаправленной работы 
ему удалось возвести стену недоверия между Гитлером и фельдмаршалом даже там, 
где непреклонный в своей воле диктатор в общем-то изначально был готов 
последовать мудрым советам Роммеля или согласиться с его оценкой ситуации.

Разговор между адъютантом Йодля, оберстом Вайценеггером, и 1-«а» штаба Роммеля, 
фон Бонином, был весьма характерным для отношений двух непримиримых противников.
 Оберст пригласил к себе штабиста и предложил ему «искренне и невзирая на лица» 
высказать все, что он думает о фельдмаршале. Вайценеггеру было хорошо известно, 
что раньше этот офицер относился к Роммелю с предубеждением (собственно по этой 
причине его и «внедрили» в штаб!), поэтому он даже не сомневался, что 
штабс-офицер начнет «петь». Каково же было его удивление, когда выяснилось, что 
за месяцы совместной работы фон Бонин ближе узнал великого солдата и полностью 
переменился в своем отношении к нему. Вайценеггер был искренне поражен, услышав 
восхищенный отзыв о ненавистном его шефу Роммеле. Впрочем, он быстро пришел в 
себя и, повторяя интонации Йодля, стал распространяться, что дескать «Роммель 
законченный пессимист, он принимает неправильные решения и отдает ошибочные 
указания; он бежит, начиная с Ала-мейна, и никак не может остановиться». После 
слов о том, что «фельдмаршалом движет животный страх перед противником», оберст 
фон Бонин встал, откланялся и удалился.

Получив в этом случае несколько неожиданный отпор, Йодль преуспел в главном: он 
использовал весь богатейший арсенал своих интриганских возможностей и все-таки 
перекрыл Роммелю доступ в Ставку. В кульминационный момент давно уже 
начавшегося распада военной машины рейха он стал непреодолимой преградой на 
пути единственного в вермахте человека, который осмеливался говорить правду в 
лицо, какой бы горькой она ни была. Поднаторевший в паркетных баталиях Йодль 
легко переиграл Роммеля, но, блокировав один путь, он помимо своей воли оставил 
открытым другой — путь борьбы с диктатором и его бездарными или же воистину не 
ведающими, что творят, приспешниками.






РОММЕЛЬ И МАНШТЕЙН


Роммель и его единомышленники прекрасно понимали, что дальше так продолжаться 
не может. В конечном итоге Гитлер оказался несостоятельным политиком и 
военачальником, ничего хорошего нельзя было ждать и от его окружения. Но кто 
начнет действовать и что получится в результате этих действий? Это были главные 
темы многочасовых дискуссий. Сошлись на том, что в настоящий момент только 
военные круги обладают реальной силой и только они в состоянии противостоять 
ошибочному военно-политическому курсу диктатора. Была сформулирована и главная 
политическая идея антиправительственного заговора — сделать все возможное, 
чтобы уберечь немецкий народ от полного фиаско в этой злосчастной войне.

В вечерних застольях принимал участие и генерал-фельдмаршал Манштейн, прибывший 
в Ставку для обсуждения планов летнего наступления 1943 года с Гитлером. Когда 
летом 1942 года Гитлер снял начальника генштаба генерал-оберста Гальдера из-за 
концептуальных разногласий по русской кампании, многие прочили на этот пост 
блестящего Манштейна. Однако фюрер отклонил подходившую по всем параметрам 
кандидатуру, и в этом проявилось его негативное отношение к сильным и ярким 
личностям. Говорят, что Гитлер произнес:

— Он действительно лучший, но мы не можем находиться рядом друг с другом больше 
трех дней. Дело заканчивается грандиозным скандалом…

Манштейн показался диктатору слишком самостоятельным, слишком критичным и 
слишком здравомыслящим человеком. Гитлер выбрал Цайцлера, с которым, как он 
считал, ему будет легче управляться. Фюрер всегда предпочитал окружать себя 
бесхребетными истуканами с лакейскими душонками, чтобы не «травмировать» свое 
сверхэгоцентричное сознание.

Насколько же другими критериями руководствовался в выборе министерских чинов 
досточтимый Бисмарк в благословенной памяти имперские времена. Перед отъездом 
из Берлина в Петербург служивший в то время послом Бисмарк пожаловался 
принцу-регенту Вильгельму, будущему кайзеру, на вопиющую некомпетентность 
чиновников царского двора. «Зачем вы мне это рассказываете? Вы что, нашли 
свободные уши?» — грубо оборвал его регент. «Хочу напомнить вам, ваше 
высочество, что даже прусский ландрат не сможет управлять округом без 
расторопного секретаря. Монархи тоже не в состоянии управлять страной, не 
покидая своих покоев. Фридрих Великий, например, тщательно относился к подбору 
своих министров и остерегался назначать бездарных…» — ответил Бисмарк.

Манштейн занимался подготовкой нового танкового наступления на Восточном фронте,
 и у него возникли серьезные разногласия с фюрером по поводу боевого применения 
бронетанковых войск. Гитлер требовал стопроцентного сосредоточения техники на 
направлении главного удара, Манштейн же намеревался придать только некоторую 
часть танков первому эшелону наступающих армий, а основные бронетанковые силы 
должны были атаковать из второго эшелона, завершая и расширяя прорыв боевых 
порядков русского фронта. Манштейн прекрасно понимал: если в этот решающий для 
рейха момент сложившееся на фронтах положение не будет оценено должным образом 
и самым срочным образом не будут сделаны надлежащие выводы, то уже очень скоро 
ситуация выйдет из-под контроля и станет непредсказуемой.

Роммель рассказал фельдмаршалу о своей встрече с фюрером, во время которой он 
намекал последнему на необходимость коррекции внешнеполитического и военного 
курсов. На прямо поставленный вопрос, как он представляет себе дальнейший ход 
войны, Гитлер давал либо уклончивые ответы, либо вообще никаких. Он рассказал 
Манштейну и о своем глубоком разочаровании в ближайшем окружении Гитлера и его 
способности положительно влиять на ход событий. Раньше он и представить себе не 
мог, как глубоко в общество проникли метастазы гестапо. Об этом он тоже говорил 
фюреру, утверждая, что необходимо категорически пресечь злоупотребления властью 
со стороны этой зловещей организации, иначе парализованная страхом нация будет 
просто не в состоянии выиграть войну. Ну, а особое недовольство Гитлера во 
время этой беседы вызвало критическое отношение Роммеля к тотальной мобилизации 
и призыву на воинскую службу «зеленой» молодежи.

Уже после войны фрау Роммель рассказала о том глубочайшем потрясении, которое 
испытал ее супруг в связи с капитуляцией Сталинградской армии. Гитлер, 
ожидавший от Паулюса «достойного немецкого офицера поступка», однажды заметил:

— Его ждали горние выси Валгаллы, но он выбрал подвалы Лубянки…

Услышав эти слова диктатора, Роммель внутренне содрогнулся и замолчал…

В узком кругу близких ему людей маршал часто вспоминал эти слова и всегда 
говорил, что понимает и одобряет действия Паулюса. Если бы «приказ фюрера» не 
отозвал его из Африки и ему удалось уцелеть в ходе жестоких боев, он бы как 
Паулюс разделил горькую участь своих солдат во вражеском плену:

— Чтобы сдаться в плен вместе со своей армией, требуется куда больше мужества, 
чем просто пустить себе пулю в лоб…

Беседы с Гитлером часто перерастали в яростные споры на повышенных тонах, и о 
них становилось известно ближайшему окружению фюрера, которое уже очень скоро 
стало сомневаться в непременной в этих кругах внешней «верноподданности» 
Роммеля. Ходили слухи, что «серый кардинал», Борман, уже внес фельдмаршала в 
свои «черные списки». Эти бесплодные разговоры укрепляли Роммеля в мысли, что 
Гитлер на самом деле не тот человек, за которого его выдает пропаганда, что он 
вместе со всем немецким народом заблуждались относительно истинного содержания 
личности фюрера. Лимит доверия иссякал и росла убежденность, что есть только 
один способ спасти нацию от гибели…

Роммель подробно и обстоятельно ввел Манштей-на в курс своих бесед с фюрером и 
настойчиво рекомендовал ему при случае попытаться продолжить их с диктатором в 
том же духе — духе лояльной эволюции режима. Разработанная кружком Роммеля 
программа-минимум предполагала незамедлительную отставку Геринга, Кейтеля и 
Йодля; расформирование ОКВ, создание нового генштаба сухопутных войск и 
частичное переподчинение люфтваффе генштабам армии и флота. Программа не 
вызвала возражений Манштейна, и он изложил ее во время встречи с Гитлером. По 
словам фельдмаршала, знавший содержание разработок Роммеля в общих чертах, 
фюрер вначале воспринимал его слова спокойно, потом вспылил и в конце концов 
прервал аудиенцию.

Офицерская «фронда»[22 - От франц. «fronde», буквально — праща; общественные 
движения 1648—1653 во Франции против абсолютизма и правительства Мазарини, 
включавшие в себя различные социальные слои. (Прим. перев.)] предполагала, что 
после свержения Гитлера пост рейхспрезидента должен по праву принадлежать 
«Гинденбургу 2-й мировой войны», Эрвину Роммелю. Маршал отклонил это лестное 
предложение — всю жизнь он сторонился политики и утверждал, что «ничего в ней 
не понимает».

Через два или три дня после первой неудачной беседы с Гитлером Манштейн снова 
появился у Роммеля. На этот раз они решили действовать поочередно: вторую 
попытку предпримет Манштейн, а на следующий день, в который уже раз, Роммель. 
После очередного фиаско маршалы решили искать выход из положения в обход 
Гитлера. Они придерживались точки зрения, что фюрера не следует отстранять от 
власти — его пыл нужно немного остудить, заставить действовать под контролем и 
добиться от него выполнения программы-минимум в интересах дальнейшего ведения 
войны и во избежание катастрофы для немецкого народа. Уже тогда Роммель думал о 
возможности контакта с западными державами.

По разработанному плану заговорщики намеревались захватить территорию 
штаб-квартиры силами верных им войск и немедленно арестовать Геринга, Кейтеля и 
Йодля. Потом фюрер должен был утвердить обширную программу преобразований в 
стране. Вплоть до принятия и подписания законопроекта Гитлером функции военного 
комиссара должен был возложить на себя Эрих фон Манштейн. Роммель был убежден, 
что Адольф Гитлер, лишенный «ядовитого жала» и возможности влиять на ход 
военных событий, будет не опасен и может остаться на посту главы государства. 
Маршал считал такое решение единственно приемлемым, так как стремился избежать 
раскола в обществе и гражданской войны.

Манштейн еще раз попытался пробиться на прием к Гитлеру, но получил отказ. В 
кругу единомышленников Роммеля воцарилось тягостное уныние, как вдруг, между 1.
30 и 2.00 ночи, фон Манштейна срочно вызвали по телефону в Ставку.






ОТСТАВКА МАНШТЕЙНА


Обескураженный и огорченный Манштейн вернулся из Ставки около пяти утра. 
Благодаря достоверным свидетельствам высокопоставленного офицера генерального 
штаба, присутствовавшего на этой встрече, я восстановил ход этой важной для 
всех действующих лиц моего повествования беседы. Фон Манштейн провел с глазу на 
глаз с Гитлером свыше двух часов. С самого начала фюрер уверил его в том, что 
он может выражаться открыто, без обиняков и не опасаясь возможных последствий. 
Гитлер даже запретил протоколировать беседу (случай для него неслыханный!), 
чтобы придать ей «большую доверительность». Манштейн начал крайне резко, 
невзирая на лица, излагать суть выработанной вместе с Роммелем программы. Он 
высказался о коррумпированности партаппарата, некомпетентности ближайших 
военных советников… Гитлер молча слушал — не прерывая, не возражая и не 
высказывая своей позиции. Внезапно он поднял руку, дал маршалу знак 
остановиться и произнес:

— Фельдмаршал фон Манштейн, наши точки зрения расходятся по основополагающим 
моментам. По некоторым причинам я не могу отказаться от раз и навсегда 
избранной линии. Я не могу выполнить ваши требования и не принимаю ваших 
условий. Само собой разумеется, что вы утратили мое доверие. Я обещаю 
проследить, чтобы уход в почетную отставку был подготовлен в соответствии с 
вашими заслугами перед рейхом…

Ровно через 8 дней после этой встречи Манштейн был отстранен от должности[23 - 
30 марта 1944 года в Оберзальцберге получил «Дубовые листья» к «Рыцарскому 
кресту» из рук фюрера и отправлен в отставку.]. Так Гитлер завел его в тупик, 
лишил реальной власти и возможности взаимодействия с Роммелем согласно 
запланированной ими операции. Фон Манштейна подкосила эта неудача, и в 
дальнейшем он отказался от каких-либо контактов с Роммелем. Под предлогом 
уточнения позиций на театре военных действий Роммель в последний раз попытался 
связаться с опальным фельдмаршалом через некоего офицера генштаба. Манштейн не 
выказал ни малейшего интереса к этой встрече, тогда уже Роммель начал 
относиться к нему с подозрением. В то время Роммель не мог действовать в 
одиночку, оставшись полководцем без полков и фельдмаршалом без армии.

История с Манштейном не прошла бесследно для подорванного здоровья Роммеля — 
фобии превратили его жизнь в сплошной ад. После каждого нового расквартирования 
он приказывал проверять помещение на предмет обнаружения подслушивающих 
устройств. Маршал справедливо опасался слежки, даже не сомневался в том, что 
находится под наблюдением гестапо или СД.

В начале июля 1943 года штаб-квартира была переведена в Берхтесгаден, а Главный 
штаб сухопутных войск остался в Восточной Пруссии. «Рабочий штаб» Роммеля 
перебрался вслед за Ставкой фюрера и размещался в одной из казарм местечка 
Франкентрупп под Берхтесгаденом. Роммель по-прежнему занимался вопросами 
Средиземноморья и дважды в день присутствовал на оперативных совещаниях при 
фюрере. Утренние совещания начинались в 11 — 11.30 утра и продолжались до обеда,
 около полутора часов. Вечерние начинались между 20.00 и 20.30 и обычно 
продолжались два часа, но очень часто обсуждение ситуации на аренах военных 
действий заканчивалось и заполночь.






ОПЕРАТИВНОЕ СОВЕЩАНИЕ


По свидетельству одного генштабиста из окружения Роммеля оперативные совещания 
в Ставке производили двусмысленное впечатление. Ежедневная рутина притупляла 
восприятие «старожилов», а на новичков самым удручающим образом действовала 
поверхностность при принятии решений, касающихся жизни десятков тысяч солдат и 
судьбы целых народов. Обычно совещание открывалось докладом начальника 
генерального штаба. В отведенные на выступление 10 минут ему по логике вещей 
следовало бы проанализировать общее положение на фронтах и заострить внимание 
присутствующих на последних оперативных сводках, но он ограничивался только 
Восточным фронтом. Средиземноморье и все остальные, так называемые «театры 
военных действий ОKB» находились в компетенции печально известного Йодля. Потом 
Цайцлер молниеносно справлялся с докладом о положении дел на отдельных участках 
Восточного фронта, а Гитлер молча сидел, низко опустив голову над столом, даже 
не пытаясь проявить заинтересованности. Раз за разом его здоровая рука 
погружалась в карман в поисках стеклянного флакона со стимулирующими таблетками.
 В то время фюрер уже производил впечатление тяжело больного человека. Если он 
говорил, то настолько тихо, что стоящий рядом с ним человек вынужден был 
прилагать немало усилий, чтобы попытаться хоть что-нибудь понять.

Затем к карте подходил Йодль и сообщал о развитии ситуации в Италии, Норвегии, 
во Франции и на Балканах. Он производил парадоксальное впечатление толкового и 
грамотного докладчика, совершенно не желающего глубоко вникать в суть 
излагаемых проблем. Он играл хорошо поставленным голосом, обрисовывал 
проблемные задачи, вычленял узловые вопросы, которые никто в его оперативном 
отделе никогда и не собирался решать. Как и старый рутинер Цайцлер, он старался 
как можно быстрее проскочить «сомнительные», с точки зрения тяжести 
создавшегося положения, места в своем рапорте и тогда сбивался на речитатив. 
Если не происходило ничего экстраординарного, Гитлер оставлял и это выступление 
без замечаний. В докладах обоих генерал-оберстов обычно содержался перечень 
оперативных мероприятий ближайших дней и даже часов, он-то и поступал на 
окончательное утверждение Адольфа Гитлера. Иногда фюрер крайне скупо 
консультировался с Герингом и другими участниками совещания, ограничиваясь 
подчас вялым движением руки или репликой «согласен», или «об этом не может быть 
и речи, ищите более приемлемое решение».

С докладом о войне в воздухе выступали либо Геринг, либо начальник генштаба 
люфтваффе, Ганс Ешонек. От ВМФ выступали Дениц или его начальник штаба. В самом 
конце утреннего совещания слово предоставлялось начальнику метеослужбы. В связи 
с перспективой ожидаемых воздушных налетов на территорию рейха его долгосрочные 
метеорологические прогнозы обретали особую актуальность. На этом «военная» 
повестка дня обычно исчерпывалась, и генералитет возвращался к прерванным делам.
 Выступавший в самом начале совещания Цайцлер к концу его обычно исчезал. 
Штабная история сохранила плоский, но не ставший от этого менее правдивым 
анекдот: когда на начальника Генерального штаба находила «блажь» и ему вдруг 
хотелось узнать о положении дел на других аренах военных действий, он 
использовал богатейший арсенал трюков или прибегал к помощи преданных ему 
ординарцев, писарей и прочих «осведомителей». Так на самом деле выглядели 
взаимодействие фронтов и координация боевых действий, которые значили для 
испытывающей постоянный дефицит сил и средств Германии куда больше, чем для 
богатых союзников.

Вслед за военными выступали политики и промышленники. Шпеер высказывался по 
проблемам вооружений, а представитель МИД, это мог быть и сам Риббентроп, 
излагал «актуальные вопросы немецкой внешней политики», к сожалению, как 
таковой на тот момент уже не существовавшей и занимавшейся исключительно 
мелочами. После совещания подавали обед. Гитлер обедал только в избранном кругу 
с получившими особое приглашение гостями.

Вечернее совещание протекало по тому же сценарию, только продолжалось 
значительно дольше. Вечером больше говорили о политике, а дискуссии и дебаты 
плавно перерастали в пустопорожнюю болтовню. Когда большая часть приглашенных 
покидала зал для совещаний, Гитлер мог на несколько часов остаться в узком 
кругу особо приближенных лиц. Только здесь диктатор «оттаивал» и вел застольные 
беседы на всевозможные темы.






ГОРЬКАЯ ПРАВДА О ДУЧЕ


За те месяцы, что Роммель провел в штаб-квартире фюрера, он несколько раз 
пытался обратить внимание Адольфа Гитлера на реальное положение дел в Италии и 
неприглядную картину разложения высшего руководства страны. Однако сделать это 
было тем сложнее, чем более приукрашенную и искаженную картину рисовали в своих 
отчетах Министерство иностранных дел и лично фон Риббентроп на оперативных 
совещаниях в Ставке.

Благодаря барону фон Нейрату-младшему, 1-«а» армии «Африка», Роммель прекрасно 
разбирался в хитросплетениях геополитических интересов итальянского 
истеблишмента на Черном континенте. Представлявший МИД фон Нейрат конфликтовал 
с Риббентропом и полностью разделял точку зрения маршала, что «министр 
иностранных дел величайший простофиля за всю дипломатическую историю Германии». 
В одну из своих поездок в Ставку Роммель взял Нейрата с собой и после доклада о 
военном положении попросил Гитлера выслушать своего офицера. Фюрер благосклонно 
кивнул и с все возрастающим интересом начал вслушиваться в повествование фон 
Нейрата. Присутствовавший при этой беседе Кейтель стоял чуть позади Гитлера. 
Вдруг он замахал руками как ветряная мельница, давая понять Нейрату, чтобы тот 
немедленно прекратил доклад. Перед аудиенцией Кейтель настойчиво просил «не 
рассказывать фюреру ничего лишнего, кроме обычных новостей, и ни в коем случае 
не нервировать его…». На случай поползновений фон Риббентропа маршал пообещал 
Нейрату свое покровительство и защиту, так что штабс-офицер не дал сбить себя с 
толку.

Гитлер был искренне удивлен: Нейрат рассказывал вещи, прямо противоположные тем,
 что сообщали ему немецкий посол в Риме и фон Риббентроп. Нейрат доложил фюреру 
о вопиющих фактах поголовной коррумпированности фашистского правительства; 
рассказал об идеалисте Муссолини, совершенно далеком от реальной 
действительности. Дуче, например, уверен в непоколебимой мощи своих 
военно-воздушных сил, хотя на самом деле его попросту обвел вокруг пальца 
главнокомандующий итальянскими ВВС, который собрал со всех итальянских 
аэродромов более-менее целые боевые самолеты и патетически воскликнул: «Дуче, 
такие же машины стоят на всех аэродромах Италии и ждут вашего приказа…».

Зять Муссолини, граф Чиано, отъявленный волокита, не пропускает ни одной юбки; 
ведет секретные переговоры с Великобританией и всячески вставляет палки в 
колеса…

Король связан с британской Короной родственными узами и зависим от английских 
денег…

По мере рассказа фон Нейрата Гитлер приходил во все большее возбуждение и в 
конце концов воскликнул:

— Невероятно, почему никто не докладывал мне об этом?

Впрочем, разговор закончился впустую, поскольку необходимых выводов на 
государственном уровне сделано так и не было, зато были сделаны «должные 
организационные выводы» на ведомственном уровне: фон Нейрату пришел срочный 
вызов из Фушла от рейхс-министра иностранных дел фон Риббентропа. Взбешенный 
министр потребовал объяснений в приказном порядке. Тогда Нейрат сослался на 
приказ своего непосредственного начальника, генерал-фельдмаршала Роммеля, 
доложить нелицеприятную правду фюреру. Риббентропу оставалось только в бессилии 
скрежетать зубами, впрочем, он нашел способ «отомстить» и в наказание отправил 
фон Нейрата генеральным консулом в Лугано.






СТРАНИЧКИ ИЗ ДНЕВНИКА


Фрау Роммель любезно предоставила мне для этой книги дневники, которые ее 
супруг вел в ожидании нового назначения в штаб-квартире фюрера. Особая ценность 
этих записей в том, что они отображают точку зрения Гитлера, которую он счел 
нужным высказать в узком кругу и во время многочисленных совещаний. Не меньший 
интерес представляют и критические комментарии Роммеля, исчерпывающая 
лапидарность которых позволяет нам судить об образе мыслей великого полководца. 
Перед вами подлинные странички из его дневника:

20 июля.

«Вечером обсуждали положение у фюрера. На Востоке серьезный прорыв фронта в 
группе армий «Центр», особенно под Орлом. На Сицилии ничего нового. Переговоры 
с дуче не привели к конкретным результатам. У дуче связаны руки, он не может 
действовать так, как ему бы этого хотелось. Скорее всего приму армию в Греции, 
включая острова, с последующей высадкой в Италии».

Было решено придать Роммелю освободившийся в результате сокращения линии фронта 
в России главный штаб группы армий «Б», в состав которой ранее входила 6-я 
армия Паулюса. Эту группу армий перебрасывали в Грецию, и генерал-фельдмаршал 
даже провел один день в Салониках, но уже 25 июля последовало сообщение о 
перевороте Бадольо и о свержении Муссолини. Роммеля срочно отозвали в Германию. 
Здесь Гитлер возложил на него задачу организации обороны Северной Италии.

21 июля.

«Утром — доклад о положении на фронтах. На Востоке — относительная стабилизация.
 Под Орлом глубокое вклинение противника. Русские могут ввести в бой до 8 500 
танков. На Сицилии благодаря усилиям генерала Хубе некоторое прояснение 
ситуации. После обеда — к генералу Йодлю (по поводу Греции). Следует пройти 
политическую «накачку» из-за 11-й итальянской армии. Дуче знает о политических 
намерениях своих соратников».

25 июля.

«8.10 — вылет из Винер-Нойштадта. 11.00 — приземлились в Салониках. Жуткое 
пекло. Разместились в гостинице «Средиземноморье». 17.00 — совещание у 
генерал-оберста Лоера. Все характеризуют положение как «сильно зависимое от 
снабжения извне». Необходимо очень много сделать, чтобы превратить Грецию в 
неприступную крепость. Собираюсь утром совершить ознакомительный полет — хочу 
набраться впечатлений до официального вступления в должность. Генерал Гаузе 
тоже считает, что здесь нам не придется «возлежать на розах». В 21.30 позвонил 
генерал Варлимонт и доложил, что итальянская армия будет в моем безусловном 
подчинении. Необходимо, чтобы немецкие дивизии напрямую подчинялись мне 
посредством германского, а не итальянского штаба, как это предлагают в «Волчьем 
логове». В 23.15 все отменяет звонок из ОКВ. Дуче арестован, а меня отзывают в 
Ставку. Положение в Италии крайне напряженное».

26 июля.

«7.00 вылетели по маршруту Салоники — Растенбург. Передислокация группы армий 
«Б» приостановлена. В 12.00 приземлились в Растенбурге. Немедленно отправился в 
«Волчье логово». Присутствовало все военное, государственное и политическое 
руководство рейха — рейхсминистр фон Риббентроп, гросс-адмирал Дениц, 
рейхсфюрер СС Гиммлер, рейхсминистр доктор Геббельс и др. Фельдмаршала Клюге 
вызвали для сообщения о Восточном фронте. Вклинивание под Орлом по-прежнему не 
ликвидировано. Американцы высадились в Сицилии и оккупировали западную половину 
острова. Похоже, и там намечается вклинивание. В Италии все до сих пор не ясно. 
Непонятно, какие последствия может вызвать свержение Муссолини. По приказу 
короля маршал Бадольо возглавил правительство. Все-таки следует ожидать, что 
вопреки заверениям короля и премьера Италия выйдет из войны. По крайней мере, 
британцы снова предпримут высадку в Верхней Италии. Обсуждение положения во 
время обеда у фюрера. Ждем министра Фарриначи — ему удалось бежать из Италии. В 
Риме — эксцессы, бесчинства по отношению к фашистам и попытки захвата 
собственности Фашистской партии. Незначительные трения между германскими и 
итальянскими солдатами. Фарриначи утверждает, что в течение ближайших 10 дней 
Бадольо объявит о перемирии, тогда следует ожидать высадки англичан в Генуе и 
Ливорно».

27 июля.

«Вечером — оперативное совещание у фюрера. Присутствовал фельдмаршал фон 
Рихтгофен. Немецкие дивизии (44-я и 305-я пехотные), как и было ранее 
договорено с Муссолини, передислоцируются в Италию. Главный штаб вермахта 
получил предписание привести в полную боеготовность войска у Бреннера[24 - 
Горный перевал в Альпах. (Прим. перев.)]. Фюрер пока не вводит войска в Верхнюю 
Италию, его окончательное решение зависит от политической ситуации в регионе».

11 августа.

«В 9.30 вылетели в штаб-квартиру фюрера, несмотря на оповещение о воздушной 
тревоге. Прилетели как раз к началу совещания. Присутствовали: Геринг, Дениц, 
Штудент и Гиммлер. Восточный фронт — глубокое вклинивание русских западнее 
Харькова. Под Ленинградом изматывающие бои под ураганным огнем в течение 
светового дня. Предполагаемое начало наступления — 12 августа…

…При обсуждении положения в Италии у меня возникло ощущение, что фюрер 
намеревается задействовать меня в ближайшее время. Я указал в кратком 
выступлении, что считаю своевременной постановку вопроса о конкретных 
требованиях к Италии в целях дальнейшего совместного ведения войны. Итальянцы 
должны были начать подготовку к обороне значительно раньше, но вплоть до 
сегодняшнего дня ничего так и не сделано. Фюрер считает, что наш партнер по 
«Оси» только выгадывает время и в конце концов выйдет из войны. Встреча 
Черчилля и Рузвельта, скорее всего, свидетельствует о намерениях союзников 
втянуть Италию в переговоры, а там недолго и до прямой измены — и все идет к 
тому, что им чертовски легко удастся сделать это! Единственный аргумент против 
— это отправка членов королевской семьи, в первую очередь принцев, к 
швейцарской границе. Похоже, фюрер придерживается старого плана возрождения 
фашизма как единственной действенной гарантии безоговорочной преданности Италии 
и ее верности союзному долгу…

…Фюрер критически отозвался о деятельности фон Макензена, фон Ринтелена и 
Кессельринга, которые до сих пор не понимают всю сложность создавшегося 
положения. Тот же Кессельринг вплоть до сегодняшнего дня продолжает с доверием 
относиться к новому правительству. Я доложил, что перевал Бреннер уже в наших 
руках, а на днях мы возьмем Сицилийский проход и Шайдекский перевал. Это 
необходимо, чтобы обезопасить коммуникационные линии от возможных актов 
саботажа…

…Геринг заявил, что фюрер выступает «единственным гарантом королевской власти в 
Италии». Фюрер остроумно ответил, что «вряд ли это понравится итальянскому 
королю. А вообще время королей уже вышло, и все королевства давно 
обанкротились».

Позлословили над британцами.

Вечерняя сводка с фронта. Фон Риббентроп предоставил в мое распоряжение 
генерального консула фон Нейрата. Я выразил опасения, что переговоры с 
итальянцами могут закончиться безрезультатно. Предложил — сражаться на Сицилии 
до последней возможности и, только исчерпав ее, отступить в Италию. Построить 4 
глубоко эшелонированные оборонительные линии: 1. Козенца — Тарент. 2. Салерно. 
3. Кассино. 4. Апеннины — опорная позиция. Гитлер возразил, что из-за 
аэродромов Калабрии следует перенести отсечные позиции севернее Козенцы. Их 
следует устанавливать в «горловине», в районе Канта-Зары. Но и он не сомневался 
в том, что из-за нежелания итальянцев воевать пойдет насмарку и этот план. Я 
получил приказ вступить в переговоры с итальянским правительством в качестве 
его личного представителя. В переговорах примет участие и Йодль…

Во время вечернего совещания фюрер часто рассматривал аэроснимки острова 
Вентотен, где содержался под стражей Муссолини. После совещания он оставил 
Деница и Штудента, чтобы обсудить с ними вопрос освобождения дуче. Хочется 
надеяться, что эта акция не будет поручена мне, поскольку не вижу в ней ничего 
полезного…»






РЕАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА


После вступления в должность командующего группой армий «Б» и приказа 
обеспечить необходимую оборону Верхней Италии Роммель вплотную занялся 
«итальянским вопросом» и теми проблемами, которые повлекли за собой свержение 
Муссолини. Гражданскую позицию маршала в то время можно было бы выразить одной 
фразой: дуче исчез с политической арены, а вместе с ним пришел конец и фашизму. 
Тот, кто пытается делать ставку на обанкротившегося политика и его учение, 
непременно потерпит полное фиаско в недалеком будущем. В этом было 
принципиальное отличие его позиции от воззрений Адольфа Гитлера, который всегда 
заявлял:

— У меня нет союза с Италией или изменниками из итальянского генштаба. Я 
подписал договор с моим другом и союзником Муссолини и итальянским фашизмом. Я 
останусь верен связывающей нас дружбе — дуче должен вернуться…

В 1943 году Гитлер все еще продолжал слепо верить в идеалы «арийской верности» 
и упорно строил воздушные замки дальнейшего сотрудничества с низложенным 
диктатором на основе дискредитировавших себя в общественном сознании идей 
неофашизма.

Богатый жизненный опыт позволял Роммелю с достаточной степенью вероятности 
предсказать грядущий ход событий. Прежде всего, он опасался, что в один 
прекрасный момент, а он в связи с ожидаемой изменой Италии не за горами, рухнет 
круговая оборона Германии и в зияющие бреши устремится враг. Настойчивые 
попытки генерал-фельдмаршала найти достойный с военной точки зрения ответ на 
возникшие вопросы разбивались о подозрительность диктатора, который не только 
не желал смириться с вмешательством армии в его святая святых — политику, но и 
прекрасно понимал, что предубежденность Роммеля к Муссолини в равной мере 
распространяется и на него самого.

Роммель чувствовал неприкрытую неприязнь Гитлера, но не позволял сбить себя с 
раз и навсегда избранного пути и мужественно боролся за право действовать в 
соответствии со своими убеждениями. В свое время он поддержал акцию, 
направленную на изменение германского внешнеполитического курса по отношению к 
Муссолини и фашизму. Барон фон Нейрат-младший, вновь появившийся в ближайшем 
окружении маршала как офицер связи МИД, шеф Абвера Канарис и оберстлейтенант 
Молль, 1-«с» штаба группы армий «Б», с ведома и согласия Роммеля решили 
«нанести троекратный удар»! В докладных записках на имя высшего 
военно-политического руководства они безжалостно бичевали все промахи и 
заблуждения Фашистской партии, а также все ошибки и недостатки легкомысленного 
стиля руководства Муссолини.

По предварительной договоренности они намеревались отправить докладные по 
инстанции одну за другой, с небольшим перерывом. Рапорт Молля в одну из поездок 
в штаб-квартиру фюрера взял с собой Роммель. Гитлер даже толком не успел 
прочитать документ, как в гневе швырнул его в угол и заорал:

— Я запрещаю военным вмешиваться в политику. Так же, как не позволяю 
гауляйтерам[25 - Должностное лицо, глава административно-территориального 
округа, назначавшееся непосредственно фюрером. (Прим. перев.)] командовать 
армиями.

Рапорт Нейрата, отправленный в МИД, застрял в лапах ищеек фон Риббентропа. 
Докладная записка Ка-нариса пришла в секретариат Кейтеля. Державший нос по 
ветру начальник ОКВ прекрасно знал об отношении к этому вопросу Адольфа Гитлера,
 поэтому наложил характерную для себя, ни к чему не обязывающую резолюцию — 
«Нецелесообразно представлять на рассмотрение фюреру». На этом закончились 
попытки проведения реальной политики по отношению к Италии, и все устремилось к 
неизбежному концу, подстегиваемое злой волей диктатора.

11 августа Гитлер издал указ, и уже 15 августа в маленьком городке на севере 
Италии состоялась встреча Роммеля, Йодля и начальника штаба итальянских 
сухопутных войск, генерала Роатта. Многочисленные возражения, отговорки и 
оговорки итальянской стороны превратили это важное совещание в трагикомический 
фарс. Йодль подробно охарактеризовал военное положение в Средиземноморье и 
перспективы военной активности рейха в южном регионе. Насколько он озвучивал 
геополитические идеи фюрера, настолько же выражал и свою точку зрения по этому 
вопросу. ОКВ и Гитлер рассматривали в то время три возможных варианта развития 
союзнического наступления в Италии. Йодль сообщил о предполагаемой 
англо-американской операции на юге:

1. В случае, если стратегической целью противника являются Балканы, то, 
напрямую угрожая Калабрии, он будет готовиться к прорыву в Апулию.

2. Если неприятель готовит вторжение во Францию, тогда следует ожидать новых 
ударов по Корсике и Сардинии.

3. Йодль считал маловероятной возможность высадки десанта с сицилийского 
плацдарма и последующего наступления союзников на север Италии.

Ирония судьбы заключается в том, что наименее ожидаемый вариант уже очень скоро 
стал суровой действительностью. Если допустить возможность утечки информации из 
штаба Роатты, то когда-нибудь мы узнаем, насколько халатность или злой умысел 
итальянцев повлияли на принятое англо-американскими союзниками решение. Генерал 
Роатта как полномочный представитель Верховного главнокомандования требовал от 
немцев организовать глобальную оборону Италии со всех направлений. Роммель 
категорически возражал, поскольку это неизбежно приводило бы к распылению сил и 
не могло закончиться ничем иным, кроме катастрофы.

Гитлер и его окружение продолжали пренебрежительно отмахиваться от не 
вписывающихся в их концепцию фактов и продолжали вести негибкую, прямолинейную 
политику в Средиземноморье. Роммель отличался от них уже тем, что не боялся 
смотреть правде в глаза и требовал от своих подчиненных непредвзятого отношения 
к событиям и моментальной реакции на самые незначительные изменения оперативной 
обстановки. Он с величайшим вниманием отнесся к меморандуму барона фон Нейрата 
от 23 августа, в котором тот проанализировал отношение нейтральной Швейцарии к 
сложившемуся на европейской арене военных действий положению:

— В Швейцарии расценивают наши шансы на военный успех как нулевые. Швейцарцы 
успешно провели мобилизацию на юге страны, а граница с Италией тщательно 
укреплена. В свою очередь итальянцы окончательно устали от войны, и их боевой 
дух низок как никогда. Они единодушны в том, что правительство Бадольо долго не 
продержится. Итальянцы не желают находиться в подчиненном положении и выступают 
против немецкого оперативного руководства объединенными войсками. Все накалено 
до предела и вполне может привести к свержению монархии. Великобритания вручила 
ультиматум португальскому правительству и до 1 сентября дала ему время на 
размышления. Англичане предложили кандидатуру герцога Альбы в качестве 
претендента на испанский трон. Франко, скорее всего, получит пост 
премьер-министра Испании. В Швейцарии считают, что союзники нанесут главный 
удар в устье Рейна, а в Италии будут высажены относительно небольшие силы. 
Отзыв русских послов Майского и Литвинова свидетельствует о разногласиях в 
рядах союзников. На конференции в Канаде должен решиться вопрос об увеличении 
англо-американских поставок в Россию техники и продовольствия на 100%. После 
окончания войны, которую союзники считают практически выигранной, Кремль 
требует Балканы и часть рейха до Эльбы. Во Владивостоке работает американская 
комиссия (опорные пункты ВВС?). Территориальные претензии русских 
англо-американцы считают несколько завышенными. Америка планирует сохранить 
суверенитет Финляндии, а Англия — Швеции. Все рассматривают слабость наших 
люфтваффе как благоприятный шанс…

4 сентября. (Из дневника маршала.)

«Оперативное совещание сразу же после прибытия в «Волчье логово». Уже в 
ближайшее время фюрер хочет послать меня к итальянскому королю. Вопреки 
совершенно необоснованным с точки зрения ведения современной войны возражениям 
Йодля, принят мой оперативный план, предусматривающий организацию обороны на 
побережье. Фюрер считает идею объединения европейских государств несколько 
преждевременной.






Глава 10.



ЖРЕБИЙ БРОШЕН











КЕССЕЛЬРИНГ ИЛИ РОММЕЛЬ?


Мировой сенсацией № 1 стала прозвучавшая в эфире информация о заключении 
сепаратного мира между Италией и англо-американскими союзниками. Ром-мель 
воспринял это известие с некоторым облегчением — закончились недели и месяцы 
тягостного ожидания и, по крайней мере, теперь у Германии были развязаны руки 
по отношению к выступившему на вражеской стороне бывшему партнеру по «Оси». 
Вместе со штабом, который долгое время находился в районе Мюнхена, группа армий 
«Б» погрузилась в эшелоны. Перед генерал-фельдмаршалом стояла задача 
разоружения итальянских дивизий в Верхней Италии, через которую проходили все 
коммуникационные линии германского Южного фронта, ведущего ожесточенные бои с 
союзническими армиями. Передислокация прошла быстро и без особых осложнений, 
так же, как несколькими неделями раньше Роммелю удалось взять под контроль 
перевал Бреннер и обеспечить выдвижение немецких войск к Адрии на востоке и к 
Генуэзскому заливу на западе.

Роммелю предстояло разоружить мощные и хорошо вооруженные подразделения 
итальянцев, имея в своем распоряжении значительно уступающие противнику по 
численности и огневой мощи немецкие войска. Операция в Италии стала очередной 
проверкой полководческого таланта фельдмаршала, демонстрацией его первоклассной 
выучки и богатейшего арсенала воинской хитрости. Так, в результате дерзкой 
операции удалось вынудить к капитуляции гарнизон одного из крупнейших городов 
Италии — Милана. Роммелю противостояли 40 000 солдат и присоединившиеся к ним 
бойцы Сопротивления, но маршал разработал и осуществил хитроумный план: после 
ложного сигнала воздушной тревоги разведывательные роты немцев проникли в город 
и захватили ключевые позиции в оборонительных порядках неприятеля, а после 
«отбоя тревоги» захватили в плен и разоружили выбирающихся из укрытий 
итальянцев!

Тем временем немецкий Южный фронт севернее Неаполя едва сдерживал удары 
превосходящих сил противника, так что миланская интермедия едва ли могла 
преуменьшить всю серьезность создавшегося положения в средиземноморском регионе.
 Положение германских войск на юге было крайне тяжелым. Силы стремительно таяли,
 а протяженные коммуникации подвергались ежедневным воздушным налетам, и с 
каждым днем снабжение войск ухудшалось. В то время, как Южный фронт истекал 
кровью, в расположении группы армий Роммеля царила гротескная идиллия: после 
разоружения итальянской группировки 7 или 8 дивизий практически остались без 
дела, если не считать мелких стычек с партизанскими бригадами Тито под Горицией 
и Фиуме. Ни о какой координации действий не могло быть и речи, потому что на 
тот момент в Италии было два главнокомандующих: Южным фронтом руководил 
Кессельринг, а в Северной Италии командовал Роммель. Создалась совершенно 
недопустимая с военной точки зрения ситуация, и Роммель в который уже раз 
указал Йодлю на всю шаткость немецких позиций. Маршал потребовал принять четкое 
и взвешенное решение: установить единоначалие в целях успешной обороны Италии, 
сокращения потерь и концентрации имеющихся сил.

Наконец, последовал долгожданный вызов, и, захватив с собой все необходимые 
документы, Роммель вылетел в штаб-квартиру фюрера для «уточнения положения на 
вверенном ему участке фронта». В дополнение к повестке вечернего совещания 
генерал-фельдмаршал высказал свои соображения по итальянскому театру военных 
действий, подкрепляя выступление обширным картографическим материалом. Главным 
доводом его выступления был очевидный факт, что, «исходя из имеющихся в наличии 
сил, стационарные позиции в Италии непригодны для обороны». К тому же не 
следовало исключать возможность, что «в один прекрасный момент напряженное 
положение на других фронтах могло потребовать от ОКВ передислокации 
определенного контингента германских войск из Италии». Не было никакой 
необходимости проливать кровь в Южной Италии для того, чтобы уже через 
несколько недель или месяцев все равно оставить не удерживаемые в принципе 
позиции. Генерал-фельдмаршал Роммель настаивал на необходимости построения 
глубоко эшелонированных оборонительных порядков в Северных Апеннинах и позднее 
у южных отрогов Альп. Одновременно он планировал проведение контратакующих 
операций силами 2-х или 3-х моторизованных пехотных и танковых дивизий. С 
помощью выделенных мобильных соединений можно было бы сдерживать наступательную 
активность врага, глубоко вклиниваться в его боевые порядки, связывать силы, 
стягивать на себя резервы, затем неожиданно перегруппировываться и наносить 
удары на другом направлении. Одним из непременных условий успеха такой тактики 
ведения боевых действий является массированная воздушная поддержка. Воздушный 
флот союзников в Средиземноморье насчитывал около 4 000 боевых самолетов, а в 
самой Италии было задействовано не менее 1 000 крылатых машин. Люфтваффе I 
могли противопоставить им не более 250 истребите-I лей и бомбардировщиков, из 
которых только 50 % были в боеспособном состоянии.

В стенах «Волчьего логова» не часто звучали смелые и решительные речи подобного 
рода. Роммель и сопровождавшие его офицеры не без тревоги прибыли в Ставку, 
зная болезненную реакцию фюрера на одно только упоминание об отступлении. Во 
время доклада Йодль укоризненно покачивал головой, а Кейтель переминался с ноги 
на ногу, всем своим видом демонстрируя неловкость за очевидную промашку своего 
подопечного, осмелившегося говорить такое в лицо фюреру. К всеобщему удивлению 
Гитлер неожиданно тихо произнес:

— Наверное, вы правы, Роммель. Я разделяю ваше мнение. Хорошо, я назначу вас 
главковерхом в Италии. Ждите, в ближайшее время вы получите подписанный приказ…

Потом он взял лежащий у него на столе проект приказа и продемонстрировал его 
Роммелю. Там, среди прочего, были и такие слова — «назначить 
генерал-фельдмаршала Эрвина Роммеля главнокомандующим экспедиционными войсками 
рейха в Италии с подчинением ему всех сухопутных, военно-воздушных и 
военно-морских сил». Согласно этому же приказу фельдмаршал Кессельринг и 
офицеры его штаба переводились в оперативный резерв фюрера.

Казалось, что здравому смыслу Роммеля удалось одержать верх! Окрыленному 
маршалу показалось в тот момент, что в недалеком будущем ему, возможно, удастся 
навсегда отучить Гитлера от замашек азартного игрока и даже изменить его 
мировосприятие. Фельдмаршал немедленно вылетел в Италию и уже на следующий день 
собирался выехать в Рим — принять от Кессельринга командование Южным фронтом. 
Увы, этим мечтам так и не суждено было сбыться. Преисполненного энтузиазма 
Роммеля спустила с небес на землю шифровка из оперативного отдела Йодля, в 
которой его уведомляли о некоторой отсрочке вступления в должность — дескать, в 
Ставке он видел только черновик проекта, сам приказ еще не подписан, поэтому 
придется несколько дней подождать…

Беспокойство Роммеля нарастало с каждым днем, а в ответ на настойчивые запросы 
начштаба генерала Гаузе приходил стереотипный ответ — ждите, фюрер еще не 
поставил свою подпись. В конце концов, терпение маршала лопнуло, он связался с 
Кейтелем и без всяких церемоний задал тому прямой вопрос:

— Не могу понять, что происходит. Фюрер показал мне приказ, в котором черным по 
белому было написано, что он назначает меня главнокомандующим в Италии. Я не 
хочу вступать в бой, когда опять будет уже слишком поздно что-либо изменить. 
Когда придет приказ и почему, черт возьми, он не пришел до сих пор?

Кейтель долго подбирал слова и, наконец, произнес:

— Фюрер пока не принял окончательного решения. Вас уведомят…

Только после этого разговора Роммель окончательно понял, что ему уже никогда не 
удастся дождаться поступления приказа, а спустя несколько часов пришла 
очередная шифровка из ОКВ, откладывающая вступление в должность на 
неопределенный срок…






ПРОЖЕКТЫ КЕССЕЛЬРИНГА


Между тем в штаб-квартиру Роммеля на озере Гарда пришло сообщение, объясняющее 
маловразумительную историю с «приказом фюрера»: оказалось, что после визита 
фельдмаршала в Ставке побывал Кессельринг. Он нарисовал радужную картину 
состояния дел на Южном фронте и утверждал, что на юге не только можно, но и 
необходимо держаться. Искрящийся оптимизмом Кессельринг договорился до того, 
что обещал благосклонно внимавшему ему Гитлеру сбросить в море 
англо-американский десант. В своем докладе Роммель даже не упомянул о такой 
возможности, потому что на самом деле ее и не было — англичане и американцы 
основательно закрепились на юге при мощной поддержке с моря и с воздуха, а 
неуемный оптимизм Кессельринга преследовал совершенно иные цели.

Маршал неоднократно утверждал, что «южные позиции не пригодны для долгосрочной 
обороны, а их коммуникационные линии слишком растянуты и уязвимы». 
Полупарализованные люфтваффе были уже не в состоянии обеспечить безопасную 
доставку снабжения из долины По на фронт и защитить безоружные транспорты от 
систематических налетов бомбардировочной и истребительно-бомбардировочнои 
авиации противника. Роммель выступал за радикальное решение вопроса: самим 
своевременно оставить не защищаемые по определению позиции, а не цепляться за 
них ценой ненужных и непомерных для вермахта потерь, чтобы в конечном итоге все 
равно отступить.

Фельдмаршал предполагал, что за спиной Кессельринга стоит одиозная фигура Йодля,
 который недоброжелательно отнесся к его реалистичному докладу о положении на 
средиземноморском театре военных действий, а в ответ на утверждение о 
подавляющем превосходстве противника в воздухе развязно бросил:

— Ну, Роммель, нельзя же все видеть только в черном цвете. У союзников просто 
не может быть столько самолетов…

Роммель тут же предъявил ему статистическую информацию и аэроснимки — ответом 
была пренебрежительная гримаса.

Злонамеренный оптимизм Кессельринга при оценке ситуации на Южном фронте и 
послужил главной причиной его назначения на пост главнокомандующего 
вооруженными силами Германии в Италии — пост, обещанный фюрером Эрвину Роммелю. 
В который уже раз Гитлер пошел по пути наименьшего сопротивления и сделал выбор 
в пользу удобного, но малоэффективного решения, отказавшись от услуг 
фельдмаршала.

Внешне события первых недель и даже месяцев развивались по сценарию 
Кессельринга. Оказалось, что Южный фронт действительно можно удержать, но 
только ценой таких усилий и привлечением таких средств, которые не 
соответствовали масштабам поставленных задач. Фронтовые командиры скептически 
относились к его стилю руководства, а самые злые языки утверждали, что за 
исходящими из штаба приказами стоят люди, у которых «душа не болит за армию». 
На пользу Кессельрингу шли его открытость и дружелюбие, а свои мужество и 
решительность он не раз демонстрировал на переднем крае немецкой обороны. После 
войны его оппонент на этом участке фронта, британский генерал Ричи, отмечал:

— Солдаты Кессельринга воевали с нами честно и по-рыцарски.

Вопреки прогнозам Роммеля Южный фронт продолжал держаться. За кажущейся 
ошибочностью позиции маршала крылось нечто большее, чем стойкость немецких 
солдат или мудрость армейского руководства. Едва ли союзники не воспользовались 
бы зияющими семидесятикилометровыми брешами в оборонительных порядках немцев, 
если бы изначально намеревались продвигаться вперед. Союзники вели выгодную им 
«сантиметровую войну», исходя из стратегической концепции «битвы за 
Средиземноморье». Их интересовали не территориальные завоевания в Италии, а 
планомерное уничтожение немецких дивизий (как и предсказывал фельдмаршал 
Роммель), чтобы не опасаться удара с тыла после запланированного вторжения во 
Францию. Оставались еще и итальянские дивизии: минимального давления с их 
стороны было вполне достаточно для того, чтобы окончательно сковать 
обескровленную немецкую армию.

Военная стратегия союзников всецело подчинялась далеко идущим политическим 
целям, а итальянская кампания — самое яркое подтверждение этому. Англичане и 
американцы воевали «малой кровью» и этим серьезно отличались от испытывавших 
тотальный дефицит сил и средств немцев, вынужденно руководствовавшихся другими 
принципами ведения боевых действий. Британский полковник, захваченный в плен на 
итальянском фронте, изящно сформулировал различия в подходах:

— Вы, немцы, бережете технику и бросаете в бой солдат. Мы бережем солдат и 
бросаем в бой технику!






САМООБМАН ИЛИ ЛОЖЬ?


30 сентября 1943 года, когда борьба за единоначалие в Италии была еще в самом 
разгаре, Роммель приехал в Ставку вместе с офицером своего штаба, оберстом 
Моллем — критически настроенным ветераном африканских баталий, с лучшей стороны 
проявившим себя и в сражениях за плацдарм Неттуно. Молль присутствовал на 
оперативном совещании и был представлен Адольфу Гитлеру, который, стоя у 
большой штабной карты, сам в этот день анализировал обстановку на фронтах. 
Оберст впервые лицезрел ближайшее окружение фюрера в рабочей обстановке и был 
потрясен до глубины души. Спустя несколько часов после совещания он записал в 
своем дневнике:

— …Затем фельдмаршалы Кессельринг и Роммель доложили фюреру о трофеях, 
захваченных в ходе операции разоружения итальянских дивизий. Фюрер потерял дар 
речи от изумления и отказывался верить, что у итальянцев, вечно жаловавшихся на 
«бедность» и на то, что «им нечем воевать», было конфисковано столько техники и 
оружия. «Я просто не в состоянии поверить этому», — произнес он несколько 
растерянно. Когда то же самое подтвердил и Кессельринг, возмущению его не было 
границ: «Как же эти калеки докатились до такого?» Импульсивный Геринг 
воскликнул: «Итальянцы и дуче вместе с ними годами занимались саботажем. Они 
попросту разворовывали технику и самолеты. Дуче и не пытался глянуть дальше 
своего носа, да только за одно это его нужно поставить к стенке!» Этот выпад не 
понравился Гитлеру и он возразил, что главная вина лежит на короле и его 
генералах, которые с самого начала замыслили измену и с нетерпением дожидались 
капитуляции…

В связи с боевыми действиями в Южной Италии фюрер особо подчеркнул, что каждый 
день, каждая неделя и каждый месяц, пока мы сдерживаем наступление врага, важен 
для рейха: «Нужно выиграть время, в этом залог нашей грядущей победы. Знаю, что 
вашему фронту тяжело, но и у остальных серьезные проблемы с техникой и 
резервами. Держитесь, а когда вам покажется, что совсем не осталось сил, 
подумайте о том, что в ходе любой войны наступает такой момент, когда победа 
зависит не от числа выигранных сражений, а от силы духа и прочности 
человеческого материала. В этой войне победит тот, кто стиснет зубы и не 
сломается. Время, нам нужно время и еще раз время».

Потом рассмотрели ряд общих вопросов. Среди прочих Кейтель и Йодль эмоционально 
обсуждали, целесообразно или нецелесообразно использование вьючных животных в 
пехоте. Кейтель утверждал, что мулы и ослы так же хорошо, как и лошади, могут 
тащить тяжелые орудия, только их в одну запряжку пойдет больше, чем лошадей. 
Йодль яростно возражал, что мол ничего подобного, «…точно знаю, что не потянут 
— да я почти всю свою жизнь имел дело с ослами и прекрасно их знаю». (Йодль 
начинал военную карьеру в горнострелковых частях.) За столом раздался дружный 
хохот, а Кейтель слегка покраснел!

Вечернее совещание началось в 20.30 и продолжалось до 23.00. Рейхсминистр Шпеер 
докладывал фюреру о производстве вооружения за сентябрь и назвал следующие 
цифры: 440 зенитных орудий, 450 танков и самоходных орудий, 80 «Тигров». Судя 
по всему, фюрер был вполне удовлетворен. Однако в своем рапорте Шпеер не 
упомянул вражескую производственную статистику, а надо бы… Дело в том, что 
русские производят на своих заводах минимум 1 900 танков ежемесячно, а еще от 
400 до 1 000 танков каждый месяц поступают из Америки. Поэтому вполне уместно 
сравнивать отечественное производство с вражеским, ведь только таким образом 
можно получить достоверную картину происходящего. Не сопоставленные показатели 
— это либо попытка самообмана, либо наглая ложь. Особенно плохи наши дела в 
самолетостроении. Только к 1 мая 1944 года Геринг планирует выйти на уровень 1 
000 истребителей ежемесячно. Тем временем противник (США) производит от 8 000 
до 10 000 самолетов в месяц. Похоже, что это никого не беспокоит.

Потом представитель министра иностранных дел, рейхсляйтер Борман[26 - Так в 
тексте. Мартин Борман в это время занимал пост начальника партийной канцелярии 
и секретаря фюрера. (Прим. перев.)], ознакомил нас с последними политическими 
новостями — в устном и письменном виде.

Фюрер зачитывал вслух отдельные документы и комментировал их. Мне запомнилось, 
какую характеристику он дал нашим союзникам: «…венграм и румынам больше нельзя 
доверять. Те и другие начинают воротить от нас нос и воюют по инерции. С 
болгарами дела обстоят не намного лучше». Дипломатическая нота венгерского 
правительства — дескать, они готовы продолжать борьбу, вызвала следующее 
замечание фюрера: «Мышиная возня в духе Бадольо…» Подшитые в два толстых тома 
жалобы Антонеску на стычки с немцами фюрер с усмешкой передал министру 
иностранных дел и не преминул заметить: «Времени у вас предостаточно, 
ознакомьтесь. У вас теперь нет возможности обмениваться нотами, так что делать 
все равно нечего».

Рассуждая о наших перспективах в Италии и об ожидаемой активности Муссолини, 
фюрер высказался в том смысле, что «дуче был и останется римлянином. Вначале он 
должен конфисковать незаконно приобретенное имущество зятя». Обращаясь к Шпееру,
 Гитлер произнес: «Возьмите под свой контроль незаконно нажитые капиталы 
фабриканта, иначе итальянцы разворуют все…»

В самом конце совещания фюрер прокомментировал намерения дуче создать 
социалистическое государство нового типа. В этом случае Муссолини пришлось бы 
национализировать промышленные предприятия и препоручить управление рабочим. 
Фюрер считал такую постановку вопроса абсолютно абсурдной: «Предприятием может 
руководить только тот, кому оно принадлежит, а уж какие руководители из рабочих 
— лучше и не говорить. Овеществленный труд как таковой — это единственный 
долговечный капитал. Фабрика может иметь на банковском счете сто тысяч марок, 
но если рабочие бездельничают, она обанкротится. Дуче еще предстоит это узнать».


По поводу разрушения электро- и газостанций, а также водоводов в Италии фюрер 
однозначно заявил, что иначе действовать было нельзя: «Посмотрим, как британцы 
справятся с этим. Гражданское население пострадало, но, к сожалению, это 
вынужденная мера. Русские, дай им волю, еще бы и похлеще бесчинствовали у нас».

В самом конце совещания фюрер с удовлетворением отозвался о папе Римском и его 
призывах к пастве организовать «крестовый поход» против коммунизма.

Оберст Молль впервые присутствовал на совещании такого ранга и воочию наблюдал 
высшее руководство «Третьего рейха», поэтому последние строки его записей 
представляют для нашего повествования особый интерес:

Оперативное совещание в штаб-квартире фюрера не произвело на меня должного 
впечатления: у меня не возникло чувства приобщения к «великим умам», не 
утратившим ощущения времени и адекватно реагирующим на всю сложность 
создавшегося положения. Зато я в полной мере ощутил верхоглядство и желание 
жить только проблемами сегодняшнего дня, едва сводя концы с концами. Касательно 
наших высших военных чинов я никак не мог отделаться от впечатления, что круг 
их интересов и общий уровень командования в лучшем случае соответствуют 
полковому. Эти господа годами просиживают мундиры в ОКВ, но ни один из них так 
и не побывал на передовой. Несколько раз в течение вечера ко мне обращался 
рейхсмаршал, потом он отозвал меня в сторону и произнес: «Вам нужно действовать 
быстро и решительно против итальянцев и ни в коем случае не ждать, пока дуче 
приступит к своим обязанностям!»

Фюрер выглядел усталым и больным, неподъемный груз ответственности согнул его. 
Только временами в его речах проскальзывала страстная убежденность в правоте 
своего дела и окончательной победе над врагом. Уверен, что многое еще можно 
исправить, но для этого фюрер должен срочно сделать необходимые перестановки в 
руководстве и раз и навсегда избавиться от своего окружения.






РОММЕЛЬ И МУССОЛИНИ


К началу октября 1943 года стало окончательно ясно, что «великое 
противостояние» Роммеля и Кессельринга, представлявшее собой борьбу двух 
диаметрально противоположных точек зрения и дивергентных военных школ, с 
помощью Гитлера завершилось в пользу последнего. Это событие продемонстрировало 
критическое отношение фюрера к маршалу и дало окончательный ответ на вопрос — 
был ли Роммель на самом деле «партийным генералом», как прозвали его 
многочисленные завистники и недоброжелатели и величали восхищенные поклонники 
национал-социалистического толка. Некогда Гитлер способствовал его молниеносной 
военной карьере, но в большей степени это заслуга самого Роммеля. Его подвигами 
восхищались и друзья и враги, он всегда был объектом самого пристального 
внимания «голодной на сенсации» прессы по обе стороны линии фронта, и НСДАП с 
удовольствием использовала образ «воспитанника фюрера» в пропагандистских целях.
 В любом случае давно миновали те далекие времена, когда, не важно по каким 
причинам, намертво прилипшее к нему прозвище «партийного генерала» в какой-то 
мере и соответствовало действительности.

Его стремительное возвышение из безликого множества генералов вермахта в 
фельдмаршалы породило вполне объяснимые кривотолки, вызвало «искреннюю» зависть 
сверстников, недоброжелательство старших по возрасту и антипатию генштабистов. 
Мало кто тогда удосужился разглядеть незаурядный полководческий талант новичка, 
и все они ошибочно принимали Роммеля за «очередного выскочку, удачно попавшего 
в струю», который уже очень скоро получит отрезвляющий урок и вернется на свое 
место, растворившись в серой массе посредственностей. Многих раздражали 
навязчивые славословия в адрес фельдмаршала на страницах партийной прессы, а 
истинную цену его выдающегося дарования знали только те, с кем пересеклась 
восходящая звезда его карьеры.

Армия вылепила из него настоящего человека, а нация обрела в его лице верного 
сына и патриота Германии. Любовь к своему народу, забота о солдатах и страстное 
желание стать опорой и защитой своей многострадальной родины красной нитью 
прошли через всю его жизнь. Два последних года убедили маршала в том, что ему 
есть, что противопоставить всесокрушающей системе. Свидетельством этого могут 
стать его собственные слова. Во время разговора с единомышленником из генштаба 
Роммель произнес: «Наверное, я единственный, кто сегодня может что-нибудь 
предпринять против Гитлера».

Летом 1943 года безрезультатно закончилась совместная с Манштейном попытка 
оказать влияние на фюрера. Радикальная концепция Роммеля не возобладала и в 
Италии, где ему пришлось довольствоваться вторыми ролями, а вскоре и вообще 
покинуть театр военных действий, который он собирался превратить в поворотный 
пункт всей кампании. Гитлер подсознательно чувствовал, что Роммель уже не тот. 
После знакомства с подноготной «Волчьего логова» маршал прекрасно представлял 
себе, чьему влиянию наиболее подвержен фюрер. По свидетельству очевидцев 
«Роммель действительно изменился и в эти дни о нем можно было говорить что 
угодно, кроме того, что он «партийный генерал». Маршал шел своим тернистым 
путем, но с этих самых пор за каждым его словом и делом скрывалось 
непоколебимое желание дистанцироваться от Гитлера и его образа действий.

Незабываемым воспоминанием для меня останется совместный с Роммелем визит в 
Гардоне, в штаб-квартиру Муссолини на озере Гарда, 12 октября 1943 года. 
Пропаганда режима Бадольо вынесла на всеобщее обозрение ворох «разоблачений» и 
подробностей альковных похождений бывшего диктатора Италии. Следует заметить, 
что нехитрый трюк удался, и в лагере сторонников и почитателей его учения 
начались разброд и сумятица. Ореол поблек, а сам образ «вождя итальянского 
народа» претерпел подвижки к некоторой скандальности и двусмысленности.

Граждане Италии отдавали себе отчет в том, что возвращение Муссолини будет 
означать либо откат к дискредитировавшей себя в обществе идее фашизма, либо 
начало новой неофашистской эры. Дуче был «политическим трупом»! 
Спецподразделения СС и чернорубашечники из батальона «Муссолини» охраняли 
резиденцию дуче, которая располагалась в миниатюрном дворце на живописных 
берегах озера Гарда, и-совместно патрулировали прилегающие территории. Было 
несколько непривычно видеть дюжих эсэсовцев, охранявших подходы к рабочему 
кабинету Муссолини и блокировавших коридор в личные покои недавнего абсолютного 
самодержца Италии. Совсем не много времени прошло с тех пор, как германские 
диверсионные подразделения по приказу Гитлера совершили сенсационное 
освобождение Муссолини, дерзко похитив его из импровизированной тюрьмы у 
подножья Гран-Сассо в Абруццких Альпах. Дуче выглядел уставшим и поблекшим, 
даже его знаменитая жестикуляция потеряла присущую ей живость. При встрече 
маршал в присущей ему жесткой манере сообщил Муссолини все подробности 
злосчастной африканской кампании. Роммель недвусмысленно дал понять, что 
считает главной причиной разразившейся катастрофы бездействие итальянского 
флота и пораженческие настроения большинства высокопоставленных итальянских 
офицеров. Так же однозначно маршал высказался в пользу разумной минимизации 
геополитических аппетитов «Оси», поскольку и Германия, и Италия были уже далеко 
не так сильны, как несколько лет тому назад.

Вскоре после этого Роммель отправился к месту нового назначения, во Францию. За 
несколько часов до его отъезда я находился в штаб-квартире группы армий «Б» у 
озера Гарда и имел беседу с генерал-фельдмаршалом. Я только что вернулся из 
командировки на Южный фронт и как следует не пришел в себя от запечатлевшихся в 
памяти картин жесточайших и кровопролитнейших сражений, которые вели наши 
войска севернее Неаполя, у предмостных укреплений реки Вольтурно. Я доложил 
маршалу о своих впечатлениях-о возрастающей мощи вражеских атак, о 
разрушительной силе его воздушных ударов, об опустошительных артобстрелах 
британского ВМФ — и рассказал ему о мужестве и героизме наших быстро редеющих 
дивизий. Фельдмаршал Роммель внимательно выслушал меня и после 
непродолжительной паузы произнес:

— Знаете, Кох, все, что вы мне сейчас рассказали, — это лишнее подтверждение 
тому, что я читаю между строк в оперативных сводках с Южного фронта. Сейчас 
противник значительно превосходит нас в технике и живой силе, и это 
превосходство будет еще больше возрастать. Поэтому совершенно бессмысленно 
пытаться удерживать сегодняшнюю линию фронта на юге ценой таких страшных потерь.
 Мы все равно будем оставлять одну позицию за другой, обильно поливая их своей 
кровью, а если противник выбросит десант севернее или южнее Рима, то он вынудит 
нас окончательно отступить — ведь мы уже исчерпали последние резервы. Если бы 
все это время армия грамотно маневрировала, а командование щадило солдат и 
бережно относилось к технике, имея глубоко эшелонированные позиции на севере, в 
Апеннинах, наше положение не было бы настолько безнадежным. Хочу особо 
подчеркнуть, что, начиная с 1942 года, мы применяем противотанковые пушки, а не 
танки — и в этом главное отличие моей стратегии от стратегии Гудериана, 
например. В 1941-м сразу же стало ясно, что в России нам придется не так легко, 
как это предполагали некоторые, а в 1942-м наше наступление на востоке 
окончательно застопорилось. Уже тогда требовалось начинать систематически и без 
каких-либо иллюзий работать на сильную оборону. В этом скрыта причина наших 
сегодняшних неудач, а ведь все пошло бы по-другому, осмысли мы тогда новый опыт 
и примени новейшие военные методики и технологии.

Я включился в беседу и сказал несколько злых слов по поводу роковой 
беспомощности германских ВВС, которую я считал главной причиной наших военных 
неудач. Роммель прямо-таки взвился:

— Даже не напоминайте мне о люфтваффе. Когда я слышу слово «Геринг» — у меня 
желчь подступает к горлу!»

Маршал задержался на несколько дней в рейхе и убыл во Францию для вступления в 
должность главнокомандующего группой армий «Б». Накануне союзнического 
вторжения во Францию ОКВ вряд ли смогло бы предложить лучшую кандидатуру на 
этот пост, учитывая его двухлетний африканский опыт войны с британцами и 
американцами, доскональное знание боевых возможностей союзников и их 
менталитета.

А в Италии завершали свой скорбный путь немецкие дивизии под командованием 
Кессельринга. Пресловутые «приказы фюрера» были бессильны сделать из 
«невозможного возможное», будь это в русском Сталинграде, африканском Тунисе 
или в кровавых боях за вольтурнские плацдармы в Италии. В армии стали с 
подозрением относиться к этим «приказам» после того, как безропотный 
Кессельринг принял один из них к исполнению, а римский фронт заплатил за 
гипертрофированный авантюризм фюрера тысячами ненужных жертв.

Как-то я возвращался с переднего края, лежавшего тогда у горного селения 
Сан-Пьетро-ди-Фине в горловине Миньяно через Роккасекко — забытое Богом 
высокогорное местечко, приютившее, тем не менее, командный пункт целого корпуса.
 Тогда, а дело происходило 15 ноября 1943 года, противник захватил все 
господствующие высоты в горловине Миньяно: Монте-Кезима и Монте-Ротондо — в 
немецких руках оставалась только ставшая предметом «горячих споров» с 
союзниками вершина Монте-Камино. На корпусном КП я поделился с офицерами своими 
впечатлениями о том, что довелось увидеть своими глазами на передовой. Командир 
корпуса, генерал танковых войск фон Зенгер унд Эттерлин, попросил меня 
рассказать Кессельрингу о реальном положении дел на фронте в подкрепление его 
собственных многочисленных рапортов по этому же поводу.

В очередной раз я убедился в бессмысленной жестокости «приказов фюрера», 
которые нельзя было объяснить ничем иным, кроме мелочного упрямства и 
стратегической близорукости, но, тем не менее, истекающий кровью фронт был 
вынужден их выполнять. Неоднократно усилившееся давление противника в районе 
Сан-Пьетро-ди-Фине требовало не самоубийственного выполнения безответственного 
приказа Гитлера, а смены диспозиции, маневренного и мобильного ведения боевых 
действий. Вскоре я уже докладывал по телефону о сложившемся положении 
фельдмаршалу Кесельрингу. Я говорил, что войска защищают безнадежные позиции 
под ураганным огнем. Захват противником обеих господствующих высот позволяет 
его артиллеристам, как в тире, вести огонь на подавление, огонь на уничтожение, 
огонь на разрушение, огонь на ослепление, беспокоящий, заградительный… и любой 
другой на его усмотрение, по любой понравившейся мишени, из орудий всех 
калибров. Поле боя буквально вспахано снарядами — воронка на воронке. Наверное, 
так воевали наши отцы в 1-ю мировую войну, умирая во Фландрии, под Верденом и 
на Сомме. Из роты, которую согласно «приказу фюрера» бросили отбивать 
оставленные позиции, в расположение войск вернулось 5 человек. На других 
участках фронта предпринимались аналогичные попытки с аналогичным результатом. 
Есть только две разумные вещи, которые можно сделать в создавшемся положении: 
во-первых, немедленно прекратить биться лбом о стену в бесплодных попытках 
вернуть позиции, которые противник давно уже обошел со всех сторон и оставил в 
своем глубоком тылу; во-вторых, фронтовые командиры сообщают об удобных 
позициях на обратном скате, и всего лишь в двух километрах от передовой. 
Целесообразно отступить и занять оборонительные позиции, препятствующие к тому 
же прицельной стрельбе вражеской артиллерии.

Кессельринг поблагодарил за информацию, но добавил, что не может изменить 
«приказ фюрера» без… нового «приказа фюрера». Он ждет связи со штаб-квартирой и 
надеется, что максимум через два часа получит новые указания из Ставки. Я с 
горечью узнал, что при сложившемся порядке получения «целеуказаний», к великому 
счастью, в вермахте нашлось достаточно «несознательных» полевых командиров, 
действовавших в аналогичной ситуации самостоятельно, правда, на свой страх и 
риск — главнокомандующий фронтом оказался бессилен что-либо сделать.

Стоит ли говорить, что на позициях под Сан-Пьетро так ничего и не изменилось. А 
район, из которого уже давно нужно было вывести немецкие войска, был захвачен 
противником приблизительно во время моего телефонного разговора с Кессельрингом.
 Сан-Пьетро-ди-Фине был утрачен нами навсегда.

По выражению начальника генштаба одной из групп армий: «Гитлер и другие 
ответственные лица из ОКБ упорно пытались превратить главнокомандующих в 
простых исполнителей их исходящих приказов». Даже самовластный Фридрих Великий 
вполне успешно использовал так называемую «проблемную тактику». В королевских 
указах он только обозначал тактическую цель, предоставляя своим военачальникам 
право самостоятельно выбирать пути решения поставленной задачи. Во времена 
Гитлера наряду с задачей жестко указывались и «правильные» пути ее решения, 
напрочь исключающие творческую инициативу и свободу выбора исполнителя. Так, на 
Восточном фронте офицерам всех рангов было категорически запрещено отдавать 
приказ «к отступлению» без одобрения этого решения лично Адольфом Гитлером. Не 
могло быть и речи ни о каком «вождении полков» в старинном понимании слова 
«полководец»! Жесткий централизм, совершенно необходимый в рамках общей военной 
стратегии, был заменен на «приказы фюрера». В кризисной ситуации вермахт платил 
за упрямство фюрера неоправданно высокую цену — людьми, техникой и в конечном 
итоге утраченными победами. Гитлер не мог ссылаться на «незнание положения на 
фронте», во что искренне верили многие фронтовые командиры. Гитлер знал, но в 
непреоборимом упрямстве продолжал гнуть свою линию и действовать по шаблону, 
совершая один промах за другим.

Я ни в коем случае не подвергаю сомнению безупречные личностные качества 
генерал-фельдмаршала Кессельринга, но хочу высказать свое мнение по поводу его 
командирских способностей. Мне кажется, что он настолько «пропускал через себя» 
все приказы фюрера, что на определенном этапе они начинали казаться ему «его 
собственными» — тогда Кессельринг бросался в самую гущу сражения и с неумолимой 
непреклонностью начинал действовать даже там, где весь его боевой и гражданский 
опыт должен был бы заставить его, как минимум, остановиться и осмотреться. Он 
был хорошим исполнителем, но никогда не был творцом. Ему довелось пережить и 
мгновения триумфа, но первоначальный успех всегда оборачивался неизбежным 
поражением, уносившим жизни тысяч и тысяч немецких солдат…






Глава 11.



ЗЛОВЕЩЕЕ ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЕ











НЕСОКРУШИМЫЙ ПЛАЦДАРМ


22 января 1944 года союзники высадились на побережье Тирренского моря в районе 
Анцио и Неттуно. Я сразу же вспомнил Роммеля и его мысли вслух незадолго до 
отъезда во Францию: …мы все равно будем оставлять одну позицию за другой, 
обильно поливая их своей кровью, а если противник выбросит десант севернее или 
южнее Рима, то он вынудит нас окончательно отступить — ведь мы уже исчерпали 
последние резервы…

Роммель предупреждал о неизбежности десантов южнее и севернее Рима и называл 
места предполагаемой оперативной высадки союзнической армии вторжения — Пизу 
или Ливорно. Итальянский генштаб рассматривал равнинный регион Гаэта — Неттуно 
как наиболее подходящий для союзнической операции «море-земля». Судя по всему, 
Кессельринга эта проблема вообще не беспокоила. Трудно назвать его приказ о 
передислокации 3-й и 29-й дивизий на линию фронта под Кассино ровно за сутки до 
начала вражеской операции иначе, чем полным устранением от служебных 
обязанностей.

Тем временем англо-американские десантные суда курсировали вдоль итальянских 
берегов в пределах визуального наблюдения, а люфтваффе находились уже в таком 
«разобранном» состоянии, что воздушная разведка или вообще не идентифицировала 
амфибийные силы противника, или считала их перемещения «не заслуживающими 
внимания»! Именно поэтому вражеский десант был полной неожиданностью для ОКВ и 
повлек такие тяжелые последствия для итальянской группировки вермахта.

Роммель с неослабевающим вниманием наблюдал за развитием «Битвы за Неттуно», 
ставшей для обеих сторон генеральной репетицией грядущего вторжения во Францию. 
Союзники связывали с плацдармом Неттуно далеко идущие планы, а успешные 
оборонительные действия немцев могли повлиять на сроки проведения других 
десантных операций на европейском театре военных действий. Преподай вермахт 
предметный урок союзникам, это могло бы вызвать сомнения в целесообразности уже 
объявленного на весь мир «большого десанта» или же привести к отказу от этой 
рискованной акции. В том случае, если союзники не откажутся от идеи высадки в 
Нормандии, даже потерпев поражение под Неттуно, им так или иначе придется 
перенести день «Д», чтобы более основательно подготовиться к амфибийной 
операции. В том и в другом случае немцы получали жизненно необходимый им 
выигрыш во времени и возможность проведения широкомасштабных оборонительных 
мероприятий. Кроме этого, вот-вот в войска должны были поступить широко 
разрекламированные пропагандой крылатые ракеты «Фау»[27 - От нем. die 
Vergeltung — возмездие. (Прим. перев.)]. Гитлер и ОКВ особо подчеркивали, что 
успех или неудача союзников, равно как победа или поражение в грядущих 
оборонительно-наступательных боях вермахта, окажут решающее воздействие на ход 
войны в целом.

Главные калибры корабельной артиллерии, эскадрильи бомбардировщиков и 
штурмовиков обрушили огневой вал на германские позиции. Десант пошел, и вскоре 
диаметр предмостного укрепления стал достигать 20 километров. Генерал-оберст 
фон Макензен, брат германского посла в Риме, срочно прибыл с севера Италии и 
принял командование над дислоцировавшимися в зоне прорыва немецкими частями. 
Немцы организовали жидкую оборону силами срочно сформированных в Риме сводных 
подразделений. Первый бой принимали собранные из разных дивизий солдаты и 
офицеры, «бойцы» интендантских взводов и рот подвоза снабжения, работники 
штабов и аппарата управления войсками. Патрули останавливали на улицах Рима 
отпускников, а в венерических диспансерах были срочно «мобилизованы» все 
проходящие курс лечения военнослужащие. Позже подтянулись строевые части — в 
основном из северной группировки экспедиционных войск. Благодаря своевременному 
подкреплению немцам удалось стабилизировать положение, а уже через три недели 
фон Макензен сконцентрировал здесь достаточно сил для нанесения контратакующего 
удара.

На этот раз ОКВ не поскупилось, и к Неттуно были срочно переброшены танки, 
артиллерия резерва главного командования, войсковые и специальные подразделения 
— среди прочего два 420-мм орудия на железнодорожной установке. Таким образом, 
удалось достичь приблизительного равенства сил, и фон Макензен получил 
прекрасную возможность сбросить противника в море. Правда, командованию было не 
совсем ясно, каким образом следует атаковать хорошо закрепившегося на 
захваченном плацдарме противника.

Знание местных условий позволило фон Макензену разработать грамотный план 
ликвидации вражеского укрепления, но лично от него мало что зависело. Плацдарм 
Неттуно находился под особым контролем Ставки фюрера и ОКВ. В Рим спешно 
отправились специальные уполномоченные и представители всех родов войск, 
которые были задействованы в операции. Каждый «узкий специалист», вне всякого 
сомнения, обладал большим багажом сугубо профессиональных знаний, чем, например,
 Макензен, но не имел главного: практического опыта командования и знания 
сложившейся на береговом фронте ситуации. Эксперты активно включились в 
разработку плана операции и каждый из них со своей стороны искренне хотел 
сделать как лучше, но дальше взаимоисключающих советов и рекомендаций дело не 
пошло, а в конечном итоге вообще привело к тактической дезориентации. Макензен 
тщетно пытался объединить усилия и скоординировать действия, но общее 
руководство операцией потихоньку уплывало у него из рук. Центральное 
руководство отсутствовало, а армия уже исчерпала лимит доверия к «назначенцам» 
да и не ждала ничего хорошего от «тыловых академиков». Гитлер регулярно 
отправлял в «горячие точки» своих специальных представителей и «офицеров по 
особым поручениям», и в этом проявлялось его недоверие к армии и ее руководству.


Промедление под Неттуно было подобно смерти, но именно форсирование сроков 
войсковой операции и стало главной причиной грядущего поражения. Теоретически 
командование располагало достаточным запасом времени, но практика показала, что 
невозможно осуществить скрытую передислокацию и размещение достаточного 
количества войск на прилегающей к плацдарму местности. Последние танковые роты 
и пехотные подразделения подошли к месту сосредоточения в ночь накануне атаки. 
Многие полковые командиры так и не успели отладить взаимодействие танков и 
артиллерии или танков и пехоты, не было времени на рекогносцировку местности 
или установку постов регулирования. Дислоцирующиеся на соседних участках 
берегового фронта штурмовые подразделения уходили в бой, так и не обговорив 
планы совместных действий.

Оперативное развертывание немецких войск закончилось ровно за 60 минут до 
начала операции — это была настоящая атака с ходу. Фронтовые командиры 
настойчиво требовали отложить начало штурма. Макензен был вынужден поступиться 
своими убеждениями и отдать приказ атаковать вражеские позиции, но из-за 
непрекращавшихся дождей, превративших местность в танконедоступное болото, день 
«Д» был перенесен с 17 на 19 января. Нужно было, в конце концов, решиться на 
наступление, потому что каждый день отсрочки играл на руку союзникам. Время, 
увы, работало на них, и с каждым днем противник становился все сильнее.

Метеорологические службы — как и при последующем вторжении во Францию — давали 
благоприятный прогноз: облачная, туманная и без прояснений погода в первой 
половине дня на ближайшие 8-10 суток. Применительно к возможностям союзнической 
авиации метеоусловия большей части светового дня идеально соответствовали 
немецким намерениям, поэтому было принято решение атаковать, не дожидаясь 
наступления «летной» погоды для союзнических ВВС.

Вопреки всем громогласным обещаниям, фон Макензен располагал только 50-ю 
самолетами, каждый из которых мог совершить два боевых вылета в день. Было 
запланировано несколько ночных бомбардировок разгрузочных причалов союзников на 
побережье. В самом лучшем случае немцы могли рассчитывать на 100 
самолето-вылетов ежедневно, а союзники — от 1 000 до 1 500! При примерном 
равенстве сил — 600 пушек, включая установленные на стрельбу прямой наводкой 
тяжелые зенитные орудия, — наша артиллерия имела даже некоторое позиционное 
преимущество, поскольку имела возможность обрушить шквал огня на уничтожение 
сконцентрированных на относительно небольшой территории сил противника. Так же, 
как на Сицилии и в Африке, решающим аргументом в артиллерийской дуэли стала 
проблема боеприпасов. Артиллеристы вступили в сражение с двумя боекомплектами 
на каждое орудие — этого должно было хватить на 6 дней боев средней 
интенсивности. Горючего в принципе хватало, но и его запасы были рассчитаны на 
строго определенный промежуток времени. Противник же располагал практически 
неограниченными запасами горючего и боеприпасов. В среднем на каждый немецкий 
выстрел союзники отвечали 5-ю, 10-ю, а то и 20-ю залпами, то есть на четыре 
тысячи немецких снарядов союзники отвечали шестьюдесятью! Так при равном 
количестве орудий противник все же имел ощутимый перевес за счет 
нелимитированного боезапаса.

Тяжелая артбатарея на железнодорожной установке укрывалась от налетов 
англо-американской авиации в горном туннеле Альбине. Из 420-мм орудий батарея 
успешно обстреливала акваторию гавани Анцио и (достаточно безуспешно!) аэродром,
 который под самым носом у немцев использовала разведывательно-корректировочная 
авиация противника. Дневной боекомплект артиллерии особой мощности исчерпывался 
десятком снарядов в сутки, поэтому 320-мм и 380-мм орудия делали от силы 6-8 
выстрелов в течение светового дня. Корабельные орудия главных калибров 
союзников производили залп каждые 3 минуты — и так до трех часов ежедневно.

Добросовестно относящееся к выполнению своих служебных обязанностей 
главнокомандование союзников учло оплошности, исправило ошибки и успешно 
применило приобретенный в боях за плацдарм Неттуно опыт четыре месяца спустя в 
Нормандии.






КОГДА ОТСТУПАЕТ ПЕХОТА…


Атака захлебнулась. Цейтнот и материальное превосходство противника стали 
причинами поражения немецких войск под Неттуно. Командование бросило в бой 
только 150 танков и самоходных орудий, но и они вязли в мягкой как пух пашне 
Тирренского побережья. Так сразу же вышли из строя первые 10 машин, увязнув по 
самые башни среди танконепроходимых полей — им даже не удалось добраться до 
первой линии союзнических окопов, и они заглохли в полукилометре от переднего 
края немецкой обороны. Остановилась и пехота, которая не могла продвигаться 
вперед без поддержки. Но главной причиной провала стало явное нежелание 
немецкой пехоты воевать так, как она делала это до сих пор. Создавалось 
впечатление, что всегда присущий нашим сухопутным войскам высокий боевой дух 
бесследно испарился, и с полной самоотдачей сражались только некоторые 
подразделения. Передислоцированные из Франции войска чувствовали себя 
дискомфортно в боевых условиях образца 1944 года. В ходе наступления часто 
можно было увидеть солдат, без видимых на то причин бредущих в тыл. На вопрос 
«почему и кто отдал такой приказ» следовал ответ: дескать, мы передислоцируемся,
 а приказ отдал «наш ротный лейтенант», правда, они не знают, где он сейчас…

Подтвердились самые мрачные прогнозы дивизионного, армейского и верховного 
командования — пехота окончательно выдохлась. Когда Макензен со своего КП 
сообщил Кессельрингу о наметившейся тенденции, то в буквальном смысле слова 
натолкнулся на стену отчуждения и услышал в ответ:

— Макензен, если вы и в дальнейшем не собираетесь выполнять мои приказы, 
считайте, что мы с вами не сработались…

Макензен со всей искренностью ответил:

— Герр фельдмаршал, я прошу об отставке. Я был бы счастливейшим человеком, если 
бы вы отстранили меня от командования. Здесь я не могу вести войска в бой…

Кессельринг был обескуражен — он не мог поверить в то, что пехота не бросается 
в бой, как это было всегда, он не понимал, что морально армия уже давно 
надломлена. Фельдмаршал категорически отклонил саму возможность такой 
постановки вопроса, считая ее проявлением «низменного пораженчества». На самом 
деле, прибывшие из Франции войска отвыкли воевать, размякли в тепличных 
условиях маршевого существования. Сейчас они очутились в горниле жесточайшего 
сражения под ковровыми бомбардировками противника, и сразу же выяснилось, что 
сила духа и боевой задор сошли на нет. Да и противостоящие нам 
англо-американские войска не имели ничего общего с теми, позорно 
капитулировавшими во Франции в далеком 1940 году. Поэтому я не вижу ничего 
удивительного в том, что пополнение из Франции оказалось морально не готово, 
стиснув зубы, сражаться за плацдарм до последней капли крови.

Все попытки ликвидации вражеского десанта закончились полным провалом. 
Несокрушимый плацдарм вонзился ядовитым шипом в тело наших оборонительных 
порядков. Сохранялась скрытая угроза возможных прорывов в глубокий тыл, вплоть 
до окружения наших обескровленных войск. Срочно требовалось оперативным путем 
извлечь «ядовитую занозу», но Кессельринг скептически относился к подобного 
рода предостережениям и продолжал считать естественное беспокойство фронтовых 
командиров проявлением самого «черного пессимизма». Немецкий фронт начал 
пожинать горькие плоды профессиональной близорукости командования после того, 
как противник прорвал жидкие оборонительные порядки наших войск под Гаэтой и 
южнее Литтории, а в пожарном порядке переброшенная сюда дивизия «Герман Геринг»,
 получившая к тому же совершенно невыполнимый боевой приказ, полегла здесь 
практически в полном составе. Эту дивизию срочно передислоцировали из района 
Ливорно — Марина-ди-Пиза, где она находилась на отдыхе и доукомплектовании 
после потерь, понесенных в ходе ожесточенных боев, и бросили в образовавшуюся в 
результате прорыва союзников брешь севернее Гаэты уже после того, как 
завершилось соединение англо-американского Южного фронта и группировки войск, 
захватившей плацдарм Неттуно. Кессельринг поставил приказ «блокировать сектор 
прорыва и воспрепятствовать возможным попыткам союзников пойти на соединение…». 
В создавшейся ситуации с такой задачей, может быть, и удалось бы справиться 
одной или двум армиям, но измотанная в боях дивизия никак не могла сыграть роль 
заградительного соединения на пути значительно превосходящих сил противника. 
Еще на марше дивизия «Герман Геринп» потеряла до 80 % личного состава, а из 70 
орудий уцелело 6. Около 60 % бронетехники было выведено из строя уже на 
северных подступах к Риму, а все, что было еще в состоянии самостоятельно 
передвигаться, становилось легкой добычей вражеских истребителей и пикирующих 
бомбардировщиков. Тернистый путь на голгофу освещали пылающие вдоль обочины 
транспортные грузовики…

Горький анекдот о состоянии германских люфтваффе родился во время отступления 
из Италии: острословы утверждали, что теперь после звания «генерал 
военно-воздушных сил» следует указывать и количество находящихся в его 
оперативном подчинении самолетов — причем безжалостно разжаловать тех, у кого 
окажется меньше… трех крылатых машин! К этому времени у генерал-фельдмаршала 
фон Рихтгофена, командующего экспедиционным воздушным флотом, в самом деле 
осталось не более двух дюжин способных подняться в воздух боевых самолетов. 
Когда союзники перебрасывали к озеру Больсена очередное подкрепление, пытаясь 
отрезать группировку наших войск, командир одной из немецких дивизий обратился 
по инстанции с просьбой «провести ночное бомбометание по вражеским позициям на 
берегу озера». Соответствующий штаб люфтваффе, лучше, чем кто-либо другой, 
представлявший себе масштабы трагедии — отдадим должное их мужеству, — не без 
иронии ответил:

— Считаете ли вы необходимым задействовать в ночной операции все два имеющихся 
в наличии бомбардировщика или же будет достаточно и одного?

Бывший однополчанин Роммеля, его старый и надежный друг, подробно сообщал ему о 
ходе событий на плацдарме. Общая картина военных действий в целом 
соответствовала той, которую рисовал себе маршал в ожидании вторжения во 
Францию. Роммель требовал:

— Нам необходимо иметь мобильные моторизованные соединения за линией фронта. 
Если это требование, исходя из подавляющего превосходства противника в воздухе, 
так и не будет выполнено, значит, мы потерпим сокрушительное поражение и 
потребуется иное реально-политическое решение проблемы, чтобы избежать его!

Для Гитлера этот урок пошел не впрок, впрочем, и ОКВ не сделало необходимых 
выводов. Ровно через четыре месяца рухнул германский фронт в Нормандии? Так 
поражение под Неттуно стало зловещим предзнаменованием грядущего коллапса 
«Третьего рейха».






Глава 12.



В ОЖИДАНИИ ВТОРЖЕНИЯ











НАКАНУНЕ ВЫСАДКИ


1 мая 1944 года я ехал в Верден через Мец, Гравелот и Дюмон. Эти земли вдоволь 
напились солдатской крови еще со времен франко-прусской войны прошлого века. 
Мог ли я предположить тогда, что крепость Верден, ставшая символом стойкости 
французов в годы 1-й мировой войны и безмолвным свидетелем отчаянных попыток 
немцев сломать окостеневший академизм позиционного противостояния фронтов и 
добыть победу в маневренной войне, через каких-то 4 месяца будет мимоходом 
захвачена восемью американскими танками!

В мае такое не могло присниться и в страшном сне. Фельдмаршал Роммель с начала 
Нового года командовал группой армий «Б» и вместе с командующим группой армий 
«Г», генерал-оберстом Бласковицем, находился в подчинении главнокомандующего 
группой армий «Запад» генерал-фельдмаршала фон Рундштедта. Генерал-лейтенант 
Ганс Шпайдель сменил на посту начальника штаба 8-й армии генерала Гаузе, 
который воевал вместе с Роммелем еще в Африке и недавно вернулся с ним из 
Верхней Италии. Шпайдель хорошо знал Францию по прошлой кампании, приобрел 
неоценимый боевой опыт на Восточном фронте и слыл в армии убежденным реалистом 
и прагматиком. По пути из России во Францию 1 апреля 1944 года Шпайдель побывал 
в штаб-квартире фюрера в Оберзальцберге. Он убедился в том, что Гитлер 
по-прежнему не желает смотреть правде в глаза — он тешит себя несбыточными 
иллюзиями и довольствуется самодовольными прорицаниями. Когда генерал доложил 
Гитлеру о серьезных потерях в живой силе, нехватке танков и тяжелой артиллерии 
после ожесточенных схваток в ходе зимней кампании в России и высказался за 
отступление — тот с видимым нетерпением выслушал его и раздраженно произнес:

— Вы видите только часть проблемы и не можете объять ее целиком. Я повторяю вам 
— скоро все изменится. Регион Днестра останется немецким!

В редкие паузы фонтанирующего красноречия фюрера в разговор неназойливо 
встревал Кейтель со своим неизменным:

— Истинно так, мой фюрер, истинно так…

Эта сцена лишний раз доказала генералу Шпайделю, как не правы те, кто считает, 
будто бы Гитлера не достаточно подробно информируют о происходящем люди из его 
ближайшего окружения — Кейтель и Йодль — и якобы из-за этого он принимает не 
всегда верные решения. Гитлер всегда был в курсе всех событий на театрах 
военных действий, потому что каждый главнокомандующий группой армий и все 
командующие армиями регулярно докладывали в Ставке о состоянии дел на вверенных 
им участках фронта. А многие из них пострадали за прямоту и честность и были 
сняты с должности лично Адольфом Гитлером. Гитлер раскритиковал точку зрения 
Шпайделя, хотя ближайшие же события на Восточном фронте засвидетельствовали 
стопроцентную достоверность мрачных прогнозов генерала.

Союзники торопились с открытием Второго фронта в Нормандии, и Гитлер не 
преминул поделиться своими соображениями по поводу германских перспектив на 
Западном фронте:

— Вторжение вполне может состояться, но совершенно не обязательно, что оно на 
самом деле состоится! Если союзники окончательно потеряют разум и высадятся во 
Франции, я пришлю вам достаточно танковых дивизий, чтобы нанести врагу 
решительное поражение. Я брошу в бой новые истребители — не меньше тысячи 
боевых машин. Я уже отдал приказ усилить флотилии нашего подводного флота. Так 
или иначе, но захватчик будет наголову разбит.

Приблизительно в таком же духе высказался Йодль. В доверительной манере он 
сообщил Шпайделю, что Роммель «подцепил в Африке странный вирус прежде 
совершенно не свойственного ему пессимизма», и как будущий начальник его штаба 
генерал должен «приободрить упавшего духом командира». Йодль, который так и не 
сподобился своими глазами увидеть пресловутый Атлантический вал, считал еще не 
начавшуюся «операцию вторжения» уже выигранной — Кейтель был такого же мнения! 
Гитлер и Йодль были уверены в том, что пропагандистский прессинг Геббельса по 
поводу «неслыханной мощи Атлантического вала» уже ввел противника в заблуждение 
так же, как министр пропаганды уже один раз запугал мировое сообщество 
неприступностью Западного вала во время кризиса 1939 года. Гитлер и Йодль очень 
много и с преувеличенным энтузиазмом говорили об оружии возмездия — крылатых и 
баллистических ракетах «Фау». Гитлер даже утверждал, что «это оружие повернет 
ход войны вспять, а боевое применение ракет должно иметь такие разрушительные 
последствия для Великобритании, что Черчилль сам запросит пощады и приползет на 
коленях с мольбами о мире». С помощью «Фау» Гитлер и ОКВ предполагали 
обстреливать не только базы снабжения в самой метрополии, но и опробовать новое 
оружие в ходе отражения союзнического вторжения в проливе Ла-Манш.

При вступлении в новую должность Шпайдель получил от своего предшественника 
генерала Гаузе исчерпывающую информацию о том, что Роммель считает войну 
проигранной, и вторжение будет развиваться по опробованному в Сицилии, Салерно 
и Неттуно сценарию: абсолютное господство в воздухе, многократное превосходство 
по танкам и артиллерии и эффективная поддержка с моря. Маршал поручил генералу 
Гаузе поразмыслить над проблемой: каким образом можно завершить войну на западе 
до всегерманского коллапса?






РАЗГОВОР С РОММЕЛЕМ


5 мая я выехал из Парижа в располагавшееся в нижнем течении Сены местечко 
Ла-Рош-Гюйон. Здесь в старинном родовом гнезде герцогов Ларошфуко, утопавшем в 
молочной белизне цветущих садов, находилась штаб-квартира генерал-фельдмаршала 
Роммеля. Маршал принял меня в огромном кабинете. За годы африканской кампании я 
привык видеть его в примитивной и даже убогой обстановке, поэтому на меня 
произвел незабываемое впечатление разительный контраст между богатыми 
интерьерами замка и запечатлевшимися в памяти картинами походного быта — 
Роммель в продуваемой всеми ветрами палатке, Роммель в открытом штабном 
вездеходе посреди пустыни, Роммель на передвижном КП… Видимо, неприкрытое 
удивление легко читалось в моих глазах. Роммель как-то по-домашнему улыбнулся и 
произнес:

— Несколько уютнее, чем под Тобруком или Эль-Ала-мейном. Вы не находите?

— Так точно, герр фельдмаршал. Но думаю, что забот от этого не убавилось.

— Да, да, вы правы…

Мой взгляд скользнул по гигантским гобеленам и задержался на впечатляющем 
своими размерами письменном столе — сидя за этим столом, Людовик XIV одним 
росчерком пера отменил Нантский эдикт, а вместе с ним и все причитающиеся 
гугенотам привилегии…

Потом мы подошли к высоким стрельчатым окнам кабинета. Под ногами весело 
возилась четвероногая любимица маршала — собака неопределенной породы по кличке 
Эльбо — а мы молча любовались открывшимся видом живописной излучины Сены между 
Верноном и Мантом. Это была ликующая симфония весны — буйство красок, тончайший 
букет ароматов полевых цветов, уже созревающих вишен и цветущей жимолости. Река 
величественно несла свои воды мимо скалистых обрывов правобережья и исчезала 
среди зеленых лугов, полей и садов бескрайней долины. С террасы под окнами 
замка поднимался тягучий пьянящий дух от изнемогавших под лучами полуденного 
солнца кроваво-красных роз. Веселый бог Пан[28 - В древнегреческой мифологии 
бог пастбищ и дубрав, покровитель охотников и пастухов.] шествовал по 
благословенной земле, «La douce France!»[29 - «Нежная Франция!» — фр. (Прим. 
перев.)]. К маленькой лохматой Эльбо присоединилась крупная породистая 
охотничья собака — неизменная спутница маршала во время частых прогулок по 
окрестностям замка. Я только было собрался произнести что-нибудь 
соответствующее торжественности момента, как раздались простые и проникновенные 
слова маршала:

— Как я люблю эту страну…

Потом он энергично потряс головой, как бы отрешаясь от умиротворяющей гармонии 
окружающего мира, провел руками по сразу ставшему жестким лицу, резко 
повернулся ко мне и спросил:

— Как все происходило в Италии?

Я рассказал маршалу о боях под Кассино и о сражении за плацдарм Неттуно, обо 
все возрастающем превосходстве союзнических ВВС и о «дорогах смерти», в которые 
вражеские штурмовики превратили все коммуникации, ведущие к итальянскому фронту.
 Я долго говорил о массированном применении бомбардировочной авиации при 
взламывании наших позиций, о деморализующем воздействии дальнобойной 
корабельной артиллерии противника в боях под Анцио и об обескураживающих 
«новинках» инженерных и десантных средств союзников, применявшихся в битве за 
плацдарм. Маршал внимательно слушал о граде бомб, гранат и снарядов под Кассино 
и об изрытом воронками поле боя, напомнившем мне 1-ю мировую войну. Очень 
многие в Италии задавали себе один вопрос — как же мы справимся с ожидаемым 
вторжением на Западе, если не можем ликвидировать сравнительно небольшой 
плацдарм в Неттуно?

С каждой минутой лицо маршала становилось все мрачнее. Наконец, он не выдержал 
и воскликнул:

— Я же говорил фюреру о том, что в Южной Италии прольется немало крови. Если бы 
мы сразу отошли к Флоренции, а потом закрепились в Северных Апеннинах перед 
долиной По, только тогда можно было остановить отступление и спасти фронт. Это 
нужно было сделать полгода тому назад, если еще не раньше.

После некоторой паузы я спросил у него, как обстоят дела с Атлантическим валом. 
Тут он окончательно помрачнел и произнес:

— С Атлантическим валом? Для начала — это не совсем «вал»! Судите сами — 
по-настоящему мощные укрепления построены только вдоль Английского канала. Но 
здесь они и не собираются высаживать десант. Когда я только приехал и 
отправился в первую инспекционную поездку, я испытал потрясение от того, как 
ничтожно мало было на самом деле здесь сделано. Несколько крупных 
фортификационных сооружений — да, это есть, но в целом — это самая заурядная 
система линейных укреплений без эшелонирования в глубину оборонительных 
порядков. Все опорные укрепления разнятся по силе и располагаются на большом 
расстоянии друг от друга, преимущественно в устье реки и в естественных гаванях 
так, что не может быть и речи о перекрывании секторов и огневом взаимодействии 
дотов и дзотов. На незащищенных пространствах между ними нет абсолютно ничего! 
Только несколько открытых позиций береговой артиллерии, которые будут 
уничтожены первым же бомбовым ударом. Так что я не строю никаких иллюзий по 
поводу наших ближайших перспектив. Если мы не используем единственный шанс и не 
опрокинем противника в первые же несколько часов после высадки, когда он 
согласно теории всегда бывает слаб, и позволим ему захватить плацдарм, значит 
потерпим поражение, а вместе с ним безоговорочно проиграем и всю кампанию.

Да вы и сами увидите состояние наших дел на побережье во время поездок. 
Обратите внимание на то, что происходит под Каном в низовьях Орна: я вынужден 
снимать с позиций боевые дивизии и переквалифицировать их в бригады землекопов 
и строителей. Везде, где только можно, мне приходится импровизировать, чтобы 
хоть чуть-чуть «заштопать дыры» и эшелонировать оборону — минируем проходы на 
танкоопасных направлениях, строим заграждения из колючей проволоки, 
устанавливаем надолбы и противотанковые «ежи»… Одним словом, проводим 
противодесантные мероприятия и запасли несколько малоприятных сюрпризов для 
союзников. Но, увы, это не вал! То, что мы имеем, нельзя назвать «неприступным 
валом», уж поверьте моему опыту…

Но самое страшное, что я ничего не знаю о противнике. Как вам это понравится: с 
января мне удалось получить один-единственный аэрофотоснимок британских портов. 
Не удивляйтесь, но к моему величайшему разочарованию, нам приходится 
довольствоваться противоречащими друг другу донесениями агентов. Но я знаю, я 
чувствую, что враг на подходе! Вспомните Тобрук: я знал, что все задуманное 
удастся осуществить и сработают все мои уловки. А через несколько месяцев под 
Эль-Аламейном я не сомневался, что битва за Африку проиграна — я чувствовал это.
 Если вы спросите, что подсказывает мне мой внутренний голос сейчас, отвечу — 
ничего хорошего…

Мы продолжали стоять у окна с видом на долину. Стояла неимоверная жара. Внизу 
под нами развалились на террасе обе собаки Роммеля. Они лениво нежились на 
солнце и беспокойно поглядывали в нашу сторону, когда хозяин слишком уж повышал 
голос. Маршал сделал короткий шаг в мою сторону и взволнованно спросил:

— Кох, вы отдаете себе отчет в том, какой будет воздушная обстановка, когда 
закружится вся эта карусель? Это будет не просто превосходство и даже не 
подавляющее превосходство — в небе над Францией нам предстоит пережить 
тотальное господство ВВС противника. Мне доложили, что во Франции примерно 800 
наших самолетов, во всяком случае именно такую цифру назвал главнокомандующий 
люфтваффе Шперле. Вроде бы будет переброшено еще сколько-то эскадрилий. Скажу 
вам откровенно: поверю в это только тогда, когда своими глазами увижу 
пролетающие над этим замком истребители люфтваффе! Одному Богу известно, 
сколько же самолетов из этих 800 на самом деле готовы к бою. Ну, а численность 
воздушного флота противника составляет 25 000 машин, из которых 12 000 могут 
быть немедленно брошены в бой! Есть чему ужаснуться, только к началу операции 
это соотношение сил еще больше изменится не в нашу пользу.

Хотя боевой дух армии по-прежнему выше всяческих похвал, единственное, что мы в 
состоянии сделать, — это уповать на чудо и на импровизацию. Если бы я оказался 
здесь годом раньше! На побережье следовало бы уже давно построить небольшие 
цементные заводы и наладить производство боеприпасов в связи с все ухудшающимся 
снабжением из рейха. Во всем ощущается острая нехватка, а в первую очередь, не 
хватает единого руководящего центра на Западном фронте. Я твердо убежден в том, 
что мы должны контратаковать противника во время высадки. Это означает, что 
танки должны быть выдвинуты как можно ближе к берегу и сосредоточены на 
предполагаемом направлении главного удара союзников. Если они будут занимать 
позицию вдали от переднего края обороны, англо-американские ВВС не дадут нам 
возможности нанести удар. Если это сражение и можно выиграть, то только на 
побережье. Независимо от места высадки ОКВ планирует дать танковое сражение под 
Реймсом или Парижем. Общее руководство на Западе осуществляется из рук вон 
плохо — у нас руководят все, кому не лень, хотя очевидно, что командование 
тремя родами войск вермахта должно быть возложено на одного человека. 
Преимущество наших противников состоит уже в том, что Эйзенхауэру подчинены все 
задействованные в операции вторжения силы. Я запросил ОКВ о возможности 
подчинения мне в зоне ответственности группы армий «Б» абсолютно всех войсковых 
соединений, включая люфтваффе, флот, армию, резервы ОКВ или ОТ[30 - 
«Организация Тодт» — военно-строительная организация «Третьего рейха». (Прим. 
перев.)].

Я с нетерпением жду реакции сверху… (ОКБ ответило резким отказом на этот запрос 
Роммеля.)

На суше нам будут противостоять 65 дивизий Эйзенхауэра. Все, без исключения, 
сухопутные части моторизованы. У нас 8 танковых бригад, частично находящихся в 
процессе доукомплектования, и две дюжины пехотных дивизий. Если бы у нас были в 
запасе хотя бы два месяца, наше положение выглядело бы не таким безнадежным. 
Возможно, сюда действительно перебросили бы обещанные дивизии и авиацию.

Я прекрасно знаю истинную прочность оборонительных порядков Атлантического вала.
 Она везде различна. Противнику не составит труда найти уязвимые места в нашей 
обороне, тут же взломать ее, просочиться в тыл и со спины ударить по наилучшим 
образом защищенным участкам. Нам нужно выиграть время, поэтому мы должны 
действовать так, как если бы Атлантический вал был на самом деле так 
неприступен, как утверждает ведомство доктора Геббельса. Может быть, Эйзенхауэр 
и даст мне время, необходимое для укрепление «вала». На войне можно и даже 
нужно блефовать, но это имеет смысл, если в конечном итоге ты, как в той сказке,
 достаешь «дубинку из мешка».

Роммель замолчал, а я попытался осмыслить услышанное. Потом он поинтересовался 
новостями из фатерланда. Я рассказал о раздуваемом средствами массовой 
информации ажиотаже по поводу ракет «Фау» — «безошибочно бьющего в цель 
чудо-оружия» и связанных с ними надежд на скорейший перелом в ходе войны. В 
целом общественность не сомневается в благоприятном исходе сражения на Западе. 
Маршал ответил, что «сделает все от него зависящее, но, к сожалению, он не 
всемогущ, и в создавшемся положении уже ничего нельзя изменить». Мы поговорили 
о французской кампании 1940 года и о тех фундаментальных изменениях, которые 
претерпело военное положение Германии за последние четыре года. Неожиданно 
Роммель произнес:

— Если бы только Гитлер не развязал войну против России. Это была его 
серьезнейшая военно-политическая ошибка. Сегодня эта война уже давно 
перешагнула свой экватор. Я надеюсь, что нам все же удастся выбраться из нее с 
честью и хотя бы частично целыми!

Преисполненный самых мрачных предчувствий и мыслей, я покидал построенный на 
века на вершине отвесного холма замок маршала. Под немецкими сапогами горела 
земля. Мы вдруг оказались у подножья пробудившегося после спячки вулкана, 
содрогающегося в безудержном гневе и вот-вот готового излить на нас раскаленную 
лаву своей клокочущей ярости. После разговора с маршалом что-то во мне 
надломилось, и я с ужасом осознал, что мы, немцы, больше не властвуем над своей 
судьбой — нас влечет за собой злой рок событий.

Тем временем Геббельс обрушил «шквал пропагандистского огня» на общественность! 
В течение мая средства массовой информации опубликовали ряд журналистских 
статей «об абсолютной неприступности Атлантического вала и оружии неслыханной 
мощи, которое будет применено в случае вторжения». На этот раз титанические 
усилия Роммеля выиграть время для усиления и реконструкции укреплений вполне 
совпали с попытками министерства пропаганды как всегда выдать желаемое за 
действительное и дезинформировать врага. Однако все эти усилия были тщетными, 
поскольку воздушная разведка противника работала как часы и Эйзенхауэр 
прекрасно представлял себе истинную мощь «пропагандистского вала».

Роммель находился в сложной ситуации. Для стороннего наблюдателя он оставался 
прежним энергичным и талантливым руководителем — маршал дневал и ночевал на 
позициях и предпринимал героические усилия по повышению мощи оборонительных 
сооружений Атлантического вала. Ему на самом деле удалось решительно изменить 
положение и добиться того, что только ему и было по плечу. Но за попытками 
удержать врага как можно дальше от границ Франции скрывалось нечто большее, чем 
естественное желание выиграть предстоящее сражение — Роммель искал пути 
спасения своего Отечества иными способами. При этом для него было само собой 
разумеющимся, что можно будет уверенно чувствовать себя за столом переговоров с 
союзниками только в том случае, если, во-первых, будет окончательно решена 
проблема ограничения или свержения власти Гитлера; во-вторых, запланированное 
вторжение и практически гарантированная англо-американским войскам победа в 
битве за Францию еще не успеют состояться, и Германия не окажется в 
унизительной и униженной роли побежденного. Такая позиция ни в коем случае не 
являлась вопросом принципа или ложно истолкованного понимания солдатского долга 
— это были требования реальной немецкой политики. Это были дни сомнений и 
глубоких переживаний: страстная жажда деятельности вступала в конфликт с 
внутренними колебаниями по поводу уже принятого решения. Роммелю, возможно, и 
хотелось бы поверить в «пророческий гений фюрера и оружие возмездия», но он уже 
не мог заглушить тревожным набатом звучащий в его душе призыв.






ОБЕР-БУРГОМИСТР ШТРЁЛИН


Штрёлин, исполнявший обязанности обер-бургомистра Штутгарта, относился к числу 
тех людей, которые оказали решающее воздействие на генерал-фельдмаршала в 1944 
году. Роммель был знаком с ним еще со времен 1-й мировой войны. В 1943 году 
Штрёлин отправил меморандум на имя министра иностранных дел фон Риббентропа, 
который произвел тогда большое впечатление на Роммеля. Содержание меморандума 
полностью соответствовало убеждениям и намерениям маршала: коррекция внутренней 
и внешней политики, прекращение оголтелой военной пропаганды, восстановление 
попранных правовых норм, отказ от гонений за религиозные убеждения и 
прекращение бесчеловечного преследования евреев. После предварительной 
консультации с доктором Герделером в начале года бургомистр Штрёлин и бывший 
обер-полицмейстер Штутгарта Хаан решили привлечь Роммеля к 
антиправительственному заговору. Уже тогда у заговорщиков возникло намерение в 
случае удачи провозгласить маршала «вторым Гинденбургом» и назначить его 
рейхспрезидентом временного правительства. Встреча состоялась в имении Роммеля 
в Герлингене в конце января 1944 года. Сохранились воспоминания Штрёлина об 
этой встречи, важные для понимания позиции генерал-фельдмаршала по некоторым 
военно-политическим вопросам:

Штрёлин: — Вы верите в то, что Германия все еще может выиграть войну?

Роммель: — Знание реального военного положения не позволяет мне верить в победу.


Штрёлин: — Вы допускаете возможность того, что так называемое «оружие 
возмездия» в состоянии повлиять на общий ход войны?

Роммель: — Кроме того, что говорит об этом оружии пропаганда, мне ничего не 
известно.

Штрёлин: — Как вы считаете, Гитлер отдает себе отчет в возможности грядущей 
военной и политической катастрофы?

Роммель: — Нет. Аналитическое мышление не самая сильная сторона его личности!

Штрёлин: — Вы не могли бы честно и открыто поговорить с Гитлером и открыть ему 
глаза на наше безвыходное военное положение?

Роммель: — Я уже неоднократно пытался сделать это, но всякий раз получал 
жесткую отповедь. Тем не менее, я попробую попытаться в очередной раз. Правда, 
в Ставке относятся ко мне с таким подозрением, что вряд ли позволят 
разговаривать с фюрером один на один. До сих пор мне всякий раз не давал это 
сделать Борман.

Штрёлин: — Если вам не удастся добиться личной встречи с Гитлером, не могли бы 
вы изложить свою точку зрения письменно и призвать его сделать, наконец, выводы 
из создавшегося положения?

Роммель: — Я так и сделаю, хотя это ничего не изменит в нашем безвыходном 
положении.

Штрёлин: — (Сообщает Роммелю о Герделере и антиправительственных кругах в 
Берлине, о решении отстранить Гитлера от участия в управлении Восточным театром 
военных действий.) Все вышеизложенное чревато гражданской войной. Движению не 
достает яркой личности, пользующейся достаточным авторитетом в стране и 
определенным уважением за рубежом. Мы убеждены, что нашли в вашем лице патриота,
 готового послужить делу спасения Германии…

Роммель: — (Колеблется и не дает прямого ответа.)

Штрёлин: — Вы понимаете, какую грязную игру затеяла партийная пропаганда? За 
вашим именем и вашей славой они пытаются скрыть правду о военном положении, а 
после совершенно неизбежного поражения во Франции эта же пропаганда сделает вас 
«козлом отпущения» за ошибки Гитлера и ОКБ.

Роммель: — Я всегда выступал против преувеличения моих скромных заслуг на 
воинском поприще. А о возможных для меня последствиях поражения я осведомлен 
так же хорошо, как и вы.

Штрёлин: — Вы сами видите, насколько спасительными для Германии могут оказаться 
ваши дальнейшие действия.

Роммель: — Что же, жребий брошен. Я принимаю ваше предложение.

Позже состоялась встреча Штрёлина с начальником штаба группы армий «Б» Гаузе. 
Во время беседы был затронут приблизительно круг тех же проблем, которые 
обсуждались на недавней февральской[31 - Так в тексте. Встреча состоялась в 
конце января. {Прим. перев.)] встрече с Роммелем, когда Герделер, Хаан и 
Штрёлин обратились к генерал-фельдмаршалу в поисках флагмана движения 
«Сопротивления» и заручились его полной поддержкой.

Связь с Штрёлином продолжалась и углублялась и после того, как связанный с 
заговорщиками Шпай-дель сменил на посту начштаба Гаузе.

На Троицу была назначена встреча в Фриденштадте между маршалом, бывшим 
министром иностранных дел фон Нейратом и Штрёлином. Служебные дела не позволили 
Роммелю приехать в рейх на праздники, но он отправил на встречу своего 
представителя — Шпайделя. Накануне Троицы в рамках подготовки к совещанию в 
Фриденштадте Роммель обсуждал положение на Западном фронте с главнокомандующим 
экспедиционными войсками во Франции, генералом фон Штюльпнагелем, и 
главнокомандующим экспедиционными войсками в регионе Северная Франция — Бельгия,
 генералом фон Фалькенхаузеном. Роммель и Штюльпнагель были хорошими приятелями 
со времен совместной преподавательской работы в пехотной школе Дрездена. Сейчас 
генерал Штюльпнагель организовал прямую связь с группой Штауффенбер-га — Бека 
через откомандированного в его штаб оберст-лейтенанта фон Хофакера. 
Генерал-фельдмаршал фон Рунштедт не был связан с заговорщиками, но соглашался с 
позицией своих подчиненных и часто повторял:

— Роммель, расскажите нам, что же нужно сделать, чтобы избежать катастрофы!






СОВЕЩАНИЕ В ФРИДЕНШТАДТЕ


27 мая в квартире Шпайделя в Фриденштадте состоялось запланированное совещание 
между бывшим министром иностранных дел, бароном Константином фон Нейратом, 
обер-бургомистром Штрёлином и Шпайделем. Фон Нейрат, отстраненный от должности 
24 февраля 1938 года вместе с главнокомандующим сухопутными силами, 
генерал-оберстом бароном фон Фричем, и президентом Рейхсбанка, доктором Шахтом, 
сделал внешнеполитический обзор последних событий, крайне безрадостных и 
беспросветных для Германии, на фоне беспрецедентной заносчивости и 
некомпетентности Гитлера и всего высшего руководства рейха. Фон Нейрат упомянул,
 что несколько раз в течение шести лет своей вынужденной отставки пытался 
предостеречь Гитлера от опрометчивых шагов, но тот так и не удосужился его 
принять, а письменные послания остались без ответа. Нейрат считал необходимым 
еще до начала вторжения заключить сепаратный мир на Западе. Гитлер абсолютно 
неприемлемая фигура для переговоров, поэтому он должен быть отстранен во имя 
будущего Германии, а официальным представителем временной государственной 
власти может быть только один человек — Роммель — как один из руководителей 
движения «Сопротивления», кристальной честности и порядочности офицер и 
необыкновенно популярная в массах личность. Потом от имени и по поручению 
Герделера выступил Штрёлин и особо подчеркнул, что в преддверии неизбежного 
конфликта с режимом организацию непременно должен возглавлять такой человек, 
как Роммель. Необходимо действовать оперативно, поэтому нужно просить 
фельдмаршала любыми доступными средствами попытаться заключить мир и остановить 
войну, хотя бы на Западе.

Даже немецкий писатель и мыслитель Эрнст Юнгер сумел связаться с маршалом 
Роммелем и передал ему свой «Трактат о мире», в котором излагались пути выхода 
из общеевропейского кризиса на основе христианской этики и взаимного 
сотрудничества.

Инженерно-строительные работы на побережье — подчас самые примитивные, но не 
ставшие от этого менее нужными — шли своим чередом, несмотря на возросшую 
активность вражеских ВВС. Ковровые бомбардировки и отдельные точечные удары 
сверхбомбами по 5 000 кг каждая, после которых бесследно исчезали с лица земли 
укрепления и открытые артиллерийские позиции, не оставляли сомнения в том, 
какая судьба уготована тому участку фронта, где предпримут свою высадку 
союзники. Никогда не забуду, как во время одной из инспекционных поездок южнее 
Гавра мы попали на позиции, только что с дьявольской точностью накрытые 
бомбовым «ковром». Закусив губу от ярости, Роммель шагал по изрытой воронками 
земле и со слезами на глазах смотрел, как всего лишь несколько оставшихся в 
живых солдат из всего подразделения управления батареей выкапывали из земли 
тела своих товарищей. Потом он подошел ко мне и произнес:

— Сюда бы этих господ — Кейтеля и Йодля. Тогда бы они поняли, что такое 
вторжение.

Продолжались оперативные совещания высшего военного руководства Западного 
фронта. Все были настроены весьма решительно, но никто не отваживался взять на 
себя ответственность. Нехитрый выбор между победой или поражением в предстоящем 
сражении парализующе действовал на генералов. Никто не хотел рисковать своей 
репутацией и играть с судьбой в «русскую рулетку». В свою очередь Ставка 
продолжала «кормить обещаниями» и набившими оскомину пояснениями, что вы, мол, 
видите только часть целого, а положение не так уж и плохо, а после появления на 
фронте «оружия возмездия» вообще изменится к лучшему. Гитлер и Геббельс 
утверждали, что нужно продержаться максимум несколько недель, а «потом свое 
веское слово скажут «Фау» и мы повернем войну вспять».

Гитлер преследовал определенные цели, «бомбардируя» главнокомандующих фронтами 
и армиями десятками шифрограмм о боевом применении «Фау». В определенном смысле 
он добился того, что военное руководство колебалось в оценке реальной 
военно-политической ситуации. В книге «Иллюзия и реальность» Эрих Кордт 
цитирует свидетельские показания, которые дали министр вооружений Шпеер и 
начальник отдела радиовещания министерства пропаганды Фриче во время одного из 
заседаний Нюрнбергского международного военного трибунала:

— Уже летом 1944 года Гитлер обратил особое внимание Шпеера на то, что в 
войсках следует систематически распространять слухи о «секретных системах 
вооружений». Гитлер объяснил, что он всячески приветствует «это мероприятие, 
исподволь укрепляющее боевой дух армии». Только таким образом он получит 
необходимое ему время для проведения тайных дипломатических переговоров с 
противником и заключения мира на Западе. Шпеер сообщил, что в этом случае имело 
место «двойное очковтирательство»: вермахт тщетно дожидался нового оружия, а 
эксперты вооружений были вынуждены довольствоваться заверениями, что «все идет 
по плану и нужно спокойно продолжать работу».

Начальник радиопропаганды Фриче сообщил, что репортажи о секретном оружии 
выходили в эфир по прямому указанию Гитлера и Геббельса. Для этого в 
министерство вооружений был откомандирован штандартенфюрер СС Берг, обладавший 
достаточной инженерной фантазией, чтобы сочинить более-менее правдоподобную 
историю о «чудо-оружии», а значительно раньше, и без всякой на то необходимости,
 Гитлер точно таким же образом морочил голову Муссолини.






Глава 13.



БУРЯ В ПРОЛИВЕ











НОРМАНДСКИЙ ДЕСАНТ


В последние дни мая и в самом начале июня германский фронт напряженно ждал 
начала вражеского наступления. Все прекрасно понимали, что буря грянет на 
ограниченном участке двухтысячекилометровой береговой линии. В расчет 
принималось буквально все — от приливов и отливов, ненастья и затишья до фаз 
лунного календаря. Однако все шло к тому, что вторжение не состоится в дни 
июньского полнолуния, поэтому Роммель решил отправиться в Ставку и предпринять 
очередную попытку повлиять на Гитлера. Он сделал все, что мог. И теперь после 
множества оставшихся без ответа критических докладных записок фельдмаршал 
добивался личной встречи с фюрером, чтобы в последнюю минуту убедить его в 
полной безнадежности создавшегося положения и потребовать от него решительных и 
адекватных действий. Гитлер уже не раз демонстрировал полное пренебрежение к 
его точке зрения, но Роммель пока что окончательно не поставил крест на этом 
человеке, опрометчиво полагая, что должен же быть предел чудовищному самомнению 
фюрера, и он, наконец, начнет когда-нибудь думать не только о себе, но и о 
своей родине и о своем народе.

Роммель отправился в Берхтесгаден, а сообщение о десантировании дивизий 
Эйзенхауэра застало его ранним утром 6 июня в Герлингене.

В ночь на 6 июня под прикрытием массированных ударов авиации союзники выбросили 
парашютные десанты севернее Карантана и северо-восточнее Кана, а утром высадили 
морские десанты на побережье департамента Кальвадос в устьях Вира и Орна. 
Ширина фронта вторжения между Гавром на востоке и Шербуром на западе составила 
около 100 км, а главный удар англо-американские дивизии наносили в направлении 
Кана. Всесокрушающая мощь обрушившегося на немецкие позиции удара превзошла 
самые мрачные прогнозы командования. Больше всех досталось 716-й дивизии, 
занимавшей позиции между Орном и Виром, — ее атаковали со всех сторон 
парашютисты и морская пехота, бомбили бомбардировщики и штурмовики, 
обстреливали танки и корабельная артиллерия противника. В ходе Нормандской 
операции союзники применили новейшие транспортные и десантно-высадочные суда и 
десантировались там, где по заверениям экспертов германского ВМФ было 
«технически невозможно осуществить высадку из-за подводных скал и профиля 
береговой линии». В свое время именно это и привело к формальному отношению 
командования к строительству оборонительных сооружений на этом участке 
Атлантического вала.

Уже через несколько часов после высадки десанта на позициях 716-й дивизии не 
осталось ни одного неповрежденного железобетонного укрепления. Солдаты были 
убиты, ранены, засыпаны землей или пропали без вести, а горстка уцелевших — 
сильно контужены или находились в глубоком шоке. Превосходящим силам противника 
удалось одним ударом опрокинуть и сломить слабую оборону немецких войск. Первые 
драматические часы союзнического вторжения в целом были типичны для всей 
операции, а штаб-квартира фюрера окончательно утратила чувство реальности и уже 
не отдавала себе отчета в том, что на самом деле происходит на побережье залива 
Сены. Оставим историкам подробности дальнейшего хода Нормандского сражения, нас 
будут интересовать только те его этапы, в которых проявились железная воля и 
полководческий талант генерал-фельдмаршала Роммеля.

…Где-то в далекой ночи уже набрала полные обороты военная машина союзников. На 
позиции Сенекой бухты опустился густой туман, в мутном небе — ни звездочки. 
Ненастье — это прекрасная погода для тех, кто напряженно ждет атаки с моря или 
воздуха. В такую погоду в небо не взлетит ни один самолет, а из гавани не 
выйдет ни один корабль. Даже «доморощенные аналитики» в наших окопах утверждали,
 что сейчас «томми» и «янки» не полезут! Маловразумительные донесения агентуры 
вроде бы тоже свидетельствовали о том, что вторжение не должно состояться в 
ближайшие дни. Прошлой ночью радисты группы армий «Б» случайно перехватили 
шифровку, из которой следовало о якобы уже объявленном вторжении. Понедельник 4 
июня и вторник 5 июня прошли спокойно, поэтому главнокомандование с чистой 
совестью посчитало, что «томми или лягушатники просто нажали не ту кнопку!»…

В ночь с 5 на 6 июня, в 00.30, ночную тишину опустевшего к этому времени 
главного штаба группы армий «Б» разорвала пронзительная трель телефонного 
звонка. Дежурный офицер, лейтенант Борциковский, взял трубку и записал 
телефонограмму из канского пункта управления ПВО — «осуществлена высадка 
десанта в районе Кана и продолжается в восточном направлении». После секундного 
замешательства Борциковский разбудил отдыхавшего 1-го адъютанта, оберлейтенанта 
Майша, и доложил: «Только что принял телефонограмму о вражеском десанте в 
районе Кана». Позже Майш рассказал мне, что не сомневался — это вторжение. Он 
сразу же связался со штабом 7-й армии — Кан входил в ее зону ответственности — 
и узнал, что штаб несколько минут тому назад получил донесение от зенитчиков и 
как раз сейчас занимается его проверкой. Незадолго до 00.01 позвонил начальник 
штаба 7-й армии генерал Пемзель и сообщил, что в 00.45 противник выбросил 
воздушный десант под Каном и Сен-Мер-Эглизом. Через некоторое время раздался 
звонок из штаба 15-й армии, и 1-й адъютант, оберлейтенант граф фон Арманшперг, 
доложил о воздушном десанте противника под Гавром.

По телефонным проводам в штабы армий полетела депеша — «Боевая готовность № 2», 
а это означало осуществление всех предусмотренных в таком случае уставом 
мероприятий: полная боеготовность в войсках, повышенная готовность армейских 
резервов, маршевая готовность корпусных резервов, казарменное положение для 
всех гарнизонов, спецмероприятия в артиллерии и люфтваффе и комендантский час 
для гражданского населения.

Около 01.30 снова позвонил генерал Пемзель и беседовал на этот раз с генералом 
Шпайделем. По поступающим из штаба 7-й армии донесениям можно было судить о том,
 что союзнический десант — это начальная фаза войсковой операции противника. 
7-я армия уже бросила в бой местные резервы. Под Каном к ликвидации вражеского 
десанта приступила 21-я танковая дивизия генерала Фойхтингера, а на восточном 
побережье полуострова Котантен, под Сен-Мер-Эглизом, в бой вступила 91-я 
парашютно-десантная дивизия генерала Фалл аи. Когда Фаллай возвращался в 
расположение дивизии после срочно созванного совещания дивизионного и 
армейского руководства, то попал в засаду и был убит в бою, а его штаб и КП 
захватили британские десантники. Под Гавром 15-я армия нанесла контратакующий 
удар по позициям американских десантных дивизий. В зоне ответственности 84-й 
пехотной дивизии союзнические парашютисты приземлились прямо в расположении 
дивизионного КП и были практически сразу же уничтожены, хотя отдельные группы 
оказывали сопротивление в течение светового дня.

Главнокомандующий экспедиционными войсками в Голландии подтвердил абсолютный 
«штиль» на вверенном ему участке фронта. А в связи с тем, что не поступало 
никаких известий из зоны Канала, достаточно остро встал вопрос использования 
оперативных резервов танковой группы «Запад», то есть резервов ОКБ. 
Командующему танковой группы «Запад» генералу Гейру фон Швеппенбургу, 
подчинялись все танковые соединения, но только организационно и дисциплинарно, 
зато в оперативном подчинении находилась только часть танковой группы, а 
остальные напрямую подчинялись ОКВ. Ни начальник штаба, ни главнокомандующий 
группой армий «Запад» фон Рундштедт не имели права даже «дотронуться» до 
учебной танковой дивизии и 12-й танковой дивизии Ваффен СС «Гитлерюгенд».

Между 03.00 — 04.00 командование 7-й армии сообщило о предпринимаемой 
противником высадке с моря под прикрытием корабельной артиллерии в районе 
Лионсюр-Мера и восточнее, в районе Граншампа. Под ураганным огнем главных 
калибров союзнического ВМФ вскоре оказались батареи береговой артиллерии 
Шербура и прибрежной зоны. Регулярно поступавшие донесения позволяли утверждать,
 что именно здесь обозначилось направление главного удара союзников, а вместе с 
ночным воздушным десантом и продолжающейся высадкой морской пехоты это 
свидетельствовало об открытии «второго фронта» в Европе.

Начальник штаба группы армий «Б» Шпайдель в этот момент испытывал некоторые 
сомнения и еще не был до конца уверен в том, что «большое вторжение» состоялось.
 Впрочем, он не был одинок в своем заблуждении, и многие высокопоставленные 
офицеры считали высадку десанта в бухте Сены «пробой сил» союзников. О 
некотором благодушии, царившем в рядах немецкой армии, свидетельствуют слова 
1-«а» главнокомандующего фон Рундштедта:

— Черт побери, но это же просто смешно! Так вторжение не начинают, и к тому же 
в такую погоду…

Справедливости ради нужно заметить, что союзнический десант ввел немецкое 
главнокомандование в состояние прострации. Армейские и флотские метеорологи в 
один голос утверждали, что «погодные условия категорически не позволяют 
осуществить высадку в обозримом будущем». Этот долгосрочный прогноз появился на 
свет в тот самый момент, когда Эйзенхауэр мастерски захватил плацдарм в 
Нормандии и развернул активные боевые действия согласно тщательно 
разработанному плану и при впечатляющем взаимодействии всех родов войск. Немцы 
недооценили противника даже в этом аспекте. Погода и в самом деле была 
ненастной: сильная облачность, туман, нулевая видимость и шторм. В течение 
нескольких дней до начала вторжения в штабы не поступала информация от 
подразделений воздушной и морской разведки. К этому времени противник имел 
абсолютное превосходство в воздухе, а сторожевые катера немцев не покидали 
стоянок из-за штормового предупреждения и сильного волнения на море. Даже 
Роммель доверился вполне благоприятным заключениям «квалифицированных 
экспертов» и отправился в Германию. Так в рядах немецкой армии не оказалось, 
возможно, единственно нужного ей в этот решающий час офицера, обладавшего 
бесценным даром находить выход из совершенно безнадежного положения.






ПРИКАЗ ГИТЛЕРА


В первые часы вторжения ОКВ занимало выжидательную позицию и вело себя так, как 
уже давно привыкло это делать — «милостиво» позволяло информировать себя о ходе 
событий. Военное руководство принимало донесения к сведению и таинственно 
хранило свое авторитетное мнение при себе.

Когда Роммель и 1-«а» группы армий «Б» оберст фон Темпельхоф отправились в 
Германию, 1 — й адъютант Майш разработал проект приказа о передислокации 
учебной танковой и 12-й танковой дивизии СС в район Кана. Вначале Шпайдель 
категорически отказался подписывать документ. Не исключено, что генерал 
руководствовался нежеланием лишиться единственных резервов сразу же после 
начала вторжения. Тогда Майш напомнил ему о главном тезисе оборонительной 
тактики Роммеля — предпринимать попытки сбросить противника в море 
непосредственно во время высадки. Дальнейшие события показали, что сражение под 
Каном достигло своей критической точки уже к 7 июня, и без подключения к 
операции обеих резервных дивизий была бы наголову разбита 21 — я танковая 
дивизия, ведущая тяжелые оборонительные бои в этом регионе. После долгих 
размышлений генерал Шпайдель тщательно отредактировал проект приказа и подписал 
его между 05.00 и 05.30. Около 06.30 удалось связаться с маршалом в его имении 
в Герлингене и доложить о событиях во Франции. Роммель сообщил, что уже во 
второй половине дня вернется на свой КП в Ла-Рош-Гюйон.

Примерно в 10.00 в штабе зазвонил телефон прямой правительственной связи. Майор 
Фридель из ОКВ в нарушение установленной субординации, минуя такую инстанцию, 
как главнокомандующий группой армий «Запад» фон Рундштедт, передал 
категорический приказ фюрера «немедленно остановить перемещение резервных 
дивизий». Кроме этого, Шпайделю вменялось в обязанность доложить об исполнении 
«приказа фюрера» в ОКВ и фон Рундштедту. Между тем положение действительно 
стало угрожающим, и оборонительные порядки Кана требовали срочного подкрепления.
 Приказ ОКВ был наиболее типичной практикой командования по телефону, из 
безопасного далека, удобного кресла и с чашечкой чая в руках. Шпайдель под 
любым мало-мальски благовидным предлогом пытался затянуть выполнение приказа, 
так что в итоге обе дивизии прилично продвинулись вглубь каннского региона. Но, 
в конце концов, дивизионные командиры получили-таки этот злополучный приказ и 
остановились буквально в двух шагах от поля боя. Весь день 6 июня резервные 
дивизии простояли в полной боеготовности, а рядом, почти, что на их глазах 
погибала 21-я танковая…

Принимая это решение, «стратеги из ОКВ» сделали вид, будто не было печального 
опыта вражеского десанта на Сицилию и в Салерно. Ничему не научил их и горький 
урок поражения на плацдарме Неттуно. С тех пор наши люфтваффе окончательно 
«поиздержались», а противник научился преодолевать неизбежный кризис первых 
дней оборонительных боев за плацдарм. К тому же в Нормандии ему уже не только 
не угрожала, но даже и не докучала германская авиация — несколько собранных с 
миру по нитке эскадрилий люфтваффе были уничтожены в первые же дни наступления. 
К вящему ужасу немецкого фронта небо Франции стало небом союзников!






ГДЕ ЖЕ БЫЛ РОММЕЛЬ?


В книге «Офицеры против Гитлера» Фабиан фон Шлабрендорф сообщает интересные 
подробности того, что происходило в это время в штаб-квартире фюрера и как 
Ставка относилась к событиям на побережье Северо-Западной Франции:

— Начальник оперативного отдела группы армий «Запад», генерал Хойзингер, 
выступил с докладом о военном положении перед вызванными на совещание к Гитлеру 
командующими армиями Восточного фронта. Среди прочего он заявил, что «на Западе 
никто не сомневается в том, что удастся «связать» англичан и американцев на 
полуострове Котантен. Не может быть и речи о прорыве в долину». Это 
опрометчивое заявление основывалось на ложной предпосылке, что «в принципе 
вторжение возможно только в случае невероятного стечения обстоятельств». Что 
подразумевалось под этими словами мне объяснил Тресков, который в свою очередь 
узнал это от генерала Шмундта, адъютанта фюрера по сухопутным войскам. Когда на 
рассвете 6 июня началось вторжение, немецкая сторона испытала форменное 
потрясение — никто не ожидал активных действий в это время. Несмотря на 
объявленное Гитлером «казарменное положение», Ром-мель тайно вылетел в Ульм, на 
празднование дня рождения своей жены. Его начальник штаба «сел на телефон» и 
принялся разыскивать командира, чтобы сообщить о происходящем. Одновременно по 
инстанции был отправлен рапорт в ОКВ. Дежурный офицер не рискнул будить Йодля в 
столь ранний час, поэтому тот узнал о вторжении только к 09.00 утра. В свою 
очередь Йодль подождал еще один час и около 10.00 известил Кейтеля. Они честно 
выполнили строгий приказ «не будить отдыхающего фюрера» и сами ничего не 
предпринимали в это время. Так что о событиях в Нормандии Гитлер узнал только 
из послеобеденного доклада. Крепкий сон фюрера дорого обошелся нашим войскам. 
Дело в том, что сразу же за позициями Атлантического вала стоял тан-«ковый 
корпус, в задачу которого входило атаковать противника в момент высадки и 
сбросить его в море. Командир корпуса не подчинялся Рундштедту или Роммелю — 
приказ о введении корпуса в бой мог отдать только фюрер. Только в 14.00 Гитлер 
бросил корпус в бой, но драгоценное время было уже упущено. Кроме этого, 
значительная часть авангардной группы была уничтожена вражеской авиацией, так 
что танкисты контратаковали с опозданием и без присущего им боевого азарта…

У меня нет достаточных оснований, чтобы усомниться в достоверности 
приписываемых Хойзингеру и Йодлю слов и поступков, но со всей ответственностью 
заявляю: все, что написано Шлабрендорфом об обстоятельствах поездки Роммеля в 
Германию, ложно от первого до последнего слова. В телефонном разговоре с Йодлем 
генерал-фельдмаршал выразил намерение отправиться в Оберзальцберг для 
обсуждения положения на Западном фронте. Кроме этого, во время очередного 
разговора Роммель получил официальное разрешение начальника оперативного отдела 
ОКВ выехать в Ульм надень рождения жены. Одновременно Роммель испросил 
разрешения на аудиенцию у фюрера. Эта просьба была удовлетворена и встреча была 
назначена на 7 июня в Берхтесгадене. Роммель доложил о поездке маршалу фон 
Рундштедту и также не встретил возражений. Стоит ли говорить о том, что он не 
«тайно вылетел в Ульм», а выехал на автомобиле — Гитлер еще давным-давно издал 
специальный указ, запрещающий главнокомандующим пользоваться самолетами из-за 
уже абсолютного господства союзников в воздухе. Вместе с ним в эту поездку 
отправились оберст Темпельхоф, 1-«а» группы армий, и гауптман Ланг, адъютант 
командующего.

Первый телефонный звонок из Франции раздался в имении маршала в день вторжения 
— 6 июня. Фрау Роммель рассказала мне, что слышала, как муж взял трубку и 
сказал: «Да, Шпайдель, что нового?» Начальник штаба рассказал ему о десанте, 
добавив, что до сих пор не понятно, что это такое — вторжение или отвлекающий 
маневр; он уже принял необходимые меры и маршалу можно не торопиться, а 
дождаться еще одного звонка. «Муж сразу же сказал, что немедленно выезжает. Я 
помогла ему собраться, а он уведомил об отъезде во Францию штаб-квартиру фюрера.
 Мой супруг очень нервничал, и я назвала бы его тогдашнее состояние каким 
угодно, но никак не оптимистичным…»

По пути в Нормандию Роммель позвонил в штаб группы армий из Реймса и уже 
вечером первого дня вторжения был на своем КП. Когда в Ла-Рош-Гюйоне маршал 
увидел штабную карту с диспозицией немецких и союзнических войск, то едва 
оказался в состоянии произнести: «Невероятно…» Впрочем, он тут же добавил, что 
полностью одобряет все действия, предпринятые Шпайделем в его отсутствие и вряд 
ли сам избрал бы другую тактику, будь он на месте с начала вторжения.

После расширения и последовавшего объединения трех захваченных плацдармов, при 
условии абсолютного воздушного господства, обеспечении регулярной высадки 
свежих дивизий в искусственном порту Авранша и подавляющего превосходства в 
технике первый этап «Сражения за Францию» безоговорочно остался за союзниками. 
«Под колпаком» вражеских ВВС оказались весь фронт вторжения и глубокий тыл 
германских войск.

В светлое время суток и при летной погоде стали совершенно невозможны любые 
перемещения немецких войск по улицам и дорогам Нормандии. Когда Геринг получил 
первые донесения с фронта, то немедленно связался со штаб-квартирой группы 
армий «Запад» и потребовал «не нагнетать истерию по поводу вражеского 
превосходства в воздухе, поскольку у них физически не может быть такого 
количества самолетов».

Министерство пропаганды избрало «особую тактику» оповещения общественности о 
событиях в Северо-Западной Франции. Правдоподобные сообщения безжалостно 
вымарывались цензурой Геббельса как «противоречащие здравому смыслу и не 
соответствующие общей концепции рассмотрения проблемы». И только после того, 
как до Берлина дошли слухи о том, что «Потемкинский вал» — так окрестили 
Атлантический вал фронтовики — не устоял, Министерство пропаганды с видимой 
неохотой стало сообщать об истинном положении дел на Западном фронте. По мере 
ухудшения ситуации поток информации стал ослабевать и перемещаться на последние 
страницы газет, а первые полосы заняли хвалебные и как всегда преувеличенно 
оптимистичные репортажи о начале боевого применения пресловутого «оружия 
возмездия» — «Фау» — и нанесении первых ракетных ударов по Великобритании.

Оказалось, что во время нашего майского разговора Роммель даже несколько 
преуменьшил чудовищную диспропорциональность соотношения сил немецких и 
союзнических ВВС. К началу высадки десанта воздушный флот генерала Шперле 
насчитывал 320 самолетов, большая часть которых была сбита уже в первую неделю 
боевых действий. Бывали дни, когда над вражескими позициями не появлялось ни 
одного бомбардировщика люфтваффе. Небо безраздельно принадлежало союзникам, как,
 впрочем, и море. Первое время германский ВМФ еще пытался оказывать слабое 
сопротивление, потом боевые корабли появлялись все реже, а к концу июня вообще 
перестали показываться у берегов Нормандии. На суше союзники умело пользовались 
своим преимуществом в танках и артиллерии и совершенно невообразимым для 
немецкой армии образца 1944 года боепитанием.

Союзники со всей тщательностью подготовились ко дню «Д». Их подавляющее 
преимущество выражалось в организации подвоза снабжения, максимальном 
использовании производственных мощностей города-порта Гавра и искусственных 
портовых сооружений Авранша, временных взлетно-посадочных полосах из залитых 
бетоном арматурных сеток для истребительно-бомбардировочных армад и других 
технических новшествах.

Такое положение дел вызывало гнев и недоумение на переднем крае. Фронтовики с 
возмущением констатировали, что их опять бросили в неравный и заведомо 
проигранный бой. Только неимоверное напряжение всех сил, мужество и массовый 
героизм войск приводили к незначительным успехам на отдельных направлениях. 
Каждый день противник бросал в бой свежие дивизии и становился сильнее. 
Вооруженные силы рейха таяли на глазах. Роммелю и Рундштедту оставалось только 
уповать на запланированную фюрером поездку на Западный фронт и надеяться, что 
Гитлер своими глазами увидит отступающие по всему фронту под давлением 
противника обескровленные немецкие дивизии и изменит, наконец, свое отношение к 
происходящему.






ГИТЛЕР НА ФРОНТЕ ВТОРЖЕНИЯ


17 июня, через 11 дней после начала вторжения, спецпоезд фюрера прибыл в 
Марживаль, севернее Суасона. Еще в 1940 году во время подготовки к 
несостоявшейся операции вторжения в Англию, известной под кодовым названием 
«Морской лев», здесь был оборудован КП фюрера. Вместе с Гитлером во Францию 
приехал и генерал-оберст Йодль. Разгневанный диктатор прибыл сюда в поисках 
«козлов отпущения». Он даже не сомневался в том, что причины неудач кроются не 
в подавляющем превосходстве врага, а «в преступном легкомыслии фронтового 
руководства».

Фон Рундштедт доложил, что все три рода войск, армия, авиация и флот, 
значительно уступают союзникам. Абсолютное господство противника в воздухе и на 
море не позволяют своевременно вводить в бой подкрепление, или же ОКБ попросту 
запрещает передислокацию соединений, как это было в случае с резервными 
танковыми дивизиями.

Потом к дискуссии подключился Роммель и подробно охарактеризовал положение на 
фронте. Он не сомневался в скором падении Шербура и предугадал направления 
главных ударов союзников в будущем — уже обозначившиеся попытки прорыва через 
Сен-Ло на юг, к Парижу, или прорыв под Авраншем в целях отторжения Бретани. 
Маршал сделал однозначный вывод: успешная оборона позиций при имеющемся 
соотношении сил категорически исключена. Поражение во Франции может привести к 
непредсказуемым последствиям для всего фронта в целом. Чтобы только 
контролировать ситуацию в ее нынешнем состоянии, необходимо достаточное 
подкрепление — танки и как можно больше самолетов.

Роммель воспользовался представившейся возможностью и высказал свои соображения 
о предотвращении в будущем беззаконий СД по отношению к гражданскому населению. 
Он напомнил Гитлеру, что трагедия Орадура[32 - Орадур-Сюр-Глан — поселок в 
департаменте Верхняя Вьенна, уничтоженный вместе с жителями в 1944 году 
зондер-коммандос СС. Сохранены его руины как историческое свидетельство 
нацистского варварства. (Прим. перев.)] всколыхнула Францию и вызвала волну 
возмущения и ненависти к немцам. Гитлер грубо оборвал маршала:

— Не суйте свой нос в проблемы, которые не имеют к вам ровным счетом никакого 
отношения. Чем размышлять о дальнейшем ходе войны, занялись бы лучше фронтом 
вторжения…

Потом, не давая никому возможности вставить хотя бы одно слово, долго и 
неконструктивно говорил фюрер. Он опровергал очевидные истины, оспаривал число 
боеспособных союзнических дивизий, не соглашался с оценкой положения и всячески 
преувеличивал достоинства и возможности «Фау», первое боевое применение которых 
состоялось за сутки до этой встречи. Общий вздох разочарования послышался в 
комнате для совещаний, когда ответственный за «оружие возмездия» генерал, 
отвечая на вопрос Гитлера, доложил, что невозможно произвести прицельный залп 
по плацдарму без угрозы для безопасности собственных войск, поскольку 
допустимое отклонение ракет от цели составляет 20 км. В этих словах прозвучало 
невольное признание того, что вряд ли возможен прицельный обстрел баз вторжения 
и в самой Англии.

Обстановка стала еще более драматичной, когда маршал, не стесняясь в выражениях,
 высказал все, что он думает о люфтваффе. Гитлер устало и отрешенно произнес:

— Не хочу ничего слышать о люфтваффе. Я отношусь к числу тех, кто стоял у 
истоков наших ВВС, и, к сожалению, еще и числу тех, кто был самым жестоким 
образом обманут относительно их истинных возможностей. Мне все время называли 
ложные цифры и нереальные сроки…

Вопреки очевидным доказательствам, Гитлер не желал ничего слушать о подавляющем 
превосходстве противника, спрятав за удобной формулировкой, — «такого не может 
быть никогда» — свою неспособность разобраться в обстановке. Тогда без лишней 
аффектации Роммель несколькими фразами поставил диктатора на место:

— Мой фюрер, я уже очень давно просил вас, чтобы кто-нибудь из вашего окружения 
или из числа обладающих достаточными полномочиями чинов ОКВ, люфтваффе или 
флота побывал на фронте, чтобы собственными глазами увидеть происходящее. Слава 
Богу, это, наконец, произошло, и теперь я могу заявить: фронт уверен в том, что 
все наши беды происходят оттого, что нами командуют «кабинетные полководцы»!

Гитлер был настолько обескуражен такой откровенностью, что даже не нашелся что 
ответить. Он сделал вид, что принял к сведению последнее замечание Роммеля и 
пообещал прислать подкрепление. Он снова, как это уже было 1 апреля в Бергхофе, 
во время встречи с Шпайделем, завел разговор о «1 000 ждущих своего часа 
истребителей». Они так и не появились на фронте тогда, никто не ждал их и 
сейчас. Уже в самом конце совещания фюрер охарактеризовал положение на 
Восточном и Юго-Восточном фронтах как «вполне стабилизировавшееся» и 
безапелляционно заявил, что «новые реактивные истребители и ракеты «Фау» уже в 
ближайшее время окончательно решат вопрос выхода Великобритании из войны».

Эта первая и единственная встреча с верховным главнокомандующим вермахтом на 
фронте вторжения продолжалась почти 7 часов. Через два дня было запланировано 
еще одно совещание с фронтовыми командирами на КП группы армий «Запад», но уже 
на следующий день Гитлер и сопровождавшие его лица вылетели в Берхтесгаден. 
Начальник генерального штаба группы армий «Запад» генерал Блюментрит не без 
иронии назвал причиной столь поспешного отъезда фюрера взрыв «заблудившейся» на 
несколько десятков километров «Фау» рядом с железобетонным фюрербункером.

Как и следовало ожидать, обещанное подкрепление так никогда и не появилось на 
фронте. Союзники захватили Шербур, а потери германских войск беспрецедентно 
возросли. Через неделю после совещания в Суасоне, 25 июня, началось 
контрнаступление русских на Восточном фронте, скоординированное с одновременным 
наступлением союзников на Западе. Это привело к тому, что центральный Восточный 
фронт рухнул, и теперь ОКВ бросало все резервы в образовавшуюся брешь, чтобы 
избежать окончательной катастрофы. В Ставке стало хорошим тоном считать 
Западный фронт второстепенным и приводить его в качестве примера 
«нерасторопности руководства и вялости войск». Правдивые слова Роммеля не 
понравились диктатору и привели к тому, что он и его военные советники 
практически перестали интересоваться действительным положением дел на Западе. 
От фронта им были нужны только своевременные сводки и рапорты, да и в них они 
умудрялись видеть только то, что хотели увидеть.

Задолго до трагедии на Нормандском фронте нечто подобное довелось пережить 
Гудериану в России. В канун Рождества 1941 года он умолял фюрера дать 
разрешение отступить от Тулы, но тот был непреклонен. Вот что написал генерал 
об этой встрече:

— Они не верят ни одному нашему донесению, потому что давно сомневаются в нашей 
правдивости. Они устраивают дурацкий переспрос, хотя на самом деле и знать 
ничего не желают! Ни Кейтель, ни Йодль, ни Гитлер не провели и одного дня на 
фронте за всю русскую кампанию. Когда я закончил доклад, в кабинете воцарилось 
ледяное молчание. Тогда я продолжил: «Я вижу, что меня не пожелали понять». 
Потом предложил фюреру заменить его советников на фронтовых командиров. Это 
предложение и стало причиной последовавшей через несколько дней отставки. Там, 
среди властей предержащих нет и не может быть друзей. В лучшем случае можно 
рассчитывать на молчание некогда хорошо относившегося к вам лица!

В Ставке ничего не изменилось за три прошедших года. Разве что положение на 
европейском театре военных действий стало значительно хуже, чем было на русском 
фронте холодной зимой 1941 года. Понять нужды фронта, услышать биение его 
пульса мог только тот, кто проливал свою кровь в окопах, кто на изрытом 
снарядами поле боя умирал вместе со своей ротой под ковровой бомбардировкой, 
кто отбивал атаки под ураганным огнем тяжелой артиллерии, за кем как злобные 
фурии охотились штурмовики. Понять фронт мог только фронтовик! Даже малой 
толики фронтового опыта было бы достаточно, чтобы действовать иначе, чем это 
делал Гитлер. Но увы, штаб-квартира фюрера была страшно далека от реалий 
фронтовой жизни — в «Волчьем логове» и «Орлином гнезде»[33 - Специальная башня 
над домом «для уединения и размышления» в поместье Гитлера в Бергхофе, 
Восточная Бавария. (Прим. перев.)] властвовали холодность, заносчивость и 
непрофессионализм, а канцелярщина подменила живой опыт!

Первые три недели «Битвы за Францию» я провел рядом с Роммелем и часто 
сопровождал его во время поездок по фронту. В моих блокнотах он ставил 
сокращенную подпись в виде витиеватой «Р» в знак согласия с написанным. Я 
надеюсь, что три фронтовых репортажа, которые я отправил в Германию летом 1944 
года, позволят читателю увидеть войну глазами солдата и понять, каких подчас 
сверхчеловеческих усилий стоили победы вермахта, сколько тягот, лишений и 
суровых испытаний выпало на долю наших парней во Франции.






«ЖИЗНЬ ПОД ТАНКАМИ»


Канский фронт, 14.6.1944.

Над полем боя повисли косматые клубы дыма. Воздух загустел от пыли и пороховой 
гари. Выстрелы рвут его в клочья, а земля под ногами корчится в судорогах от 
мощных разрывов вражеских снарядов. Чрево матери-земли изъязвлено тысячами 
глубоких воронок. Небольшая роща исчезает прямо на моих глазах — чей-то 
гигантский стальной кулак как спички ломает столетние деревья, вбивает их в 
землю, перемалывает в труху. Все вокруг дрожит и вибрирует. Огненный шквал 
вздыбливает землю, она с утробным стоном разверзается и извергает в небо 
фонтаны месива из камней, грязи и смертоносного металла. Убийственной силы 
смерч обрушивается на наш передний край — с диким ревом, воем и шипением 
проносятся тысячи иззубренных осколков, а потом укладываются прямо у наших ног 
как свора голодных, почуявших кровь псов.

Мимо на надсадно ревущем мотоцикле проносится связной. Лица не разглядеть — 
одна сплошная корка из пыли, грязи и пота, да бешено сверкающие глаза. На 
рассвете наша пехота контратаковала, и я хорошо вижу невдалеке тела англичан, 
много тел. Ветер доносит хриплые стоны тяжелораненых британцев. Под огнем 
союзнических батарей наши санитары делают им перевязку — так велит неписаный 
закон «фронтового братства».

«Мертвая зона» начинается сразу за нашим передним краем. Там нет места для 
живого — только воронки, груды земли и трупы. Я сижу на корточках в узкой 
стрелковой щели рядом с десятками немецких солдат. Здесь, глубоко под землей, 
они проводят фронтовые дни и ночи. Прислушиваются, спят, ждут… Когда же «томми» 
опять полезет вперед?

За нашей спиной лежит Кан — пылающий, истекающий кровью город. Корабельная 
артиллерия союзников опустошила его некогда аккуратные улочки. Теперь на месте 
аккуратных нормандских жилищ дымятся развалины, и прожорливое пламя облизывает 
стройные силуэты городских церквей. Как стаи воронья непрестанно кружат над 
руинами безвинно замученного города эскадрильи вражеских бомбардировщиков и 
штурмовиков в непрестанных поисках свежей крови. Над шпилем удивительным 
образом уцелевшего собора клубится тошнотворный чад. Умирающий Кан…

Не хочется покидать такое надежное и привычное укрытие. Но тут передо мной с 
оглушительным треском разрывается граната, и облако пыли на какое-то мгновение 
укрывает меня от вражеских наблюдателей. Мне нужно попасть к чудом уцелевшей 
группе деревьев на той стороне луга, и я решаюсь на перебежку. Рывок, и вот уже 
я ныряю в густое облако из испарений, пороховых газов и пыли, падаю, 
сворачиваюсь в клубок обнаженных нервов, кубарем качусь вперед и распластываюсь 
на земле. Боже мой, как хорошо ощутить землю в своих объятиях, крепко прижаться 
к ней, впиться губами в ее истерзанное тело и слиться с ней, ощущая только, как 
проносятся над взмокшей спиной смертоносные кусочки железа. Последний рывок, 
последняя перебежка — и я у цели. Танк прекрасно замаскирован, и уже с 
расстояния в дюжину метров ни за что не определишь, где здесь куст, а где 
грозная боевая машина!

— Где командир?

— Там, под танком…

Становлюсь на колени, отодвигаю легкий броневой лист и энергично протискиваюсь 
в узкий лаз подземного укрытия. Вижу поблескивающие в полутьме, выжидательно 
разглядывающие меня глаза. После очередного залпа тяжелыми фугасами по танковой 
позиции у меня нет сил вымолвить хотя бы слова приветствия. Я всецело отдаюсь 
чувству защищенности и покоя. От бешеных ударов пульса гудит как медный котел 
голова, а сердце готово выскочить из груди. Мир, тишина и надежность 
упрятанного глубоко под землей спасительного убежища быстро приводят меня в 
чувство. Я представляюсь и докладываю, что привело меня на этот необычный 
полковой КП. Наконец, раздается хорошо знакомый мне и легко узнаваемый, чуть 
ироничный голос командира:

— Здравствуйте, Кох. Что ж, мир тесен. Довелось еще раз свидеться. Помните 
Тулу?

— Так точно, герр оберст. С тех пор мы научились любить утробу своих танков!

В России танки укрывали нас как курица крыльями своих цыплят! Помню, у меня да 
и у других были изодраны гимнастерки — таким узким был просвет между землей и 
днищем танка и укрываться там можно было только в лежачем положении. Но все 
равно здесь уютно: пять человек лежат на земле, плотно прижавшись друг к другу. 
Укрытые маскировочными сетками опорные катки и две небольшие земляные насыпи 
спереди и сзади корпуса не выпустят наружу и слабого луча света. Тускло светит 
ручной фонарик, и я уже различаю лица в полутьме. Командир водит пальцем по 
карте с множеством символов, отметок и цифр. И рассказывает, рассказывает. В 
скупых на подробности солдатских словах перед моими глазами оживают картины 
жестоких и напряженных боев последних дней…

…Мне рассказывали о танковом сражении севернее Кана: о маневрировании, поисках 
позиции для атаки и благоразумном отступлении для перегруппировки. Я услышал 
ликующие возгласы экипажей, одержавших свою первую победу; увидел горящие как 
факелы вражеские танки. Наши танкисты собрали щедрую жатву. Стальные колоссы 
Монтгомери горели хорошо — будь то «Шерманы» или «Черчилли» — и с каждым днем 
число наших побед возрастало! Но и нам приходилось платить за победу дорогой 
ценой — ценой героической гибели наших парней. Закончились первые стычки и 
пошла война на уничтожение. Танки зарылись в плодородную землю Нормандии и ждут 
своего часа. Их укрытия разыскивают эскадрильи вражеских бомбардировщиков и 
штурмовиков, по позициям бьет тяжелая артиллерия, а противник перебрасывает все 
новые и новые дивизии. Что ж, их здесь ждут…

— Где наш передний край?

— 60 метров отсюда. На той стороне опушки леса.

— А противник?

— Не дальше 400.

Я возвращаюсь назад во время короткого затишья, снова ползу от воронки к 
воронке, минуя вражеские трупы. На востоке догорает день, уже проявился 
расплывчатый силуэт луны за облаками. Над полем боя стоит оглушительная тишина. 
Неужели в этом инфернальном мире птицы больше не благословляют уходящий день 
своими вечерними руладами? На какое-то мгновение мне показалось, что я услышал 
нежные соловьиные трели. Но только на одно мгновение, потому что почти сразу же 
прогремели залпы «благодарственного молебна» британцев на сон грядущий. И я 
снова превратился в сотрясаемую взрывами плоть на содрогающейся земле. Я 
метнулся в щель, увидев, как зарево огня поднялось над «танковым лесом». Там 
снова разверзся ад. Я подумал: разве нет предела человеческой выносливости и 
терпению? Они живут под танками и «берегут» себя для грядущих боев. А спроси у 
них, что такое подвиг, они затруднятся ответить.






ПОД УРАГАННЫМ ОГНЕМ


Дивизионный КП южнее Кана. 13.07.1944.

Раскаты орудийного грома, пронзительный вой мин, оглушительные разрывы снарядов 
и бомб, лязг гусениц и сухое стаккато автоматных и пулеметных очередей 
сливаются в какофоническую музыку войны. Она ввергает тебя в состояние 
оцепенения и напряженного ожидания, она заставляет тебя ощутить, что ты больше 
не принадлежишь самому себе…

На полях Нормандии развернулось ожесточенное сражение войны на уничтожение. 
Рядом со мной стоят офицеры, воевавшие здесь во время 1-й мировой. Один из них 
пристально вглядывается в объятый огнем и дымом пожарищ передний край нашей 
обороны и задумчиво произносит:

— То же самое было и во Фландрии в восемнадцатом году. Но иногда мне кажется, 
что сегодняшняя война приняла еще более ожесточенный характер.

На самой линии горизонта, в туманной дымке уходящего дня легко можно различить 
горящую деревню и разрушенное здание аэропорта Карпикет на западе, в пяти 
километрах от Кана. В середине прошлой недели сюда просочились британские и 
канадские танки. С пятницы на субботу союзники предприняли концентрический 
штурм города и за считанные часы превратили некогда цветущий Кан в сплошные 
развалины.

Наши войска вели тяжелые оборонительные бои под ураганным огнем противника. 
Враг со всей очевидностью дал понять, что это не обычная война, а война на 
уничтожение, когда только за одни сутки боя, в воскресенье, выпустил по нашим 
позициям на ограниченном участке фронта 80 000 фугасных, осколочно-фугасных и 
осколочных гранат. С той же яростью и при массированной поддержке полевой 
артиллерии и корабельных орудий враг нанес удар западнее Кана в направление 
Мальто и Этервиля с целью захвата переправ через Орн. Танковым армадам 
союзников удалось глубоко вклиниться в боевые порядки нашей обороны. Еще не 
угас огонь германского сопротивления на позициях западнее и севернее Кана.

Наши парни сражаются до последнего патрона, до последнего человека и до 
последней капли крови. Они не спрашивают, как повлияет на положение фронта их 
яростная борьба и… неминуемая смерть. Они честно выполняют свой солдатский долг.







В ОКОПАХ НА ВЫСОТЕ «112»


Фронт юго-восточнее Кана. 15.07.1944.

Мы стоим сильно пригнувшись в отрытых по плечи окопах высоты «112», ставшей 
ареной ожесточенных боев последних недель. Измочаленный осколками редкий 
кустарник скрывает нас от прямого наблюдения со стороны вражеских постов. До их 
передовых позиций рукой подать — каких-то 200 метров. Скрючившись в «земляных 
норах», враг так же, как и мы, пристально разглядывает наш передний край. Я 
стою в первой линии окопов держащей здесь оборону пехотной дивизии. На моих 
часах — 08.45. Местность просматривается на несколько десятков метров — еще не 
успел до конца рассеяться утренний туман, и моросит мелкий летний дождь. Только 
благодаря плохой видимости противник не обнаружил наших перемещений и не 
обрушил на нас шквальный огонь своих батарей. День за днем стальной кнут 
тяжелой артиллерии опускается на наши позиции, круша и перемалывая все живое и 
мертвое на изрытых глубокими воронками склонах высоты. Рядом в окопах сидят на 
корточках гренадеры танковой дивизии Ваффен СС — они сменили своих товарищей, 
сражавшихся в этом аду трое суток.

Авиация противника исключила всякую возможность перемещения в регионе Кана. Мы 
долго ждали благоприятного прогноза погоды, и, наконец, метеорологи дали 
«добро». Не опасаясь вражеских истребителей, мы рванули вперед на грузовиках 
повышенной проходимости, а тем временем в штаб пришло донесение, что наши 
войска только что отбили позиции обратного ската высоты «112» в ночной 
контратаке. Мы проникались духом недавнего сражения — мчались мимо искореженных 
обугленных остовов грузовиков, лавировали между воронками, проезжали через 
разрушенные и обезлюдевшие нормандские селения. Специально остановились 
рассмотреть «лисью нору» — индивидуальную стрелковую ячейку британцев. Все 
дороги были искромсаны бомбами, мы объезжали завалы и искали обходные пути. 
Здесь проходил передний край британцев.

Перед нами медленно вырастала громада холма. Обугленный, истерзанный лес на 
западном склоне, казалось, в немом крике простер изломанные руки-ветви к 
безжалостным свинцовым небесам. Мы медленно шагали вперед по полю смерти, 
настороженно озираясь по сторонам. Только этот крутой склон разделял сейчас нас 
и наших врагов. Мы с опаской прислушивались к редким выстрелам — к этому 
постоянному напоминанию врага о том, что смерть совсем рядом. Каждый шаг вперед 
обострял предчувствие близкой опасности. В ожесточенных боях за господствующую 
высоту «112» пролилось немало крови, и враг не зря предпринимал одну попытку за 
другой — с вершины открывается прекрасный вид не только на лежащие как на 
ладони немецкие позиции, но и глубоко в тыл наших войск. Сейчас на земле не 
осталось «живого места» — и вся она превратилась в одну сплошную рану, 
испещренную глубокими бороздами, изъеденную воронками, украшенную зловещими 
блестками смертоносных осколков на пожухлой траве. Кто знает, что выпало на 
долю этих мальчишек в мундиpax вермахта? С чем можно сравнить дьявольскую силу 
рвущей барабанные перепонки какофонии ураганного огня? С землетрясением?… 
Камнепадом?… Лавиной?…

Мы подошли к стрелковым позициям защитников высоты. Можно пройти в двух шагах и 
не заметить тщательно замаскированные «щели» — присутствие солдат выдают 
брезентовое полотнище, котел полевой кухни и лежащее перед брустверами 
взведенное оружие. Здесь не принято много разговаривать — здесь понимают друг 
друга с полуслова.

Из укрытия мы внимательно разглядываем «ничейную землю» между нашими окопами и 
передним краем противника. Совсем рядом проходит трасса Кан — Лизье — Эвре. 
Прямо перед НП стоит подбитый немецкий танк. Германские танкисты дорого продали 
свои жизни — поодаль замерли 4 сожженных длинноствольных «Шермана». Два из них 
шли бок о бок, когда бронебойные снаряды разворотили их бронированное нутро. 
Взрыв и детонация боекомплекта швырнули их навстречу друг другу. Так, 
сцепившись гусеницами, они и сгорели, сплавившись в двухбашенный 
монстроидальный сверхтанк с развернутыми в противоположные стороны орудиями. 
Магистраль, разбитая тяжелыми авиабомбами, ныряет в искромсанный лес. Слева 
виднеется Мезон-Бланш, что в переводе означает «белый дом», а еще левее — 
географические пункты с совсем уже мирными названиями: «le bon repos» («к 
мирному покою») и «la grace de dieu» («милость божья»).

Просто не верится, что нам удалось спокойно осмотреть окрестности. Двое суток 
тому назад мы уже попытались подобраться к высоте «112», но тогда яростный 
заградительный огонь противника не позволял нам и носа высунуть из укрытия. Эти 
позиции уже несколько раз переходили из рук в руки. Британцы дважды сидели в 
тех самых окопах, из которых мы внимательно разглядываем сейчас их боевые 
порядки. После многочасовой артподготовки они на какое-то время выбивали нас из 
траншей, но несли при этом такие потери, которых до сих пор не знала английская 
армия. Потеря высоты не обескуражила наших. Они накопили сил, преодолели 
сплошную огневую завесу и отбили позиции, чтобы снова отступить под давлением 
превосходящих сил противника и снова вернуться…

Теперь передний край снова проходит через вершину «112». Нам стало ясно, что 
значит для нашей армии эта невзрачная высота, когда солнце разогнало облака в 
небе над нашим тылом. Умытые дождем долины притягивали взгляд, а кристально 
чистый воздух, казалось, приближал далекую перспективу. Там на юге Фалез и 
Тюри-Аркур, там через луга и леса Нормандии несет свои воды Орн. Туда рвется 
враг — ему нужна река, переправы и плацдармы. Высота «112» стала символом 
кровавого сражения за Кальвадос. Война зверски изуродовала ее. Тяжелые бомбы 
выкорчевали тенистые дубравы, а тысячи осколочных снарядов срезали убранство ее 
полей. От взрывной волны легла как подкошенная зреющая на восточном и южном 
склонах пшеница.

Я сижу в окопе рядом с молодыми немецкими парнями. Перед ними разложены 
автоматы, пистолеты, фаустпатроны и базуки. Ветер медленно разгоняет тучи, и 
небо на севере все более прояснивается, а лица солдат становятся все мрачнее и 
отрешеннее. Вскоре до нас доносится приглушенный рев моторов — и над головами 
начинает кружить британский самолет-корректировщик. Благословенная тишина 
закончилась. Молох пробудился — страшная ненасытная сила снова требует кровавых 
человеческих жертв. Скоро на высоту обрушатся тонны смертоносного железа, но 
наши руки крепко держат автоматы, а глаза зорко смотрят в прорезь прицелов…






Глава 14.



БОЛЬШАЯ ИГРА











ОТСТАВКА ФОН РУНДШТЕДТА


Неблагоприятное развитие событий на Восточном фронте заставило Гитлера прервать 
поездку на фронт и срочно вернуться в Бергхоф. Теперь, когда была окончательно 
исчерпана возможность решения проблемы военными методами, Роммель и Рундштедт 
могли не опасаться «суда истории» и возможных обвинений в том, что они 
«поторопились и спасовали в решительный для судеб рейха час». Фельдмаршалы 
собрались на совет. Фон Рундштедт с самого начала занял несколько странную 
позицию и отделывался (как это в свое время делал Гинденбург) фразой о 
«богемском ефрейторе». В свете дальнейших событий и поведения Рундштедта во 
время следствия по делу о «заговоре 20 июля»[34 - Фон Рундштедт 
председательствовал на офицерском Суде чести, в состав которого входили Кейтель,
 Шрот, Крибель, Киргхейм и Гудериан. Он разжаловал многих подозреваемых 
офицеров, чтобы согласно приказу фюрера предать их не Имперскому военному суду, 
а особому суду, так называемому Народному трибуналу. (Прим. перев.)] фигура 
маршала предстает в достаточно неприглядном виде.

После встречи под Суасоном окончательно подтвердились подозрения Роммеля о том, 
что у Гитлера развилась своего рода «фронтофобия» и он неадекватно реагирует на 
действительность. С этого момента фюрер стал для него воплощением зла. Роммель 
принял твердое решение: во время запланированной повторной поездки диктатора на 
Запад в ультимативной форме потребовать от него как можно быстрее прекратить 
войну во Франции, чтобы избежать «избиения вермахта с воздуха» и удержать 
расползающийся по швам фронт в Советской России. Но с тех пор Гитлер так 
никогда и не появился на Западном фронте.

Зато в штабе группы армий «Запад» появилось изрядное число «приказов фюрера», 
отстраняющих от должности за «неподобающее вольнодумство» ни в чем не повинных 
офицеров. Так главнокомандующий танковой группой «Запад», генерал, барон Гейр 
фон Швеппенбург, попал в опалу и был обвинен в «пораженческих настроениях» 
только за одно предложение в своей докладной записке:

— …мужество и героизм немецких пехотинцев и танкистов не компенсируют 
фактическое отсутствие в вермахте двух родов войск…

28 июня генерал-фельдмаршалов Рундштедта и Роммеля вызвали на оперативное 
совещание в Обер-зальцберг. Увы, долгожданной беседы тет-а-тет так и не 
состоялось — наученный совещанием в Суасоне фюрер не захотел остаться наедине с 
маршалом. Обсуждение положения на Нормандском фронте проводилось только в 
широком кругу и все больше смахивало на поиски «козлов отпущения». Обоим 
маршалам удалось поделиться своими опасениями только с генерал-фельдмаршалом 
Кейтелем и пережить приятное потрясение — твердокаменный глава ОКВ разделял их 
позицию и даже произнес:

— Да, да. Я все знаю, но уже ничего нельзя сделать…

Через несколько дней после возвращения маршалов из Ставки Гитлер сместил фон 
Рундштедта и назначил его преемником фельдмаршала Клюге. Это был реванш фюрера 
за их беседу с Кейтелем. Начиная с июля положение на фронте резко ухудшилось. 
Лимит прочности и боевого духа немецких войск в Нормандии и Бретани давно уже 
был исчерпан. За месяц ожесточенных боев вермахт безвозвратно потерял 250 000 
солдат и офицеров, включая две дюжины генералов и 300 командиров среднего звена.
 За это время на передний край не было передислоцировано ни одного взвода, 
кроме 30 000 военнослужащих, вернувшихся на фронт после выписки из госпиталей. 
Неоднократные просьбы об усилении гарнизонов Атлантического побережья Франции, 
особенно в зоне Английского канала, встречали решительный отказ ОКБ. Наконец, 
Кейтель спохватился, но было уже поздно. Так называемая «Канадская дивизия» 
вермахта дислоцировалась на Нормандских островах и не сделала ни одного 
выстрела за всю кампанию. Роммель добивался ее перевода на полуостров Котантен 
для обороны Шербура, а когда услышал очередное «нет», в сердцах воскликнул:

— В таком случае через 4 или 5 недель лопнет вибрирующая струна фронта и 
танковая волна союзников хлынет во Внутреннюю Францию. Враг выйдет на 
оперативный простор, а за нашей спиной нет больше резервов, чтобы встретить их 
под Парижем…

По меткому замечанию американцев, летом 1944 года германский фронт в Нормандии 
представлял собой «твердую скорлупу с мягкой сердцевиной незащищенного тыла».






«ПРЕОБРАЖЕНИЕ» КЛЮГЕ


В самый напряженный и решительный для судьбы фронта момент генерал-фельдмаршал 
фон Клюге сменил фон Рундштедта на посту главнокомандующего группой армий 
«Запад». Штаб-квартира фюрера поставила перед ним недвусмысленную задачу: 
«навести, наконец, порядок на Западе и добиться от Роммеля неукоснительного 
выполнения приказов ОКВ». Так Клюге появился на КП группы армий, твердо 
уверенный в том, что до сих пор неудачи фронта были связаны с неграмотными 
действиями Роммеля и Рундштедта. Первая же встреча с Роммелем закончилась 
острой стычкой, когда, нарочито растягивая слова, Клюге изрек:

— Герр Роммель, нужно же и вам когда-нибудь научиться подчиняться!

Роммель вспылил, хлопнул ладонью по столу и вскричал:

— Герр фельдмаршал фон Клюге, ответьте мне на вопрос: где, когда и при каких 
обстоятельствах я выказывал неповиновение?

Решительный разговор был на некоторое время отложен, и по рекомендации маршала 
Роммеля фон Клюге отправился в инспекционную поездку на фронт. К чести фон 
Клюге, он как опытнейший практик-фронтовик очень быстро составил себе 
представление о реальном положении дел и понял, что его попросту ввели в 
заблуждение в Бергхофе и напрасно настроили против Роммеля. Потрясенный Клюге 
своими глазами увидел обескровленные остатки немецких дивизий, проявлявших 
неслыханное мужество и героизм, которыми восхищались даже враги. Он увидел 
истекающий кровью фронт, выполняющий «приказ фюрера держаться любой ценой».

Ведомство Геббельса неистовствовало в восхвалении новых систем вооружения, 
«способных повернуть ход войны вспять и нанести сокрушительный удар по врагу». 
Так как никакого подкрепления в ближайшее же время не предвиделось, эта попытка 
«реанимации боевого духа» рвущего жилы фронта влекла за собой катастрофические 
последствия — вермахт ожидали разочарование, потрясение, шок и коллапс.

В июле в штаб-квартире Роммеля разыгрались драматические события. Вначале для 
беседы с маршалом прибыл генерал-квартирмейстер[35 - Нем. 
Generalquartiermeistcr, штабной офицер в армиях Пруссии, Германии, России и 
других, занимавшийся преимущественно оперативными вопросами. (Прим. перев.)] 
Вагнер, связанный с группой Вицлебена, Бека и Штауффенберга. Вагнер привез из 
Берлина своего ближайшего друга, оберста Финка, в свою очередь уже много лет 
дружившего с графом фон Штауффенбергом. Финк вступил в должность 
обер-квартирмейстера при главнокомандующем группой армий «Запад». Через 
несколько дней на оперативном совещании при главнокомандующем экспедиционными 
войсками во Франции Штюльпнагеле генерал Шпайдель заявил о «невозможности 
нанесения запланированного контрудара под Каном из-за катастрофической нехватки 
резервов».

9 июля в Ла-Рош-Гюйон к Роммелю прибыл связной Герделера, оберстлейтенант фон 
Хофакер. Он привез послание руководства заговорщиков с анализом 
военно-политического положения Германии:…после не вызывающего сомнения военного 
успеха союзников во Франции и развала Западного фронта необходимо стремиться к 
заключению перемирия и сепаратного мира с Великобританией и США, чтобы бросить 
все силы на Восток и остановить русскую армию. Союзники не захотят иметь дел с 
Гитлером, Герингом, Гиммлером или Риббентропом и ни при каких обстоятельствах 
не сядут с ними за стол переговоров. Для спасения Отечества военное руководство 
Западного фронта должно проявить инициативу и предпринять самостоятельные шаги. 
«Запад» обязан вступить в прямые переговоры с Эйзенхауэром или Монтгомери. 
Меморандум с подробными планами, включающими взаимную перегруппировку войск и 
прекращение воздушной войны, следовало как можно быстрее передать союзникам. 
Герделер возлагал особые надежды на Роммеля и надеялся, что именно он возглавит 
и осуществит эту акцию… Маршал одобрительно отнесся к меморандуму Герделера — 
требования заговорщиков в целом соответствовали его собственному видению 
проблемы и политическим намерениям — и пообещал Хофакеру свою полную поддержку. 
Роммель считал целесообразным изложить содержание меморандума еще и 
фельдмаршалу фон Клюге.

Я склонен допустить, что Роммель не был посвящен в реальную подоплеку событий 
«20 июля». Генерал Шпайдель утверждает, что Хофакер, двоюродный брат оберста 
фон Штауффенберга, не поставил маршала в известность о готовящемся покушении на 
фюрера. Так или иначе, но заручившись поддержкой генерал-фельдмаршала, Хофакер 
убыл через Париж в Берлин с известием о некотором прояснении ситуации на Западе.


Сохранились записки бывшего главы военной администрации Франции 
министериальдиректора[36 - Чин высших должностных лиц Германии. (Прим. перев.)] 
доктора Михеля со ссылкой на переговоры между обер-стлейтенантом Хофакером и 
фельдмаршалом Роммелем:

— …военную администрацию переходного периода должен возглавить генерал-оберст в 
отставке Бек, а следующим шагом станет провозглашение нового правительства с 
рейхсканцлером Герделером, ныне обер-бургомистром в отставке. Получено 
принципиальное согласие генерал-фельдмаршала Роммеля возглавить немецкую 
делегацию на переговорах о заключении мира на западноевропейской арене военных 
действий. Фон Хофакер считает, что после предварительной проработки вопроса 
Роммелю следует предложить пост рейхспрезидента в новом правительстве с тем, 
чтобы максимально использовать его имя и авторитет в целях возрождения 
Отечества. Хочу особо подчеркнуть важность этого момента и напомнить, что 
появление в правительстве чрезвычайно популярной в народе фигуры Роммеля 
(сегодня он второй по популярности после Гитлера!) совершенно необходимо при 
смене режима для сглаживания неизбежных внутриполитических осложнений…

Маршал энергично взялся за дело: сначала он собирался в осторожных беседах 
прояснить для себя позицию командующих армиями и прозондировать почву в 
генеральской среде, параллельно форсируя подготовку к переговорам с союзниками. 
Под предлогом инспекционной поездки Роммель отправился в действующую армию. 
Маршал вернулся в Ла-Рош-Гюйон опустошенным и измученным — для него было 
тяжелейшим испытанием видеть обескровленные, находящиеся на грани полного 
изнеможения войска.

Фронт держался на честном слове и мог рухнуть в любую минуту.

Три дня спустя, 12 июля, в штаб-квартире группы армий «Б» состоялся первый 
разговор Роммеля с генерал-фельдмаршалом Клюге о реальном положении дел на 
Западном фронте. Впрочем, его искренние слова не могли стать откровением для 
имевшего свои источники информации в Берлине фон Клюге — маршал регулярно 
получал известия от близкого к кругам берлинских заговорщиков некоего барона 
фон Безелагера. Обратимся к воспоминаниям Шлабрендорфа:

— В конце июня Тресков отправил к фон Клюге своего представителя. 
Оберстлейтенант Безелагер получил приказ доложить о катастрофической ситуации 
на Восточном фронте, а потом просить, умолять, заклинать, требовать от 
командующего группой армий «Запад» открыть фронт, прекратить сражаться против 
британцев и американцев, а бороться с Гитлером и его кликой. В любом случае 
Клюге должен был добиться откомандирования в свой штаб Трескова или меня. Таким 
образом мы хотели усилить свое влияние на фельдмаршала. Во второй декаде июля 
Безелагер вернулся с ответом фон Клюге: нет никакой нужды уступать противнику 
хотя бы одну линию окопов. Вопрос прорыва — дело ближайших дней. Как 
главнокомандующий группой армий «Запад» он совершенно не уверен в своем штабе и 
не чувствует себя свободным в принятии решений. В настоящий момент не 
представляется ни малейшей возможности добиться перевода к нему Трескова или 
меня.






ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА


Роммель предпринял последнюю попытку решения проблемы мирным путем. В докладной 
записке на имя Гитлера он кратко изложил суть волнующих его проблем и отправил 
срочное послание в Ставку по беспроволочному телеграфу штаба группы армий 
«Запад». Он привел конкретные цифры и дал развернутый оперативно-тактический 
анализ создавшегося положения на Нормандском фронте. Обещанное подкрепление — 
танки и самолеты — так и не подошли. Противник регулярно усиливается новыми 
прекрасно обученными и хорошо вооруженными дивизиями. Несмотря на массовый 
героизм немецких солдат, фронт рухнет в промежутке от двух до трех недель. Это 
повлечет за собой тяжелейшие последствия. В конце документа маршал сделал 
собственноручную приписку:

— Мой фюрер, прошу вас безотлагательно сделать необходимые «политические» 
выводы.

По словам начальника штаба, он настоял на том, чтобы из текста было убрано 
слово «политические». Впрочем, и так было понятно, какие «выводы» имелись в 
виду.

Это был самый настоящий вызов. Роммель раскрыл карты, и теперь уже для Гитлера 
не была секретом занимаемая маршалом позиция. Ультиматум Роммеля напомнил 
«фюреру немецкого народа» о судьбе всех диктаторов — о смещении, ссылке и даже 
смерти. И в конечном итоге, этот документ сыграл решающую роль при вынесении 
смертного приговора герою Африки. Роммель осознавал, какой страшной опасности 
подвергает свою жизнь, но не мог действовать вопреки своей совести.

Некоторое время Роммель ждал вызова в штаб-квартиру Гитлера или ответа на свое 
послание. Убедившись в тщетности предпринимаемых попыток, он решил действовать 
на свой страх и риск. План остался прежним: перемирие и сепаратный мир на 
Западе без подключения к переговорам Адольфа Гитлера.

Маршал предполагал связаться с Эйзенхауэром или Монтгомери через нейтральные 
страны, а в дальнейшем наладить прямой радиообмен двух фронтов. Он был готов 
вывести немецкие войска из зон оккупации на Западе и передислоцировать их в 
район Западного вала или за Рейн. В качестве ответного шага Роммель требовал от 
союзников прекращения «войны в воздухе» и невмешательства на Восточном фронте. 
Его политическая декларация включала в себя развенчивание «культа фюрера» и 
правдивый рассказ о кровавых преступлениях режима, а Гитлер и его преступная 
клика должны были предстать перед Народным судом. Роммель был противником 
военной диктатуры и считал, что Германия должна стать в будущем демократическим 
парламентарным государством.

Уже после войны появилось множество публикаций, в которых утверждалось, что 
союзники никогда бы не пошли на предложения немецкой стороны о заключении 
перемирия и сепаратного мира. Не берусь утверждать, но на мой взгляд нет ничего 
невероятного в том, что тяжелые потери американцев и англичан на фронте 
вторжения заставляли Эйзенхауэра и Монтгомери во избежание дальнейшего 
кровопролития рассматривать и такой вариант развития событий на Западном фронте.
 Все прекрасно понимали, что даже краткосрочное перемирие не позволит немцам 
продолжить в дальнейшем военные действия. Кроме этого, заключение мира на 
Западе фактически означало бы и завершение войны на Восточном фронте, но 
союзники предпочли остаться в своем «кулачном праве» — их не «устраивала» 
свободная Германия, некогда отвергшая требования о «полной и безоговорочной 
капитуляции».

Для меня важен не факт согласия или несогласия союзников с военно-политической 
программой Роммеля, а то, что она вообще существовала. После того, как Гитлер 
отказался «безотлагательно сделать необходимые «политические» выводы», 
генерал-фельдмаршал начал действовать энергично, решительно и целеустремленно.






Глава 15.



РОКОВЫЕ ВЫСТРЕЛЫ











ТЯЖЕЛОЕ РАНЕНИЕ


Нормандская драма подходила к своей кульминации. Через два дня после 
ультимативного послания фюреру во время инспекционной поездки на передний край 
командирскую машину Роммеля на бреющем полете атаковал союзнический штурмовик и 
расстрелял ее из бортовой пушки и пулеметов. На этот раз не Гитлер, а сама 
судьба нанесла предательский удар в спину человеку, вставшему на путь борьбы за 
лучшее будущее для своего народа. Об обстоятельствах тяжелейшего ранения 
маршала подробно рассказал в своем рапорте гауптман Ланг, адъютант Роммеля, 
сопровождавший его во время этой роковой поездки:

— 17 июля маршал отправился в ежедневную поездку на фронт, проходивший тогда 
через устье Орна — Див — Лизье — Кан — высота «112» — Сен-Ло — южный берег. 
После шестичасовой поездки мы остановились на КП 277-й пехотной дивизии на 
стыке оборонительных позиций 1-го танкового корпуса Ваффен СС, 276-й пехотной 
дивизии и 47-го танкового корпуса. В ночь с 16-го на 17-е и за день до этого 
противник предпринял несколько яростных атак в зоне ответственности обеих 
дивизий. Командование задействовало последние резервы для отражения вражеского 
штурма на этом участке фронта. Потом мы отправились на КП 1-го и 2-го танковых 
корпусов Ваффен СС на совещание с группенфюрером СС Бит-рихом и 
обергруппенфюрером СС Зеппом Дитрихом. Мы перемещались с особой осторожностью, 
но нас все равно демаскировали клубы пыли на дорогах, а вражеская авиация 
систематически охотилась за любым транспортом в прифронтовой полосе. Около 16.
00 мы отправились в обратный путь. Фельдмаршалу понадобилось срочно вернуться 
на пункт управления группы армий «Запад» в связи с прорывом противника на 
другом участке фронта. Во второй половине дня активность союзнической авиации 
значительно возросла. То и дело попадались горящие на обочинах грузовики, и нам 
все чаще приходилось пользоваться проселочными дорогами. Примерно в 18.00 мы 
оказались в районе Ливаро. На выезде из города горела большая немецкая 
автоколонна — по ней отбомбилось крупное подразделение союзнических штурмовиков.
 Из соображений безопасности мы свернули на объездную мощеную дорогу, чтобы 
снова выехать на трассу через четыре километра под Вимутье. Вернувшись на 
трассу, мы увидели 8 истребителей-бомбардировщиков над Ливаро. Как выяснилось 
позже, они кружили над городом около 4-х часов, охотясь на транспортные 
средства и полностью парализовав движение в регионе. Мы решили, что вражеские 
летчики не увидели нашу машину, и направились в сторону Вимутье… Неожиданно наш 
наблюдатель, обер-ефрейтор Гольке, доложил, что два самолета отделились от 
группы и летят в нашем направлении. Водитель, обер-фельдфебель Даниэль, получил 
приказ максимально увеличить скорость и доехать до бокового ответвления на 
трассе, примерно в 300 м от нас, чтобы попытаться укрыться там. Мы даже не 
успели добраться до спасительного поворота, как летящие с огромной скоростью в 
нескольких метрах над землей самолеты приблизились к нам и открыли огонь с 
расстояния в 500 м. В этот момент фельдмаршал Роммель развернулся и смотрел 
назад. Первая же очередь автоматической пушки попала в машину с левой стороны. 
Взрывом осколочно-фугасной гранаты обер-фельдфебелю Даниэлю оторвало левую руку 
и раздробило левое плечо. Осколки стекла сильно порезали лицо фельдмаршала, он 
получил сильнейший удар в левый висок и скуловую кость и потерял сознание. 
Позже выяснилось, что у него был перелом черепа в трех местах. Майор Нойхауз 
получил перелом таза после того как за его спиной взорвалась осколочная граната 
и разнесла пистолетную кобуру. От полученного ранения водитель Даниэль потерял 
сознание, и идущую на большой скорости машину бросило вбок: она врезалась в 
пень иее вышвырнуло на левую сторону проезжей части в кювет. Во время 
воздушного налета маршал держался правой рукой за ручку задней дверцы 
автомобиля. В какой-то момент она открылась и его в бессознательном состоянии 
выбросило на дорогу — он так и остался лежать с правой стороны в 20 метрах от 
перевернувшейся машины. Второй самолет кружил над местом катастрофы и поливал 
очередями машину и лежащих на дороге людей. Получившие легкие ранения Ланг и 
Хольке сразу же перенесли маршала Роммеля в безопасное укрытие. Весь в крови, 
так и не приходя в сознание, он лежал на земле. Кровь хлестала из 
многочисленных ран на лице — особенно из области глаза и изо рта. Левый висок 
был рассечен и сильно вдавлен. Сознание не вернулось к нему и в укрытии. 
Раненые нуждались в срочной медицинской помощи, и гауптман Ланг попытался 
раздобыть транспорт — это заняло 45 минут. В госпитале францисканского 
монастыря в Ливаро французский врач сделал перевязку и оценил состояние маршала 
как критическое. По прежнему не приходящих в сознание Роммеля и Даниэля 
перевезли в расположенный в 40 км госпиталь люфтваффе. Военные хирурги 
осмотрели маршала и зафиксировали перелом основания черепа, два перелома 
височной кости, осколочный перелом скуловой кости, повреждение глазного яблока, 
осколочные ранения головы и сотрясение мозга. Несмотря на переливание крови, в 
эту же ночь скончался Даниэль.






«Я БЫЛ ГОТОВ ПРИСТРЕЛИТЬ ГИТЛЕРА


Через несколько дней Роммеля перевезли в военный госпиталь Ле-Везины под 
Сен-Жерменом. Фон Клюге навестил медленно выздоравливающего маршала и признался 
ему, что в начале 1942 года был одержим идеей ликвидировать диктатора. 
Бессмысленные приказы фюрера во время зимней кампании 1942—1943 годов в России, 
стоившие жизни тысячам немецких солдат, пробудили в нем такую ненависть, что он 
был готов пристрелить Гитлера, если бы в то время каким-нибудь образом 
пересеклись их пути.

Положение на Нормандском фронте было настолько шатким, что в любой день 
союзники могли прорвать оборонительные порядки немцев и тогда ничто не помешало 
бы им захватить маршала в плен. 8 августа, несмотря на категорические 
возражения лечащих врачей, Роммель добился отправки в Гер-линген под Ульмом. 
Начиная с 1943 года чета Ром-мелей арендовала здесь маленькое имение неподалеку 
от родины маршала — Хайденхайма. Сюда, на бескрайние просторы Швабии звало 
Роммеля его измученное сердце. Фрау Роммель окружила супруга вниманием и 
заботой. Под присмотром тюбинген-ских профессоров медицины, доктора Альбрехта и 
доктора Штока, его здоровье быстро пошло на поправку.

Тактика «замалчивания», избранная Гитлером для борьбы с растущей, несмотря на 
военные поражения, популярностью генерал-фельдмаршала Роммеля, привела к тому, 
что широкая общественность ничего не знала ни о его тяжелом ранении, ни об 
уходе с должности командующего группой армий «Б», ни о назначении на этот пост 
фон Клюге. Военная цензура бдительно следила за соблюдением «рейхстайны». 
Только в середине августа появились первые сообщения об «автокатастрофе» без 
указания места и каких-либо подробностей. Роммель предпринимал тщетные попытки 
объяснить немецкой общественности причины, по которым он «оставил пост 
командующего и снял с себя ответственность за фронт вторжения». Для 
немецкогонарода — во всяком случае, для того подавляющего большинства, которое 
не слушало «вражеские радиоголоса» — он так и остался жертвой банального 
дорожно-транспортного происшествия. Истинная подоплека событий прояснилась 
только после войны…






Глава 16.



СУДЬБА ГОВОРИТ «НЕТ»











ПОКУШЕНИЕ В «ВОЛЧЬЕМ ЛОГОВЕ»


Через три дня после тяжелого ранения Роммеля оберст фон Штауффенберг оставил 
«адскую машину» в комнате для совещаний штаб-квартиры фюрера. Смерть Гитлера 
должна была открыть путь к власти временному правительству Вицлебена — Бека — 
Герделера и послужить сигналом к проведению переговоров на Западном фронте 
между Роммелем и союзниками. Нет никаких сомнений в том, что, хотя маршал так 
никогда и не был посвящен в подробности «заговора 20 июля», эта акция в целом 
соответствовала его убеждениям и намерениям. Судьбе было угодно распорядиться 
так, что в решающий момент Роммель оказался прикованным к постели в госпитале 
люфтваффе.

Тем временем совершенно иной оборот, чем это было бы при антигитлеровски 
настроенном Роммеле, приняли события и на фронте вторжения. Сегодня уже трудно 
сказать, почему фон Клюге и другие посвященные в обстоятельства дела офицеры 
так и не решились прибегнуть к спасительному для Германии шагу.

Заговорщики допустили ряд непростительных ошибок: они были настолько уверены в 
окончательном успехе акции, что не предприняли совершенно естественных мер 
безопасности — не была захвачена радиостудия в Зезене и другие радиостанции, 
кроме этого, так и не была блокирована телефонная связь между Ставкой фюрера в 
Восточной Пруссии и рейхсминистерствами в Берлине. Получивший свободу действий 
Геббельс «прочно сел на телефон» и всеми правдами и неправдами пытался 
выправить продолжавшее оставаться напряженным и к вечеру 20 июля положение.

После ранения Роммеля и неудавшейся попытки ликвидировать диктатора, Германия 
потеряла последний шанс с честью выйти из ставшей безвыходной ситуации — отныне 
страна была обречена на саморазрушение. Обстоятельства «заговора 20 июля» 
скрыты от нас непроницаемой завесой из полуправды и дезинформации, в тугой 
клубок сплелись случайности и закономерности, трагическое стечение 
обстоятельств лавинообразно повлекло за собой катастрофические последствия, 
поэтому мне кажется уместным несколько более подробное рассмотрение этого 
исторического события.

19 июля фон Клюге принял группу армий «Б», сохранив за собой пост 
главнокомандующего группой армий «Запад», и перебрался в бывшую резиденцию 
маршала Ла-Рош-Гюйон. Командно-штабной аппарат остался прежним, соратники 
Роммеля трудились на своих местах, и не их вина, а их беда заключалась в том, 
что фон Клюге оказался не тем человеком, кто смог бы возглавить сопротивление 
диктатору.

После плодотворной беседы с фельдмаршалом Роммелем, за несколько дней до его 
тяжелого ранения, оберстлейтенант фон Хофакер повез в Берлин приятное для 
заговорщиков известие о том, что маршал готов к активным действиям на Западе. 
Между тем в столице рейха предатель выдал группу Лейшнера, и она была 
арестована гестапо. Угроза ареста заставила заговорщиков действовать с 
удвоенной энергией и форсировать подготовку к покушению. Фон Штауффен-берга 
окончательно подстегнул состоявшийся накануне разговор между Канарисом и 
Гиммлером. Рейхсфю-рер СС заявил ошеломленному шефу абвера:

— Мне прекрасно известно, что определенные армейские круги намереваются 
«поиграть мускулами». Но пусть не тешат себя иллюзиями — я готов нанести удар 
по их «осиномугнезду». Я долго ждал, потому что хотел узнать всех предателей 
поименно. Теперь я знаю все — и вырву ядовитое жало у таких изменников, как 
Герделер и Бек.

Отсчет времени пошел на минуты, и Штауффенберг приступил к активным действиям. 
В Париже ждали опаздывающего на встречу Хофакера. Несмотря на беседу с фон 
Безелагером, крайне неуверенно, нерешительно и непоследовательно вел себя фон 
Клюге, занявший в конечном итоге сверхосторожную выжидательную позицию.

Читая стенограммы телефонных разговоров между штаб-квартирой группы армий «Б», 
«Волчьим логовом» и Военным министерством на Бендлерштрассе, отчетливо 
осознаешь — не отвернись в тот день фортуна от заговорщиков и окажись во 
Франции хотя бы один военачальник калибра Роммеля, дальнейший ход европейской и 
мировой истории мог бы быть иным! Вернувшийся в Берлин фон Штауффенберг был 
абсолютно уверен в смерти Гитлера. Об этом он доложил собравшимся на совещании 
в Военном министерстве офицерам-заговорщикам: генерал-оберсту Беку, 
генерал-фельдмаршалу в отставке фон Вицлебену и другим. После этого Бек сразу 
же стал звонить в штаб-квартиры некоторых групп армий и требовать 
«беспрекословного подчинения его приказам». В частности, группа армий «Север» 
получила приказ передислоцироваться из Курляндии в Восточную Пруссию, а группа 
армий «Б» — начать подготовку к выводу войск из Франции и Бельгии.

20 июля 1944 года в 16.30 в штаб-квартире группы армий «Б» раздался телефонный 
звонок из Берлина.

Штауффенберг: — Добрый день. Это оберст фон Штауффенберг. Могу я переговорить с 
фельдмаршалом Клюге?

Адъютант: — Одну минуту!

Клюге: — Да, слушаю вас.

Штауффенберг: — Здравствуйте, фельдмаршал. Передаю трубку генерал-оберсту 
Фромму. Фромм: — У аппарата генерал-оберст Фромм. Герр фельдмаршал, вы ничего 
не знаете о последних событиях?

Клюге: — Нет.

Фромм: — Фюрер мертв…

Клюге: — Вот как… И что же мне сказать армии?

Фромм: — Одну минуту, передаю трубку генерал-оберсту Беку.

Бек: — Как главнокомандующему вам лучше знать, что вы скажете войскам.

Клюге: — Не забывайте, что у меня здесь чуть ли ни все Ваффен СС!

Бек: — Но с ними Зепп Дитрих, значит все будет в порядке… Хочу вам сообщить, 
что мы ввели чрезвычайное положение в стране. Мы не исключаем возможности, что 
со стороны СС могут последовать заявления, что фюрер жив. Это ложь — он мертв. 
Прошу вас неукоснительно выполнять мои приказы…

Клюге: — Мне нужно подумать, позже я вам перезвоню.

В 16.40 позвонил обер-квартирмейстер группы армий «Запад», оберст Финк. Финк: — 
Пожалуйста, генерала Шпайделя.

Шпайдель: — Слушаю вас.

Финк: — Все по плану… мертв!

Шпайдель: — Так… Немедленно доложу фельдмаршалу.

Тем временем на Бендлерштрассе в Берлине по инициативе генерала Ольбрихта 
состоялся телефонный разговор между Фроммом и Кейтелем. Фельдмаршал сообщил, 
что Гитлер жив и получил только легкую контузию в результате взрыва бомбы. Эта 
сногсшибательная новость ввергла Фромма в состояние паники, и он решил не 
приводить в действие секретный план под кодовым названием «Валькирия». Около 17.
00 по радио прозвучало сообщение о том, что «фюрер чудом спасся после покушения 
на него врагов рейха». Клюге позвонил в Ставку и связался со своим старинным 
приятелем, генерал-майором Штифом.

Группа армий «Б», 17.10.

Клюге: — Штиф, послушайте, фюрер жив или мертв?

Штиф: — Фюрер жив. Мой 1-«а», майор Фобер, разговаривал с ним через час после 
покушения…

Ситуация в Берлине становилась все более напряженной: Ольбрихт, Штауффенберг и 
Мерц фон Квирнгейм отстранили (а позже и арестовали) колеблющегося командующего 
Резервной армией Фромма и назначили на эту должность генерал-оберста Хепнера. 
Несмотря на сообщения «о чудесном спасении фюрера», заговорщики решили идти до 
конца. Осторожный Клюге никогда не действовал без подстраховки — примерно в 17.
45 он позвонил в Берлин.

Клюге: — Фромм на месте?

Штауффенберг: — Генерал-оберста Фромма здесь нет. Передаю трубку 
генерал-оберсту Беку.

Бек: — Бек у аппарата. Генерал-оберст Фромм сложил свои полномочия!

Клюге: — Как, я же только что с ним разговаривал…

Бек: — Здесь его больше нет. Он сдал командование генерал-оберсту Хепнеру. 
Передаю ему трубку.

Хепнер: — Это Хепнер, слушаю вас.

Клюге: — Хепнер, фюрер жив, он уцелел после взрыва!

Хепнер: — Нет, это неправда. Мы тоже услышали это по радио. Поверьте, это козни 
СС — они пытаются сорвать практически завершившуюся операцию. Мы отправили вам 
все необходимые распоряжения…

На этом месте телефонная связь с Берлином прервалась…

В этот же день из Парижа в Ла-Рош-Гюйон прибыли генерал фон Штюльпнагель, 
оберст Финк и, наконец, «отыскавшийся» фон Хофакер. Между 19.00 и 20.00 они 
совещались с Клюге и Шпайделем.

Около 19.30 1-«а» группы армий, оберст фон Темпельхоф, позвонил на 
Бендлерштрассе своему бывшему однокурснику по Военной академии, оберсту фон 
Квирнгейму, занимавшему пост начальника общего отдела Главного управления 
сухопутных войск.

Темпельхоф: — Привет, как у вас дела?

Квирнгейм: — У нас все в порядке. К вам уже должны были дойти все наши приказы…

Темпельхоф: — Нет, мы еще ничего не получили…

Неожиданно Квирнгейм замолчал — и в телефонной трубке стали раздаваться только 
неясные шумы. Видимо, в эту минуту за Мерцем фон Квирнгеймом пришли гестаповцы.






ГЕББЕЛЬС ВКЛЮЧАЕТСЯ В ИГРУ


По прямому указанию Гитлера подавление мятежа возглавил рейхсминистр Геббельс. 
Ремер и верные режиму войска освободили командующего Резервной армией Фромма и 
арестовали Хепнера. Сохранились архивы так называемого Народного трибунала и 
собственноручно подписанные Хепнером протоколы допроса, в котором он 
рассказывает о своем аресте и о самоубийстве бывшего начальника германского 
Генерального штаба генерал-оберста Людвига Бека:

— …Потом в комнату вошел Фромм[37 - Был обвинен в государственной измене и 
казнен в марте 1945 года. (Прим. перев.)] и сказал, что сейчас сделает с нами 
именно то, что мы собирались сделать с ним сегодня днем. В моем кабинете сидели 
генерал-оберст в отставке Бек, генерал Ольбрихт, оберст граф фон Штауффенберг, 
оберст Мерц фон Квирнгейм, оберлейтенант Хафтен и оберстлейтенант Фламрот. 
Генерал-оберст Фромм держал в руке пистолет, он заявил, что находящиеся в 
кабинете офицеры арестованы, и приказал сдать личное оружие. Никто из нас не 
был вооружен, только Бек сказал, что здесь у него лежит «парабеллум», но он 
хотел бы сохранить его для личных нужд.

— Будьте так любезны, — произнес Фромм. — Только не тяните время!

Бек достал пистолет и начал его заряжать. Фромм заметил, что с оружием нужно 
обращаться аккуратно и не направлять на находящихся в комнате людей. Бек начал 
говорить, что в эту минуту думает о том далеком и счастливом времени, когда… 
Фромм резко оборвал его:

— Послушайте, нам некогда вспоминать вашу молодость. Прошу вас, поторопитесь.

Бек сказал еще несколько слов, приставил пистолет к голове и выстрелил. Но пуля 
ушла в потолок, оставив на голове кровоточащую рану. Потом он произнес 
заплетающимся языком:

— Так был выстрел или нет?

— Помогите старику, — сказал Фромм. — Заберите у него пистолет. Вы же видите, 
что у него недостает мужества.

После этих слов от группы стоящих слева офицеров отделились двое и направились 
к расплывшемуся мешком в кресле Беку. Тот вяло сопротивлялся и просил оставить 
у него «парабеллум». Потом Фромм обратился к сидящим в кабинете офицерам:

— Ну-с, господа, если кто-то имеет что-нибудь сказать или написать — не смею 
мешать. Только попрошу поторопиться. Хотите оставить записку, Ольбрихт? Прошу 
вас за тот круглый стол, на ваше старое место. Вы раньше всегда сидели там — 
напротив меня!…

Наверное, минут через пять Фромм вернулся в комнату и спросил:

— Господа, вы готовы? Время вышло. Подумайте не только о себе, но и о других — 
каково это переносить всем нам здесь присутствующим…

«От имени фюрера и немецкого народа. Мною, ге-нерал-оберстом Фроммом, проведено 
заседание военно-полевого суда. Военно-полевой суд приговорил к смертной казни 
оберста Генерального штаба фон Мерца, генерала сухопутных войск Ольбрихта, 
этого оберста, чье имя я не желаю произносить (он имел в виду Штауффенберга), и 
того оберлейтенанта — забыл, как его зовут…».

Потом Фромм обратился к пришедшему с ним оберлейтенанту:

— Возьмите пару человек и приведите приговор в исполнение внизу, во дворе.

Оберлейтенант повел осужденных во двор, а Фромм подошел к Беку и спросил:

— Ну, и что мы будем делать?

Бек оцепенело сидел в кресле и едва ли был в состоянии вымолвить хоть одно 
слово. Слева и справа от него стояли два офицера. Потом он с большим трудом 
произнес:

— Дайте мне другой пистолет.

Кто-то из офицеров протянул ему, если я не ошибаюсь, «маузер», а Фромм сказал, 
что это вторая и последняя попытка. Фромм подождал несколько секунд, потом 
направился к выходу и бросил офицерам, чтобы они отвели Бека во двор.

В этот момент раздался выстрел…






СПАСОВАВШИЙ КЛЮГЕ


Вечером 20 июля, около 20.30 командующий экспедиционными войсками во Франции 
генерал фон Штюльпнагель позвонил из Ла-Рош-Гюйона своему начальнику штаба, 
оберсту фон Линстову:

Штюльпнагель: — Что нового?

Линстов: — К сожалению, ничего. А у вас, герр генерал? У вас все в порядке?

Штюльпнагель: (нерешительно и растягивая гласные) — Да-а… Да-а-а… Да-а-а-а… 
Черт бы все это побрал!

Беседа с Клюге показала, что тот не готов к решительным действиям и продолжает 
колебаться. Поэтому Штюльпнагель, Финк и Хофакер вернулись в Париж несолоно 
хлебавши — фельдмаршал не оправдал возложенных на него надежд. Трудно сказать, 
что в той ситуации заставило фон Клюге действовать так, а не иначе. Он мог 
испытывать банальный страх перед фюрером. Возможно, им двигало чувство 
благодарности к человеку, недавно вручившему ему чек на крупную сумму. Или это 
была попытка в последнюю минуту вытащить голову из петли? При этом «мудрый 
Ганс»[38 - Игра слов от «klug» (нем.) — умный, смышленый, мудрый. (Прим. перев.
)], как прозвали его в кругу друзей, был человеком исключительной личной 
храбрости.

Летом 1943 года в ходе операции «Цитадель» под Орлом — Курском — Белгородом его 
командирский «Физелер-Шторх» трижды подбивали русские зенитчики, так что пилот 
с трудом дотягивал до линии фронта и садился на вынужденную. Фон Клюге, чьей 
настольной книгой был «Закат Европы» Шпенглера, не прятался за спины других и 
на фронте вторжения. Один-единственный человек в вермахте, оберст Хеннер фон 
Тресков, был для Клюге непререкаемым авторитетом в вопросах политики еще с той 
поры, когда маршал командовал группой армий «Центр» на Восточном фронте. О том 
влиянии, которое оказывал на него этот офицер Генерального штаба, написал 
Шлабрендорф в книге «Офицеры против Гитлера»:

— …Нет никаких сомнений в том, что ход событий принял бы совершенно иной оборот,
 окажись Тресков рядом с Клюге накануне попытки государственного переворота. 
Только он один мог помочь генерал-фельдмаршалу выбрать единственно правильную 
линию поведения и держаться ее до конца…

Клюге принял решение — с этой минуты его пути с заговорщиками разошлись.

Около 23.00 ему позвонил командующий воздушным флотом генерал-фельдмаршал 
Шперле.

Шперле: — Послушайте, Клюге, похоже, что Штюльпнагель сошел с ума! Он отдал 
приказ барону фон Бойнбергу арестовать всю парижскую СД. (Генерал Бойнберг был 
военным комендантом Большого Парижа.)

Клюге: — Вот даже как. Хорошо, я приму меры.

Через несколько минут позвонил главнокомандующий экспедиционными войсками в 
Бельгии — Северной Франции генерал фон Фалькенхаузен и поинтересовался, как 
проходит «акция». Клюге ответил, что не располагает никакой информацией.

Ближе к полуночи по радио началась трансляция речи Гитлера: «…Провидение 
хранило меня. Теперь я обрушу гнев нации на гнусных предателей…».

Сразу же после «Обращения к нации» Гитлера генерал-фельдмаршал фон Клюге 
позвонил своему начальнику штаба генералу Блюментриту. Клюге: — Что будем 
делать, Блюментрит? Штюльпнагель отдал приказ арестовать СД! Я вынужден 
отстранить его от должности. Поезжайте в Париж, примите у него дела. Будущее 
покажет, что делать дальше…






АМПУЛА С ЯДОМ


Сразу же после звонка Блюментриту генерал-фельдмаршал фон Клюге связался с 
одним из военных госпиталей Парижа и срочно вызвал к телефону своего зятя, 
гауптмана медицинской службы люфтваффе.

Клюге: — Ты сделал то, о чем я тебя просил? Можешь сейчас приехать ко мне?

Зять: — Да.

Клюге: — Когда тебя ждать?

Зять: — На машине — через три четверти часа.

Клюге: — Хорошо. Я распоряжусь, чтобы тебя переправили с того берега на лодке. 
(Союзнические ВВС разбомбили мост через Сену под Ла-Рош-Гюйоном.)

Зять генерал-фельдмаршала привез ему ампулу с цианистым калием. Опасаясь 
обвинений Суда чести как минимум в «недоносительстве», Клюге решил избежать 
участи безжалостно казненных по «делу 20 июля» и несколько позже покончил жизнь 
самоубийством.

Не было прямых доказательств участия Клюге в антиправительственном заговоре, но 
Гитлер и его окружение с подозрением относились к маршалу. Очередная гримаса 
судьбы — Клюге был вынужден отправить «верноподданническую» телеграмму фюреру с 
поздравлениями «по поводу чудесного избавления» и заклеймил позором «гнусных 
злоумышленников». Положение на фронте стремительно ухудшалось.

Оборонительные порядки немцев, как и предсказывал генерал-фельдмаршал Роммель, 
оказались прорванными на нескольких участках — в условиях полного окружения 
германские дивизии вели кровопролитные бои и только некоторым из них было 
суждено выбраться из вражеского «мешка».






«ЗАТРАВЛЕННЫЙ ЗВЕРЬ»


Вплоть до «Фалезского мешка» фон Клюге находился под пристальным наблюдением СД.
 Возможно, кровавым палачам гестапо пытками удалось вырвать признания о планах 
заговорщиков на Западе, и Гитлер знал о подготовке переговоров с Эйзенхауэром и 
Монтгомери. Он вполне мог знать и об отказе генерал-фельдмаршала участвовать в 
заговоре, но подсознательно опасался, что «кровавое избиение немецких дивизий» 
заставит фон Клюге сделать решительный шаг.

В недрах ОКБ родилась версия, что Клюге «специально попал в окружение» под 
Фалезом — Треном, чтобы «вступить в личный контакт с Монтгомери для переговоров 
о заключении перемирия».

В первые августовские дни после того, как отправившийся на фронт Клюге ровно 
сутки не выходил на связь, его стали активно разыскивать из «Волчьего логова» и 
ОКВ.

3.08.1944. Штаб-квартира группы армий «Б».

Йодль: — Где сейчас находится генерал-фельдмаршал фон Клюге?

Шпайдель: — Он на фронте. Скорее всего, попал в окружение под Фалезом. Мы 
пытаемся связаться с ним, но рация молчит.

Йодль: — Кто его сопровождает?

Шпайдель: — Майор Баер и оберлейтенант Тангерман.

Йодль: — Подождите, записываю. Баер… и… Тангерман.

Позже сопровождавших маршала офицеров не раз вызывали на допросы для выяснения 
всех обстоятельств этой поездки. В частности выяснилось, что рация 
действительно была повреждена во время налета вражеских штурмовиков. Упустив 
свой единственный шанс 20 июля, фон Клюге уже не думал о переговорах с 
союзниками — его сердце было преисполнено горечи, скорби и ожидания кровавой 
развязки. Обостренный инстинкт затравленного со всех сторон «гестаповскими 
ищейками» зверя подсказывал ему, что вот-вот в горло вопьются клыки цепных псов 
Гитлера.

13 августа генерал-фельдмаршал Клюге снова был на переднем крае немецкой 
обороны в регионе Фалез — Трен. После попытки танкового прорыва к Авраншу, 
которая закончилась серьезными потерями для немецкой стороны, здесь явно стали 
вырисовываться контуры крупного «котла». Стратегически бессмысленный танковый 
удар по Авраншу был идефиксом фюрера. Все разъяснения специалистов по поводу 
того, что 200 танков и самоходных орудий при абсолютном воздушном господстве 
противника не в состоянии вклиниться в сильно укрепленные позиции союзников, 
отвергались с маниакальным упрямством. Гитлера не остановил и недвусмысленный 
прогноз: предполагаемая неудача лавинообразно ухудшит положение на Западном 
фронте — драконовскими методами он вынудил фронт атаковать. Штурм Авранша 
закончился сокрушительным поражением — он и не мог закончиться иначе при 
сложившемся соотношении сил.

На свой страх и риск фон Клюге нанес мощный удар в направлении Сены, чтобы 
деблокировать окруженную группировку немецких войск. 15 августа после 
удавшегося прорыва он связался со Ставкой. Во время этого разговора я с группой 
офицеров находился в кабинете генерал-фельдмаршала. Не только у меня одного 
создалось такое впечатление, что Клюге перешагнул некую незримую черту и сжег 
за собой все мосты — с такой яростью он обличал безумное руководство Гитлера и 
его советников.

Клюге: — Йодль на месте?

Йодль: — Да, слушаю.

Клюге: — Я только что вернулся из сектора выхода наших войск из «мешка» под 
Фалезом. Гауссер тоже должен пробиться с остатками своих дивизий. Лично я 
оцениваю состояние фронта как критическое. Передайте фюреру, что ни один приказ,
 даже «приказ фюрера», не изменит положения дел. Чтобы спасти хоть часть наших 
дивизий, мы должны форсировать Сену и закрепиться на северном берегу.

Клюге: — Алло, Йодль, вы поняли меня?

Йодль: — Да, э-э-э… понял…

Клюге: — Прошу вас, Йодль, немедленно свяжитесь с фюрером и от моего имени 
объясните ему, что никакие «распоряжения сверху» абсолютно ничего не изменят 
здесь. Промедлив сейчас, мы окончательно потеряем все! Со своей стороны я уже 
отдал приказ отходить за Сену обеим армиям. Нужно спасать то, что еще можно 
спасти. Жду вашего звонка.

Все мы, собравшиеся в эту минуту в кабинете маршала, какое-то время 
действительно ждали телефонного звонка из штаб-квартиры. Телефон молчал…

Телефонный разговор, провозвестивший о крушении Нормандского фронта, подошел к 
концу.






ПОЯВЛЕНИЕ МОДЕЛЯ


Что оставалось делать Гитлеру? То же, что он делал всегда в подобных случаях: 
Верховный главнокомандующий «сменил лошадей на переправе»! Он сместил Клюге, 
чтобы в будущем предъявить ему стандартный набор обвинений — от невыполнения 
приказов и своеволия до профессиональной непригодности и измены. Не было 
никаких звонков из Ставки, не поступало никаких телеграмм или радиограмм от 
Кейтеля или Йодля — новый командующий, генерал-фельдмаршал Модель, объявился на 
следующий день, 16 августа, и сам позвонил в штаб-квартиру фон Клюге в 
Ла-Рош-Гюйоне.

Клюге: — Слушаю вас.

Модель: — Это Модель.

Клюге: — Кто, кто?… Модель?

Модель: — Да, Модель.

Клюге: — Генерал-фельдмаршал Модель?

Модель: — Да, это я.

Клюге: — Вот как… Ну и?…

Модель: — Я везу вам письмо от фюрера. Сейчас буду у вас.

Клюге: — Так-так… Жду вас…

Генерал-фельдмаршал Модель появился в Нормандии как курьер Гитлера. Фюрер не 
удостоил фон Клюге даже телефонного звонка — он просто прислал его прямого 
«сменщика». Правда, в штаб группы армий «Запад» пришла телеграмма, в которой на 
маршала возлагалась ответственность за провал контратакующего удара по Авраншу. 
Клюге, оказывается, был «виновен» и в прорыве танковой группы Паттона, которой 
противостояли обескровленные немецкие дивизии с транспортными средствами 
исключительно на лошадиной тяге!

В письме Гитлер поблагодарил фон Клюге «за его личное участие в жестоких 
сражениях под Авраншем» и выразил сожаление, что не может рисковать 
«подорванным здоровьем» фельдмаршала «в связи с обострением положения на 
Западе». Письмо заканчивалось словами: «Искренне надеюсь на ваше скорейшее 
выздоровление и рассчитываю на вас в будущем».

Это письмо Гитлер написал уже после того, как им же был подписан указ о 
предании маршала суду Народного трибунала. Клюге не строил иллюзий и знал, что 
ждет его в ближайшем будущем. Он не мог оказать никакого реального 
сопротивления диктатору — время было безвозвратно упущено, на дворе был уже 
август, а не июль. Все, что у него осталось, — это выправка и честь, — а его 
единственным оружием стало перо! В прощальном письме на имя фюрера 
генерал-фельдмаршал фон Клюге написал:

— …Группа армий «Запад» физически не могла препятствовать прорыву союзников под 
Авраншем. Нам не хватало оружия и боеприпасов, а превосходство противника было 
подавляющим. У нас не было ни малейшего шанса. Напротив, бессмысленные приказы 
атаковать привели к тому, что положение на остальных участках фронта еще более 
усугубилось…

…Не знаю, сможет ли генерал-фельдмаршал Модель изменить положение к лучшему. Я 
искренне хотел бы на это надеяться…

…Мой фюрер, если бы вы приняли решение закончить войну! На долю немецкого 
народа выпало столько страданий, что пришло время положить конец его 
невообразимым мукам…

Уже через сутки противник вышел к Сене и бил прямой наводкой по КП группы армий.
 В 17.00 фон Клюге попрощался с немногочисленными офицерами главного штаба. Он 
пожал каждому руку и произнес:

— Прощайте и не поминайте лихом!

Затем машина маршала направилась на восток. В 15.00 следующего дня в 
штаб-квартиру группы армий пришло известие о том, что генерал-фельдмаршал фон 
Клюге скончался под Верденом от апоплексического удара. Ведомство Геббельса в 
очередной раз дезинформировало общественное мнение: на самом деле фон Клюге 
принял цианистый калий, ампулу с которым ему передал его зять, гауптман 
медслужбы люфтваффе. Фон Клюге покончил жизнь самоубийством практически на том 
же самом месте, где 21 июля совершил попытку самоубийства еще один участник 
антиправительственного заговора — генерал фон Штюльпнагель.






Глава 17.



ЧЕК НА ЧЕТВЕРТЬ МИЛЛИОНА РЕЙХСМАРОК











РОММЕЛЬ ОТКАЗЫВАЕТСЯ ОТ «ДОТАЦИИ»


Есть одно очень простое объяснение непонятному «отступничеству» и колебаниям 
фон Клюге в решающие часы событий «20 июля». Сосредоточив в своих руках всю 
полноту командной власти на Западе, вместе с генералами фон Штюльпнагелем и фон 
Фалькенхаузеном генерал-фельдмаршал мог «взорвать» весь Западный фронт. Так 
почему же он этого так и не сделал? Вот что написал по этому поводу 
Шлабрендорф:

— Фон Клюге получил пакет, в котором находился банковский чек на 250 000 марок 
с собственноручной припиской Адольфа Гитлера: «Дорогой фельдмаршал, поздравляю 
вас с днем рождения. 125 000 марок можете вложить в строительство имения. Я 
отдал соответствующие указания рейхсминистру Шпееру».

Клюге депонировал чек, получил разрешение на индивидуальное строительство и, в 
конечном итоге, потратил деньги на собственные нужды. Нам стала известна эта 
история, и мы не постеснялись сказать генерал-фельдмаршалу, что, с нашей точки 
зрения, он имел моральное право взять эти деньги только из соображений 
конспирации: чтобы не вызывать подозрений у Гитлера своим отказом и не ставить 
под удар запланированный государственный переворот. У Клюге просто не поднялась 
рука на щедро одарившего его «благодетеля». Если бы покушение фон Штауффенберга 
закончилось смертью Гитлера, фон Клюге без колебаний влился бы в ряды 
заговорщиков…

Денежные дотации Гитлера были его данайским даром! Удивляет даже не сам факт их 
существования или указанная в банковском чеке сумма — удивляет иезуитская 
изощренность в выборе времени «подношения» и преследуемые цели. В ряде случаев 
«подарки фюрера» совпадали с официально выраженным Гитлером неудовольствием или 
даже опалой «именинника». Фрондерствующие генералы в будущем вполне могли 
оказаться в рядах военной оппозиции, поэтому Гитлер приковывал их к себе 
«золотыми цепями». Это прекрасно понимали и сами одариваемые. В свете 
вышеизложенного интересным представляется поведение генерал-фельдмаршала Листа. 
В июле 1942 года Лист наступал на Ростов. Неожиданно несколько дивизий, 
приданных группе армий «А» для усиления, были переброшены на Сталинградское 
направление. На запрос штаб-квартиры фюрера о дальнейших намерениях Лист 
радировал в Ставку, что имеющиеся в его распоряжении силы не позволяют 
продолжать наступление. Для начала генерал-фельдмаршал собирался отступить к 
Дону. Можно только предположить, какими проклятиями сопроводил Гитлер принятие 
такого решения. Йодль срочно вылетел на Северный Кавказ. Он подробно обсудил с 
Листом создавшееся положение и, в конце концов, согласился с его точкой зрения. 
Лист посчитал вопрос исчерпанным и стал ждать соответствующих указаний от ОКВ и 
четких приказов фюрера. Пришла одна-единственная «соломонова радиограмма» из 
Ставки: «Оставляю за вами право на принятие окончательного решения. А. Гитлер». 
Такая позиция фюрера скорее походила на его несогласие с генерал-фельдмаршалом. 
Лист не пожелал нести ответственность за опрометчивое решение Верховного 
главнокомандующего или приносить себя в жертву в угоду его тщеславию. Он сложил 
с себя полномочия, в этот же день сел в самолет и улетел в Германию.

В 1944 году, когда Гитлер стал испытывать хроническую нехватку «приемлемых 
главнокомандующих и маршалов», он решил снова задействовать Листа, отправив ему 
ордер на получение денежной помощи в размере полумиллиона рейхсмарок. Лист, не 
имевший ни малейшего сомнения относительно побудительных мотивов Гитлера, не 
захотел чувствовать себя чем-то обязанным и отослал финансовый документ 
отправителю с припиской «не нуждаюсь».

Кейтель стал абсолютно зависимым человеком, когда получил от Гитлера 
дарственную грамоту на поместье Бошберг под Берхтесгаденом. Полная 
подчиненность злой воле диктатора, вечное поддакивание, одобрение самых 
безумных военных эскапад фюрера, полный отказ от собственного пусть даже и 
очень скромного мнения были платой так никогда и не состоявшейся личности 
генерал-фельдмаршала за возможность «кормиться из рук фюрера» и пользоваться 
его карманом. В Бошберге было построено казино для ОКБ, но Кейтель получил 
личные заверения фюрера, что после окончания войны поместье перейдет к нему.

Фон Браухич, сменивший барона фон Фрича на посту главнокомандующего сухопутными 
силами, также оказался в материальной зависимости от диктатора. После развода с 
первой женой и выплаты ей и детям крупной компенсации он оказался несколько 
стесненным в средствах, и Гитлер выделил ему значительную сумму из личных 
сбережений для вступления в новый брак. Это принято в кругу друзей, но такие 
взаимоотношения между главой государства и главнокомандующим родом войск 
называются коррупцией в цивилизованном мире.

Думаю, что читателя заинтересует информация о должностных окладах генералов и 
фельдмаршалов вермахта. Основной месячный оклад (без премий и надбавок) 
генерала от инфантерии, генерал-оберста и генерал-фельдмаршала составлял 2 000 
марок. После французской кампании к окладу добавилось ежемесячное необлагаемое 
налогами денежное пособие в сумме 1 000 марок. В 1942 году произошла 
дифференциация заработной платы: отныне необлагаемое налогами пособие 
фельдмаршалов увеличилось до 2 000 марок, а у генералов осталось на прежнем 
уровне, таким образом, совокупный ежемесячный доход генерала вермахта составил 
3 000 рейхсмарок, а генерал-фельдмаршала — 4 000.

Удалось ли Роммелю «укрыться от пролившегося на генералитет золотого дождя»? 
Супруга генерал-фельдмаршала, фрау Луиза-Мария Роммель, рассказала мне, что «ни 
при жизни ее мужа, ни после его трагической гибели ни она, ни ее сын никогда не 
получали каких-либо дополнительных выплат или пособий». По действовавшему тогда 
законодательству о материальной помощи семьям погибших при исполнении служебных 
обязанностей военнослужащих вдова маршала в течение 3-х месяцев получала 
должностной оклад супруга. В свою очередь сам Роммель никогда не получал 
дополнительных денежных сумм сверх положенного всем генерал-фельдмаршалам 
ежемесячного оклада в 4 000 марок.

Хочу привести еще один пример, чтобы окончательно прояснить отношение маршала к 
этому щекотливому вопросу. После выдающихся побед в Северной Африке до 
генерал-фельдмаршала дошли слухи о том, что Гитлер собирается подарить ему 
поместье. В салоне самолета в 1943 году маршал высказал свое отношение к 
«подарку фюрера» 1-«а» из своего ближайшего окружения:

— …Да, и у меня должно быть свое имение. Но я сказал «нет» и отказался. Теперь 
я без всякого уважения отношусь и к Гудериану — он не должен был принимать 
«пожалованное фюрером землевладение»…

Совершенно нелогичные с точки зрения здравого смысла поступки иных 
государственных и армейских деятелей «Третьего рейха» станут понятными и вполне 
объяснимыми, если тщательно проанализировать платежные ведомости 
рейхсканцелярии и бюджетно-финансового отдела вермахта. Не исключено, что 
только таким образом будущие поколения историков получат ключ к разгадке многих 
таинственных страниц 2-й мировой войны!






Глава 18.



ОБМАНУТЫЙ ОБМАНЩИК











РАЗГОВОР С ГЕББЕЛЬСОМ


…Разверзлись мрачные глубины, и дыхание хаоса опалило наши души. В сумятице 
теней страна была парализована сумеречным предчувствием неминуемой беды, 
казалось, что материализовались древнейшие атавистические страхи, гнездившиеся 
где-то в самых потаенных уголках подсознания. Знамением времени стали 
нерешительность, болезненное раздувание «дутых» побед, недооценка реальной 
угрозы, пессимизм и неверие в будущее. Прогнило что-то в «тысячелетнем рейхе»…

Уже после тяжелейшего ранения Роммеля и неудавшегося теракта фон Штауффенберга, 
в конце июля и в начале августа я побывал в двух командировках — в 
штаб-квартире фюрера и на германском Восточном фронте. За время поездок у меня 
было множество встреч — в том числе и совершенно случайная, с доктором 
Геббельсом — множество откровенных бесед, споров и дискуссий. Я окунулся в 
грозовую атмосферу последнего фронтового лета и записывал в блокнот впечатления 
о каждом прожитом дне, чтобы сохранить непередаваемую интонацию того непростого 
для страны времени.

В последние июльские дни положение наших войск на Нормандском фронте стало 
удручающе плохим. Призрак Сталинграда все чаще стал являться командованию 
группы армий «Б»: союзники накапливали силы для расчленяющего удара, 
противостоять которому остатки наших дивизий уже не могли. Возникала реальная 
угроза тотального окружения.

На фронте вторжения бесчинствовала пропаганда, направляемая твердой рукой 
доктора Геббельса и идеологами СС. Там, где можно было обойтись несколькими 
по-мужски скупыми словами правды, пропагандисты с преступным легкомыслием 
твердили о набившем оскомину «чудо-оружии и его опустошительном для врага 
действии».

О последних событиях на аренах военных действий наши фронтовики узнавали из 
многочисленных листовок, сбрасываемых с вражеских самолетов, или из 
установленных в районе передовой громкоговорителей. Зачастую это происходило 
задолго до появления официальных сводок вермахта. Фронтовики тряслись от гнева 
после каждого нового кликушества «о высоком, как никогда боевом духе войск, о 
жажде боя и конечной победе над врагом», имея возможность сравнивать 
геббельсовскую дезинформацию с реальным положением дел.

По поручению командующего танковой армией я выехал в командировку в 
штаб-квартиру фюрера в отдел военной пропаганды. Я должен был заявить 
официальный протест компетентным лицам по поводу недобросовестного освещения 
событий во Франции. Оставалось только удивляться, в каком неведении пребывали 
высшие командные инстанции относительно положения и реальных возможностей наших 
войск на фронте вторжения. Со дня событий «20 июля» прошло полмесяца, только 
что были обнародованы планы формирования фольксштурма[39 - От нем. Volkssturm, 
народное ополчение, созданное путем тотальной мобилизации всех мужчин 
призывного возраста (от 16 до 60 лет), а с февраля 1945 и женщин (с 18 лет).], 
но при этом было крайне затруднительно называть вещи своими именами, не 
опасаясь обвинений в «пораженческих настроениях».

Я быстро убедился в том, что многочисленные беседы ни на шаг не приблизили меня 
к решению поставленной командованием задачи. 2 августа, опираясь на собственный 
опыт и наблюдения, я подал по инстанции рапорт с подробным анализом положения 
на Нормандском фронте. Я сообщил о том ущербе, который наносит нашему наземному 
транспорту вражеская авиация, полностью исключив для немецкой стороны 
возможность любых перемещений в светлое время суток, и о необходимости 
скорейшего боевого применения «Фау», чтобы остановить растущее недоверие к 
власти сражающихся из последних сил фронтовиков. Если же «чудо-оружия» на самом 
деле никогда не существовало и в природе или его боевое применение — это дело 
отдаленного будущего, пропаганда совершила преступление, попадающее под 
юрисдикцию военно-полевого суда.

Далее я кратко изложил основные требования фронта: срочно отправить на Запад 
подкрепление, прежде всего тяжелое вооружение и самолеты; честная и откровенная 
информация о положении дел на театре военных действий для людей, проливающих 
свою кровь и честно выполняющих свой долг; строгое наказание, с позволения 
сказать, «военкоров», распространяющих в тылу дезинформацию о ходе боевых 
действий на Западе.

Мой рапорт попал к делопроизводителям штабов Йодля и Гудериана, и уже вечером 
этого же дня меня вызвали на закрытое обсуждение положения во Франции в казино 
главного штаба вермахта. В эмоциональном стиле Роммеля я обрисовал панораму 
жестоких сражений на землях Нормандии, но так и не смог преодолеть 
запрограммированную предвзятость и отстраненный академизм холодно внимавших мне 
штабистов.

Ровно через сутки я был уже на КП генерал-фельдмаршала Моделя в Ломже. За 
ужином в присутствии начальника штаба Кребса я еще раз подробно проанализировал 
положение на Западе. Модель был искренне удивлен нарисованной мной безрадостной 
картиной и несколько озадачен, поскольку после беспрецедентной катастрофы 
центрального Восточного фронта и вынужденной перегруппировки для защиты 
Восточной Пруссии, он возлагал большие надежды на подкрепление с атлантического 
театра военных действий. Застольная беседа и ядовитые замечания Моделя — типа 
«все это были только маленькие «бедки», а настоящие беды на Востоке еще не 
успели начаться» — произвели на меня сильное впечатление. Но еще большую пищу 
для размышления давали служебные донесения генерал-фельдмаршала на имя 
Геббельса — Модель любезно ознакомил меня с содержанием некоторых из них. Это 
была ничем не приукрашенная правда о положении дел на Восточном фронте и 
жесточайшая критика в адрес высшего военного руководства. Маршал безжалостно 
бичевал деструктивную недальновидность «приказов фюрера», которые «…с пугающим 
постоянством опаздывают на 24 часа и потому уже не в силах ничего изменить, 
зато приводят к прямо противоположным результатам — невероятным и бессмысленным 
потерям в войсках. Доверие солдат и офицеров к высшему руководству стремительно 
падает. Коллапс группы армий «Центр», вызванный июньским наступлением русских, 
обусловлен в первую очередь тем, что ОКВ и тогдашний главнокомандующий, 
генерал-фельдмаршал Буш, ошиблись в прогнозировании направления главного удара 
Красной Армии. Русские внезапно изменили тактику и вопреки ожидаемым от них 
привычным действиям фронтально обрушились на боевые порядки немецкой армии. 
Только за последнюю неделю июня захватили 7 штабов корпусов, рассеяли и разбили 
26 немецких дивизий. Безвозвратные потери с нашей стороны составили 300 000 
человек…»

Моделю удалось остановить русских у границ Восточной Пруссии, но было весьма 
затруднительно предположить, как долго удастся ему продержаться — фронт, 
протяженностью в 450 км, держали 6 германских дивизий!

Из «заслуживающих доверия источников» я узнал, что генерал-фельдмаршал Модель 
обменялся несколькими радиограммами с советским маршалом Жуковым в духе «беседы 
за рюмкой чая»! Последний радиосеанс, как это доверительно сообщил мне мой 
«информатор», состоялся 10 июля 1944 года. Командный пункт группы армий 
располагался тогда в маленьком польском курортном местечке 
Друскиницки-на-Нареве. Модель радировал русскому маршалу:

— Почему вы не атаковали меня в пункте «X»? Там у нас приличная «дыра», и вы 
могли бы хорошо продвинуться вперед!

Ответ не заставил себя долго ждать, и Жуков ответил:

— Спасибо за совет, но я не собирался наступать в том месте, но не беда — я 
поймаю вас в другом!

«Обмен любезностями» продолжился и в Ломже. Думаю, что эти «радиобеседы» с 
Жуковым не преследовали какой-либо стратегической цели, но остался вопрос: 
зачем они вообще понадобились генерал-фельдмаршалу Моделю (вскоре после этого 
неожиданно переведенному на пост командующего группой армий «Б» Западного 
фронта!), тем более, что без особой санкции Гитлера он не имел права «вступать 
в переговоры с врагом».

4 августа на вечернем курьерском поезде я выехал из Лецена[40 - Лодзь.] и был 
искренне удивлен, заметив, что к поезду цепляют салон-вагон доктора Геббельса. 
Он возвращался в Берлин со съезда гауляйтеров в Позене[41 - Познань. (Прим. 
перев.)] и доклада в Ставке фюрера.

Рейхсминистр пропаганды, с которым мне довелось беседовать в 1942 году после 
взятия Тобрука Африканским корпусом Роммеля, встретил меня словами:

— А, старый знакомый — неисправимый пессимист, Лутц Кох!

Информация об отправленном 15 июля ультиматуме Гитлеру дошла и до рейхсминистра,
 и я получил соответствующую моему чину долю «начальственного негодования» как 
спецкор группы армий «Б». В самые первые дни вторжения Геббельс всячески 
препятствовал публикации моих правдивых материалов в прессе. Он был наслышан и 
о моей последней докладной записке в штаб-квартире фюрера — она только усилила 
его подозрения.

Мы стояли в коридоре мерно покачивающегося салон-вагона, а Геббельс рассказывал 
мне о съезде и своих впечатлениях. Шпеер сделал прекрасный отчет о проделанной 
работе. Производственные показатели растут, а после того как гестапо 
расправилось с саботажниками в Резервной армии (он имел в ввиду Фромма, 
Штауффенберга и Мерца фон Квирн-гейма), на Западный и Восточный фронты 
отправятся войска, удерживавшиеся заговорщиками в тылу.

Постепенно Геббельс стал входить в раж:

— Если вам окончательно не изменило чувство меры и Западный фронт на самом деле 
такой беспомощный, как вы любите изображать это в своих репортажах, — не беда! 
Несколько дней тому назад я присутствовал на испытаниях совершенно секретного 
оружия. Признаюсь вам: от ужаса и восторга у меня сердце екнуло в груди! Вы 
знаете толк в оружии, Кох, представьте себе нечто стремительное и беспощадное, 
с грацией лебедя, хищностью орла и зоркостью сокола. А потом — чудовищной силы 
взрыв. Ничего более смертоносного люди на этой земле еще не видели… Мы выиграем 
эту войну, Кох!

У меня создалось такое впечатление, что в эту минуту он сам искренне верил в то,
 о чем говорил, но тем не менее я не преминул заметить:

— Прекрасно, герр рейхсминистр! В таком случае могу дать дельный совет: если 
это оружие действительно повернет ход войны вспять, то пусть испытательный 
полигон посетит депутация из двенадцати прославленных убеленных сединами 
полководцев вермахта — пусть они увидят «чудо-оружие» своими глазами…

— А это еще зачем? Вы меня прямо удивляете, Кох. Разве не достаточно, что я 
говорю об этом в моих речах по радио и пишу в «Ангрифе»[42 - «Штурм», печатный 
орган Министерства пропаганды.] и «Фелькишер беобахтер»?[43 - «Народный 
обозреватель» — ежедневная газета НСДАП. (Прим. перев.)]

— Герр рейхсминистр! После стольких лет ожидания нового оружия фронт либо не 
верит официальной пропаганде вообще, либо верит, но с большими оговорками. 
Пусть с этой дюжины офицеров возьмут подписку о неразглашении тайны, но дайте 
воякам возможность пощупать ракету или бомбу своими руками. Потом они вернутся 
в войска и скажут, что оружие превосходно и скоро поступит на передний край — 
вот тогда фронт поверит и воспрянет духом.

Геббельс на несколько секунд задумался, как бы примеряясь к моим словам, потом 
энергично покачал головой и отрывисто бросил, что это категорически исключено 
из соображений строжайшей секретности. Я подумал тогда, что военные эксперты 
любят задавать «неудобные» вопросы о технических характеристиках и сроках 
изготовления, например. Видимо, квалифицированных ответов не было!

Уже после войны один летчик-испытатель люфтваффе прокомментировал мне широко 
растиражированное в средствах массовой информации высказывание Геббельса о том, 
что «у него сердце екнуло в груди». Рейхсминистр получил официальное 
приглашение на «испытания модифицированного «Штукас» с реактивным двигателем». 
Конструкторы объяснили доктору Геббельсу, что бомбардировочное вооружение 
«чудо-штурмовика» состоит из экспериментальной подвесной бомбы небывалого веса, 
около 2 000 кг мощной взрывчатки, а прицельное бомбометание проводится из 
пикирующего полета; сверхвысокая скорость практически исключает возможность 
воздушного перехвата или поражения наземными средствами ПВО. Атака с малой 
высоты действительно произвела на присутствующих сильное впечатление. Только 
мало кто знал, что для увеличения скорости и «потолка высоты» пришлось пойти на 
«нештатное уменьшение веса» — перед выставочным полетом техники расклепали и 
сняли все бронелисты внешней обшивки и частично демонтировали оборудование, 
оставив фактически только капот, крылья и двигатель! Благодаря этим и другим 
манипуляциям скорость удалось увеличить на 300 км по сравнению со 
среднестатистической для этого типа боевых машин. Самолет поднялся в воздух с 
близлежащего аэродрома, набрал высоту 8 000 м и направился к полигону. 
Форсированные двигатели работали в режиме сверхперегрузки и не могло идти 
никакой речи об их повторном использовании. Это было одноразовое, но весьма 
эффектное зрелище, рассчитанное исключительно на впечатлительного Геббельса: 
сам самолет никто так и не успел разглядеть — только мелькнула зыбкая 
сверхзвуковая тень — потом короткий пронзительный вой и невероятной мощи взрыв. 
Барабанные перепонки были готовы лопнуть от дьявольского грохота. Огромных 
размеров полигон утонул в море дыма и огня, над землей вставал 
антрацитово-черный гриб гигантских размеров…

Все «новейшие системы вооружения», которые были продемонстрированы Геббельсу, а 
он полунамеками и заклинаниями в своем классическом «шаманском» стиле раструбил 
о них на всю Германию, на самом деле оказались фикцией, блефом, преступным 
очковтирательством… Неискупимая вина перед фронтом и немецким народом лежит и 
на Министерстве вооружений, на тех военных инженерах и конструкторских бюро, 
которые занимались не внедрением новейшего оружия, а «инсценировкой его 
возможностей». Множество людей занималось откровенной фальсификацией, 
выбиванием кредитов и не гнушалось никакими уловками, чтобы обвести вокруг 
пальца такого профана в области вооружения и боеприпасов, как доктор Геббельс. 
Я не хочу облыжно обвинять всех и вся — не исключено, что с годами из множества 
разработок в конечном итоге и получилось бы что-либо эффективное — но в жестких 
условиях военного времени фронт не мог ждать. Геббельс же никогда и не пытался 
вникнуть в суть проблемы, избегая задавать «необходимые вопросы» там, где это 
единственно и было необходимо. Как пропагандиста его вполне удовлетворяли 
недобросовестные заверения и обещания инженеров-конструкторов. Обрядив в 
нарядные фразы, приукрасив красным словцом, он вдыхал жизнь в очередное «чудо» 
и запускал его в эфир, на страницы журналов и газет. Неизвестно, насколько 
благими намерениями руководствовался рейхсминистр в своих действиях, зато 
хорошо известно, куда привели они Германию, немецкий народ да, впрочем, и его 
самого — «обманутого обманщика».

Позже вечером Геббельс рассказывал мне о новейшем сверхзвуковом истребителе и 
называл совершенно неправдоподобные цифры. Он был просто одержим идеей 
многомиллионной армии фолькс-штурма, а еще и Шпеер обещал ему несколько сотен 
тысяч рабочих из оборонной промышленности. Когда я осторожно пытался перевести 
разговор в русло обсуждения нашего положения на Западном фронте и пытался 
объяснить, что без тяжелого вооружения и авиации наши дивизии обречены, он 
только досадливо морщился и обиженным тоном произносил:

— Все вы там, на Западе пессимисты — никто больше ни во что не верит. Поверьте 
мне, мы не просто одержим победу — это будет наш полный триумф! Я покажу нашим 
хваленым генералам, как нужно воевать. Между прочим, я и сам имею звание 
генерала. Главное в современной войне — это высокий боевой дух армии, а уж об 
этом я как-нибудь позабочусь. Вспомните французскую революционную армию… На 
сегодняшний день только три человека что-нибудь да значат в рейхе! Это я, Шпеер 
и Гиммлер. Рейхсфюрер командует Резервной армией, Шпеер великолепно справляется 
со своими обязанностями в области новейших систем вооружения, а у меня — 
пропаганда и фольксштурм. Через считанные недели торжественную присягу примут 
миллионы новых солдат…!

Наши генералы, Кох, это наше больное место. Я не могу без презрения смотреть на 
большинство из них. Как эти мизерабли вели себя во время путча! О каких 
«революционерах» может идти речь, это ведь жалкие приготовишки! Им даже не 
пришло в голову перерезать линии телефонной связи между Ставкой и Министерством 
пропаганды! Я натравил на них Ремера, а это быстро отбило у них не только 
зрение и слух, но и многое другое. Я кричал прямо в мерзкую личину одного из 
этого генеральского отребья, что он негодяй и подлец, свинья в ермолке — он 
воспринимал это как должное. Другой вымолил у меня разрешение позвонить домой. 
Как вы думаете, Кох, о чем он попросил свою жену? Ни за что не догадаетесь! Он 
просил, чтобы она привезла ему бутылку красного вина и бутерброд, потому что он,
 видите ли, не успел пообедать перед арестом…

Но мы покончим с ними. Фрайслер[44 - Роланд Фрайслер по прозвищу «вешатель» — 
председатель Народного трибунала 1942—1945 гг. Погиб при бомбардировке Берлина 
союзниками во время заседания трибунала. (Прим. перев.)] устроит им хороший 
спектакль!

Завтра утром я встречаюсь с Фрайслером. Мы досконально изучили следственный 
материал, выработали единую линию и устроим им показательный процесс. А потом 
их вздернут — и только так! Пули жалко на этих отъявленных мерзавцев!

…Слава Богу, что в партию затесался только один перерожденец — Гельдорф 
(начальник городского управления полиции Берлина). А ведь я имел глупость 
дважды буквально за уши вытаскивать его из совершенно безобразных историй. Даже 
вспоминать не хочу, чего мне это стоило, а теперь он предает всех и меня в том 
числе. Этот негодяй требовал, чтобы меня расстреляли на месте, не вступая ни в 
какие переговоры, иначе я «заболтаю» палачей. В этом он недалеко ушел от истины 
— в день путча моим единственным оружием было слово и телефонная трубка в руках,
 но я исправил то, что они натворили своим взрывом…

Рейхсминистр остановился перевести дух, а в разговор включился эсэсовский 
офицер и добавил, что Гиммлер дважды выделял Гельдорфу крупные суммы на 
улаживание «альковных проблем». В непрерывный поток оскорблений и издевательств 
внес свою лепту и офицер связи: под общий смех присутствующих он заметил, что 
«Гельдорф как та ласковая телятя, что у двух маток сосет, брал деньги и у 
фюрера».

Никому из представителей высших эсэсовских и партийных кругов даже в голову не 
пришло возмутиться самим фактом коррупции — их волновало только то, что 
Гельдорф оказался по противоположную сторону баррикады.

Отдохнувший Геббельс рассказал мне о деталях покушения на фюрера и о поведении 
генерал-фельдмаршала Кейтеля:

— Кейтель стареет и глупеет не по дням, а по часам, но его мужество и 
самопожертвование во время покушения достойны всяческого уважения. 
Перепачканный кровью и пылью, в разодранном в клочья мундире он первым выбрался 
из-под обломков и закричал:

— Где фюрер?… Где мой фюрер?…

Потом этот «медведь» поднял фюрера с пола, рыдая, отнес на уцелевший диван, 
гладил и только приговаривал:

— Мой фюрер, мой любимый фюрер…

Уже около полуночи я отправился в свое купе. Я перебирался из одного вагона в 
другой, под ритмичный перестук колес механически открывал и закрывал входные и 
выходные двери тамбуров, а перед моими глазами стоял агонизирующий Западный 
фронт. Верил ли Геббельс сам в то, что говорил? Или же профессиональная 
неискренность пропагандиста заставляла его подбирать подходящие слова, 
тщательно формулировать предложения и лицемерить даже в достаточно узком кругу? 
Вне всякого сомнения, он не был просто марионеткой в чьих-то руках — он обладал 
сильной волей, а в груди бушевал неугасимый пожар страстей. Рейхсминистр был 
достойным выкормышем фюрера.

В голову пришла еще одна мысль, от которой стало совсем неспокойно на душе: за 
весь многочасовой разговор Геббельс ни разу не спросил меня о здоровье Роммеля, 
хотя прекрасно знал, что я отношусь к ближайшему окружению генерал-фельдмаршала.







Глава 19.



МАРШАЛ И АНГЕЛ СМЕРТИ











ПЕТЛЯ ЗАТЯГИВАЕТСЯ


Судьба западной кампании была решена еще при жизни Роммеля. Новый командующий 
Модель был абсолютно не в силах что-либо изменить на атлантическом театре 
военных действий. Здесь вполне хватало талантливых полководцев и без него, а 
если Западному фронту чего-то и не доставало, то только солдат, техники и 
самолетов. Официальная пропаганда пыталась теперь повернуть все дело так, будто 
бы «изменники и предатели, желая поражения рейху, специально не отправляли на 
фронт подкрепление, боеприпасы и технику», но на самом деле все обстояло 
значительно хуже: запасы жизненных сил немецкого народа и возможности оборонной 
промышленности Германии на шестом году войны были полностью исчерпаны. Никаких 
резервов уже очень давно не было и в помине!

Модель энергично взялся за дело и уже через считанные дни убедился в том, что 
причины неудач на Западе кроются не в «неумелом командовании и низком боевом 
духе германских войск», а вызваны подавляющим превосходством противника.

Только сейчас многие начали осознавать, какую тяжелую потерю понесли Германия и 
Западный фронт в связи с ранением Роммеля. Новый главнокомандующий был 
грамотным, мужественным и жестким полководцем, но в отличие от Роммеля 
фельдмаршал Модель был еще и ярко выраженным «партийным генералом», убежденным 
нацистом и беззаветно преданным Гитлеру человеком. Модель поругивал невнятные 
распоряжения штаб-квартиры фюрера, но не могло быть и речи о невыполнении 
приказов или попытках прекращения безумного самоуничтожения.

После прорыва под Авраншем союзники вырвались на оперативный простор. Танковые 
дивизии Эйзенхауэра без труда подавили сопротивление разрозненных и 
обескровленных немецких войск и вышли к Сене. Контратакующий удар Моделя после 
как всегда опоздавшего на сутки «приказа фюрера» был нанесен уже в «пустой 
след». За несколько недель противник без особого труда форсировал Сомму, Маас, 
преодолел линию Мажино и вышел к бельгийско-голландской границе на севере и к 
Западному валу и Вогезам на востоке.

С все более возрастающим беспокойством за развитием событий наблюдал медленно 
выздоравливающий Роммель. 6 сентября 1944 года обстоятельный доклад о 
катастрофическом положении Западного фронта сделал его бывший начальник штаба 
Шпайдель, уволенный из рядов вермахта. Управление личного состава сухопутных 
войск уже неоднократно требовало от фельдмаршала Моделя отправить в отставку 
подозреваемого в участии в событиях «20 июля» генерала. Главнокомандующий 
группой армий «Запад» (и группой армий «Б») не хотел терять опытного штабного 
офицера, но, в конце концов, ему пришлось уступить, а Шпайдель был вынужден 
уйти. Во время взрыва бомбы в Ставке фюрера был тяжело ранен и впоследствии 
скончался начальник управления личного состава сухопутных войск, генерал-майор 
Шмундт. Генерал Бургдорф, верный партайгеноссе[45 - От нем. «товарищ по партии».
 (Прим. перев.)] Гитлера, сменил его на этом посту. Отставка Шпайделя и 
последовавшее вскоре назначение на должность начальника штаба группы армий «Б» 
генерала Кребса стали его первыми враждебными акциями по отношению к Роммелю.

Во время последней встречи Шпайдель рассказал Роммелю, что в штаб-квартире 
фюрера Кейтель и Йодль без зазрения совести обвиняют маршала в «пораженчестве». 
Роммель отдавал себе отчет в том, что Гитлер и военно-политическое руководство 
рейха больше не доверяют ему, а неуклюжие, но не менее опасные от этого, 
поползновения Кейтеля и Йодля расценивал, как «попытки найти и наказать 
«главного стрелочника кампании на Западе». Маршал рассказал мне, что еще весной 
1944 года региональное управление СД Ульма отправило в Берлин донесение, в 
котором он обвинялся в «распространении пораженческих настроений и 
антиправительственной агитации». Роммель никогда не скрывал, что сразу же после 
выздоровления намеревается предпринять действия, направленные на прекращение 
войны.

Тяжелое ранение обрекло его на беспомощность и бездействие. Фельдмаршал с 
горечью говорил мне о недальновидных политиках и безответственных военных, так 
и не нашедших в себе достаточно мужества, чтобы хотя бы сейчас, когда вместе с 
Нормандским фронтом окончательно рухнули и последние надежды, выступить против 
Гитлера и попытаться спасти свой несчастный народ. Еще резче он отзывался о 
показательном процессе над «заговорщиками 20 июля», дальнейшая судьба которых 
была ему вовсе не безразлична. Шпайдель говорит, что Роммель уже не считал 
Гитлера психически нормальным человеком, а то, как обращаются власти с 
заговорщиками, называл «не приличествующим немцу поведением и вопиющим 
варварством».

Даже в нынешнем полубеспомощном состоянии Роммель не отказался от идеи 
скорейшего прекращения войны. На следующий день после визита к своему раненому 
командиру и единомышленнику Шпайдель собирался отправиться с докладом в Ставку 
фюрера. Генерал-фельдмаршал попросил его связаться с начальником генерального 
штаба Гудерианом и на словах передать генерал-оберсту мысль, которая буквально 
сводила Роммеля с ума и не давала покоя долгими бессонными ночами — как можно 
быстрее, во что бы то ни стало, соглашаясь на любые условия, вступить в 
переговоры с союзниками. Но Шпайдель не увиделся с Гудерианом. На рассвете 7 
сентября он был арестован на своей квартире во Фройденштадте, прошел через 
пытки, допросы, одиночное заключение и был освобожден только после вступления в 
страну англо-американских оккупационных войск.

Характерный штрих: в обязанности гестапо, естественно, не входило извещение 
Роммеля об аресте Шпайделя, но в штаб-квартире фюрера уже настолько 
наплевательски относились к генерал-фельдмаршалу, что не сочли нужным сообщить 
ему об аресте бывшего начальника штаба. Это печальное известие принес ему 
адъютант генерала, и Роммель сразу же попытался вступиться за своего боевого 
друга. Но, к сожалению, все попытки разбивались о стену молчания — ему даже не 
удалось узнать причины ареста и вменяемое «преступление». Когда Штрёлин, 
обер-бургомистр Штутгарта, узнал об аресте Шпайделя, он немедленно выехал в 
Герлинген к Роммелю «за подробностями». Штрёлин чувствовал себя крайне 
неуверенно после ареста человека, с которым встречался на Троицу вместе с 
бывшим министром иностранных дел фон Нейратом и другими. Но генерал-фельдмаршал 
и сам мало чего знал, он мог только высказать свои предположения и всячески 
давал понять совсем уже напуганному обер-бургомистру, что не исключает 
возможность прослушивания своей квартиры агентами СД.






«ТЫ ОБЯЗАН УЙТИ…»


В разговоре со своим сослуживцем командиром артиллерийской части группы армий 
«Б», оберстом Латманом, генерал-фельдмаршал задумчиво произнес:

— Когда я выздоровею, то пойду к фюреру и скажу ему: — Разве не хватит? 
Посмотри, на тебе кровь миллионов немцев! Твое время вышло, ты обязан уйти…

Со времен 1-й мировой войны Роммель поддерживал дружеские связи с боевым 
братством «вюртембергских горных егерей». Маршал не скрывал своих взглядов 
перед бывшими однополчанами. Еще в январе 1944 года он открыто говорил с ними о 
конструктивных слабостях Атлантического вала и утверждал, что «практически нет 
никаких шансов успешно противодействовать вторжению союзников во Францию». Он 
рассказал им о своей поездке в Ставку и об острой стычке с Герингом в 
присутствии фюрера:

«Не у меня одного создалось такое впечатление, что в рейхе больше не выпускают 
самолеты, — сказал я оторопевшему от изумления рейхсмаршалу. — Враг вытворяет в 
воздухе все, что его душе угодно! Над нашими позициями неделями не появляются 
самолеты германских люфтваффе…» Гитлер внимательно прислушивался к разговору, и 
я обратился к нему: «Мой фюрер, из России ко мне перебрасывают выжатые как 
лимон дивизии. Нельзя ли покончить с этой практикой? Не лучше ли направлять ко 
мне изнывающие от скуки оккупационные войска. В Париже они только и заняты тем, 
что бьют баклуши, развратничают и пьянствуют. Если вы думаете, что так можно 
выиграть войну, то вы ошибаетесь. Мой фюрер, я искренне опасаюсь, что в один 
прекрасный день нам придется капитулировать». Гитлер подобрался, как перед 
прыжком, и, злобно прищурившись, произнес: «Вы не первый, вы далеко не первый, 
Роммель, кто говорит мне эти слова. Я частенько слышал их от моих генералов на 
Восточном фронте. Но посмотрите, где они теперь? Одни в могиле, а другие 
деградировали…»






«БЕСНОВАТЫЙ ФЮРЕР»


Друзья маршала сохранили воспоминания о его последних днях. Роммель был 
прекрасным рассказчиком, остроумным и ироничным, а в эти дни, обреченный на 
бездействие, он говорил особенно много, переосмысливая свою жизнь:

— После нескольких инспекционных поездок во Францию я убедился в том, что 
Атлантический вал — это пустая трата времени. Признаюсь, поначалу я тоже принял 
за чистую монету пропагандистские трюки с «оружием возмездия». Позже, за 2 дня 
до ранения я отправил «бесноватому фюреру» обстоятельный доклад о тяжелейшем 
положении фронта. Американцы и англичане были вполне готовы к прорыву. Я 
написал, что если срочно не будут предприняты самые решительные меры, вина 
целиком и полностью ляжет на его плечи.

Старинный друг четы Роммелей Юлиус Мюльшлегель, владелец мельницы в Биберахе, 
приехал со своей супругой в Герлинген. Во время прогулки в саду маршал 
неожиданно замер, наклонился поближе к гостю и прошептал:

— Мюльшлегель, хочу вас предупредить — за мной следят. Они окружили дом. 
Прогулку придется прервать. Если мы с женой не надумаем переезжать отсюда, 
придется поставить высокий забор, чтобы хоть как-то укрыть себя от соглядатаев…

Интересно, за мной придут тоже ночью? Они арестовывают генералов между 02.00 и 
04.00 утра. Пусть приходят — у меня есть для них сюрприз. (Роммель надеялся на 
охранников, но те, как это и следовало ожидать, не вмешались в решительную 
минуту.)

Свидетелем ужасной сцены довелось стать Рудольфу Веклеру, президенту ассоциации 
горнострелковых частей. Он не застал маршала дома и пошел его любимым маршрутом 
в соседний лес. Когда Веклер окликнул увлеченного поисками грибов фельдмаршала, 
тот вскрикнул от неожиданности и смертельно побледнел:

— Черт возьми, Рудольф, я вас сразу не узнал и подумал, что за мной пришли…






НЕДОБРОЖЕЛАТЕЛИ


Ровно два месяца прошли со дня тяжелого ранения — шестого по счету за две 
мировые войны. Командование вручило положенный в таком случае «золотой знак за 
ранение», и Роммель с гордостью носил награду. Под присмотром университетских 
профессоров медицины, доктора Альбрехта и доктора Штока, маршал быстро набирал 
форму, его физическое состояние значительно улучшилось и уже в обозримом 
будущем можно было вести речь о полном восстановлении работоспособности. Но 
безоблачное небо над головой заволакивали свинцовые тучи, а смертельная удавка 
затягивалась все туже…

После ареста Шпайделя генерал-фельдмаршал стал подозрительным и недоверчивым. 
Он прекрасно знал, на что способен Гитлер. Непримиримый Йодль и раньше не 
скрывал свою антипатию к «самому молодому маршалу сухопутных войск». 
Злопамятный Геринг никогда и никому не прощал критических замечаний в адрес 
люфтваффе. Роммель всегда был противником «авиационного государства в 
государстве» рейхсмаршала Геринга и выступал против «особого положения» этого 
рода войск в системе вермахта. Даже чисто визуально трудно было представить 
себе двух более разных людей: аскет — Роммель и сибарит — Геринг.

Один из критически настроенных очевидцев так описал «явление Геринга» римскому 
обществу в 1943 году:

— …Потом показалась тяжело пыхтящая туша рейхсмаршала. От драгоценностей рябило 
в глазах: кольцо с крупным голубым бриллиантом на одной руке, перстень с еще 
более крупным изумрудом — на другой; тяжелый платиновый браслет наручных часов, 
украшенный опять-таки изумрудами, и еще один необычной формы изумруд на 
галстучной булавке. Довершали картину тщательно ухоженные руки со следами 
недавнего маникюра…

Для Кейтеля генерал-фельдмаршал Роммель всегда был «неудобным подчиненным», 
постоянным напоминанием о той ответственности, которую разделяло ОКВ за 
безумные приказы и решения Верховного главнокомандующего вермахта. Роммель 
никогда не скрывал своего презрения к этим людям — они платили ему ненавистью. 
К лагерю противников относилась еще одна темная личность — Борман, «серый 
кардинал НСДАП». Оставаясь в тени, этот человек из-за кулис манипулировал 
«вождями», партией и вермахтом. С его легкой руки генералитет оказался разбит 
на три группы: «партийные генералы», «кляузники и сутяжники» и «солдафоны». В 
первую группу входили деятели вроде Кейтеля, Шернера, Моделя, Бургдорфа и иже с 
ними. Их всячески продвигали по службе, присваивали звания, вручали ордена. Они 
оседали в генштабе и повсеместно вытесняли из армии тех, кто пытался сказать 
правду о военно-политическом положении рейха, то есть относился к «кляузникам» 
по терминологии Бормана. Третью группу составляли безропотные исполнители 
безумных приказов фюрера и ОКВ, а НСДАП требовала от них безоговорочного 
повиновения и «следования в русле партийного учения». Возможно, рейхсляйтер был 
самым опасным врагом Роммеля.






ДНЕВНИК ФРАУ РОММЕЛЬ


Накануне драматической развязки генерал-фельдмаршала Роммель, его родные и 
близкие жили в атмосфере постоянного напряжения и предчувствия неминуемой беды. 
Фрау Роммель вела дневник в то страшное время:

Август, 1944.

… СД начала действовать демонстративно грубо и нахально: в середине августа, 
незадолго до приезда мужа, меня разбудили выстрелы и поднявшаяся суматоха. 
Неизвестный пытался взломать дверь со стороны веранды и проникнуть в дом. Когда 
охранники окликнули его — он бросился бежать. Тогда охрана открыла огонь, но 
злоумышленнику удалось скрыться…

…Приблизительно в это же время ко мне приехал крайсляйтер[46 - Руководитель 
окружной организации НСДАП. Назначался непосредственно фюрером. (Прим. перев.)] 
Ульма и поинтересовался, надежен ли наш персонал. На мой недоуменный вопрос он 
ответил, что один из руководителей СД Ульма по секрету сообщил ему, что 
«генерал-фельдмаршал не верит в окончательную победу и критикует руководство…»

7 сентября 1944.

…Во второй половине дня позвонили соседи и сообщили, что два подозрительных 
типа крутились около нашего дома. Убедившись в том, что их обнаружили, 
незнакомцы тут же скрылись в лесу. Примерно в 15.30 адъютант мужа, гауптман 
Алдингер, действительно обнаружил на лесном холме, прямо напротив нашей садовой 
калитки, двух нездешних мужчин. (Я почему-то запомнила, что у одного из них 
были голубые очки.) Они предъявили совершенно новые паспорта и утверждали, что 
работали инженерами на оборонном предприятии и эвакуированы сюда из 
Регенсбурга…

Во время оккупации военная прокуратура американцев расследовала обстоятельства 
смерти генерал-фельдмаршала Роммеля. Было установлено, что уже за несколько 
месяцев до трагической гибели он находился под негласным наблюдением гестапо. В 
Берлине решили не подключать к операции штутгартский и ульмский филиалы, 
опасаясь, что кто-нибудь из числа местных доброжелателей захочет предупредить 
маршала, поэтому слежку осуществляли мюнхенские гестаповцы.

За генерал-фельдмаршалом следили три агента — женщина и двое мужчин. Они 
появились в Герлингене с подложными документами и под фальшивыми именами. После 
того, как адъютант фельдмаршала, гауптман Алдингер, записал анкетные данные 
двух подозрительных мужчин и послал их на проверку в ульмское отделение СД, 
моментально пришел ответ, что документы в полном порядке…

После капитуляции, летом 1945 года жена бывшего ортсгруппенляйтера[47 - 
Руководитель низовой организации НСДАП. (Прим. перев.)] Герлингена рассказала 
фрау Роммель, что в сентябре 1944-го к ним в дом, расположенный по соседству с 
домом Роммелей, пришел сотрудник СД и потребовал докладывать о том, с кем 
общается маршал, и кто его навещает. Потом этот человек регулярно приходил за 
донесениями. Вся информация по «делу Роммеля» поступала к Борману. В архивах 
рейхсканцелярии американцы обнаружили его комментарии к рапортам секретных 
агентов, которые рейхсляйтер готовил для Гитлера:

— 28 сентября, 1944. Агент подтверждает еще более тяжелые подозрения, чем те, 
что были у нас до сих пор…

В начале октября Гитлер, Кейтель, Гиммлер и Бургдорф провели специальное 
совещание по «делу Роммеля». Учитывая популярность генерал-фельдмаршала и тот 
общественный резонанс, который могло бы вызвать официальное судебное 
преследование, Гитлер принял решение о «внесудебной расправе».

Октябрь, 1944.

— 7 октября пришла подписанная Кейтелем телефонограмма из Ставки — 10 октября 
муж должен был присутствовать на важном совещании в Берлине. 9 октября к 18.00 
на железнодорожный вокзал Ульма должны были подать для него спецпоезд. Муж 
связался с лечащим врачом, чтобы перенести запланированную на 10 октября 
консультацию. Профессор Шторх категорически не рекомендовал ему надолго 
покидать дом и подвергать нагрузкам неокрепший организм. По приказу мужа 
гауптман Аддингер попытался связаться с генерал-фельдмаршалом Кейтелем. Маршала 
на месте не оказалось, но удалось разыскать Бургдорфа. Я и гауптман оставались 
в комнате, пока супруг разговаривал с генералом. Муж попросил передать 
фельдмаршалу Кейтелю: лечащие врачи считают, что в настоящий момент его 
состояние здоровья не позволяет предпринимать столь длительные поездки. Муж 
поинтересовался, не известна ли генералу проблематика совещания и нельзя ли в 
случае крайней необходимости прислать к нему надежного офицера связи. Бургдорф 
ответил:

«Насколько мне известно, фюрер поручил генерал-фельдмаршалу Кейтелю обсудить с 
вами вопрос будущего нового назначения…»

13 октября.

— Из штаба корпуса в Мюнхене пришла телефонограмма о том, что на следующий день 
к 12.00 в Герлинген прибудет генерал Бургдорф. Муж с возрастающим подозрением 
отнесся к поднимающейся вокруг него суматохе. Гостивший у нас приятель супруга 
Оскар Фарни заметил: «Гитлер не посмеет тронуть тебя». «Думаю, он уже принял 
решение о моем устранении», — ответил супруг.

Обостренное чутье обложенного со всех сторон красными флажками волка 
подсказывало ему, что срочный визит Бургдорфа — это очередная ловушка Гитлера. 
Но физически и психически Роммель стал совершенно другим человеком, чем это 
было до ранения двухмесячной давности. Депрессия сменялась воодушевлением, и 
тогда он возлагал большие надежды на будущее, которого, увы, для него уже не 
было. В последнее время он не расставался с личным оружием, но даже в своем 
нынешнем состоянии Роммель был слишком горд для того, чтобы прибегнуть к такому 
«простому» решению проблемы.

14 октября.

— Погожий осенний денек. Янтарно-желтые нивы, и одетые в багрец и золото 
герлингенские леса. Рано утром в краткосрочный отпуск приехал Манфред 
(пятнадцатилетний сын маршала, проходивший обучение как «помощник зенитчика» на 
одной из батарей ПВО). Позже он рассказал мне, что после завтрака до 11.00 
гулял с отцом и от него узнал о предстоящем визите генералов Бургдорфа и 
Майзеля:

«Отец пребывал в искреннем недоумении и все пытался понять — с какой целью 
Гитлер направил к нему этих людей».

За его внешней невозмутимостью, холодностью и корректностью скрывалась 
беззащитная душа искалеченного войной, доведенного до нервного срыва человека. 
В блокноте на рабочем столе остались последние распоряжения по поводу 
совершенно малозначительных вещей — отменить вызов машины для поездки на 
консультацию… решить вопрос со стоянкой мотоцикла адъютанта… и другие 
второстепенные «хозяйственные дела». Стороннему наблюдателю могло показаться, 
что Роммель сохраняет олимпийское спокойствие. На самом деле он уже принял 
решение и был внутренне готов к наихудшему.






«ЧЕРЕЗ ЧЕТВЕРТЬ ЧАСА Я УМРУ…»


Ровно в 12.00 появились генерал Бургдорф, начальник Управления личного состава 
сухопутных войск, и генерал-лейтенант Майзель из Генерального штаба сухопутных 
войск, уполномоченный специальной комиссии по событиям «20 июля». Генералы 
вежливо поздоровались с фрау Роммель и юным Манфредом и после нескольких 
дежурных светских фраз выразили желание побеседовать с маршалом наедине. После 
этих слов жена и сын покинули рабочий кабинет, а маршал крикнул адъютанту, 
чтобы тот держал наготове папку с документами. Роммель предполагал, что Майзель 
и Бургдорф от имени Верховного главнокомандующего потребуют у него отчет о 
«проигранной Нормандской операции». Даже в минуту наивысшей опасности он не мог 
до конца поверить в то, что Гитлера уже не интересуют «мотивы, причины и 
подоплека» событий. Фюрер решил, что маршал должен умереть…

Беседа продолжалась около часа. Потом из кабинета вышел Бургдорф, а через 
несколько секунд Майзель. Фрау Роммель ждала супруга в спальне маршала. Когда 
смертельно бледный, с исказившимися чертами лица ее супруг появился в дверях, 
она с внезапной отчетливостью поняла: произошло что-то ужасное и непоправимое. 
Позже она по памяти восстановила и записала драматический диалог:

Фрау Роммель: — Эрвин, что случилось?

Роммель: — Через четверть часа я умру…

Фрау Роммель: — Господи, что ты говоришь? Что им нужно от тебя?

Роммель: — Фюрер поставил меня перед выбором — принять яд или предстать перед 
Народным трибуналом. Генералы привезли сильнодействующий яд — полный паралич 
через три секунды. Меня обвиняют в соучастии в покушении…

Фрау Роммель: — Кто выдал тебя?

Роммель: — Штюльпнагель, Шпайдель или Хофакер — кто-то из них троих дал 
показания. Думаю, что кроме этого, я еще фигурировал в списках Герделера как 
будущий рейхспрезидент!

Фрау Роммель: — Что ты ответил им на все эти обвинения?

Роммель: — Я сказал, что не могу поверить в то, что это правда. Предположил, 
что эти показания были «выколочены» костоломами из гестапо…

Фрау Роммель: — Что же нам теперь делать, Эрвин?

Роммель: — Я не боюсь трибунала и готов ответить за свои поступки. Все, что я 
собирался сделать, было направлено на пользу Германии и ее народа. Но я 
абсолютно уверен в том, что мне не дадут возможности благополучно добраться до 
Берлина — просто «ликвидируют» в пути.

…Теперь я понимаю, что подразумевал Бургдорф под «новым назначением» пару дней 
тому назад — речь шла о моих похоронах! Представь себе, они уже расписали 
церемонию погребения…

Ни о чем не подозревавший Манфред в поисках родителей заглянул в спальную 
комнату — увидел заплаканную мать, побледневшего отца и едва не лишился чувств 
от потрясения, когда услышал переданное генералами «иудино послание» диктатора:

— Гитлер приказал передать, что в случае моей добровольной смерти семью никто 
не тронет. Наоборот, государство позаботится о вас…

Роммель попрощался с женой и сыном, вышел в соседнюю комнату и в последний раз 
переговорил со своим адъютантом Алдингером. Свалился с плеч страшный груз 
неопределенности последних недель и месяцев — его судьба была решена, и 
обратного пути не было. Маршал положил руку на плечо адъютанта и тихо произнес:

— Вот все и закончилось, гауптман. Фюрер приказал мне умереть. По пути в Ульм 
генералы дадут мне яд. Бургдорф обещает, что я умру быстро и безболезненно, а 
потом мне полагаются государственные похороны с воинскими почестями. Гитлер 
обещал безопасность жене и сыну, им даже будут выплачивать пенсию после моей 
смерти.

Гитлер принял окончательное решение, а альтернатива — Народный трибунал с 
заранее предопределенным приговором, неминуемый расстрел и преследование семьи. 
Меня особо предупредили, что все выезды из Герлингена контролируются гестапо. 
Если бы я даже надумал связаться с армией, то телефон блокирован. Я сказал жене,
 что для нас это единственный приемлемый выход. На мне нет вины — я не замешан 
ни в каком преступлении. Я служил фатерланду всю свою сознательную жизнь.

Полагаю, что приблизительно через полчаса вам позвонят и сообщат о несчастном 
случае или скоропостижной смерти…






УБИЙСТВО РОММЕЛЯ


Дальнейшие события описала сама фрау Роммель:

…Муж, Манфред и гауптман Алдингер вышли в сад, где их нетерпеливо поджидали 
генералы Бургдорф и Майзель. Потом они направились к легковой машине, которая 
стояла у садовых ворот. Манфред заметил, что за рулем сидел эсэсовец. Муж сел 
на заднее сидение, следом за ним оба генерала. Машина развернулась и поехала в 
сторону Випингена — Блаубойрена. Я до сих пор так и не знаю, как все это 
происходило…

…Еще когда генералы Бургдорф и Майзель разговаривали с мужем в кабинете, нам 
звонили наши герлингенские друзья и предупреждали, что рядом с нашим домом 
появились грузовики с эсэсовцами, перекрыто магистральное шоссе и блокированы 
выезды из городка.

Вскоре появился адъютант генерала Майзеля. Я отказалась принимать его, и с ним 
беседовал гауптман Алдингер. Офицер сообщил, что «неожиданно» мужу стало 
нехорошо и его в бессознательном состоянии доставили в резервный госпиталь 
«Вагнершуле» в Ульме. Предварительный диагноз медиков — эмболия (закупорка 
сосудов головного мозга)…

…Сразу после этого позвонил комендант Ульма, оберст Куцнани. Он не подозревал 
об истинной подоплеке событий и был искренне потрясен трагической гибелью мужа. 
Он рассказал мне, что Бургдорф звонил в Ставку и ОКВ и сообщил им о кончине 
генерал-фельдмаршала. От них он получил указания начать подготовку церемонии 
государственных похорон…

…Вечером я, сын и гауптман Алдингер поехали в Ульм. Нас принял дежурный врач и 
сообщил, что мужа привезли в госпиталь в 13.25, и в это же время он 
зафиксировал остановку сердца. Попытки реанимации — укол кардио-стимулирующих 
препаратов в сердечную мышцу и прямой массаж сердца — не помогли…

…Вечером следующего дня мы встречали на вокзале Ульма мою свояченицу. Днем 
гауптман Алдингер побывал в комендатуре в комитете по организации похорон. Мы с 
сыном ждали его в машине. Неожиданно появился генерал Майзель и выразил свои 
соболезнования, но я сделала вид, что не вижу протянутой для рукопожатия руки…

…Мы со свояченицей поехали в госпиталь «Вагнершуле». Там в маленькой комнате 
стоял гроб с телом моего покойного мужа. Как и в прошлый раз меня потрясло 
совершенно несвойственное ему при жизни выражение лица — навечно застывшие 
ненависть и презрение…

В ходе расследования по «делу Роммеля» американская военная прокуратура 
установила имя «эксперта по ядам» Главного управления имперской безопасности 
(РСХА), которому была поручена ликвидация генерал-фельдмаршала. Я держал в 
руках подписанный протокол допроса, в котором убийца изложил суть полученного 
задания и поэтапный хронометраж oперации. Из документа следует, что перед 
«зачисткой» Роммеля отравитель аналогичным образом расправился как минимум еще 
с одним высокопоставленным военным. Сопровождавшие Бургдорфа и Майзеля эсэсовцы 
получили категорический приказ застрелить маршала «при попытке к бегству» в том 
случае, если он откажется принимать яд. Подтвердились предположения Роммеля о 
том, что «ему не дадут возможности благополучно добраться до Берлина» — Гитлер 
и его окружение решили не доводить дело до суда. План убийства был расписан 
поминутно — в контрольный срок уже мертвого Роммеля привезли в резервный 
госпиталь «Вагнершуле», а заранее предупрежденный главврач, доктор Канцлер 
(Герлинген), выписал свидетельство о смерти.






БЕРЛИН ЗАПРЕЩАЕТ ВСКРЫТИЕ


Время убийства, 14 октября, было выбрано не случайно. Смерть маршала не должна 
была вызвать сомнений и подозрений у специалистов-медиков, поскольку возможные 
осложнения в этот период в целом соответствовали клинической картине 
классической черепно-мозговой травмы: маршал благополучно миновал первый кризис 
непосредственно после ранения, а второй должен был наступить через три месяца — 
в середине октября. Эсэсовские убийцы тщательно заметали следы: от 
сфальсифицированного свидетельства о смерти до запрещения на вскрытие трупа — 
любой мало-мальски грамотный патологоанатом в состоянии отличить эмболию от 
отравления сильнодействующим ядом. Следователи американской прокуратуры 
установили, что эмиссары РСХА оказывали беспрецедентное давление на медицинский 
персонал госпиталя «Вагнершуле», и в первую очередь на врача, дежурившего в тот 
день в приемном покое госпиталя и пытавшегося оказать неотложную медицинскую 
помощь маршалу. Только через сутки после смерти Роммеля главврач госпиталя в 
Ульме первый раз осмотрел труп. Я встретился с ним через два года, в июле 1946 
года. Несколько часов он рассказывал мне о драматических событиях, 
разыгравшихся той далекой военной осенью:

— У меня как у руководителя медицинского учреждения были бы серьезные 
неприятности, если бы по каким-то причинам я отказался от вскрытия умершего при 
не выясненных обстоятельствах пациента. Обычно приезжал патологоанатом из 
Штутгарта или Тюбингена и проводил вскрытие в городском морге Ульма. Если для 
оформления формальностей погребения срочно требовалось свидетельство о смерти, 
а вскрытие еще не было произведено, мы выдавали документ с диагнозом «паралич 
сердца» или «инфаркт», а потом в обязательном порядке вносили исправления в 
свидетельство. Если были сомнения в причинах, обостривших течение болезни и 
вызвавших летальный исход, вскрытие проводилось независимо от возраста и 
социального положения усопшего. И уж тем более мы бы сделали вскрытие 
генерал-фельдмаршала вермахта. Через 24 часа после смерти Роммеля я увидел гроб 
с его телом в небольшом подсобном помещении госпиталя. Мне сразу же бросился в 
глаза естественный цвет лица Роммеля — казалось, что он только что закрыл глаза 
и уснул. В клиническую картину смерти от сердечно-сосудистого заболевания не 
вписывались руки — их противоестественная тронутая разложением восковая 
бледность. Я узнал, что вскрытие не проводилось, и потребовал, чтобы городская 
комендатура прислала военврача. Через два часа у меня забрали историю болезни 
Роммеля и сказали, чтобы я занялся чем-нибудь другим. Мне сообщили, что всеми 
вопросами, связанными со смертью генерал-фельдмаршала, теперь будет заниматься 
Верховное главнокомандование сухопутных войск, и в его компетенции назначать 
или не назначать вскрытие. Насколько мне стало известно, Берлин запретил 
вскрытие трупа. Тело не было предано земле, а кремировано. Это наводило на 
некоторые размышления, но как главврач я был не в силах что-либо изменить. Тем 
более, что я получил недвусмысленное указание заниматься прямыми служебными 
обязанностями.






ИЗ ПРОТОКОЛОВ ДОПРОСА ГЕНЕРАЛА МАЙЗЕЛЯ


К концу войны генерал Бургдорф занимал должность адъютанта Гитлера по 
сухопутной армии. Вместе с генералом Кребсом, начальником генштаба сухопутных 
войск, он входил в число нескольких десятков «избранных», кто в последние часы 
«тысячелетнего рейха» остался рядом с фюрером в железобетонном бункере под 
старым корпусом рейхсканцелярии. С тех пор его следы теряются и принято считать,
 что он погиб в осажденном Берлине в мае 1945 года. Один из «ликвидаторов», 
генерал Майзель, пережил войну. В рамках возбужденного против него американцами 
уголовного дела он дал показания по «делу об убийстве генерал-фельдмаршала 
Роммеля». Справедливости ради нужно заметить, что его версия серьезно 
расходится с моей интерпретацией событий, основанной на свидетельских 
показаниях фрау Роммель, гауптмана Алдингера и Манфреда Роммеля. Среди прочего 
Майзель утверждал, что 12 октября 1944 года ему позвонил Бургдорф, приказал 
готовиться к служебной командировке и сопровождать его в Герлинген. Он был 
уполномочен предъявить обвинения генерал-фельдмаршалу Роммелю в соучастии в 
антиправительственном заговоре. По собственной инициативе Бургдорф тайно звонил 
маршалу накануне и предупредил его о готовящейся акции с тем, чтобы дать ему 
время подготовиться к побегу. 13 октября[48 - Так в тексте. Описываемые события 
произошли 14.10.1944. (Прим. перев.)] ровно в 12.00 они прибыли в Герлинген.

По версии генерала Майзеля дальнейшие события развивались следующим образом:

— В рабочем кабинете Роммеля генерал Бургдорф зачитал показания Хофакера и 
генерала фон Штюльпнагеля, уличающие фельдмаршала в соучастии в заговоре. 
Роммель сильно побледнел, но не стал отрицать очевидного и произнес: «Да, я 
совершил роковую ошибку и готов понести заслуженное наказание…». Потом он 
добавил, что после тяжелого ранения не вполне уверенно обращается с пистолетом 
и предпочел бы принять яд. Через 3/4 часа Роммель сел в наш служебный 
автомобиль и вскоре после этого проглотил захваченную из дома капсулу с ядом. Я 
категорически отрицаю, что это Бургдорф передал ее генерал-фельдмаршалу…

По всей видимости, мы так никогда и не узнаем подробности последних минут жизни 
фельдмаршала Роммеля. Есть множество причин, заставляющих меня с изрядной долей 
скептицизма относиться к «откровениям» генерала Майзеля, но нет ни малейшего 
повода усомниться в достоверности свидетельских показаний жены, сына и 
адъютанта генерал-фельдмаршала. Такое не забывается — страшное потрясение, 
которое все они пережили тогда, навеки запечатлело в их памяти каждое слово, 
каждый жест и каждый взгляд мужа, отца и командира.






СВИДЕТЕЛЬСТВО МАНФРЕДА РОММЕЛЯ


27 апреля 1945 года в Ридлингене сын маршала в присутствии свидетелей сделал 
равносильное присяге заявление об известных ему обстоятельствах смерти своего 
отца:

— Я, Манфред Роммель, родившийся 24 декабря 1928 года в Штутгарте, в семье 
гауптмана Эрвина Роммеля, произведенного в генерал-фельдмаршалы в ходе нынешней 
войны, и Луизы Роммель, урожденной Роллин, нижеследующим заявляю:

Мой отец, генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель, скончался 14.10.1944 не от ран, 
как сообщили об этом средства массовой информации, а был убит по приказу 
рейхсканцлера Адольфа Гитлера.

17.07.1944 отец получил тяжелые ранения во время налета американских 
штурмовиков во Франции под Ливаро (Кальвадос). После взрыва осколочно-фугасной 
гранаты отец получил многочисленные переломы черепа и осколочные ранения лица. 
Ему была оказана неотложная помощь в госпитале под Парижем. Когда он стал 
транспортабельным, на машине «Красного креста» его перевезли в Герлинген. 
Угроза жизни миновала, а переломы срослись. Отец практически выздоровел и 
самостоятельно предпринимал долгие пешеходные прогулки. Могу 
засвидетельствовать значительное улучшение его здоровья, потому что часто бывал 
дома в это время — за успехи в боевой подготовке командир зенитной батареи 
несколько раз отправлял меня в краткосрочный отпуск на родину. Отец жаловался 
только на сильные боли в области левого глаза и частичную потерю зрения. Курс 
лечения проводили профессор Альбрехт и профессор Шток из университета в 
Тюбингене. 7 октября 1944 года я вернулся в расположение батареи, а 14-го меня 
опять отпустили в краткосрочный отпуск по просьбе отца. Поезд прибыл на 
герлингенский вокзал рано утром — в 06.00. Когда я добрался домой, отец уже 
проснулся и пребывал в добром здравии. Мы позавтракали и гуляли на свежем 
воздухе до 11.00. Отец сказал, что сегодня должны приехать два генерала из 
штаба сухопутных войск, и что-то с этим нечисто — у него есть серьезные 
опасения, что они прибудут вовсе не для того, чтобы обсудить с ним его новое 
назначение.

Генералы появились в 12.00, и отец попросил оставить их наедине. Через 3/4 часа 
я увидел выходящего из спальни отца. Он сказал, что только что простился с 
матерью и теперь хочет попрощаться со мной. Гитлер поставил его перед выбором: 
самоубийство или суд Народного трибунала. Кроме этого, в случае добровольного 
ухода из жизни семью не будут преследовать и ей будет гарантирована защита. Наш 
дом окружили 5 грузовиков с вооруженными людьми в гражданской одежде. Так что 
наша охрана с двумя автоматами на 8 человек была бессильна что-нибудь сделать. 
На отце был парадный мундир и кожаное пальто. Он взял маршальский жезл и 
фуражку, и мы вышли на улицу и проводили его к машине с водителем в эсэсовской 
униформе. Генералы встретили отца нацистским приветствием «Хайль Гитлер!» Потом 
он сел на заднее сидение вместе с генералами, и машина уехала. Через 15 минут 
позвонили из госпиталя «Вагнершуле» и сообщили, что с отцом предположительно 
случился апоплексический удар, и он доставлен в реанимационное отделение в 
крайне тяжелом состоянии.

Во время последнего разговора отец сообщил мне, что обвиняется в соучастии в 
«заговоре 20 июля». Его бывший начальник штаба, генерал Шпайдель, дал показания,
 что отец является одним из руководителей заговора. Это подтвердил и генерал 
Штюльпнагель, отстраненный от должности генерал-фельдмаршалом фон Клюге. Он 
пытался застрелиться в автомобиле по пути в Германию, но в итоге все 
закончилось для него тяжелым ранением и потерей зрения. Его нашли сотрудники СД,
 сделали переливание крови, получили нужные показания — и 30 августа он был 
повешен по приговору Народного трибунала. Кроме этого, отец фигурировал в 
списках обер-бургомистра Герделера как основной кандидат на пост 
рейхспрезидента. Гитлер не захотел дискредитировать отца перед лицом немецкой 
общественности и дал ему шанс добровольно уйти из жизни, передав с генералами 
ампулу с быстродействующим ядом. В противном случае отец был бы арестован и 
препровожден в Берлин. Отец выбрал добровольную смерть. В присутствии 
свидетелей я даю клятвенное заверение, что все сказанное мной является правдой.

Свидетели:

1. Пауль Реб, бургомистр Гебвайлера, нотариус.

2. Фриц Герод, директор, Ридлинген, Маркплац 15.

Подпись (Манфред Роммель)






ТРАУРНАЯ ЦЕРЕМОНИЯ


15 октября, через сутки после гибели Роммеля, радиостанции Германии передали 
сообщение о смерти маршала в вечерней сводке новостей в 20.00:

— …После продолжительной болезни тихо скончался генерал-фельдмаршал Роммель, 
бывший главнокомандующий группой армий «Б» Западного фронта. Причиной смерти 
стало осложнение после полученных в дорожно-транспортном происшествии 
черепно-мозговых травм. Фюрер отдал распоряжение о подготовке церемонии 
государственных похорон…

Миллионы немцев замерли в скорбном молчании у своих радиоприемников — 
безвременно ушел из жизни великий патриот Германии. Роммель был национальным 
героем, с его именем были связаны, возможно, последние надежды немецкого народа 
на лучшее будущее. Рейх был охвачен траурным оцепенением…

Скоропостижная смерть генерал-фельдмаршала вызвала брожение в обществе, 
породила множество вопросов и подозрений. В своем публицистическом труде «Finis 
Germaniae»[49 - «Конец Германии» — лат. (Прим. перев.)] консул Бернард выразил 
всеобщие сомнения по этому поводу:

— …Внезапная смерть одного из самых популярных генерал-фельдмаршалов Гитлера 
выглядит в высшей степени подозрительно. Настораживает уже то обстоятельство, 
что фюрер «лично» распорядился о государственных похоронах…

Фюрер и его окружение не могли не считаться с общественным мнением и серьезно 
опасались разоблачения истинных причин смерти фельдмаршала. Официальная 
траурная церемония должна была успокоить сомневающихся и несколько остудить 
накал страстей. Из пропагандистских соображений и для придания делу «внешней 
благообразности и правдоподобия» Гитлер даже издал и подписал специальный указ:

— 14 октября сего года генерал-фельдмаршал Роммель скончался от болезни, 
вызванной осложнениями после травм, полученных в автокатастрофе во время 
служебной поездки по Нормандскому фронту. Рейх и вермахт потеряли одного из 
своих лучших военачальников. Ушел из жизни мужественный борец, человек 
беззаветной храбрости и личной отваги…

…Родина высоко оценила его огромный вклад в дело освободительной борьбы 
немецкого народа с британскими захватчиками в Северной Африке. За два года 
героических боев Африканского корпуса с превосходящими силами противника он 
проявил себя как талантливый полководец и заботливый командир. Роммель стал 
первым представителем наших славных сухопутных войск, кто был награжден 
«Рыцарским крестом с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами» «Железного 
креста». Как главнокомандующий группой армий он вплоть до последней минуты 
перед тяжелым ранением укреплял обороноспособность рейха на Западном фронте. 
Его имя навечно вошло в историю героической борьбы немецкого народа за свободу 
и независимость своего Отечества — вермахт склоняет голову перед светлой 
памятью великого солдата и патриота. В ознаменование траура приказываю 
приспустить государственные знамена и полковые штандарты…

Гитлера не мучила «химера совести», он лишний раз подтвердил, что нет предела 
человеческому лицемерию, когда прислал на похороны Роммеля огромный лавровый 
венок. Немецкий народ даже не подозревал, как жестоко обманул его священные 
чувства безумный диктатор. Только считанные единицы из числа собравшихся на 
траурную церемонию в Ульме знали истинного виновника трагической гибели 
«лучшего сына нации». Многие из тех, кто перед лицом всенародного горя цинично 
улыбались в душе, подсознательно отгоняли от себя видения того страшного для 
них дня, когда тайное станет явным и немецкий народ призовет их к ответу за все 
преступления режима. Геббельсовская пропаганда использовала смерть маршала в 
своих целях. Но в обрушившихся на страну лицемерных потоках славословия все 
отчетливее звучали голоса тех, кто искренне оплакивал великого сына немецкого 
народа.

Организацией церемонии погребения генерал-фельдмаршала Роммеля занимались его 
убийцы из Управления личного состава сухопутных войск. 18 октября в актовом 
зале ратуши Ульма, которая позже была уничтожена союзническими 
бомбардировщиками, собрались представители всех родов войск вермахта, партийные 
и государственные деятели, посланники вассальных государств Германии. От имени 
фюрера надгробную речь произнес генерал-фельдмаршал фон Рундштедт, и началась 
она с преисполненной двусмысленного подтекста фразы:

— Фюрер и Верховный главнокомандующий вермахта призвал[50 - Игра слов от нем. 
«berufen»: 1. Приглашать, назначать, призывать. 2. (разг.) Сглазить, накликать 
беду. (Прим. перев.)] нас сюда, чтобы почтить память верного сына своего 
Отечества. Полководцы его калибра рождаются раз в сто лет, нация любила 
генерал-фельдмаршала Роммеля и по праву гордилась им…

…Трагическая судьба вырвала его из наших сомкнутых рядов. Его сердце 
принадлежало фюреру…

Потом в зал стали вносить венки от родственников, друзей и близких покойного. 
Фон Рундштедт возложил лавровый венок от фюрера. Я до сих пор не могу без 
содрогания, стыда и бессильного гнева вспоминать эту чудовищную сцену — 
склонившийся над гробом Рундштедт и… венок от убийцы у ног его жертвы.

После гражданской панихиды все направились на улицу, и фон Рундштедт предложил 
опереться на его руку вдове маршала. Фрау Роммель инстинктивно отшатнулась — в 
это мгновение «личный представитель фюрера» олицетворял для нее самого убийцу 
ее супруга…

Под звуки «Песни о боевом товарище» и залпы артиллерийского салюта гроб вынесли 
из ратуши и установили на орудийном лафете. Тысячи людей замерли в скорбном 
молчании по обе стороны площади. Жители близлежащих городских кварталов 
получили строгий приказ наглухо закрыть все выходящие на улицу окна и балконы. 
«Знающие люди» утверждали, что на церемонию похорон непременно приедет сам 
Адольф Гитлер. Требования комендатуры «закрыть окна и двери» были либо 
обязательными в таком случае мерами безопасности, либо власти вели свою игру и 
из пропагандистских или каких-либо других соображений распространяли ажиотажные 
слухи.

Траурная процессия медленно двигалась вдоль шпалер скорбящих сограждан к 
городскому крематорию. Здесь уже не было господ в шитых золотом мундирах и дам 
в богатых туалетах — у фоба с бренными останками генерал-фельдмаршала Роммеля 
собрались его верные друзья и соратники. Простые и искренние слова прощания 
звучали без неуместных в этой обители скорби пафоса и фальши:

— …Ветераны Вюртембергского горнострелкового батальона до сих пор вспоминают 
юного офицера с горящими глазами — оберлейтенанта Роммеля. Солдаты боготворили 
его, зная, что он никогда не пошлет их в бой ради самого боя, а только в случае 
настоятельной необходимости. Когда Германия узнала о его безвременной кончине, 
не было ни одной немецкой семьи, ни одного немецкого мужчины или немецкой 
женщины, кто бы не почувствовал себя осиротевшим. Такое чувство испытываешь 
тогда, когда теряешь бесконечно близкого тебе и родного человека. Плоть от 
плоти немецкого народа, он был бесконечно близок любому из нас. Спи спокойно, 
дорогой товарищ, вечная тебе память…

— …Мне выпала великая честь сражаться под командованием генерала Роммеля в 
знойных песках Северной Африки. На родине, на фронте и в британских лагерях 
военнопленных оставшиеся в живых ветераны Африканского корпуса помнят своего 
командира — «рыцаря без страха и упрека». Под его командованием мы стали чем-то 
большим, чем просто войсковое соединение — мы стали «братьями по оружию». Когда 
он хвалил или отчитывал нас, мы смотрели в его бездонные глаза и видели в них 
отражение покоренных им вершин. Мы и сами были готовы свернуть любые горы, 
когда он поднимал нас в атаку…

21 октября 1944 года урна с прахом полководца была захоронена на скромном 
сельском кладбище Герлингена. Мятежный дух фельдмаршала Роммеля нашел последнее 
пристанище в живописнейшей местности у подножья Швабских Альб. В последние 
недели своей жизни он с удивлением обнаружил, что есть еще на земле такие 
уголки, куда не добралась война. Видимо, предчувствуя свою близкую смерть, он 
выразил последнюю волю: «…пусть меня похоронят здесь, хочу обрести вечный покой 
в этой благословенной земле…».

Гестапо оставило вдову генерал-фельдмаршала и его сына в покое — с некоторых 
пор им перестала угрожать участь «членов семьи врагов нации» с неминуемым 
арестом и концлагерем, как это практиковалось в рейхе согласно доктрине 
семейной ответственности. В телефонном разговоре с генерал-фельдмаршалом 
Моделем генерал Бургдорф передал ему пожелание фюрера «не поднимать больше пыли 
в деле Роммеля». Кампания по заметанию следов убийства продолжалась. На самом 
высоком уровне было принято решение более снисходительно обращаться и с людьми 
из ближайшего окружения Роммеля. Только этим можно объяснить тот факт, что 
генерал Шпайдель остался в числе немногих уцелевших «заговорщиков 20 июля». Ему 
есть, за что благодарить судьбу, тем более, что «менее виновные люди» из 
окружения Герделера и Штауффенберга были давно казнены по приговору Народного 
трибунала.

Однако верхом цинизма фюрера стало инспирированное им строительство памятника 
«погибшему герою рейха». 7 марта 1945 года вдова фельдмаршала Роммеля получила 
письмо от главного инспектора мемориальных кладбищ Германии, профессора Крайса. 
По заданию Гитлера три известнейших скульптора рейха — профессоры Брекер и 
Торак из Берлина и Ленер из Дрездена — работали над эскизами монументального 
памятника полководцу. Фюрер поставил только одно условие: «в композиции 
обязательно должен присутствовать лев как символ неукротимости боевого духа 
генерал-фельдмаршала». Ни о чем не подозревающий профессор Крайс отправил фрау 
Роммель письмо следующего содержания:

— Уважаемая госпожа Роммель! Фюрер поручил мне разработать проект мемориального 
комплекса, посвященного памяти вашего безвременно почившего супруга. Я привлек 
к разработке проекта известнейших архитекторов страны и посылаю вам лучшие на 
мой взгляд эскизы. Памятник существует в виде уменьшенной копии, так как в 
настоящий момент не представляется возможным изготовить его в натуральную 
величину и транспортировать в Герлинген. Думаю, что сейчас следует вести речь 
об установке временной могильной плиты из камня (1 м шириной и 1,80 м длиной) с 
высеченными на ней инициалами генерал-фельдмаршала и эмблемой. Мне кажется, что 
стилизованная фигура льва лучше всего выражает величие духа и мужество вашего 
усопшего супруга. Профессор Торак изобразил умирающего льва, в то время как 
профессор Брекер — рычащего льва. На эскизе скульптора Ленера из Дрездена 
изображен лев, готовящийся к прыжку. На мой взгляд, третий вариант самый 
удачный. Впрочем, оставляю на ваше усмотрение выбор наиболее понравившегося 
варианта. В настоящий момент существует запрет на изготовление надгробных 
памятников из камня для солдат и даже для кавалеров «Рыцарского креста». Но я 
получил специальное разрешение от рейхсминистра Шпеера и могу приступить к 
изготовлению надгробной плиты незамедлительно, если вы остановитесь на одном из 
отправленных вам эскизов…

Перед тем как отправиться к вдове генерал-фельдмаршала, эскизы побывали у 
Бормана, по заданию Гитлера контролировавшего соответствие надписи на 
мемориальной плите фальшивому эпикризу, написанному в резервном госпитале Ульма.


Только считанные единицы знали о драматических обстоятельствах смерти 
генерал-фельдмаршала Роммеля и трагедии его семьи. Вплоть до краха «третьего 
рейха» жизнь и судьба фельдмаршала были «тайной, покрытой мраком». И только с 
началом нового драматического витка новейшей истории Германии прозвучали первые 
робкие слова правды о выдающемся немецком полководце.






Приложение





Таблица 1










ТАБЛИЦА ВОИНСКИХ ЗВАНИЙ






Таблица 2










ШТАБНЫЕ ДОЛЖНОСТИ ВЕРМАТА






Таблица 3










ВОЙСКОВЫЕ ПОДРАЗДЕЛЕНИЯ ВЕРМАХТА






Генерал-фельдмаршалы вермахта



…Вермахт — инструмент моей

внешней политики. Придет час,

когда я поставлю перед ним

задачу и потребую выполнения

приказа, а не обсуждения его

правильности

или неправильности…

    Адольф Гитлер




1-я мировая война стала самой кровавой войной начала века. 34 государства 
планомерно уничтожали друг друга в течение 4-х лет. Всего было мобилизовано 
74 млн человек, 10 млн были убиты, а 20 млн получили ранения. Германия 
капитулировала последней — 11.11.1918.

28 июня 1919 года в предместье Парижа Версале державы-победительницы — США, 
Британская империя, Франция, Италия, Япония, Бельгия — подписали мирный договор 
с потерпевшей полное и безоговорочное поражение в этой войне Германией. В стане 
победителей оказались ныне мало кому известное королевство Хиджаз (с 1932 — 
Саудовская Аравия), Гаити, Сиам, Гондурас, Панама и другие. Не были приглашены 
только представители наиболее пострадавшей в этой войне стороны — России. 
Впрочем, Россия и не могла присутствовать на переговорах в Версале — развал 
фронта, начавшийся после февральской революции, довершил октябрьский переворот, 
и 03.03.1918 Кремль заключил сепаратный мир с немцами, так называемый Брестский 
мир, согласно которому Германия аннексировала Польшу, Прибалтику, часть 
Белоруссии и Закавказья. Кроме этого, Россия обязалась выплатить 6 млрд марок 
контрибуции, зато уцелели «ленины, Троцкие и совдепия». С самого начала этой 
безумной войны Российская империя действовала фактически вопреки своим 
геополитическим интересам, за что получила революцию и лишилась 
государственности. Пренебрегая расхожим мнением о том, что история не имеет 
сослагательного наклонения, рискну предположить, что окажись в той мировой 
бойне Российская империя по одну сторону баррикады с Германией, ход истории был 
бы совершенно иным: в России не захватили бы власть большевики, а в Германии не 
сложились бы социально-экономические условия, обеспечившие захват власти 
национал-социалистами Адольфа Гитлера. В результате Хиджаз с Сиамом и другие 
страны обязали Германию вернуть Франции Эльзас и Лотарингию, Бельгии — округа 
Мальмеди и Эйпен, Польше — Познань, часть Поморья и другие территории Западной 
Пруссии. Данциг (Гданьск) был объявлен вольным городом. До февраля 1923 года 
Мемель (Клайпеда) имел особый статус и был впоследствии присоединен к Литве. 
Вопрос отторжения Шлезвига, южной части Восточной Пруссии и Верхней Силезии 
предстояло решить путем плебисцита. Саарская область переходила на 15 лет под 
управление комиссии Лиги Наций, а затем ее судьба должна была решиться 
волеизъявлением народа. Германия обязывалась соблюдать независимость Австрии, 
признавала независимость Чехословакии и Польши. На левобережье немецкого Рейна 
и участке правого берега реки шириной 50 км, в так называемой «Рейнской 
демилитаризованной зоне», согласно договору было запрещено размещать 
предприятия оборонной промышленности, содержать вооруженные силы и строить 
оборонительные сооружения. Колониальные владения Германии были поделены между 
державами-победительницами. Кроме этого, Германию обязали выплатить репарации. 
Так были заложены основы будущих территориальных претензий «третьего рейха» к 
Европе…

Военные статьи договора запрещали Германии иметь генеральный штаб, ВВС, танки, 
зенитную и противотанковую артиллерию, подводные лодки. Сухопутная армия была 
ограничена 100 тысячами солдат, а офицерский корпус не должен был превышать 4 
000 человек…

Созданные на основе Версальского договора вооруженные силы, так называемый 
временный рейхсвер, состояли из сухопутной армии и флота. Под вывеской 
Управления войск министерства рейхсвера по сути скрывался запрещенный мирным 
договором генеральный штаб. Разграбленная до последней нитки униженная Германия 
стала готовиться к новой войне, заключив тайное военное соглашение с 
правительством СССР. Будущий «гений танковых атак», Гейнц Гудериан, учился в 
одной из секретных танковых школ в Казани, известной под кодовым названием 
«Кама». На секретных полигонах проходили испытания новейшая техника и системы 
вооружения. После прихода Гитлера к власти в 1933 году Германия вышла из Лиги 
наций, а в 1935 денонсировала военные статьи Версальского договора. К 1934 
численность рейхсвера возросла до 300 000 человек, а к лету 1935 — до 500 000. 
16 марта 1935 года в Германии была введена всеобщая воинская повинность и 
принят «Закон о строительстве вермахта». К 1939 численность вермахта составляла 
уже 3 млн человек, а к концу 1943 — 11 млн человек.

Адольф Гитлер провозгласил себя верховным главнокомандующим вермахта, а первым 
командующим вооруженными силами рейха стал Вернер фон Бломберг. За планы 
ремилитаризации Рейнской зоны и в связи со своим юбилеем Гитлер произвел 
Бломберга в генерал-фельдмаршалы 29 апреля 1936 года. Так 58-летний генерал 
стал первым офицером вермахта, который был удостоен высшего воинского звания в 
немецкой армии. С 1936 по 1945 это звание было присвоено 19 офицерам вермахта 
(вместе с фельдмаршалами люфтваффе их было 25, но речь пойдет только о 
сухопутных войсках). Гитлер весьма скупо распоряжался маршальскими жезлами, и 
Бломберг пребывал в гордом одиночестве до тех пор, пока 19 июля 1940 года на 
приеме в рейхстаге в ознаменование победы над Францией Гитлер произвел в 
маршалы сразу 9 высших офицеров. Паулюс получил маршальский жезл в день 
капитуляции 6-й армии в Сталинграде, и Гитлер поклялся не присваивать больше 
высшего воинского звания «предавшим его генералам». Как известно, фюрер легко 
отказывался от своих слов — последним генерал-фельдмаршалом сухопутных войск 
стал Фердинанд Шернер, произведенный в этот чин за несколько недель до 
самоубийства диктатора. Фельдмаршалы «третьего рейха» были очень разными людьми 
по образованию, воспитанию, идеологии, способностям… Были среди них 
счастливчики и неудачники, нацисты и антинацисты, аристократы и выходцы из 
низов, но все они входили в военную элиту и командовали сильнейшей армией мира 
к началу 2-й мировой войны. Впрочем, обо всем и обо всех по порядку…




ВЕРНЕР ФОН БЛОМБЕРГ (1878—1946)


Фон Бломберг родился в офицерской семье. Служил в Генеральном штабе во время 
1-й мировой войны. С начала 1919 служил в рейхсвере, а в 1935 стал военным 
министром. Стоял у истоков создания вермахта. Был в числе родоначальников 
люфтваффе и танковых войск. Бломберг не был убежденным нацистом, он стал им из 
конформизма. На словах Гитлер декларировал аполитичность армии: «Я не назначаю 
своих гауляйтеров командующими армиями, но и не разрешаю солдатам лезть в 
политику». А на деле инспирировал приказы, подобные тем, которые подписал в 
1933 — 1934 фон Бломберг. Один из самых непопулярных приказов из этого ряда — 
отдание военнослужащими чести членам НСДАП, одетым в нацистскую форму. Бломберг 
издал также приказ, запрещающий солдатам и офицерам рейхсвера пользоваться 
еврейскими магазинами. Наконец, партийная символика — орел со свастикой — 
появилась на мундирах рейхсвера и позже вермахта в 1934 после категорического 
требования фон Бломберга. В армии ценили его за рассудительность и 
воспитанность, но недолюбливали за прусскую заносчивость и надменность, за что 
и прозвали «Дутым львом» и «Зигфридом с моноклем».

С его именем связан неслыханный для того времени скандал. Овдовевший в 1932 
маршал женился на молодой Еве Грун в 1938. Кандидатуру невесты одобрил сам 
фюрер. Через некоторое время выяснилось, что молодая жена в свое время была 
арестована за кражу, занималась проституцией и позировала для порнографических 
открыток. Гитлер запретил Бломбергу появляться в рейхсканцелярии и отправил его 
в отставку, но это не помешало фюреру впоследствии отзываться о первом и 
единственном военном министре в своем правительстве с известным уважением. 
После капитуляции Бломберг был арестован союзниками и умер в следственной 
тюрьме Нюрнберга от рака.






ВАЛЬТЕР ФОН РЕЙХЕНАУ (1884—1942)


Наряду с Манштейном, Роммелем, Леебом, Листом и Клейстом считается одним из 
самых талантливых полководцев 2-й мировой войны.

Рейхенау родился в прусской офицерской семье. Во время 1-й мировой войны служил 
в Генеральном штабе и воевал на Западном фронте. Примкнул к Гитлеру скорее не 
из-за того, что был вдохновлен идеями национал-социализма, а потому, что был 
убежденным антикоммунистом. В 1933—1935 был начальником одного из управлений 
военного министерства. Стоял у истоков образования вермахта. Принимал участие в 
секретной программе возрождения немецкой армии и бывал в СССР вместе с фон 
Бломбергом. Смерть Гинденбурга 2 августа 1934 открыла Гитлеру путь к 
неограниченной власти. Рейхенау вошел в историю «третьего рейха» благодаря тому,
 что составил текст присяги на верность новому «рейхсканцлеру и фюреру всего 
немецкого народа». Рейхенау перевел на немецкий язык труды британского эксперта 
по танкам Лиддела Харта и всячески способствовал развитию нового рода войск в 
Германии.

Начинал польскую кампанию командующим 10-й армией. Командовал 6-й армией во 
время вторжения во Францию и СССР. Был произведен в генерал-фельдмаршалы в 1940 
году.

На Восточном фронте воевал под Киевом, Белгородом и Харьковом. В декабре 1941 
вступил в должность командующего группой армий «Юг» вместо отправленного в 
«резерв фюрера» Рундштедта. 12 января 1942 в штаб-квартире Рейхенау в Полтаве с 
ним случился сердечный приступ. 5 дней он находился в коме, и врачи приняли 
решение отправить его в Германию. Самолет с генерал-фельдмаршалом совершил 
вынужденную посадку и Рейхенау получил серьезные черепно-мозговые травмы. Все 
это и привело к летальному исходу.

Генерал-фельдмаршал Вальтер фон Рейхенау был одним из самых мыслящих и жестоких 
военачальников Гитлера. Он одобрительно относился к политике геноцида на 
оккупированных территориях, сотрудничал с СС.






ФЕДОР ФОН БОК (1880—1945)


Родился в семье прусского генерала. Служил в Генштабе, участник 1-й мировой 
войны — командовал пехотным полком в боях на Сомме. Служил в рейхсвере. 
Командовал группой армий «Север» во время польской кампании. 17 сентября 1939 
дивизии фон Бока захватили Брест-Литовск и 18 сентября соединились с 
вступившими в Восточную Польшу советскими войсками. Произведен в 
генерал-фельдмаршалы в составе большой группы офицеров в 1940.

На Восточном фронте командовал группой армий «Центр». В боях под Смоленском 
разбил 81 дивизию Красной Армии, захватив в плен 300 000 человек; под Вязьмой — 
663 000 человек, 1242 танка, 5412 орудий. В 1942 был назначен командующим 
группой армий «Юг». Гитлер остался недовольным действиями фон Бока под 
Харьковом, отстранил от должности и зачислил в резерв.

За энергичность и целеустремленность получил в войсках прозвище «Кюстринский 
факел». Типичный прусский офицер, с презрением относившийся к Гитлеру и 
национал-социализму. Отклонил предложение принять участие в офицерском заговоре 
против Гитлера. В своей книге «Офицеры против Гитлера» фон Шлабрендорф 
характеризует его как тщеславного и эгоистичного «пруссака», что, в общем-то, 
соответствует действительности.

Единственный из немецких фельдмаршалов, погибший во время военных действий: 4 
мая 1945 выехал в Гамбург к формировавшему новое правительство гросс-адмиралу 
Деницу. Автомобиль генерал-фельдмаршала был обстрелян британским штурмовиком — 
во время налета погибли сам фон Бок, его супруга и дочь.






ВАЛЬТЕР ФОН БРАУХИЧ (1881—1948)


Родился в семье профессионального военного. Служил в Генштабе, принимал участие 
в военных действиях на Западном фронте во время 1 — й мировой войны. Служил в 
рейхсвере и к 1933 имел чин генерал-лейтенанта. После отстранения обвиненного в 
гомосексуализме Фрича был назначен главкомом сухопутных войск в 1938. С его 
именем связан второй по громкости скандал после «дела Бломберга»: военная 
карьера фон Браухича также оказалась под угрозой из-за женщины. Он собирался 
развестись с женой и жениться на Шарлотте Рюффер, дочери силезского судьи. 
Бывшая жена требовала крупную сумму «отступного», которую Гитлер выделил 
Браухичу из личных сбережений — это был первый, но не единственный факт 
коррупции во взаимоотношениях между фюрером и его маршалами. Получил 
маршальский жезл на приеме в рейхстаге в 1940.

Принимал участие в разработке планов нападения на Польшу, Францию, Югославию, 
Грецию, СССР. Относился к числу тех, кто выступал против открытия Западного 
фронта. 19 декабря 1941 Гитлер обвинил его в провале наступления на Москву и 
отправил в запас.

Наряду с фон Леебом относился к числу самых религиозных маршалов рейха — его 
настольной книгой была Библия. Личной заслугой фон Браухича является принятие 
на вооружение вермахтом 88-мм зенитной и противотанковой пушек. После отставки 
фон Браухича Гитлер возложил на себя командование сухопутными силами — это 
фактически означало, что германский Генеральный штаб перестал существовать.

В мае 1945 был захвачен в плен и вывезен в Англию. Потом британцы вернули его в 
Германию, где он и скончался в госпитале следственной тюрьмы Гамбурга.






ВИЛЬГЕЛЬМ КЕЙТЕЛЬ (1882—1946)


Выходец из простонародья. Воевал в Бельгии во время 1-й мировой войны. После 
войны вошел в число 4 000 офицеров Веймарской республики. Принимал активное 
участие в возрождении вооруженных сил Германии. В конце 20-х и начале 30-х 
годов неоднократно бывал в СССР в связи с секретным договором о военной помощи. 
В 1938 Гитлер назначил его начальником штаба ОКБ, а в 1940 присвоил звание 
генерал-фельдмаршала. Кейтель практически не занимался разработкой 
оперативно-тактических планов, он вошел в историю 2-й мировой войны как автор 
самых бесчеловечных и варварских приказов по вермахту. В марте 1941 из-под его 
пера вышел печально известный «Приказ о комиссарах», а в июле 1941 он 
специальным распоряжением передал власть на оккупированных территориях 
рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру, в декабре этого же года им был подписан приказ 
под кодовым названием «Мрак и туман» — о проведении акций устрашения на Западе.

Кейтель был абсолютно бесхарактерным, внушаемым и преданным фюреру человеком — 
«Лакейтелем» или «кивающим ослом», как его прозвали в среде генералитета.

8 мая 1945 подписал акт о полной и безоговорочной капитуляции в Берлине. Стал 
единственным генерал-фельдмаршалом рейха, приговоренным к смертной казни через 
повешение на Нюрнбергском процессе.






ГАНС ФОН КЛЮГЕ (1882—1944)


Фон Клюге с одобрением отнесся к планам нападения на СССР. Начал войну в 
должности командующего 6-й армией во время захвата Данцигского коридора. В 1940 
воевал на Западном фронте. Произведен в генерал-фельдмаршалы 19 июля 1940. В 
1941 командовал 4-й армией на Восточном фронте, а с 18 декабря 1941 по 28 
октября 1943 — группой армий «Центр». Выбыл из строя после автокатастрофы на 
шоссе Орша — Минск. 2 июля 1944 сменил фон Рундштедта на посту командующего 
группой армий «Запад», но через полтора месяца недовольный его действиями 
Гитлер заменил фон Клюге на Моделя.

«Мудрый Ганс» выступал против бесчеловечного обращения с военнопленными, 
евреями и прочими «неарийскими народами». Шлабрендорф характеризует его как 
способного и агрессивного солдата, но крайне нерешительного человека. 18 
августа 1944 смещенный со своего поста Клюге выехал в Германию по вызову фюрера,
 и в районе Меца покончил жизнь самоубийством.






ЭРВИН ФОН ВИЦЛЕБЕН (1881—1944)


Родился в аристократической прусской семье. Воевал на Западном фронте во время 
1-й мировой войны. Служил в рейхсвере, а с 1935 командовал 3-м военным округом. 
С сентября 1939 по октябрь 1940 командовал 1-й армией, в этом же году получил 
маршальский жезл. В 1941 командовал группой армий «Д» и до февраля 1942 был 
главнокомандующим германскими оккупационными войсками на Западе. Ушел в 
отставку в 1942.

Вицлебен был одним из самых главных участников офицерского «заговора 20 июля». 
Он единственный из генерал-фельдмаршалов вермахта, кто был приговорен к 
смертной казни по приговору Народного трибунала и повешен на рояльной струне 7 
августа 1944.

«В назидание потомкам» Гитлер приказал заснять казнь на кинопленку…






РИТТЕР ФОН ЛЕЕВ (1876—1956)


Вильгельм Йозеф Франц фон Лееб родился в семье потомственного военного. 
Участник подавления «Боксерского восстания» в Пекине. Участник 1-й мировой 
войны. В 1916 получил высший баварский орден за храбрость и титул рыцаря 
(риттер). Лееб стал фельдмаршалом вермахта в 1940 году.

В 1939 командовал группой армий «Ц», переименованной во время русской кампании 
в группу армий «Север». К 12 сентября 1941 дивизии Лееба заняли Шлиссельбург и 
Пулковские высоты — Ленинград находился в пределах досягаемости германской 
артиллерии особой мощности. Многие военные историки расценивают приказ «не 
штурмовать город, а взять его в блокаду» как крупнейшую ошибку Гитлера в ходе 
всей войны. Фон Лееб высказал предположение, что «Гитлер вступил в сговор со 
Сталиным, чтобы погубить армию». 12 января 1942 подал прошение об отставке, 
которое было в скором времени удовлетворено…

Фон Лееб был человеком строгих правил и самым религиозным маршалом рейха. 
Специалисты считают его крупнейшим экспертом оборонительной тактики. Наряду с 
Роммелем он был вторым «пишущим» фельдмаршалом: его работы использовались в 
СССР при составлении «Устава гарнизонной и караульной службы». Главный труд — 
«Оборона» — был переведен на несколько европейских языков. Лееб был 
антинацистом и выступал против западной кампании. Был арестован союзниками 
после капитуляции и в 1948 приговорен как второстепенный военный преступник к 3 
годам тюремного заключения.






ВИЛЬГЕЛЬМ ЛИСТ (1880—1971)


Родился в семье врача. Воевал на Западном фронте — на Сомме, на Ипре и во 
Фландрии. Он не имел никакого отношения к 16-му баварскому пехотному полку, в 
котором служил ефрейтор Гитлер, — Вильгельм Лист был однофамильцем полкового 
командира.

В 1926 служил в организационном управлении рейхсвера в военном министерстве, а 
в 1930 — был начальником Дрезденской пехотной школы.

В 1938 командовал 2-й и 5-й группами армий. Воевал в Польше и во Франции. Самый 
значительный военный успех Листа — это операция «Марита» на Балканах: он 
командовал в это время 12-й армией и к 30 апреля захватил в плен в Греции и 
Югославии 270 000 греков, 90 000 югославов, 12 000 британцев, австралийцев и 
новозеландцев.

На Восточном фронте командовал группой армий «А» с 26 июня 1942 — в ходе 
летнего наступления вермахта захватил Севастополь и Ростов-на-Дону. 9 сентября 
1942 был отправлен в отставку. Лист считается признанным мастером наступления. 
После войны был арестован союзниками. Он единственный из генерал-фельдмаршалов, 
кто был приговорен к пожизненному заключению за воинские преступления. 
Помилован к Рождеству 1952.






ГЕРД ФОН РУНДШТЕДТ (1875—1973)


Фон Рундштедт выходец из старинного дворянского рода. В 1-ю мировую войну был 
представителем Генштаба на Восточном фронте, с 1939 — советник Гитлера по 
военным вопросам. Командовал группой армий «Юг» в Польше, Франции и СССР. В 
1940 в возрасте 65 лет стал старейшим генерал-фельдмаршалом вермахта. В 
дальнейшем воевал на Западном фронте и неоднократно отстранялся от должности. 
Его «Ватерлоо» стало «Арденнское наступление» в декабре 1944, после провала 
которого был смещен в последний, четвертый раз!

Фон Рундштедт выступал против войны с СССР. Пользовался известным авторитетом в 
войсках, за импозантность и внушительность получил прозвище «Жрец».

Был арестован союзниками в 1945, провел 3 года в следственных тюрьмах. В 1948 
ему было предъявлено обвинение, но уже в 1949 фон Рундштедт был условно 
освобожден по состоянию здоровья.






ГЕОРГ ФОН КЮХЛЕР (1881—1969)


Родился в старинной прусской юнкерской семье. Во время 1-й мировой войны воевал 
на Сомме, под Верденом и в Шампани. Продолжил службу в рейхсвере, служил в 
военном министерстве, а в 1937 вступил в должность командующего 1-м военным 
округом и был произведен в генералы артиллерии.

Начал польскую кампанию командующим 18-й армией. Воевал в Голландии и во 
Франции — 14 июня вверенные ему войска заняли Париж, объявленный 13 июля 
открытым городом.

С 1941 по 1944 воевал на Восточном фронте в Литве, Латвии и Эстонии. С января 
1942 был назначен командующим группой армий «Север». Получил маршальский жезл 
«за остановку зимнего наступления Красной армии» в 1942. Отправлен в отставку в 
январе 1944.

Фон Кюхлера прозвали в вермахте «Пруссаком». Это был жесткий и талантливый 
командир.

После капитуляции был арестован союзниками и предстал перед судом как 
второстепенный военный преступник. Тем не менее, был приговорен в 1948 к 20 
годам тюремного заключения «за жестокое обращение с партизанами в СССР». 
Освобожден досрочно в 1955 году.






ЭРИХ ФОН МАНШТЕЙН (1887—1973)


Фридрих Эрих фон Левински родился в семье генерала артиллерии Эдуарда фон 
Левински. Его усыновила сестра матери и он взял себе фамилию отчима, 
генерал-лейтенанта фон Манштейна.

В 1906 поступил в прусский гвардейский пехотный полк, в 1913 — 1914 учился в 
военной академии. Воевал на Западном и Восточном фронтах 1-й мировой войны. 
Служил в рейхсвере, с 1935 по 1938 — начальник оперативного управления Генштаба 
сухопутных войск. Принимал непосредственное участие в разработке «молниеносной 
войны» против Франции. Командовал танковым корпусом во время наступления на 
Ленинград. С сентября 1941 по июль 1942 участвовал в боях на Керченском 
плацдарме и в боях за Севастополь. С ноября 1942 по февраль 1943 — командующий 
группой армий «Дон», а в феврале 1943 — марте 1944 был назначен командующим 
группой армий «Юг».

30 марта 1944 был отстранен Гитлером от должности и зачислен в «резерв фюрера».

Меняются оценки деятельности генерал-фельдмаршалов вермахта, однако все 
специалисты и военные историки сходятся на том, что Манштейн — бесспорно лучший 
стратег, самый талантливый полководец «третьего рейха».

Как второстепенный военный преступник в 1949 был приговорен британским военным 
трибуналом к 18 годам тюремного заключения. Освобожден условно-досрочно в 1953.






МАКСИМИЛИАН ФОН ВЕЙХС (1881—1954)


В 19 лет поступил в баварский полк тяжелой кавалерии. Служил адъютантом в 
кавалерийской дивизии во время 1-й мировой войны. Служил в рейхсвере.

Во время польской кампании командовал 10-й и 17-й дивизиями 8-й армии группы 
армий «Юг». После победы над Францией был произведен в чин генерал-оберста и 
награжден «Рыцарским крестом». Во время операции «Марита» командовал 2-й армией.
 От имени ОКВ вел переговоры с югославами и 18 апреля 1941 принял акт о полной 
и безоговорочной капитуляции. Командовал группой армий «Б» на Восточном фронте 
во время летнего наступления 1942 года. Произведен в генерал-фельдмаршалы 31 
января 1943 года. 10 июля 1943 года зачислен в «резерв фюрера», а после высадки 
союзников на Сицилию назначен главнокомандующим группой армий «Ф» на Балканах, 
где в основном занимался борьбой с партизанами Тито. Во время операции «Ход 
конем», в мае 1944 года, захватил в плен и уничтожил около 6 000 партизан. 
Широко практиковал массовые расстрелы заложников в Югославии. Уволен в отставку 
в марте 1945.

В вермахте фон Вейхс получил прозвище «Зенитчик» за использование зениток в 
качестве полевых орудий. Истовый католик, он был одним из самых жестких и 
решительных фельдмаршалов рейха.

Максимилиан фон Вейхс стал единственным генерал-фельдмаршалом, кто избежал 
военного трибунала. В 1945 — 1947 он находился в британском плену и был отпущен 
на свободу, избежав обвинений в военных преступлениях.






ЭВАЛЬД ФОН КЛЕЙСТ (1881—1954)


Аристократический род фон Клейстов дал Пруссии и Германии трех 
генерал-фельдмаршалов. Эвальд фон Клейст закончил учебу в военной академии в 
1912 году. Во время 1-й мировой войны воевал на Восточном фронте, принимал 
участие в битве при Танненберге. Служил в рейхсвере, в 1932 — 1935 командовал 
кавалерийской дивизией. Получил чин генерала кавалерии в 1936 году.

Командовал 22-м армейским корпусом во время польской кампании. Стал первым 
командующим танковой армией вермахта во время французской кампании 1940 года. 
Воевал на Балканах.

Командовал танковой группой на Восточном фронте — в Галиции и Западной Украине.

С октября 1941 — командующий 1-й танковой армией. 20 ноября 1941 захватил 
Ростов-на-Дону, а 28 ноября отступил, став первым командующим вермахта, 
потерпевшим поражение в этой войне. Воевал на Северном Кавказе и в Крыму. 31 
января 1943 получил маршальский жезл.

30 марта 1944 отправлен в отставку вместе с Манштейном.

Фон Клейст был монархистом по убеждениям. Он выступал против геноцида и расовой 
политики нацистов. Категорически отказывался сотрудничать с СС на 
оккупированных территориях.

Осужден югославским военным трибуналом за совершенные воинские преступления, а 
в 1948 году передан СССР. Умер в тюрьме в городе Владимире. Эвальд фон Клейст 
единственный генерал-фельдмаршал вермахта, кто похоронен в безымянной могиле в 
России.






ФРИДРИХ ПАУЛЮС (1890—1957)


Выходец из простонародья. Воевал на Западном и Восточном фронтах 1-й мировой 
войны. Служил в рейхсвере, в 1928 — 1929 командовал 2-й ротой 13-го пехотного 
полка, в котором в это время служил и Эрвин Роммель — командир пулеметной роты.

В 1939 исполнял обязанности начальника штаба 10-й армии, воевал в Польше и 
Бельгии. 1940 — заместитель начальника штаба сухопутных сил. В январе 1942 был 
произведен в генералы танковых войск и назначен Гитлером на должность 
командующего 6-й армией.

Паулюс стал генерал-фельдмаршалом 1 февраля 1943 — в день капитуляции вверенной 
ему армии. Его методичность, медлительность, усидчивость и обстоятельность — 
качества, совершенно необходимые для штабного работника — сослужили под 
Сталинградом плохую службу: Паулюс и 230 000 немецких солдат сдались в плен. 
Впоследствии он входил в национальный комитет «Свободная Германия» и был 
свидетелем обвинения со стороны СССР на Нюрнбергском процессе. Паулюс провел в 
плену 10 лет и в 1953 уехал на постоянное место жительства в ГДР. К этому 
времени из тюрем и лагерей были освобождены и 7 000 оставшихся в живых солдат 
его 6-й армии.






ЭРНСТ ФОН БУШ (1885—1945)


Родился в аристократической семье. В 1-ю мировую войну воевал на Западном 
фронте. Награжден медалью «За заслуги». Служил в рейхсвере.

Командовал 8-м корпусом во время польской кампании и 16-й армией во Франции. 
Фон Буш был одним из самых жестоких командиров вермахта, убежденным 
национал-социалистом, за что получил прозвище «Наци» в войсках. На Восточном 
фронте его армия начала боевые действия в составе группы армий «Север». 
Возглавил группу армий «Центр» 29 октября 1943 после автокатастрофы фон Клюге. 
1 февраля 1943 получил звание генерал-фельдмаршала. С его именем связано самое 
крупное поражение вермахта во 2-й мировой войне: в результате июньского 
наступления Красной Армии под Витебском — Могилевом — Бобруйском — Минском фон 
Буш потерял 300 000 солдат, 200 танков и около 2 000 орудий. В марте 1945 был 
назначен командующим группой армий «Северо-Запад». 4 мая подписал акт о 
капитуляции на вверенном ему участке фронта с Монтгомери. Был вывезен в 
Великобританию, где и скончался в английской тюрьме.






ВАЛЬТЕР МОДЕЛЬ (1891—1945)


На Восточном фронте командовал 3-й танковой дивизией и принимал участие в 
крупнейшей операции окружения во 2-й мировой войне, 15 сентября 1941, завершая 
захват Украины, соединился под Ромнами с танковыми группами фон Клейста и 
Гудериана (667 000 пленных, 3 718 орудий, 1 000 единиц бронетехники). 
Командовал 9-й армией в составе группы армий «Центр» под Ржевом в 1942 — 1943. 
В 1944 был назначен командующим группой армий «Б» вместо фон Клюге. В этом же 
году стал генерал-фельдмаршалом вермахта. В апреле 1945, после того, как 
большая часть группы армий «Б» была уничтожена в Рурском котле, застрелился под 
Дуйсбургом.

Ярый сторонник и фанатичный приверженец нацизма, «прославился» жестоким 
обращением с гражданским населением: массовыми расстрелами заложников, 
сотрудничеством с карательными отрядами СС. Практиковал «тактику выжженной 
земли» на оккупированных территориях. Один из любимых фельдмаршалов Гитлера, 
получил прозвище «Пожарник фюрера» за то, что во второй половине войны 
назначался командующим на самые опасные направления.






ФЕРДИНАНД ШЕРНЕР (1892—1973)


Родился в семье офицера полиции. Во время 1-й мировой войны служил в альпийских 
войсках на итальянском фронте и в Румынии. Награжден медалью «За заслуги».

В 1939—1940 командовал горнострелковым полком в Польше и во Франции. В 1940 
принял под командование 6-ю горнострелковую дивизию. Принимал участие во 
вторжении в Грецию, а с начала русской кампании 6-я дивизия Шернера вошла в 
состав горнострелкового корпуса «Норвегия» Эдуарда Дитля (Арктика). В июне 1942 
время командовал 40-м танковым корпусом на Украине. В феврале 1944 Гитлер 
назначил его командующим группой армий «Южная Украина» по рекомендации 
рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. 17 января Гитлер поручил Шернеру организовать 
оборону Силезии и назначил его командующим группой армий «Центр». 5 апреля 1945 
Гитлер вручил ему маршальский жезл. Шернер стал последним генерал-фельдмаршалом 
сухопутных сил вермахта. За три дня до самоубийства Гитлер назначил его 
главнокомандующим сухопутными силами.

Шернер был мастером обороны, убежденным нацистом и даже на фоне самых жестких 
военачальников рейха выделялся необузданной жестокостью: он беспощадно 
обращался с гражданским населением и отдавал под суд военного трибунала сотни 
солдат за дезертирство. Вообще-то любого генерал-фельдмаршала вермахта очень 
трудно «заподозрить» в гуманизме. Еще Мольтке сказал, что единственная форма 
гуманности, доступная во время войны, заключается в том, чтобы как можно скорее 
расправиться с врагом. «Чем беспощаднее расправляешься с противником, тем 
меньше его мучения…». Гитлер всегда приводил в пример Шернера и утверждал, что 
он «единственный командующий, который воюет так, как это нужно делать».

В конце войны Шернер был захвачен в плен американцами и выдан в СССР. За 
военные преступления был приговорен к 25 годам тюремного заключения. В 1957 
году помилован и отправлен в Германию. Шернер оказался единственным 
генерал-фельдмаршалом, кто был осужден немецким судом. В 1957 году он был 
приговорен к 5 годам тюремного заключения за расстрел немецкого солдата без 
должного судебного разбирательства.

 Лавров Н.






Литература


1. Гудериан. Воспоминания солдата. Смоленск, «Русич», 1998.

2. Митчем. Фельдмаршалы Гитлера. Смоленск, «Русич», 1998.

3. Шпеер. Воспоминания. Смоленск, «Русич», 1998.

4. Энциклопедия третьего рейха. Москва, «Локид — Миф», 1996.

5. Rauschning. Gespraeche mit Hitler. Europa-Verlag, Zuerich/New-York.

6. Schlabrendorf F. V. Offiziere gegen Hitler. Europa-Verlag, Zuerich.



notes


Примечания





1


Перевод Н. Лаврова.




2


Намек на библейский миф об апостоле Павле, который из гонителей христиан стал 
поборником христианства. (Прим. перев.)




3


В античные времена мистериями назывались тайные ритуальные культы древнейших 
божеств. (Прим. перев.)




4


Последнее солдатское звание перед унтер-офицерскими чинами в немецкой армии во 
время 1-й мировой войны. (Прим. перев.)




5


Вооруженные силы Германии (1919—1935), созданные на основе Версальского 
договора, состоявшие из сухопутных войск и флота. (Прим. перев.)




6


«Желтый план» — кодовое обозначение блицкрига с Францией.




7


Неофициальное название Эфиопии.




8


Историческая область в Ливии, бывшая колония Италии.




9


«ШТУКАС» der Sturzkampfbomber (нем.) — пикирующий бомбардировщик. Так во время 
войны называли «Юнкерс-87». (Прим. перев.)




10


«Марита» — кодовое название плана нападения на Грецию в 1941 году. (Прим. перев.
)




11


Хамсин — от арабского «пятьдесят». Ветер южных румбов дует 50 суток в году в 
сев. — вост. Африке, с апреля по июнь, сопровождается пыльными бурями и 
повышением температуры до 40 градусов Цельсия. (Прим. перев.)




12


Верховное главнокомандование вооруженными силами Германии. (Прим. перев.) Стали 
возникать сложности с организацией снабжения Африканского корпуса по 
Средиземному морю. Над Роммелем постоянно висел дамоклов меч решения 
британского правительства «зачистить» зону Суэцкого канала — Черчилль 
планировал нанести удар в Ливии, чтобы обезопасить жизненно важную 
коммуникационную артерию Британской империи от посягательств вооруженных сил 
стран «Оси».




13


Так на фронтовом жаргоне назывались легкие танки М-3 «Генерал Стюарт», 
применявшиеся союзниками только в Северной Африке. (Прим. перев.)




14


Благоприятное к нам море (лат.). (Прим. перев.)




15


Лаконичная и отточенная мысль. Принцип, которым человек руководствуется в своих 
действиях. (Прим. перев.)




16


Харизма (греч. charisma) — милость, божественный дар, исключительная 
одаренность. Харизматический лидер — человек, наделенный высшим авторитетом, 
основанным на исключительных качествах его личности — мудрости, героизме и т. д.
 (Прим. перев.)




17


От имени Шарль де Голль. Возглавлял примкнувшую в 1942 году к антигитлеровской 
коалиции организацию «Сражающаяся Франция». (Прим. перев.)




18


Вперед (ит.). (Прим. перев.)




19


Прозвище британских солдат. (Прим. перев.)




20


От англ. Гласность, реклама. (Прим. перев.)




21


(см. приложение).




22


От франц. «fronde», буквально — праща; общественные движения 1648—1653 во 
Франции против абсолютизма и правительства Мазарини, включавшие в себя 
различные социальные слои. (Прим. перев.)




23


30 марта 1944 года в Оберзальцберге получил «Дубовые листья» к «Рыцарскому 
кресту» из рук фюрера и отправлен в отставку.




24


Горный перевал в Альпах. (Прим. перев.)




25


Должностное лицо, глава административно-территориального округа, назначавшееся 
непосредственно фюрером. (Прим. перев.)




26


Так в тексте. Мартин Борман в это время занимал пост начальника партийной 
канцелярии и секретаря фюрера. (Прим. перев.)




27


От нем. die Vergeltung — возмездие. (Прим. перев.)




28


В древнегреческой мифологии бог пастбищ и дубрав, покровитель охотников и 
пастухов.




29


«Нежная Франция!» — фр. (Прим. перев.)




30


«Организация Тодт» — военно-строительная организация «Третьего рейха». (Прим. 
перев.)




31


Так в тексте. Встреча состоялась в конце января. {Прим. перев.)




32


Орадур-Сюр-Глан — поселок в департаменте Верхняя Вьенна, уничтоженный вместе с 
жителями в 1944 году зондер-коммандос СС. Сохранены его руины как историческое 
свидетельство нацистского варварства. (Прим. перев.)




33


Специальная башня над домом «для уединения и размышления» в поместье Гитлера в 
Бергхофе, Восточная Бавария. (Прим. перев.)




34


Фон Рундштедт председательствовал на офицерском Суде чести, в состав которого 
входили Кейтель, Шрот, Крибель, Киргхейм и Гудериан. Он разжаловал многих 
подозреваемых офицеров, чтобы согласно приказу фюрера предать их не Имперскому 
военному суду, а особому суду, так называемому Народному трибуналу. (Прим. 
перев.)




35


Нем. Generalquartiermeistcr, штабной офицер в армиях Пруссии, Германии, России 
и других, занимавшийся преимущественно оперативными вопросами. (Прим. перев.)




36


Чин высших должностных лиц Германии. (Прим. перев.)




37


Был обвинен в государственной измене и казнен в марте 1945 года. (Прим. перев.)




38


Игра слов от «klug» (нем.) — умный, смышленый, мудрый. (Прим. перев.)




39


От нем. Volkssturm, народное ополчение, созданное путем тотальной мобилизации 
всех мужчин призывного возраста (от 16 до 60 лет), а с февраля 1945 и женщин (с 
18 лет).




40


Лодзь.




41


Познань. (Прим. перев.)




42


«Штурм», печатный орган Министерства пропаганды.




43


«Народный обозреватель» — ежедневная газета НСДАП. (Прим. перев.)




44


Роланд Фрайслер по прозвищу «вешатель» — председатель Народного трибунала 
1942—1945 гг. Погиб при бомбардировке Берлина союзниками во время заседания 
трибунала. (Прим. перев.)




45


От нем. «товарищ по партии». (Прим. перев.)




46


Руководитель окружной организации НСДАП. Назначался непосредственно фюрером. 
(Прим. перев.)




47


Руководитель низовой организации НСДАП. (Прим. перев.)




48


Так в тексте. Описываемые события произошли 14.10.1944. (Прим. перев.)




49


«Конец Германии» — лат. (Прим. перев.)




50


Игра слов от нем. «berufen»: 1. Приглашать, назначать, призывать. 2. (разг.) 
Сглазить, накликать беду. (Прим. перев.)


Лис пустыни. Генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель
Лутц Кох




Лутц Кох



Лис пустыни. Генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель





От автора


Если вы собираетесь насладиться очередными дифирамбами в честь увенчанного 
славой полководца «Третьего рейха», генерал-фельдмаршала Эрвина Роммеля, можете 
сразу же отложить эту книгу в сторону. Она не может представлять никакого 
интереса и для тех, кто мечтает о ремилитаризации немецкого духа.

Во время работы над этой книгой автор и издательство ставили перед собой 
принципиально другие задачи: во-первых, исчерпывающе осветить таинственную 
подоплеку и загадочные обстоятельства вынужденного самоубийства Роммеля, 
которые до сих пор не известны широким кругам немецкой общественности. Мы 
считаем своим гражданским долгом заявить, что имеем дело с ничуть не прикрытым 
политическим убийством.

Во-вторых, мы хотели взглянуть на мир и на войну глазами солдата, прошедшего 
сложный путь от искреннего сторонника идей национал-социализма (который, тем не 
менее, не только не носил золотого нацистского значка, но и никогда не был 
членом НСДАП!) до оппонента и убежденного противника Адольфа Гитлера. 
По-военному прямой и решительный Роммель называл фюрера «несчастьем немецкого 
народа».

В-третьих, для нас стало важнейшей задачей возвращение доброго имени человеку, 
выстрадавшему право на просветление, раскаяние и очищение. На нелегком пути 
духовного обновления немецкой нации жизненный подвиг генерал-фельдмаршала 
Роммеля должен стать нашим нравственным ориентиром. Судьба маршала 
символизирует трагедию многомиллионной нации, в ней как в зеркале отразилась 
судьба нескольких поколений немцев.

Размышляя о трудной судьбе своего героя и всего немецкого народа, Томас Манн 
написал в своем романе «Доктор Фаустус» проникновенные слова:

— …Благоговейный трепет и священный восторг охватывают меня всякий раз, когда я 
размышляю о трагических судьбах великого немецкого народа. Со всей страстностью 
мятежного германского духа он устремляется к высотам человеческого бытия, чтобы 
в слепом рвении низвергнуть себя в бездну отчаяния и хаоса. Верю в него и знаю 
— он найдет в себе достаточно сил, чтобы отречься от кровавого прошлого, 
отринуть ложных кумиров, и в который уже раз выйдет на путь духовного 
возрождения и возвышения…

…Да, мы птицы другого полета — мы непредсказуемый народ с загадочной германской 
душой. Мы поклоняемся року и последуем за своей судьбой хоть в бездны ада…

Осмысление последних месяцев жизни и трагической судьбы патриота Германии, его 
героических усилий свергнуть власть Гитлера и вызволить немецкий народ из мрака 
и хаоса «Третьего рейха», поможет нашей стране найти свой путь в новое светлое 
будущее. Он отдал самое дорогое за счастье своего народа — жизнь!

Роммель был обманут, как миллионы его соотечественников и многие миллионы людей 
во всем мире, поверившие демагогическим заверениям и обещаниям «фюрера всего 
немецкого народа». Ему удалось вырваться из цепких объятий лжи, преодолеть 
обстоятельства и восстать против тирана, но кровавые палачи Гитлера оборвали 
его жизнь…

Мы думаем о будущем, поэтому хотим знать правду о прошлом…






«ДЕЛО РОММЕЛЯ»


Был ли Роммель «партийным генералом» или заговорщиком и революционером? Какие 
тайны хранила загадочная душа «военного гения» и «величайшего полководца всех 
времен»? Что привело его в ряды офицерской оппозиции — понимание изначально 
спорной, а позднее откровенно преступной внешней и внутренней политики 
диктатора или давление обстоятельств? Какое отношение имел генерал-фельдмаршал 
к событиям 20 июля 1944 года? Если Роммель действительно входил в группу 
Вицлебена, Бека, Штауффенберга, Герделера и Лейшнера, как он представлял себе 
послевоенное будущее Германии? О чем мечтал маршал — о необходимой передышке 
для «нового броска на Восток» и сепаратном мире на Западе или о предотвращении 
национальной катастрофы и коренных демократических преобразованиях в стране?

В обществе не ослабевает интерес к недавнему прошлому, и за последние несколько 
лет множество людей задавали мне немало таких и подобных им вопросов. Принимая 
самое непосредственное участие в подготовке этого издания, я ставил перед собой 
задачу заполнить «белые пятна» в биографии Роммеля и воздать должное памяти 
патриота Германии. «Дело генерал-фельдмаршала Роммеля» позволяет нам увидеть 
скрытые от постороннего взгляда процессы, происходившие в недрах 
национал-социалистической диктатуры, и по «достоинству» оценить то негативное 
воздействие, которое оказывал Адольф Гитлер на германские вооруженные силы в 
течение шести лет войны.

В средствах массовой информации все чаще поднимается вопрос о пресловутой «вине 
генералов». В рамках этого литературного исследования я попытаюсь дать ответ на 
этот и многие другие вопросы. Стоящая в центре повествования масштабная фигура 
маршала Роммеля, единственного из всех немецких полководцев последней войны, 
кто прошел тернистый путь нравственного искания и гражданского становления, 
позволяет всесторонне осветить и такую важнейшую проблему, как «Гитлер и его 
генералы».

Итак, занавес поднят! Демонический фюрер вверг народы Германии, Европы и всего 
мира в хаос войны… Рядом с Роммелем возникают неординарные фигуры и других 
германских фельдмаршалов: Моделя, Клюге, Рундштедта, Кессельринга и Кейтеля — и 
каждый из них сыграл свою роль в судьбе «лиса пустыни». Генералитет представлен 
именами Фрича, Бека, Гальдера, Гудериана, Цайцлера и Йодля, но все они только 
статисты, время от времени появляющиеся в мизансценах кровавой драмы, главную 
роль в которой играет Эрвин Роммель…!

Мне довелось стать участником многих событий минувшей войны, поэтому книга во 
многом основывается на пережитом и информации, полученной из заслуживающих 
доверия источников. По разным причинам до сих пор ограничен доступ ко многим 
архивам последнего десятилетия, некоторые документы безвозвратно утрачены, а 
другие продолжают ждать пытливого исследователя. В своем творческом поиске я 
руководствовался исключительно интересами истины и использовал различные 
источники информации: от мемуаров союзнических военачальников до стенограмм 
телефонных разговоров, имперских архивов и протоколов Комиссии по военным 
преступлениям. Все доступные публикации, высказывания очевидцев и участников 
событий были неоднократно проверены и перепроверены. Вместе с тем я полностью 
отдаю себе отчет в том, что личность фельдмаршала Роммеля засверкала бы новыми 
неожиданными гранями, если бы в ходе работы над книгой мне удалось разыскать 
еще больше архивных документов и свидетельств очевидцев тех драматических 
событий.

Отмеченные шекспировским пафосом трагедийности жизнь и судьба маршала Роммеля 
неразрывно связаны с грандиозной драмой всего немецкого народа. Я хочу сказать 
о том неизбывном чувстве национальной вины, которую во все времена самым 
парадоксальным образом всегда разделяют и палачи, и их жертвы. В том смысле, в 
каком написал об этом в своем прекрасном сонете «Вина» Альбрехт Хаусхофер:

		Да, я виновен, но не так, как вы…
		Мне нужно было раньше начинать
		Бесчестие бесчестием называть.
		Я осудил себя и не боюсь молвы.
		Я в рубище, с повинной головой…
		Я попытался совесть обмануть.
		Лишь покаяние мне может честь вернуть[1 - Перевод Н. Лаврова.].

Чтобы одержать окончательную победу над нацизмом и нацистской идеологией, 
совершенно недостаточно дежурных фраз и поверхностных суждений. Лозунги и 
призывы не заменят серьезного изучения причин прихода Гитлера к власти, методов 
удержания власти, развязанного в стране террора (любимое выражение диктатора — 
«не бояться последствий»), стратегии и тактики самой кровавой войны в истории 
человечества. Германия, Европа и весь мир заплатили слишком большую цену за 
свое «прекраснодушие» в 30-е годы. Не случайно фашизм и национал-социализм 
отметили своей дьявольской печатью всю первую половину XX века — и здесь не 
обойтись без серьезного анализа социально-экономических, религиозно-философских,
 геополитических и всех прочих предпосылок появления «коричневой чумы».

Диктаторские режимы Европы поддержали стремя, усадили в седло и отправили в 
бешеный галоп апокалипсических всадников фюрера. Огненным смерчем пронеслись 
они через три континента, сея смерть, разрушение и страх. Потребовались 
объединенные усилия всего цивилизованного мира, чтобы выбить их из седла и 
сбросить в бездну небытия…

Роммель противопоставил себя порочности диктатора и его системы. Увенчанный 
славой, окруженный всеобщей любовью и почестями, он всегда был для немцев 
«народным маршалом». Даже его противники, с которыми он сходился на поле боя, 
относились к нему с уважением и высоко оценивали его полководческое мастерство 
и профессионализм. Германии и всему миру представляется редкая возможность в 
несколько неожиданном ракурсе взглянуть на масштабную фигуру полководца и 
открыть для себя совершенно нового человека, с необыкновенно развитым чувством 
гражданской ответственности, пламенного патриота Германии. Путь духовного 
становления личности и трагическая судьба солдата — это немой укор тем, кто до 
сих пор не готов избыть в своей душе тяжелое наследие прошлого.

Еще в юности Роммель избрал для себя карьеру профессионального военного и как 
личность состоялся именно в армии. В мирное время он занимался военной 
подготовкой и патриотическим воспитанием подрастающего поколения, а в годы 
войны выполнял свой профессиональный солдатский долг на фронтах двух 
континентов. Рутина казармы и фронтовые будни долгое время были основным 
содержанием его жизни. В рядах вооруженных сил он встал на тернистый Путь 
раскрепощения сознания, переосмысления прошлого и восхождения к высотам 
человеческого духа. Путника, идущего этим долгим и многотрудным Путем, 
поджидает тяжесть потерь, боль утрат и горечь разочарований. Роммель был не 
первым, кто оступался, падал и отступал на два шага назад после робкого 
движения вперед! Но без сомнения, он был единственным представителем высшего 
военного руководства «Третьего рейха», который яростно и бескомпромиссно 
боролся за целостность «своего» внутреннего мира.

Только «выскочки от военной истории», не имеющие ни малейшего представления о 
реалиях фронтовой жизни главнокомандующего группой армий, могли обвинять его в 
использовании самых агрессивных и боеспособных дивизий Ваффен СС под 
командованием Зеппа Дитриха на европейском театре боевых действий во время 
отражения союзнической операции вторжения. Малокомпетентные политики упрекали 
его в нерешительности и непоследовательности, забывая об ограниченных 
возможностях армейского «заговорщика». Даже его друзья, предающие сегодня 
гласности конфиденциальные разговоры в узком кругу, не понимают, что и перед 
ними он был вынужден представать в маске «верноподданного генерал-фельдмаршала 
вермахта». Не следует забывать и о том, что Роммель был живым человеком, а не 
ходячей добродетелью, поэтому в споре между устоявшимися казарменными 
привычками и обретенной внутренней свободой «дух» не всегда одерживал победу 
над «плотью»!

Оппоненты обвиняют его в том, что «все было сделано слишком поздно». На первый 
взгляд, эти безапелляционные слова, произнесенные на опустевшей сцене 
безлюдного зрительного зала, могут показаться смелыми и эффектными. Лично я 
считаю такую постановку вопроса умозрительной и бесполезной. Не нам, его 
современникам, судить его — пусть это сделают наши потомки!

Собственно говоря, этот вопрос потерял свою актуальность и перешел в разряд 
чисто «академических» еще со времен конференции в Касабланке, когда союзники 
обнародовали свои недвусмысленные требования к правительствам «Оси» о «полной и 
безоговорочной капитуляции». Растаяла последняя, призрачная надежда 
внутригерманской оппозиции на политическую поддержку извне, потому что ни один 
народ, ни один государственный деятель, а тем более офицер, не согласятся 
капитулировать безоговорочно.

Фигура Эрвина Роммеля интересна для нас тем, что изначально он не относился к 
числу таких концептуальных оппонентов национал-социализма, как Бек, Вицлебен, 
члены группы Крейсау, посол Хассель или даже Рек-Малечевен… Из Савла он стал 
Павлом![2 - Намек на библейский миф об апостоле Павле, который из гонителей 
христиан стал поборником христианства. (Прим. перев.)] Многомиллионная нация 
очнулась от гипнотического сна и ужаснулась, оглянувшись на свое недавнее 
прошлое. Слова раскаяния и отречения от ложных идеалов были произнесены…

Личность одного из выдающихся полководцев Германии продолжает вызывать 
пристальное внимание военных историков. В последнее время за рубежом появилось 
несколько монографий, посвященных немецкому фельдмаршалу. Образ Роммеля несет в 
себе огромное воспитательное значение: он доказал немцам, что духовное очищение 
не только возможно, но и является необходимостью.

В его лексиконе не было слова «невозможно»! Он доказал это еще во время 1-й 
мировой войны, когда воевал в Альпийском батальоне. Медаль «За заслуги», 
кавалером которой стал лейтенант Роммель, командование вручало только лучшим из 
лучших. Его талант делать из невозможного возможное, а поражение превращать в 
победу в полной мере проявил себя в ходе африканской кампании. В своей книге 
«Пехота наступает», которая была переведена на многие европейские языки и 
сделала его имя известным в военных кругах, Роммель сформулировал свое 
профессиональное и жизненное кредо — никогда не капитулировать! Его упорство и 
настойчивость в достижении цели всегда были непонятны осторожным, 
предусмотрительным и готовым к «разумному компромиссу» людям. Гордый и 
независимый человек, он не следовал просто в фарватере своей судьбы, он 
поднимался над обстоятельствами и сам становился своей судьбой! Истина не была 
для него чем-то, дарованным свыше или благоприобретенным в миг озарения, 
истинным было то, что рождалось в муках, оставляя саднящие и кровоточащие раны. 
Только родные и близкие могли догадываться о нравственных исканиях фельдмаршала,
 но и они видели только самую вершину айсберга. Роммель мучительно боролся с 
самим собой, но внешне оставался безупречным в рамках своего традиционного 
«генеральского» поведения. Даже для его соратников оставалась невидимой эта 
яростная внутренняя борьба, не говоря уже о тех, с кем орбита его жизни 
пересекалась случайно.

На моем рабочем столе лежат две фотографии из архивов военной хроники. 
Беспристрастный «летописец» запечатлел на одной из них Роммеля «образца 1942 
года» — это оптимизм, целеустремленность, атака! Я вижу человека, для которого 
не существует слово «невозможно». Следующий снимок сделан два года спустя, в 
1944 — и передо мной совершенно другой человек: постаревший, осунувшийся, с 
глубокими морщинами в уголках глаз, но по-прежнему не отступающий и не 
сдающийся!

Свой отпечаток на изменившееся лицо наложил груз возросшей ответственности — за 
два года командир дивизии Роммель вырос до командующего группой армий. Но в 
большей степени его преобразили полные тягостных раздумий бессонные ночи, 
подтачивающее здоровье и силы болезненное переосмысление своей жизни. С 
фотографии на меня смотрит умудренный жизнью человек. Такой чуть ироничный и 
просветленный взгляд бывает у людей, много повидавших и испытавших на своем 
веку, а ледяной проблеск жесткости и решительности не имеет ничего общего с 
безжалостностью и упрямством солдафона, которому нет ни малейшего дела ни до 
нужд солдат, ни до бед своего собственного народа. Глядя на фотографию 1942 
года, понимаешь, за что его любили в войсках и почему солдаты были готовы идти 
за ним в самый ад. Лицо на снимке 1944 года навевает мысль о мудром старшем 
брате, познавшем всю боль, печаль и разочарование этого мира и готового 
поделиться с тобой своим знанием… За несколько месяцев до кровавой развязки 
Роммель окончательно преобразился, и очень многие из тех, кто был рядом с ним в 
течение последних трех лет, смиренно молили Бога, чтобы он даровал правый путь 
этому человеку и его многострадальному народу.

Рядом с Роммелем я провел три фронтовых года, сначала в Африке, а потом в 
Европе. После окончания войны я проработал еще три года, собирая материал о 
выдающемся полководце. Шесть лет изучения «проблемы Роммеля» позволяют мне 
утверждать, что я достаточно хорошо узнал этого человека и побудительные мотивы 
его действий. Поворотным пунктом его жизни стала Нормандия: Роммель задыхался 
от недостатка времени — в тугой клубок сплелись попытки удержать трещащий по 
швам фронт, инстинктивное на уровне рефлексов неприятие диктатора, 
антиправительственные настроения и противодействие армиям вторжения.

Окончательное разочарование в военном и политическом руководстве страны 
произошло в Герлингене, где он проходил курс лечения после полученного ранения. 
В ходе разговоров с женой, бесед с ближайшими друзьями, раздумий во время 
продолжительных прогулок в лесах вокруг Герлингена он все отчетливее понимал, 
во что превратили Германию Гитлер и его приспешники. Памятуя о судьбе 
участников событий «20 июля», он не ждал пощады и для себя. «Слишком поздно» — 
эти слова огненными буквами были начертаны на его судьбе. Здесь не было его 
дивизий, которые он мог бы выдвинуть против ненавистного диктатора. Обещанное 
Гитлером новое назначение оказалось очередной лицемерной ложью, и забрезживший 
было слабый огонек надежды погас, а следом за ним угасла и жизнь фельдмаршала.

Какие же уроки должны извлечь мы, оставшиеся в живых современники Эрвина 
Роммеля? Никогда нельзя принимать желаемое за действительность и 
довольствоваться лежащим на поверхности, поэтому только неустанно «ищущему» 
дано проникнуть в самую суть явлений. Нельзя совершать сделку с совестью, чтобы 
не превращать жизнь в бесконечную вереницу невыполненных обязательств и 
несделанных дел. Только всеобщее участие в государственной политике может 
воспрепятствовать приходу к власти нечистоплотных людей. Мы должны раз и 
навсегда положить конец расовой ненависти, диктатуре, насилию, преследованию 
инакомыслящих…

В рамках обновленной Европы и установления нового, справедливого мирового 
порядка самыми важными законами должны стать гуманизм и терпимость.

Прежде чем начать трагическое повествование о жизни и судьбе 
генерал-фельдмаршала Эрвина Роммеля, я посчитал своим долгом высказать свое 
отношение к описываемым событиям и обозначить приоритетные темы литературного 
труда.

Квекборни Билефельд, март 1949.

Лутц Кох






Глава 1.



СОЛДАТ ОТЧИЗНЫ











СТАНОВЛЕНИЕ


Когда 15 октября 1944 года все радиостанции Германии передали сообщение о 
скоропостижной смерти генерал-фельдмаршала Эрвина Роммеля, миллионы немцев в 
тылу и на фронте застыли в скорбном молчании. Имя Роммеля и проведенные под его 
руководством боевые операции вермахта во время французской кампании, в Северной 
Африке и против союзнического фронта вторжения на европейском театре военных 
действий были в ряду самых ярких страниц военной истории «Третьего рейха» и 2-й 
мировой войны. В разгар самых ожесточенных боев на фронтах трех континентов о 
его великих победах и о рыцарских методах ведения войны слагали легенды и его 
братья по оружию, и его смертельные враги!

Кошмар «трехтысячекилометрового марша смерти» — отступления от лежащего в 104-х 
км от Александрии Эль-Аламейна в Тунис, ставший вопреки воле Роммеля 
«Сталинградом пустыни», — тоже связывают с его именем. Но даже поражениям не 
удавалось бросить тень на безупречную репутацию «народного фельдмаршала». Это 
напоминало античные мистерии[3 - В античные времена мистериями назывались 
тайные ритуальные культы древнейших божеств. (Прим. перев.)], а после выяснения 
всех обстоятельств гибели маршала стало очевидным, что немецкий народ не 
сотворил себе ложного кумира — Роммель действительно был достоин любви и 
уважения соотечественников.

Искреннюю скорбь безутешной нации разделили почитатели его воинского таланта во 
всем мире. Мир услышал печальный перезвон погребальных колоколов и на мгновение 
затих… Фельдмаршал Монтгомери, противостоявший Роммелю на полях сражений от 
Эль-Аламейна до Нормандии, высоко ценил немецкого полководца за его рыцарское 
отношение к противнику, за беспримерную отвагу и за гениальную дерзость его 
стратегии, которая позволяла ему не только противостоять интересам Британской 
империи в Северной Африке, но и в течение длительного времени одерживать победы 
над английской армией. Уже после капитуляции Германии он заявил журналистам:

— Я искренне сожалею о том, что не застал в живых фельдмаршала Роммеля и не 
могу пожать его честную и мужественную руку…

Широкий общественный резонанс вызвала история Манфреда Роммеля, старшего сына 
генерал-фельдмаршала. Генерал де Лэттр де Тассиньи, главнокомандующий 
французской оккупационной армией в Германии, в знак глубочайшего уважения к 
памяти его великого отца, Эрвина Роммеля, выпустил из фильтрационного лагеря 
долговязого подростка, призванного в люфтваффе в начале 1945 года:

— Идите, юноша, вряд ли вы научитесь чему-нибудь за колючей проволокой. 
Поступите в один из старейших университетов, где учились выдающиеся философы 
Германии (речь шла об университете города Тюбинген), и постоянно обдумывайте 
все, что произошло с вами и вашей страной. Никто не заставляет вас отрекаться 
от того, чем немцы по праву гордятся. Постарайтесь составить здравое суждение о 
человеконенавистнической идеологии, которая привела вашу Родину в ее нынешнее 
состояние…

Через некоторое время генерал де Тассиньи пригласил Манфреда Роммеля в 
штаб-квартиру французских оккупационных войск в Баден-Баден и сказал ему, что 
Франция никогда не забудет имя фельдмаршала Роммеля, не признававшего никаких 
кодексов, кроме рыцарского кодекса чести, а все французы всегда будут с 
уважением относится к памяти его отца.

Известный английский военный публицист Лиддел Харт высказал свою точку зрения в 
книге «По другую сторону холма» («The other side of the hill»):

— Начиная с 1941 года, фигура Роммеля стала самой заметной среди генералов 
вермахта. Он единственный из всех, кому удался столь ошеломляющий «скачок» из 
гауптманов в фельдмаршалы. Такой успех нельзя объяснить только личными 
качествами Роммеля, по всей видимости, мы имеем дело с хорошо продуманной и 
тщательно спланированной Гитлером военной карьерой… Роммелю предстояло стать 
«Покорителем Африки», а Эдуарду Дитлю — «Героем Заполярья». Оба начинали как 
лояльные исполнители, и как военачальник Роммель в большей степени оправдал 
возложенные на него надежды, чем Дитль. Что касается лояльности, то здесь 
Верховный главнокомандующий совершил явную промашку: когда Роммелю стало 
окончательно ясно, что Гитлер и Германия несовместимы, он сделал выбор в пользу 
последней и выступил против своего господина…»

Монтгомери, де Лэттр де Тассиньи и Лиддел Харт, каждый в меру своей 
компетентности и глубины проникновения в «проблему Роммеля», высказали 
субъективную точку зрения на маршала и его роль в истории немецкого общества. 
Общим для этих и великого множества аналогичных им высказываний других авторов 
было то, что все они отмечали его личностную неординарность, внутреннюю 
порядочность и высокий профессионализм.

Если даже его противники не скрывают своего восхищения и уважения, то нам, 
немцам, остается только низко склонить головы перед светлой памятью героя, 
отдавшего жизнь за светлое будущее своего народа!

Эрвин Роммель родился 15 ноября 1891 года в Хайденхайме, близ Ульма 
(Баден-Вюртемберг) в семье преподавателя гимназии. После успешного завершения 
гимназического курса выбрал карьеру профессионального военного и летом 1910 
года в чине фанен-юнкера[4 - Последнее солдатское звание перед 
унтер-офицерскими чинами в немецкой армии во время 1-й мировой войны. (Прим. 
перев.)] был принят в пехотный полк «Король Вильгельм» Вюртембергской армии 
(6-й Зюртембергский пехотный полк, 124), дислоцировавшийся в Вайнгартене.

После курса общевойсковой подготовки поступил в военную школу в Данциге и в 
1912 году был произведен в лейтенанты. Боевые товарищи прозвали его 
«жизнерадостный лейтенант из Вайнгартена». Он пользовался авторитетом у солдат 
и был на хорошем счету у командования. Юный Роммель был не только хорошим 
солдатом «со светлой головой» и быстрой реакцией, но и прекрасным спортсменом — 
закаленным, сильным, ловким, выносливым. Войсковая стажировка новоиспеченного 
лейтенанта была внезапно прервана в 1914 году. Началась 1-я мировая война.

Лейтенант Роммель принял свой первый бой, когда ему исполнилось 23 года. Вскоре 
в полку заговорили о его смелости и решительности. Он стал первым из 
лейтенантов своего полка, кому был вручен «Железный крест» 1-й степени. Высокую 
награду Роммель получил в январе 1915 года, а незадолго до этого, в конце 
сентября 1914, сразу же после начала боевых действий, мужество и отвага 
принесли ему желанную награду всех германских фронтовиков — «Железный крест» 
2-й степени. Летом 1915 года он был произведен в оберлейтенанты и назначен 
командиром роты.

Военная карьера оберлейтенанта Роммеля круто изменилась после появления в 
составе Вюртембергской армии горнопехотного батальона, чье формирование 
началось в Мюнзингене в октябре 1915 года. Решение специфических боевых задач, 
стоящих перед альпийскими частями, требует от каждого горного пехотинца той 
меры инициативы, самостоятельности и самодостаточности, которая не нужна или 
даже вредна в других родах войск. Слиться с суровой и величественной альпийской 
природой, раствориться во льдах и скалах — и внезапно атаковать неприятеля. Это 
была стихия Роммеля!

Как боевой командир Роммель состоялся в горных войсках Баден-Вюртемберга, в 
окружении своих соотечественников, ведущих кровавые бои на фронтах 1-й мировой 
войны. Он принял под свое командование 2-ю роту Вюртембергского горнопехотного 
батальона, заслужив любовь и уважение всех чинов своей новой роты. Все без 
исключения восхищались молодым ротным командиром. По воспоминаниям сослуживцев, 
он был «строг и требователен на службе, общителен и приветлив вне казармы». В 
роте царил дух солдатской взаимовыручки и товарищества. После всесторонней 
общевойсковой подготовки и не менее тщательной специальной горнолыжной выучки в 
Арльберге (Роммель на всю оставшуюся жизнь стал поклонником этого 
военно-прикладного вида спорта и первоклассным лыжником) горный батальон был 
отправлен на фронт. Боевое крещение состоялось в конце 1915 года в Вогезах, в 
боях с французскими альпийскими стрелками и отборными частями противника. Как 
опытный скульптор оберлейтенант постепенно «вылепил из сырого материала» одно 
из самых боеспособных подразделений вюртембергской армии. Во время румынского 
похода горный батальон не посрамил честь боевого знамени в боях под Валарией, 
Одобешти и Кошной. Роммель временно исполнял обязанности командира батальона и 
особо отличился во время штурма Кошны. Несмотря на полученное ранение, он 
остался на переднем крае и продолжал руководить штурмующими вражеские 
укрепления войсками. В те далекие осенние дни 1916 года проявился особый дар 
Роммеля сполна использовать военную хитрость в бою. Уже в то время будущий 
полководец умел скрытно перебросить резервы, мастерски обойти неприятеля с 
флангов, прорваться в тыл, окружить, расчленить и уничтожить вражеское 
подразделение. Преисполненный боевого азарта, он мог лично возглавить батальон 
горных егерей, штурмующий боевые порядки врага, если того требовала логика боя. 
Суть его командирского таланта заключалась в умении найти парадоксальное и 
неожиданное для неприятеля, но логически безупречное решение боевой задачи 
любой степени сложности. На фронте проявилась еще одна ошеломляющая грань его 
воинского таланта: умение найти самое уязвимое место в обороне противника и, не 
оставляя ему времени на размышление, атаковать вопреки всем и всяческим 
ортодоксальным канонам воинского искусства — когда самым главным козырем 
становится… отсутствие козырей!

Начавшийся сразу же после завершения румынской кампании поход в Италию стал 
очередной, еще более сложной проверкой на прочность для горного батальона 
Вюртембергской армии. Тяжелейшие горные баталии закалили характер и укрепили 
дух Роммеля, теперь молодой офицер не сомневался в том, что сделал правильный 
выбор в жизни — армия навсегда стала его судьбой. Чем сложнее и запутаннее 
становилась оперативная ситуация, тем изобретательнее действовал 
двадцатичетырехлетний «вундеркинд». Многие боевые операции Роммеля времен 
итальянской кампании уже отмечены печатью гениальности — он стал добиваться 
неслыханных для того времени тактических успехов, если исходить из численности 
бывших под его началом подразделений. 10 декабря 1917 года за решивший исход 
всего сражения захват населенного пункта Монт-Матажур Эрвин Роммель был 
награжден высшей германской наградой за храбрость — медалью «За заслуги». 
Прорыв под Толмейном, Лонгароном и Пиавом прославили молодого офицера и горную 
пехоту Баден-Вюртемберга! Не щадящий ни себя, ни противника, идущий напролом 
Роммель даже умудрился попасть в плен, когда в горячке рукопашного боя 
преследовал отступавшего врага и далеко оторвался от своих солдат. Удача не 
покинула его — очень скоро ему удалось совершить побег и вернуться в 
расположение германских войск. Блестящий молодой командир, идеальный пехотный 
офицер, он лишний раз доказал всем, что для него не существует слово 
«невозможно».

Появление оружия массового поражения и новейших средств ведения боевых действий 
уже в годы 1-й мировой войны угрожало превратить древнейшее искусство воевать в 
кровожадную привычку убивать своих ближних. И только высоко в горах, где не 
применялись новейшие системы вооружений, воюющие стороны соблюдали правила игры 
и воевали по неписаному кодексу рыцарской чести. Здесь каждый боец ощущал себя 
личностью, а не безымянным винтиком бездушной машины для убийства. В горах все 
было иначе, чем во Фландрии или в окопах Вердена, когда тысячи солдат и 
офицеров ждали неминуемой смерти во время массированного артиллерийского удара 
по площадям или после безжалостной газовой атаки. Монументальное величие 
устремленных в небо горных вершин, покой и возвышенная гармония природы 
навсегда остались в сердце Роммеля. Наверное, он не раз вспоминал свою боевую 
молодость и белоснежные пики далеких гор, когда четверть века спустя судьба 
бросила его в безбрежный океан африканских песков.

В октябре 1918 года Эрвину Роммелю было присвоено очередное воинское звание 
гауптман, а после заключения перемирия он как опытный офицер-фронтовик 
продолжил службу в рейхсвере[5 - Вооруженные силы Германии (1919—1935), 
созданные на основе Версальского договора, состоявшие из сухопутных войск и 
флота. (Прим. перев.)], командовал пулеметной ротой в Штутгарте… С 1929 года 
преподавал в пехотной школе Дрездена. Роммель всегда был аполитичным человеком, 
поэтому индифферентно воспринял известие о приходе к власти Адольфа Гитлера в 
1933 году. Ханс фон Зеект, командующий рейхсвером, настойчиво рекомендовал 
своим подчиненным не «увлекаться» политикой даже во внеслужебное время, а 
всецело посвятивший себя армейской жизни гауптман Роммель совершенно не 
интересовался «политической злобой дня». Один из многочисленных биографов 
полководца так описывает его отношение к бурным политическим событиям того 
времени:

— Он любил свое Отечество так, как это принято у большинства людей всего мира. 
Он никогда не был шовинистом или милитаристом, в 1918 — 1933 он страдал от 
выпавшего на долю его Родины унижения и надеялся, что Гитлер исправит эту 
несправедливость.

Он вполне искренне считал, что вопросами внешней и внутренней политики должны 
заниматься профессиональные дипломаты и государственные деятели, поэтому 
никогда не стремился глубоко проникнуть в политическое «закулисье».

В 1933 году Роммель стал майором, а в 1935 году был произведен в 
оберстлейтенанты и назначен старшим преподавателем пехотной школы Потсдама. В 
1937 году получил чин оберста, а через год стал начальником военного училища в 
Винер-Нойштадте. После начала войны с Польшей, 1 сентября 1939 года, Роммель 
был произведен в генерал-майоры и назначен комендантом штаб-квартиры фюрера. 
Теперь в круг его знакомств стали входить люди, определявшие в то время судьбу 
немецкой армии и немецкого народа. Роммель стал одним из многих 
«новоиспеченных» генералов возрождающегося как птица Феникс вермахта. 
«Генеральское пополнение» поверило в предначертания Адольфа Гитлера и его 
счастливую звезду и не утруждало себя размышлениями о сути происходящего и 
закулисной политике нового канцлера Германии.

«Старый вояка» Роммель не был вполне удовлетворен комендантской должностью. Его 
сердце осталось в действующей армии! Раз уж война началась, то он считал своим 
профессиональным долгом находиться на переднем крае. Зимой 1939/40 ему удалось 
уйти с престижной, но рутинной тыловой должности и добиться перевода в 
действующую армию: Ставка назначила его командиром 7-й танковой дивизии, 
которая была отправлена на Западный фронт во Францию.

На этом этапе военной карьеры его характеру и амбициям, наверное, больше всего 
соответствовала служба в танковых частях вермахта. Этот род войск предназначен 
для ведения маневренной войны, для нанесения внезапного удара по противнику. 
Чтобы решить исход сражения в свою пользу, командир бронетанкового соединения 
должен находиться не на наблюдательном пункте, а в эпицентре событий. Законы 
танковой войны были законами Эрвина Роммеля! Он следовал им еще во время 1-й 
мировой войны, когда командовал горными пехотинцами. Он руководствовался этими 
законами, когда читал курс лекций по тактике в военных школах Дрездена, 
Потсдама и Винер-Нойштадта. В научном трактате «Пехота наступает», переведенном 
на многие европейские языки, Роммель обосновал эти законы с присущим его 
академической манере блеском.

После преодоления «линии Мажино» на 7-ю танковую дивизию генерал-майора Роммеля 
была возложена ответственная задача: в авангарде наступающей танковой армии 
нанести удар в направлении атлантического побережья. Это была его стихия — 
задача его калибра! Само собой исчезло название «7-я танковая», и все 
заговорили о «дивизии призраков», от одного упоминания о которой у противника 
тряслись коленки — настолько яростно и ошеломляюще внезапно обрушивались на 
врага танки Роммеля!

Еще при прорыве «линии Мажино» Роммель пересел в головной танк оберста 
Ротенбурга, командира одного из своих танковых полков, вырвался на оперативный 
простор и силами одного полка наголову разбил две французские дивизии. Он 
воевал не числом, а умением, опережая неприятеля на один переход, на один 
точный выстрел башенного орудия… Инстинкт охотника помог ему разработать новую 
тактику танкового прорыва. Роммель лично разработал принципиально новую 
топографическую систему привязки и целеуказания для своей дивизии: оперативные 
карты командиров экипажей были разбиты на квадраты со специальным цифровым и 
буквенным обозначением. Это позволяло танкистам быстро сориентироваться на 
местности и с помощью кода доложить командованию о своем местонахождении. 
Простота, надежность и оперативность «топографической системы Роммеля» привели 
к ее повсеместному распространению в вермахте.

Танковая дивизия генерал-майора Эрвина Роммеля первой достигла атлантического 
побережья Франции в районе Сен-Валери, самой южной точки захлопнувшегося для 
британской армии «дюнкеркского котла». В последние безмятежные часы своей жизни,
 незадолго до начала операции вторжения, Роммель вспомнил события времен 
французской кампании в узком кругу своих друзей: во время беседы с захваченными 
в плен британскими и французскими офицерами седоволосый генерал французской 
армии по-отечески обнял его за плечи и признался:

— Наконец-то я понял причину ваших успехов на Западе. Вы просто быстрее нас, 
значительно быстрее. Других причин нет!

«Французская патетическая соната» закончилась для генерала Эрвина Роммеля 
мощным аккордом — он был награжден «Рыцарским крестом» за проявленные в боях 
мужество и героизм. Взошла яркая звезда «гения танковых атак». Нация с 
гордостью произносила его имя, но его полководческий час еще не пробил! Судьба 
по имени «Африка» продолжала ждать своего героя…






Глава 2.



ПОБЕДА И ПОРАЖЕНИЕ В ПУСТЫНЕ











НА ЧЕРНОМ КОНТИНЕНТЕ


Начиная с 1940 года, геополитики национал-социалистического пошиба всесторонне 
изучали проект «маленького победоносного сафари в Северной Африке». Только 
таким способом можно было поставить на колени Британскую империю, пришедшую в 
себя после позора Дюнкерка и уже успевшую одержать первую победу в этой войне — 
в воздушной битве над Великобританией. Адольф Гитлер возлагал большие надежды 
на то, что разгром под Дюнкерком вынудит британцев как можно быстрее заключить 
перемирие с Германией, однако всем этим надеждам не суждено было сбыться, и 
Берлин наблюдал за развитием ситуации вокруг Соединенного королевства с 
возрастающим скепсисом. Обещания Германа Геринга очистить небо Европы от 
Королевских ВВС оказались не более чем пустым звуком. А после того, как 
люфтваффе понесли серьезные потери в небе над Францией и Польшей и вчистую 
проиграли воздушное сражение британским летчикам, стал возникать вопрос об их 
практической боеготовности и возможности использования «полупарализованных ВВС» 
в грядущих сражениях.

Британская проблема требовала незамедлительного решения, и Гитлер пристально 
наблюдал за развитием египетской кампании своего итальянского партнера по «Оси».


10 июня 1940 года, незадолго до успешного завершения плана «Гельб»[6 - «Желтый 
план» — кодовое обозначение блицкрига с Францией.] Муссолини объявил войну 
Франции и Англии, вскоре после этого без консультации с Берлином отправил 
экспедиционный корпус в Египет и атаковал английские войска. Дуче манили 
лакомый кусок «жизненного пространства» и надежды на легкую победу над 
недоукомплектованной «нильской группировкой» британского главнокомандующего, 
генерала Уэйвелла. По замыслу дуче активность на африканском фронте должна была 
стать важным вкладом Италии в геополитическую стратегию стран «Оси» и сковать 
значительные силы союзников в Африке. Итальянский маршал Грациани, триумфатор 
Абиссинии[7 - Неофициальное название Эфиопии.], возражал против 
несвоевременного начала боевых действий, но был вынужден подчиниться приказу 
диктатора и 5 августа во главе 250-тысячной армии пересек границу Киренаики[8 - 
Историческая область в Ливии, бывшая колония Италии.] и Египта между Бардией и 
Эс-Саллумом. С самого начала операция выглядела безнадежной, а конечная цель — 
дельта Нила — недостижимой. Но удача сопутствовала итальянцам, и они начали 
побеждать: через некоторое время совершенно неожиданно пал мощный укрепрайон на 
средиземноморском побережье, Сиди-Эль-Баррани, и наметившееся было 
противостояние дуче — Грациани закончилось, так и не успев начаться. Теперь уже 
никто не вспоминал, что в ответ на приказ Муссолини перейти границу и нанести 
удар по британской группировке в Египте ошеломленный генерал воскликнул:

— Но ведь это безумие! Англичане совсем не абиссинцы…

В излюбленной манере диктаторов всех времен и народов Муссолини воззвал к чести,
 порядочности и чувству солдатского долга:

— Грациани, ты солдат и принес присягу своему народу. Принимай армию, и вперед!

Несмотря на предстартовое волнение и неуверенность в своих силах, поход на 
Александрию обещал превратиться в «увеселительную прогулку». В самом начале 
наступления четвертьмиллионной итальянской группировке противостояли 30 000 
англичан. Но Грациани знал все слабости, вверенной ему армии. Самым тяжелым 
вооружением его войск были легкие полевые пушки устаревшего образца, калибра 40 
мм. Такие «хлопушки» пригодны для непосредственной поддержки пехоты, но не 
годятся для борьбы с тяжелой артиллерией противника или осадной войны.

Слабая моторизация войсковых соединений делала итальянскую армию весьма 
уязвимой в случае огневого контакта с диверсионно-разведывательными или 
танковыми частями неприятеля.

Абиссиния приучила итальянцев «нести бремя белого человека» с комфортом, 
поэтому они были не готовы к ожесточенному отпору. После захвата 
Сиди-Эль-Баррани итальянцы, к изумлению и облегчению англичан, не стали 
развивать успех, а начали возводить мощные фортификационные сооружения в районе 
средиземноморского побережья и неторопливо готовиться к будущей атаке дельты 
Нила.

Тем временем генерал Уэйвелл получил свежее хорошо обученное пополнение и…40 
танков! Впервые в военной истории и вопреки мнению авторитетнейших военных 
специалистов в пустыне появились танковые части. Танки не подвели, и Уэйвелл с 
блеском использовал представившийся ему шанс: в декабре он нанес внезапный 
двойной удар — фронтально и со стороны пустыни — и приступом взял укрепления 
итальянцев. Обезумевшее стадо вьючных мулов, верблюдов и солдат бросилось в 
беспорядочное бегство. Моторизованные батальоны англичан легко догоняли 
отступающих в пешем строю итальянцев и десятками тысяч захватывали в плен. 
Уэйвелл не только изгнал итальянцев из Египта, но и на плечах отступающего 
врага захватил Бардию и считавшуюся неприступной крепость Тобрук, а затем пала 
и вся Киренаика. Одним яростным ударом опрокинув врага (это станет стилем 
операций в Африке, такими ударами предстоит по несколько раз обменяться немцам 
и британцам) у Эль-Мекили, английская армия совершила марш-бросок через пустыню 
и вышла к Бенгази, окончательно похоронив все надежды итальянцев. За два месяца 
ожесточенных боев 160 000 итальянцев попали в плен. Жалкие остатки армии 
Грациани бежали в Триполи. Колониальное господство Италии в этой части света 
рухнуло под ударами генерала Уэйвелла. В своем трехтомном труде «Африканская 
трилогия» английский фронтовой репортер Алан Мурхед, которого я буду цитировать 
на страницах моей книги как «главного свидетеля защиты и обвинения противной 
стороны», проанализировал причины поражения итальянцев в Северной Африке:

— Итальянцы слишком рано посчитали себя «владыками пустыни». Они обустраивали 
свой быт основательно и с комфортом — мостили улицы, строили дома из камня, а 
офицеры щеголяли в мундирах с иголочки и благоухали парфюмом. Они намеревались 
одержать верх над пустыней, но пески поглотили их… Мы не пытались покорить 
пустыню или жить здесь уютно и безмятежно, наоборот, все считали кочевую 
африканскую жизнь примитивной и неприемлемой для европейца. Но именно так 
примитивно, испытывая дискомфорт кочевой жизни, жила и воевала вся британская 
армия.

Самую важную и специфическую черту войны в пустыне против Великобритании 
подметил один итальянский журналист:

— Мы вели эту войну так, как если бы это была обычная колониальная война в 
Африке. Воевали-то мы действительно на Черном континенте, но с европейским 
врагом и с помощью европейского оружия. Но мы не обращали на это никакого 
внимания — строили роскошные каменные крепости и обставляли мебелью свои 
офицерские квартиры. Мы забыли, что имеем дело не с абиссинцами…

Сопоставляя две точки зрения на колониальный образ жизни и вытекающие отсюда 
два диаметрально противоположных способа ведения боевых действий, начинаешь 
понимать, что армия Грациани была обречена на поражение с самого начала. Вот 
как описывает свои впечатления об отбитом у итальянцев Сиди-Эль-Баррани все тот 
же Мурхед:

— Никто не отрицает, что итальянцы храбрые солдаты. Во всяком случае, до 
известных пределов. Поражает их смехотворная тяга к роскоши. Когда британцы 
вошли в лагерь, то не поверили своим глазам: у каждого итальянского солдата 
была индивидуальная кофеварка «Эспрессо», чтобы после еды сварить себе напиток 
по вкусу и посмаковать из индивидуальной чашечки! За несколько месяцев боевых 
действий наши бригадные генералы не жили и одного дня в таких роскошных 
условиях, как итальянские унтер-офицеры. В английских окопах не знали, что 
такое покрывало или парадная форма одежды, и уж наверняка, здесь не 
пользовались мужской парфюмерией! Командир британской бригады носил бриджи 
цвета хаки и такой же расцветки рубашку. На завтрак он ел шпик, на обед — гуляш 
и консервированный компот, на ужин — то же самое! Вся «роскошь» для него 
исчерпывалась радиоприемником, сигаретами и виски с… теплой водой. А вино, 
ликеры, ветчина или хлеб свежей выпечки — нет, этого не бывало никогда, или же 
крайне редко…

Причины поражения итальянской армии исчерпывающе разъяснены в этих коротких 
свидетельствах очевидцев. И только когда Роммель привел своих солдат в Северную 
Африку, на поле боя сошлись достойные противники — равные по силе, по 
выносливости и по готовности мужественно и с достоинством претерпевать любые 
трудности и лишения войны в пустыне.

Наконец, до итальянцев дошло, что они уже не в состоянии остановить лавину 
Уэйвелла своими силами. Когда английский генерал продолжил движение в сторону 
Триполи, это стало означать для них не только потерю Триполитании и Ливии, но и 
создавало непосредственную угрозу континентальной Италии. Перепуганный 
Муссолини обратился за помощью к верной своему союзническому долгу Германии. 
Через военного атташе немецкого посольства в Риме, генерала Ринтелена, дуче 
обратился к Адольфу Гитлеру с просьбой отправить в Африку германские дивизии. 
Как выразился Муссолини — «только им по силам спасти нас, если вообще можно 
что-нибудь спасти…». А ведь еще совсем недавно во время встречи с Гитлером во 
Флоренции у него было совсем другое настроение, когда «триумфатор» хвастливо 
разъяснял Гитлеру, что ему приходится буквально подгонять Грациани:

— …Я категорически потребовал от него захватить Сиди-Эль-Баррани в октябре. Что 
он и сделал после настойчивых указаний. Я назначил ему последний срок, 30 
ноября — к этому времени мы должны захватить Умм-эр-Рахам и Мерса-Матрух, чтобы 
к Рождеству начать сражение за дельту Нила… Военные любят размышлять и 
сомневаться, нужно почаще отдавать им приказы, чтобы сдвинуть дело с мертвой 
точки…

В начале февраля 1941 года, не сделав ни одного выстрела, сложил оружие 
гарнизон крепости Тобрук. В последующие несколько месяцев название самой мощной 
и укрепленной цитадели в мире часто упоминалось в сводках информационных 
агентств. Немногочисленный гарнизон оазиса Джарабуб, проявив чудеса мужества и 
героизма, продлил агонию итальянского владычества в Триполитании еще на 
несколько недель. Адольф Гитлер наблюдал за развитием ситуации в Африке со все 
возрастающим беспокойством. С безудержной жадностью голодающего Италия 
набросилась на «средиземноморский пирог власти» и отхватила кусок, который 
оказался ей не по горлу! Италия продемонстрировала свою несостоятельность и 
слабость как союзная держава, потеряв статус равноправного стратегического 
партнера, она все больше превращалась в зависимое вассальное государство.

Гитлер резонно опасался, что вооруженное вмешательство Германии повлечет за 
собой непредсказуемые последствия и может привести к изменению баланса сил на 
европейском театре военных действий. Хотя с другой стороны, африканская эпопея 
предоставила ему хорошую возможность провести «разведку боем» и на южном 
направлении, также попавшем в сферу геополитических интересов ненасытного 
фюрера.






КОМАНДИР АФРИКАНСКОГО КОРПУСА


3 февраля 1940 года в Ставке фюрера состоялось секретное совещание высшего 
военного руководства «Третьего рейха». Наряду с планом нападения на Советский 
Союз, так называемым планом «Барбаросса», на повестке дня стоял вопрос отправки 
ограниченного контингента германских войск в Северную Африку. Эта совершенно 
секретная операция получила кодовое обозначение «Подсолнечник». И хотя 
запланированное вторжение в СССР и так заставляло работать на повышенных 
оборотах гигантскую военную машину Гитлера, Главнокомандование уделяло должное 
внимание африканской проблеме, опасаясь возникновения очередного очага 
напряженности в Средиземноморье (ровно два года спустя эта проблема все равно 
заявила о себе во весь голос).

Так, уже зимой 1941 года, отправляя Африканский корпус в Триполи, Гитлер 
предпринимал отчаянные попытки удержать на плаву получивший ощутимую пробоину 
корабль итальянской государственности. Призрак потери Северной Африки и угроза 
вторжения в Италию, самое слабое звено фашистской «Оси», уже тогда стали 
посещать фюрера в его самых кошмарных сновидениях.

Стенограмма секретного совещания от 3 февраля, преданная гласности на 
Нюрнбергском процессе, проясняет позицию руководства рейха по «африканскому 
вопросу»:

— …Возможная потеря североафриканского плацдарма болезненна в стратегическом 
отношении, но все же вполне переносима. Гораздо более серьезными представляются 
психологические последствия «эффекта бумеранга»: захватив Северную Африку, 
британцы получат прекрасную возможность шантажировать Муссолини — или перемирие,
 или бомбардировки. Такой вариант для нас неприемлем — наше положение в Южной 
Франции и так оставляет желать лучшего, а если англичане еще и усилятся за счет 
скованных в данный момент дивизий (против Италии действуют никак не меньше 
дюжины дивизий), это может привести к катастрофическим последствиям — оккупации 
Сирии, например. Мы должны воспрепятствовать этому, поддержать Италию и оказать 
ей действенную помощь в Африке. Итальянцы собираются обороняться в Триполи. 
Такой вариант нас не устраивает — там мы не сможем задействовать люфтваффе. Мы 
должны изменить диспозицию и значительно расширить зону ответственности, 
поскольку эффективность действий заградительного соединения напрямую связана с 
возможностями быстрого маневра. Высадка войсковых соединений произойдет позже, 
и здесь важно не опоздать. В Ливии необходимо построить временные 
взлетно-посадочные полосы и обеспечить условия для выброски воздушного и 
высадки морского десанта… А если это возможно — то придать дополнительно 
несколько эскадрилий «ШТУКАС»[9 - «ШТУКАС» der Sturzkampfbomber (нем.) — 
пикирующий бомбардировщик. Так во время войны называли «Юнкерс-87». (Прим. 
перев.)]. Если этих сил окажется недостаточно, нужно будет усилить 
заградительное соединение моторизованными частями — отборной танковой дивизией. 
Англичане вымотаны в ходе боев, изношена или требует ремонта и их техника. 
Положение должно измениться, как только британцы столкнутся со свежими и хорошо 
оснащенными немецкими войсками…

Вопрос Главнокомандующему сухопутными войсками Германии (ГсвГ):

— Можем мы сейчас отправить туда танковую дивизию?

Ответ ГсвГ:

— Было бы нежелательно ослаблять «Мариту»[10 - «Марита» — кодовое название 
плана нападения на Грецию в 1941 году. (Прим. перев.)].

Гитлер:

— Об этом не может быть и речи.

ГсвГ:

— В таком случае остается только «Барбаросса».

Гитлер:

— Итак, что нам необходимо сделать? Если мы все же решим идти в Африку, то 
нужно делать это прямо сейчас. Итальянцы просили о помощи — и нам нужно 
оказаться там раньше, чем подойдет их подкрепление. Первостепенный вопрос — 
могут ли люфтваффе начать немедленно? Это нужно выяснить с самого начала. Потом 
снабжение и транспортная авиация, заградительное соединение и танки. И 
обязательно метеорологические условия.

ГсвГ:

— Очень важно сразу же перерезать английские сухопутные и морские коммуникации. 
Это работа для люфтваффе.

Гитлер:

— Если бы только Гибралтар был в наших руках…

Начальник генштаба люфтваффе (после описания деятельности наземных служб 
обеспечения: аэродромного обслуживания и обеспечения полетов):

— Порт Бенгази и Мальта — это предел оперативно-тактической дальности «ШТУКАС». 
Мы отправим туда и истребительную авиацию, можно придать итальянские ВВС с 
переподчинением нашему штабу.

У Гитлера появилась прекрасная возможность избавиться от итальянских 
истребителей, патрулировавших вместе с люфтваффе зону Ла-Манша (но не 
пользовавшихся славой летчиков-асов), и потребовать у Муссолини их отправки в 
Африку.

Гитлер:

— Люфтваффе — немедленно приступить к боевым операциям в Северной Африке, армия 
— начать транспортировку заградительного соединения по воздуху. С транспортами 
не затягивать. Усиление — танковый полк, и все последующие подкрепления, вплоть 
до дивизии, придется взять из резерва «Мариты». Части ПВО, службы воздушного 
наблюдения и оповещения отправить заранее… 10-й авиадивизии в тесном контакте с 
итальянскими ВВС и ВМФ обеспечить истребительное прикрытие и воздушное 
патрулирование зоны коммуникаций и в ближайшее время нанести бомбовый удар по 
британским позициям в Киренаике (тяжелые бомбы)… Создать африканский 
Генеральный штаб с подчинением ему всех сухопутных сил…

Так был создан экспедиционный Африканский корпус, командиром которого был 
назначен кавалер «Рыцарского креста», генерал-лейтенант Эрвин Роммель.

«Он не знает пустыню. Впрочем, практического опыта ведения боевых действий в 
песках не имеют и все остальные генералы вермахта». Такой уничижительный отклик 
на его новое назначение прозвучал в английской прессе еще до того, как Роммель 
ступил на землю Африки. Но еще в годы 1-й мировой войны и во время французской 
кампании проявился его редчайший полководческий дар — умение приводить сложное 
и непонятное к общему знаменателю и находить единственно оптимальное решение. 
Он был величайшим импровизатором и умел не только воспользоваться благоприятной 
ситуацией, но и создать ее, полагаясь не на удачу, а на озарение, которое, как 
известно, посещает только гениев! Он никогда не терял голову, и даже в минуты 
высочайшего физического напряжения сохранял ясность мысли и душевное 
самообладание.

На пустынной сцене африканского театра боевых действий дебютировал опытный 
генерал-танкист. Парадоксальный и предсказуемый, не чуждый ничему человеческому,
 но и не раб своих привычек, как многие генералы Муссолини, воевавшие здесь до 
него, Роммель пришел сюда не просто воевать, а ПОБЕЖДАТЬ!






НАУКА ПОБЕЖДАТЬ


Уже в феврале разведывательные подразделения Роммеля вступили в 
непосредственный огневой контакт с отрядами Уэйвелла в Триполи, который 
возомнил себя «покорителем Африки» и посчитал окончательно решенным вопрос 
вытеснения итальянцев с севера континента. Развитие ситуации на Балканах 
вынудило его перегруппировать силы и перебросить значительную часть своей армии 
в Грецию, чтобы противодействовать вторжению немецкой армии через Болгарию. 
Таким образом, британский напор на Триполи ослаб, а Роммель воспользовался 
представившейся ему возможностью и нанес первый контратакующий удар, несмотря 
на малочисленность своих войск.

Англичане не сумели оказать достойного сопротивления, потому что их войска были 
измотаны и обескровлены в ходе непрерывных наступательных боев. По мнению 
Мурхеда, появление немцев в Африке стало для британской армии малоприятным, но 
вполне предсказуемым событием:

— Немецкое военное присутствие в Ливии было для нас секретом полишинеля. Мы 
знали, что Бадольо и других итальянских генералов «вежливо» попросили 
подвинуться и освободить место новым немецким военачальникам и их армиям. Мы 
знали, что люфтваффе взяли под контроль воздушные и морские порты Сицилии, а 
все новые и новые эскадрильи истребительно-бомбардировочной авиации прибывают 
на остров. Выяснилось, что немецкие летчики куда более искушенные пилоты, чем 
их итальянские коллеги — свидетельством тому стали воздушные бои над Мальтой и 
Бенгази. Воздушная разведка Королевских ВВС сообщала о регулярном прибытии 
транспортов со свежим пополнением в Триполи.

Роммель высадился в Триполи 13 февраля и под ликование итальянцев принял парад 
скромных по численности, но хорошо обученных и оснащенных немецких войск. 
«Зловещая» дата преисполнила суеверных пессимистов самой черной меланхолии. 
Главнокомандующий, напротив, был энергичен, бодр и с оптимизмом смотрел в 
будущее! Он был готов посостязаться в искусстве блефовать с англичанами, 
невозмутимыми любителями покера, но только по своим правилам! Первые же дни 
германского наступления показали, что европейский опыт ведения боевых действий 
неприменим в Африке — война в пустыне имела свою специфику. Здесь не было дорог 
в традиционном понимании этого слова — здесь были только направления, — и 
войска не отступали на заранее подготовленные позиции. Даже захват плацдарма не 
играл здесь такую роль, как в Европе, потому что главной целью было выведение 
из строя и физическое уничтожение противника. Вот как описал характерную сценку 
первых февральских дней не лишенный чувства юмора английский офицер:

— В пустыне между Бенгази и Триполи часто происходили стычки между немецкими и 
нашими разведывательными группами. Однажды состоялось целое сражение с участием 
бронетехники — по три броневика с каждой стороны. Рассказывают, что две 
противоположные партии встретились на побережье в районе Эль-Агейлы и, едва 
разминувшись на узком участке дороги, промчались рядом друг с другом, вздымая 
клубы пыли. «Разрази меня гром, — сказал британский командир — вы видели? Это 
же немцы!» Три британских броневика развернулись и устремились на врага — одна 
машина по узкой дороге, а две другие справа и слева от нее по пескам. Немецкие 
разведчики поступили аналогично. Результат был обескураживающим для обеих 
сторон: в то время, как два броневика шли в лобовую атаку, поливая друг друга 
огнем, четыре застряли в песке. Тогда головные машины вернулись назад, и после 
передислокации, когда всем удалось выбраться на твердую землю, опять прозвучал 
сигнал атаки. Ведя огонь из оружия всех калибров, отряды сошлись на 
параллельных курсах, и… каждый вернулся на свое старое место — диспозиция 
восстановилась! Так как никому не удалось добиться очевидного успеха — потерь и 
попаданий в цель наблюдателями зафиксировано не было — командиры решили бой 
дальше не продолжать и вернулись в расположение своих войск с чувством 
исполненного долга…

В первые дни февраля готовую рухнуть итальянскую армию и пошатнувшийся престиж 
«Римской империи» в Триполитании поддерживали только три разведывательные роты 
Роммеля. Несмотря на это, немцы не собирались прохлаждаться в тени пальмовых 
рощ оазисов Триполи. Генерал Роммель собирался преподнести сюрприз англичанам, 
занимавшим позиции у Большого Сирта, на границе Киренаики и Триполитании. 
Итальянские вооруженные силы в Африке представляли собой чисто пехотные 
формирования, а английский успех базировался в первую очередь на применении 
танков. До этой кампании все авторитетные военные эксперты утверждали, что 
боевое применение бронетехники в Африке в принципе невозможно (из-за стабильно 
высокой температуры воздуха и быстрого перегрева двигателей вследствие этого). 
Однако британцы настолько успешно использовали здесь танки, что за 50 дней 
вышвырнули армию Грациани из Киренаики и преследовали его от Эс-Саллума до 
ворот Триполи.

Теперь пробил час Роммеля. Для ликвидации группировки противника, 
передислоцирующейся из Французской Сахары в Феццану, он предпринял 
650-километровый рейд на восток силами двух пулеметных батальонов, 
танко-разведывательного и танкового батальонов. Танков катастрофически не 
хватало, тогда Роммель наладил свое собственное «производство»! Так называемые 
«танки Роммеля» изготавливались из папье-маше, а макеты устанавливались на 
армейские «Фольксвагены». Каждую ночь их перевозили с места на место, 
перекрывая все танкоопасные направления, так что очень скоро английская 
разведка, а за ней и пресса заговорили о «минимум пяти сотнях танков и 
нескольких танковых дивизиях немцев в Триполитании». Когда эта информация 
поступила к Роммелю, Великий мистификатор понял, что британцы начинают его 
побаиваться. Что и требовалось доказать!

25 марта он двинул в поход все наличествующие резервы и 31 марта нанес 
сокрушительный удар по позициям англичан в болотистой местности под 
Марса-Эль-Брега. К вечеру этого же дня ожесточенное сопротивление британцев 
было сломлено, и стратегический пункт обороны оказался в немецких руках. 
Воодушевленный первой победой генерал принял решение не останавливаться на 
достигнутом и развивать успех. Бывший преподаватель тактики и начальник 
военного училища в Винер-Нойштадте, он лучше многих знал, как довести «простую» 
победу до ее логического завершения и превратить в «триумфальное шествие».

Африканский корпус продолжил преследование деморализованного противника — на 
вторые сутки наступления Роммель взял Аджедабию, а на четвертые — 
стратегический порт Бенгази. Но он не удовлетворился этим и отправился по 
стопам своего английского предшественника Уэйвелла, повторив беспрецедентный 
рейд через пустыню: захватил форт Эль-Мекили и отбил у британцев Дерну, у 
восточных отрогов плодородной Киренаики.

Он преодолел 300 километров пустыни без воды, испытывая сложности с 
определением местоположения, полагаясь на свое звериное чутье и обычный компас. 
В начале второго наступления под Марса-Эль-Брега генерал Роммель располагал 
двумя пулеметными батальонами, танковым полком, двумя танко-разведывательными 
батальонами, тремя артиллерийскими батареями и подразделением ПВО — без малого 
полдивизии! Кроме этого в его подчинении находились немоторизованные 
подразделения итальянской пехоты и легкие итальянские танки. 120-ти танкам 
Роммеля противостояли в общей сложности 500 английских. Презрев все каноны 
воинского искусства, твердо убежденный в верности избранной стратегии, несмотря 
на неблагоприятное соотношение сил, Роммель начал атаку.

Английский журналист Мурхед описал чудовищное потрясение, которое испытали 
миллионы его соотечественников после известия о первых победах Роммеля:

— Эль-Агейла и Аджедабия пали. А потом нацистский генерал Эрвин Роммель со 
своими танковыми дивизиями и при поддержке недобитых остатков итальянской армии 
обратил тактику генерала Уэйвелла против него самого. Одно из подразделений его 
армии неожиданно атаковало Бенгази, другие пересекли пустыню с запада на восток,
 южнее Зеленых гор и нанесли разящий удар по Эль-Мекили. Такая военная удача 
выпадает на долю полководца, возможно, один раз в жизни. Британцы оставили в 
Бенгази необходимый минимум войск и снаряжения. Большая часть транспортных 
средств была отправлена на ремонт в дельту Нила. На сотни миль вокруг не было 
ни одного английского гарнизона. Внезапное нападение породило всеобщее смятение.
 Легкие британские бронетанковые части ушли на операцию в пустыню, а когда 
вернулись на базу в Бенгази, то обнаружили, что склады с горючим взлетели на 
воздух в результате диверсии. Обездвиженные танки пришлось подорвать. Вокруг 
Бенгази не было создано внешнего кольца обороны. Пришлось уничтожить снаряжение 
и боеприпасы, которые не удавалось эвакуировать. Не осталось ничего лучшего, 
кроме организованного отступления и поисков позиций, на которых можно было бы 
закрепиться и организовать оборону, предварительно выяснив силы и намерения 
противника. И хотя в тот момент не могло быть и речи о подкреплении, учитывая 
сложность переброски войск из-под Тобрука или Египта, катастрофы все еще можно 
было избежать, перегруппировав войска. Но дело в том, что британская армия была 
сориентирована на наступление, а не на оборону. Отступавшие под натиском немцев 
подразделения английской армии стали терять связь друг с другом и попадали в 
окружение…






ПЕСЧАНАЯ БУРЯ И ДВА АНЕКДОТА О РОММЕЛЕ


Страшная песчаная буря, самая свирепая со времени высадки в Африку, грозила 
перечеркнуть все успехи немецкого оружия и вполне могла поставить под сомнение 
возможность дальнейшего наступления. Буря в пустыне всегда была серьезным 
испытанием для людей и для техники, но этот особенно яростный и неукротимый 
хамсин[11 - Хамсин — от арабского «пятьдесят». Ветер южных румбов дует 50 суток 
в году в сев. — вост. Африке, с апреля по июнь, сопровождается пыльными бурями 
и повышением температуры до 40 градусов Цельсия. (Прим. перев.)] был настоящим 
бичом божьим — из того разряда природных явлений, которые не принято желать 
даже врагу!

Этот природный катаклизм, обрекающий на бездействие противоборствующие армии, 
описал один английский журналист:

— Хамсин — песчаная буря — самый дьявольский ветер в мире. Он поднимает в 
воздух десятки тонн пыли с поверхности земли и разносит ее на сотни квадратных 
миль. Мельчайшая наждачная пыль проникает в моторы, просачивается через щели в 
кузове автомобиля, через плохо пригнанные уплотнения закрытого окна. Уже очень 
скоро салон машины покрывается слоем пудры из песка и пыли. Пыль забивает 
носоглотку, начинает першить в горле и становится трудно дышать. Она попадает в 
уши, и через какое-то время вы начинаете плохо слышать, скрипит на зубах и 
намертво склеивает шевелюру. Микроскопическими дозами она попадает под 
пылезащитные очки — тогда начинают слезиться и болеть глаза. Весь пейзаж 
окрашивается в ненатурально желтые тона. На какое-то мгновение песчаные тучи 
исчезают — тогда с небес опускаются раскаленные липкие облака, чтобы через 
мгновение уступить место песчаному урагану. Обмотав головы грязными тряпками, 
мимо машины бестелесными призраками скользят бедуины. Горячий пот смешивается с 
грязью, превращая лицо в страшную маску. Все время хочется пить, и ты глотаешь 
и глотаешь из фляжки горячую воду пополам с песком…

Я видел солдат, которые сутками не снимали противогазы, у других песок вызывал 
приступы безудержной рвоты. Хамсин мог дуть дни и ночи напролет — и тогда 
начинало казаться, что уже никогда не удастся увидеть свет, вдохнуть полной 
грудью свежего воздуха и ощутить прохладу…

Роммель не давал пощады ни себе, ни своим врагам. Он не жалел себя и требовал 
самопожертвования от своих солдат. Солдаты не роптали, потому что генерал 
разделял с ними все трудности похода и никогда не отсиживался за их спинами. О 
нем слагали легенды в окопах Аламейна и в палаточных лагерях Туниса. 
«Солдатский телеграф» передавал по всему фронту реальные и вымышленные истории 
о своем любимце. Вот два анекдота, иллюстрирующие его образ мышления и способ 
действия во время двухлетней войны в пустыне.

Чтобы скорректировать маршрут движения своих моторизованных колонн в пустыне и 
указать им правильное направление, Роммель постоянно вылетал на 
«Физелер-Шторхе», приземлялся, отдавал приказы, указывал ориентиры, торопил и 
требовал безостановочного продвижения к Эль-Мекили. Один раз он спешил и ему 
некогда было приземляться, но, пролетая по своему обычному маршруту, генерал 
обнаружил остановившуюся на привал моторизованную роту, хотя по его подсчетам к 
этому времени она должна была продвинуться значительно дальше. Самолет 
развернулся, пролетел над колонной и сбросил короткую, но убедительную записку: 
«Если вы немедленно не сядете в машины, то придется сесть мне. Роммель».

Другая история случилась во время наступления в Бенгази. Роммель увидел три 
танка из разведбатальона, остановившихся возле брошенного англичанами склада с 
горючим и собиравшихся дозаправиться «под завязку». «В чем дело?» — сердито 
спросил Роммель. «Заправляемся, гepp генерал», — ответил вытянувшийся по стойке 
смирно ротный. Роммель окончательно рассвирепел: «Я не спрашиваю, что вы 
делаете. Я спрашиваю, почему вы до сих пор здесь, хотя тут уже совершенно 
нечего делать. Сделайте так, чтобы я вас больше не видел». Озадаченный офицер 
повел глазами по сторонам, потом лицо его осветила улыбка понимания — 
дозаправиться можно и на следующем английском складе, в сотне километров 
восточнее!






ЛИС ПУСТЫНИ


Роммель располагал всего лишь горсткой солдат, но ему все равно удалось 
захватить форт Эль-Мекили. За беспримерную отвагу нация считала его народным 
героем, именно поэтому радио и мировая пресса всех воюющих стран уделяли ему 
столько внимания в своих репортажах. Когда он приступил к осаде форта, у него 
было 7 танков и 4 бронетранспортера. В наступающей колонне шли грузовики, 
радиостанции, полевые кухни и несколько «Фольксвагенов», главной задачей 
которых было поднять как можно больше пыли на флангах, чтобы враг принял их за 
крупное танковое соединение. В результате внезапной атаки и по причине 
поспешного бегства англичан в руки немецких солдат попали практически все 
армейские склады противника. Здесь было все, о чем только может мечтать 
наступающая армия — горючее, транспорт, продовольствие, оружие и боеприпасы. 
Эти гигантские трофеи позволили Роммелю продолжить движение на восток. Причины 
триумфальных побед в первых сражениях в африканской пустыне были настолько же 
непостижимы для немцев, насколько англичане не могли понять причины своих 
жестоких поражений. Но уже очень скоро все стало на свои места — успехи одних и 
неудачи других олицетворяла неординарная фигура талантливого и удачливого 
полководца. Мир заговорил о Роммеле. Он стал идеальной находкой и для вечно 
озабоченной поисками сенсаций англо-американской прессы, а у Германии появилась 
прекрасная возможность разыграть пропагандистскую карту. Так Роммель стал 
необыкновенно популярен в обоих лагерях.

После бесславных поражений Грациани захват Эль-Мекили стал несомненной удачей 
германо-итальянских войск, но это сражение никак нельзя было назвать решающим в 
битве за Северную Африку. Но это было только начало! В результате решительных 
действий и всего за 11 дней Роммель захватил Дерну, блокировал Тобрук, отбил 
Бардию и пересек ливийско-египетскую границу у Эс-Саллума. В сложных и 
неоднозначных ситуациях, где требовались не академизм и пунктуальность, а 
интуиция и умение предвосхищать развитие событий, Роммель чувствовал себя как 
рыба в воде. Одним-единственным ударом, возможность нанесения которого даже не 
рассматривали в Генеральном штабе вермахта, он вернул Триполитанию и Ливию. 
Причем сделал это изящно и с выдумкой, перехитрил своих оппонентов, 
продемонстрировав нечто из арсенала иллюзиониста! Один британский офицер, 
захваченный в плен под Эль-Мекили, признался, покачивая головой: «Мы так и не 
успели понять, что еще можно ожидать от вашего генерала».

Роммель не желал почивать на лаврах — он хотел большего, но попытка на одном 
дыхании вернуть утраченный Тобрук не увенчалась успехом. В отличие от 
итальянцев англичане прекрасно понимали: кто владеет Тобруком, владеет севером 
Африки. В апреле и мае на подступах к крепости развернулись ожесточенные бои. И 
немцы, и британцы бросили в бой значительные силы. И те, и другие несли 
серьезные потери в ходе развернувшегося сражения. Артиллерийские дуэли, налеты 
«Штукас», прорывы и контратаки безостановочно сменяли друг друга. После того, 
как первая волна наступления была отбита, Роммель перегруппировал силы, 
дождался подкрепления и нанес новый, еще более страшный по силе удар. Еще во 
время подготовки второго наступления на Тобрук он стал генералом танковых войск 
и был награжден «Дубовыми листьями» к «Рыцарскому кресту».

В ходе наступательных боев немцы захватили господствующие высоты Рас-Мадауара, 
поставили минные заграждения и подвергли массированному артобстрелу линии 
обороны противника. Войска несли жестокие потери на разбитых на секторы и давно 
пристрелянных подступах к крепости, поэтому через четыре недели Роммель был 
вынужден отступить от стен Тобрука, а англичане праздновали нелегкую победу. 
Англичанин Мурхед ликовал вместе со всей британской армией — в рядах 
австралийского гарнизона он принимал участие в обороне Тобрука:

— Когда стало очевидным, что оборонительные порядки Тобрука недостаточно прочны,
 командование начало в срочном порядке перебрасывать сюда подкрепление из 
ближайших гарнизонов Египта. Окрыленные своими победами немецкие и итальянские 
войска обрушились всеми силами на Тобрук, но были отброшены имперскими войсками.
 Австралийцам и британцам удалось оправиться от потрясения и встать 
непреодолимой преградой на пути неприятеля к морю. Роммель бросил на крепость 
все свои резервы — эскадрильи «Штукас», «Хейнкелей» и «Мессершмиттов», которые 
приступили к методичным бомбардировкам, и через несколько месяцев общее число 
авиационных налетов достигло ошеломляющей цифры — 1000. Артиллерийские позиции 
были оборудованы на внешнем кольце обороны — наши тяжелые орудия били прямой 
наводкой по наступающему врагу. На передний край были отправлены тяжелые танки 
и восьмиколесные броневики. Гарнизон Тобрука находился в блокаде — не хватало 
воды, продовольствия, боеприпасов… У защитников крепости не было возможности 
элементарно поспать, не говоря уже о каких-то даже самых примитивных 
«удобствах» полевой армейской жизни. Одна атака следовала за другой. Хотя 
немцам и удалось потеснить нашу оборону, а на отдельных участках даже 
вклиниться вглубь оборонительных порядков — гарнизон держался и на каждый удар 
отвечал контрударом. Через месяц Роммель отказался от фронтальных атак, через 
два месяца прекратились налеты «Штукас» и уменьшилась интенсивность 
артобстрелов. Потом они отошли от крепости и начали окапываться. Войсковая 
операция не удалась — и немцы предприняли попытку взять крепость измором. 
Тобрук стал первым гвоздем в крышку гроба Африканского корпуса…

Крепкий британский орешек на этот раз оказался не по зубам солдатам Роммеля. 
Генерал прекрасно понимал, что не сможет удерживать линию фронта Эс-Саллум — 
проход Хальфайя, имея в тылу Тобрук с его непокоренным гарнизоном. Начавшаяся 
кампания в России поглощала все имевшиеся в Германии резервы, в том числе и 
обещанное ОКВ[12 - Верховное главнокомандование вооруженными силами Германии. 
(Прим. перев.) Стали возникать сложности с организацией снабжения Африканского 
корпуса по Средиземному морю. Над Роммелем постоянно висел дамоклов меч решения 
британского правительства «зачистить» зону Суэцкого канала — Черчилль 
планировал нанести удар в Ливии, чтобы обезопасить жизненно важную 
коммуникационную артерию Британской империи от посягательств вооруженных сил 
стран «Оси».] подкрепление.

В мае и июне, в рамках так называемой битвы за Эс-Саллум немцы и британцы с 
переменным успехом сражались в проходе Хальфайя и под Ридотта-Капуццо. Со 
стороны англичан это была неудачная попытка прорыва блокады Тобрука.

Впервые в истории войн в пустыне обе стороны применили в сражении под 
Эс-Саллумом тяжелую бомбардировочную авиацию. Впервые немецкие солдаты 
использовали здесь 88-мм зенитную пушку как эффективное противотанковое оружие.

Выдающееся полководческое дарование Роммеля в сочетании с его легендарной 
храбростью накладывали особенный отпечаток на рыцарское противостояние немцев и 
англичан. Бог войны вручал лавровый венок победителя только лучшим из лучших. 
Но и поражение не могло считаться здесь позором — противоборствующие стороны 
демонстрировали в песках Африки чудеса стойкости и героизма. Здесь действовали 
неписаные законы уважительного отношения к побежденному противнику. Законы 
войны, о которых забыли в Европе и в первую очередь в России. На пустынной 
сцене африканского театра боевых действий разворачивалось ожесточенное до 
фанатичности, но в высшей степени честное и бескомпромиссное действо.

Пустыня никогда не была союзником одних и противником других — она была общим 
врагом. Об этом знает каждый, кто воевал в африканских песках. Вот как увидел 
эту проблему британский журналист Мурхед:

— Пустыня — это идеальное поле битвы. Здесь лучше, чем в каком-либо другом 
месте можно сравнить свои силы с силами противника. Эль-Газаль и тысячи миль 
пустыни сами по себе не были нужны ни немцам, ни британцам. Они кружили по 
пустыне, как охотник обходит лес в поисках дичи. В песках нечего завоевывать 
или захватывать — здесь можно только сражаться. Англичанам было бы совершенно 
все равно, если бы немцы внезапно захватили тысячу квадратных миль пустыни на 
юге или вообще всю Северную Африку. Пока 8-я британская армия стояла в 
Эль-Газале, немцы даже и не помышляли о захвате южных территорий. Но если бы 
она потерпела поражение или лишилась своих танков, тогда не только Тобрук, но и 
вся дельта Нила оказались бы беззащитными перед лицом врага.






СРАЖЕНИЕ ПОД МАРМАРИКОЙ


Тяжелые авиабомбы и огонь германских батарей постепенно превращали Тобрук в 
груду дымящихся развалин, а английская армия копила силы для нанесения 
решающего удара по Африканскому корпусу Роммеля. Генерал Очинлек сменил 
потерпевшего полное фиаско и отправленного в Садилу генерала Уэйвелла на посту 
главнокомандующего британскими экспедиционными войсками. Он привлек к войсковой 
операции значительные силы и добился решающего на его взгляд превосходства в 
технике и живой силе.

Это сражение вошло в военную историю под названием «Битва за Мармарику». Ход 
сражения развивался по ставшему уже каноническим сценарию войны в пустыне: 
переменный успех в дебюте, колеблющееся равновесие в миттельшпиле и 
сокрушительный удар Роммеля в эндшпиле, как и год тому назад отбросивший 
британцев на запад к Эль-Агейле. В самом начале операции корпус потерял 
множество танков и подвергался чувствительным ударам со стороны англичан. В эти 
нелегкие часы Роммель демонстрировал непоколебимую решительность и стойкость 
духа — казалось, что на него снизошла небесная благодать. Противники 
скрупулезно изучали его боевой опыт. Англичане стали требовать от своих 
генералов находиться в самой гуще боевых событий, как это привык делать Роммель,
 а не командовать «из комфортабельного далека», как практиковали до кризиса 
«Битвы за Мармарику» генералы Уэйвелл и Очинлек, со всеми удобствами 
обосновавшиеся в Каире. Роммель собрал на этот раз достаточно сил, чтобы 
поставить точку в затянувшейся осаде Тобрука. Английское наступление началось 
на несколько дней раньше и в какой-то степени расстроило первоначальные планы 
немцев, хотя и ненадолго. В то время как в тишине своего кабинета в Каире 
генерал Очинлек изящно разыгрывал победоносные сражения… на штабной карте, на 
пути наступающего Роммеля имел несчастье оказаться британский генерал Каннингем,
 командующий бронетанковыми частями. Военный репортер Мурхед описывает 
четырехнедельное противостояние немцев и британцев с присущим его перу 
мастерством: восприятие противником яркой личности Роммеля на фоне 
воодушевления, растерянности, паники, надежды и ожидаемого триумфа британского 
оружия — это пиршество для литературного гурмана:

— У Роммеля были свои планы на зимнюю кампанию, а у нас соответственно свои. Мы 
не без основания предполагали, что генерал так тщательно укрепляет свои 
оборонительные порядки, чтобы, обезопасив себя от противодействия 8-й армии, 
попытаться атаковать Тобрук. Мы сосредоточили на западных участках пустыни так 
много артиллерии и бронетехники, как никогда раньше. Мы предполагали обойти 
позиции немцев с фланга и деблокировать Тобрук, прежде чем неприятель начнет 
боевые действия. Всего генерал Каннингем мог задействовать около 100 000 солдат,
 800 танков и 1000 самолетов всех типов. У Роммеля было 120 000 солдат, 400 
танков, а самолетов даже меньше, чем мы предполагали. Немцы сосредоточили 
большую часть танков и артиллерии на юго-восточном участке обороны Тобрука и 
намеревались взять крепость штурмом. Никаких наступательных действий в районе 
границы не намечалось — здесь главной задачей немецких войск стала активная 
оборона. По плану Каннингема британцы должны были связать на границе 
значительные силы немецких войск. Командующий расположил войска в форме подковы 
— индусы на восточном фланге, новозеландцы — на западном, а центр держали 
южноафриканцы. Здесь же в центре обороны располагались и британские танки — их 
задача заключалась в прорыве линии обороны немцев в районе форта 
Ридотта-Маддалена и создании своего рода «санитарного кордона» от Маддалены до 
Тобрука (активный поиск и ликвидация вражеских танков). В случае 
крупномасштабного танкового сражения гарнизон Тобрука должен был пробиваться на 
юго-восток, в Эль-Дуда на соединение с новозеландцами, которые должны были 
прорваться к побережью через Гамбут. Индусы предпринимали отвлекающий маневр па 
юге и должны были имитировать активность юго-восточнее Бенгази, в районе поста 
Джало. После уничтожения немецких танков — а это была важнейшая задача — вся 
армия выдвигалась в сторону Бенгази, а затем в Триполи.

Британское наступление было назначено па утро 18 ноября. Немцы планировали 
начать штурм крепости 23 ноября. Каждая из сторон примерно представляла себе 
планы противника, но без твердой уверенности. Мы, естественно, отказались бы от 
выступления 18-го, если бы знали, что через несколько дней Роммель направится к 
Тобруку — мы дождались бы, пока он перегруппирует свои основные резервы, и 
нанесли бы неожиданный удар с тыла. Знай Роммель о наших планах, то и он иначе 
распределил бы свои силы.

В тылу атаковавших Тобрук немецких частей концентрировалось самое крупное 
бронетанковое соединение британцев за все время боевых действий в Африке — 
танковые колонны вышли из Западной пустыни Египта, проследовали через оазис 
Сива и направились к побережью. С запада через Эс-Саллум и Бардию к Тобруку 
подтягивались не менее значительные силы противника, имевшего в своем составе 
крупные танковые соединения. В этой ситуации Роммель едва не допустил роковую 
ошибку, которая могла закончиться полной катастрофой для Африканского корпуса. 
Вначале он, действуя в своей привычной, решительной манере, нанес 
сокрушительный удар по наступающей вдоль побережья «Северной» группировке и 
разбил танковую дивизию англичан в районе Бардии. Потом стали поступать 
противоречивые сообщения о продвижении «Южной» группы войск. Роммель решил 
перехватить инициативу: нанести удар по Сиве и отрезать наступающих от баз 
снабжения. Полководческий почерк Роммеля — это молниеносное принятие решения. 
Кстати, его недоброжелатели в ОКБ и Генеральном штабе часто критиковали его за 
такой стиль руководства. Роммель отдает опрометчивый приказ обеим танковым 
дивизиям — нанести удар в направление оазиса Сива. Внезапно резко ухудшилась 
ситуация под Тобруком: штурмующие крепость войска оказались под угрозой 
окружения наступающими с юга англичанами. В этот момент установить связь с 
Роммелем было невозможно — вместе с начальником штаба, генералом Гаузе, он 
находился в пути. Тогда офицер оперативного управления генштаба, оберст 
Вестфаль, на свой страх и риск отменил решение командира и развернул танки к 
Тобруку. Тем временем Роммель добрался до Сивы на известном всему Африканскому 
корпусу «Мамонте», трофейном английском броневике. Однако здесь он не обнаружил 
свои дивизии, а только британские, от которых ему едва удалось оторваться, 
благодаря мастерству водителя и камуфляжной раскраске командирского броневика. 
Разгневанный Роммель повернул назад к Тобруку и… сразу же осознал свою страшную 
ошибку. Ему не понадобилось много времени, чтобы понять, на каком тончайшем 
волоске висела судьба всего экспедиционного корпуса, окажись оберст Вестфаль 
более исполнительным и менее инициативным!

Между тем битва за Тобрук была в полном разгаре. Мурхед пишет:

— Эти 24 часа Роммель испытывал мучительную неопределенность. По истечении ночи 
он обнаружил, что совершенно неожиданно в пустыне, вернее на маленьком участке 
пустыни, в радиусе ближайших нескольких сотен миль нет противника. Он осторожно 
двинул свои танки на юг, к границе, чтобы понять — что, собственно говоря, 
происходит. Только во второй половине следующего дня под Гейтхаузом немцы 
столкнулись с американскими «Милягами»[13 - Так на фронтовом жаргоне назывались 
легкие танки М-3 «Генерал Стюарт», применявшиеся союзниками только в Северной 
Африке. (Прим. перев.)].

Завязалось жестокое сражение — артиллерийский огонь достиг такой плотности, что 
пустыню накрыло непроницаемое облако из дыма, гари, пыли и выхлопных газов. 
Артобстрел достиг своей кульминации: германские пушки против наших, наши орудия 
против танков Роммеля — противоборствующие стороны разделяло едва ли больше 
пяти километров. Потом вперед пошли танки — и это был апофеоз сражения! 
Неказистые, но юркие и быстрые «Миляги», вооруженные 37-мм двухфунтовой пушкой, 
с неэстетичной почти квадратной башней и развевающимися вымпелами, принимали 
первое боевое крещение на африканской земле. Эти танки только что сошли с 
конвейеров американских машиностроительных заводов, и нас интересовал вопрос, 
как проявят они себя в первом бою — очень хорошо, плохо или так же, как и 
другие наши боевые машины.

Роммелю удалось добиться определенного равновесия, хотя у немцев было 
значительно меньше бронетехники. Несколько неожиданных тактических ходов, 
профессионализм артиллеристов и удачные действия истребительно-танковых 
подразделений сразу же поставили противника в затруднительное положение. Мурхед 
с восхищением отзывается о полководческом таланте Эрвина Роммеля:

— Пока танковое сражение, самое кровавое в истории африканской войны, еще 
только набирало обороты, Роммель отважился на гениальный и одновременно 
отчаянный шаг: он вывел из боя часть броневиков и танков и бросил их в атаку на 
коммуникационные линии британцев. Танк против небронированного автомобиля — это 
все равно, что запустить акулу в бассейн с макрелью! В драматическом ночном бою 
танки Роммеля как нож сквозь масло прошли через позиции 5-й южноафриканской 
бригады и попытались пробиться через египетскую границу на соединение с 
ведущими оборонительные бои подразделениями германской пехоты. Они уничтожили 
слабое прикрытие и разогнали по всей пустыне невооруженные транспортные 
средства англичан. Войска охватило близкое к панике отчаяние, еще более 
пагубное по своему воздействию, чем массированный артобстрел. По пустыне 
бесцельно бродили утратившие связь с командованием, наполовину разбитые части. 
Интендантские обозы, так и не получившие приказов, оказались рассеянными среди 
необъятной пустыни. В безлюдных песках были брошены артиллерийские батареи и 
танковые роты. Военнопленные внезапно становились охранниками — по три-четыре 
раза в течение одного дня солдаты попадали в плен и совершали побег…

…Не могло быть и речи о централизованном руководстве войсками — все сражение 
разбилось на полдюжины изолированных очагов. Полевые лазареты и санбаты по 
несколько раз за день переходили из рук в руки, а медперсонал оказывал первую 
помощь британским, немецким и итальянским тяжелораненым без разбора на своих и 
чужих. Повсеместно использовалось трофейное оружие, танки и машины. Доходило до 
совершенно анекдотических ситуаций: вот немецкий солдат сидит за рулем 
английского грузовика с захваченными в плен южноафриканцами, не справляется с 
управлением на сложном участке трассы и врезается в итальянскую машину, из 
кузова которой выскакивают новозеландцы и освобождают наших людей. Вот 
грузовики с немецкой пехотой в сумерках пристраиваются к британской автоколонне 
и несколько десятков километров едут бок о бок с неприятелем, пока замечают 
свою ошибку и скрываются в пустыне. Генералы брали противника в плен, а 
бригадные командиры и капралы поднимали бойцов в рукопашную.

Ситуация на поле боя менялась быстрее, чем в штабах успевали получить, изучить 
и проанализировать противоречивые донесения ротных командиров. Театр боевых 
действий все больше напоминал восьмислойный именинный пирог — и одному Богу 
было известно, чем закончится это сражение.

Донесения с фронта бросали Каир то в жар, то в холод — от воодушевления и 
ликования до разочарования и паники. Каждый день английская пресса и 
радиостанции всего мира возвещали об очередной победе британского оружия в 
песках Африки. Прорыв Роммеля не был по достоинству оценен средствами массовой 
информации — видимо, журналисты решили не распространяться на «малоприятную 
тему». Зато газеты печатали обнадеживающие репортажи под броскими заголовками: 
Роммель в «котле», «Паническое бегство Роммеля», «Немцы тщетно пытаются 
вырваться из британского капкана».

Пришел декабрь, а с ним и понимание того, что пропагандисты как всегда 
перегнули палку — воздвигнутое их стараниями монументальное здание 
сверхоптимизма оказалось на поверку готовым вот-вот рухнуть карточным домиком. 
Битва еще не началась, а британцы уже объявили всему миру, что «ее исход 
предрешен, потому что мы превосходим Роммеля по числу танков и пушек». Такое 
пренебрежительное отношение к противнику изначально девальвирует значение 
победы в общественном сознании, а с другой стороны, едва ли не удваивает 
негативные эмоции в обществе в случае неудачи. Британия и весь мир приняли 
желаемое за действительность — цветистые оптимистические прорицания за 
объективный стратегический прогноз. Стоит ли напоминать, что некоторые 
«горе-эксперты» оптимистично предсказывали, что после начала сражения Роммель 
вряд ли сумеет продержаться дольше пары часов.

Вначале робко, а потом с все более возрастающим сомнением в мире стали 
интересоваться — не слишком ли долго «в панике бежит разбитый в пух и прах 
Роммель»! Дотошные пессимисты пересчитали все «сгоревшие танки Африканского 
корпуса», о которых регулярно сообщала пресса, и с удивлением обнаружили, если 
верить цифрам, то каждый немецкий танк должен быть подбит минимум дважды!

Две танковые дивизии Роммеля действительно понесли серьезные потери в ходе 
жестоких сражений, а после подхода резервных соединений британских танков он 
вообще был вынужден выйти из боя и начать передислокацию. Это было отступление, 
но не бегство — Роммель контролировал ситуацию и при отходе на запланированные 
позиции нанес значительный урон танковым дивизиям англичан. 5 января 1942 года 
Африканский корпус занял линию обороны под Марса-Эль-Брегой.

Роммель отвел своим войскам ровно три недели на обустройство укрепрайона, 
переформирование, отдых и подготовку к новому наступлению! Под давлением 
англичан осада крепости Тобрук была снята, но подразделение майора Баха в 
течение длительного времени продолжало удерживать проход Хальфайя.






ВСТРЕЧА С КЕССЕЛЬРИНГОМ


Еще при отходе на запланированные позиции итальянский офицер связи, а потом и 
ОКБ (под давлением Муссолини) стали требовать от Африканского корпуса «во что 
бы то ни стало удержать позиции под Тмими». Муссолини утверждал, что Киренаика, 
только полгода тому назад отбитая у британцев, «должна остаться итальянской, и 
итальянская империя будет сражаться здесь до последнего человека». Ни Гитлер, 
ни ОКБ не хотели принимать во внимание, что в Африке не действуют законы 
европейской позиционной войны — ни Тмими (в любой момент неприятель легко мог 
обойти со стороны пустыни этот расположенный на средиземноморском побережье 
опорный пункт), ни любая другая позиция не являются решающим фактором в 
африканской войне. Главное здесь — выведение из строя и уничтожение техники и 
живой силы противника. Для достижения этой цели не нужно было проводить 
крупномасштабные наступательные операции или оккупировать значительные 
территории. В ответ на все возражения Ставка бомбардировала штаб-квартиру 
Роммеля категорическими приказами, составленными в лучших традициях 
национал-социалистической фразеологии.

Наверное, каждый «африканец» мог с легкостью сформулировать основополагающие 
принципы стратегии и тактики войны в пустыне, но они показались бы 
кощунственной ересью «наполеонам из Берлина». Вот как написал об этом 
англичанин Мурхед:

— Со временем я все больше убеждался в том, что военные действия в пустыне 
очень похожи на морскую войну. И здесь, и там можно ориентироваться только по 
компасу, ни одна позиция не может быть стационарной — разве что потребуется 
удержать несколько фортов. Здесь каждый грузовик и каждый танк вполне можно 
сравнить с грозным и самодостаточным эсминцем. Как боевая эскадра скрывается за 
линией горизонта, так и танковая рота или подразделение мотопехоты исчезают за 
барханами и растворяются в безбрежном океане песка… Пустыня не принадлежит 
никому точно так же, как и море. Войска временно занимают благоприятную позицию,
 и подразделения легких танков или мотопехоты патрулируют окрестности день или 
неделю, а при соприкосновении с врагом маневрируют в поисках наиболее 
благоприятной позиции для атаки. Две противоборствующие эскадры так же 
курсируют в открытом море во время морского сражения.

Здесь нет окопов, а линия фронта существует только на картах. Базовый принцип 
этой войны — мобильность. Моторизованные части не захватывают здесь области или 
позиции, а стремятся обнаружить противника. Так же действует и морская эскадра: 
ищет вражеские корабли, а не пытается «захватить» океан.

Первая встреча Роммеля с генерал-фельдмаршалом Кессельрингом состоялась во 
время отхода на позиции под Эль-Брегой. Ставка направила главнокомандующего 2-м 
воздушным флотом «поддержать Роммеля и остановить отступление». Полномочный 
представитель генштаба люфтваффе Кессельринг оценивал ситуацию с позиций 
типичного «летного генерала» и категорически требовал «перестать пятиться как 
стадо баранов».

Роммель только что вернулся в походный лагерь после изнурительной, многочасовой 
поездки по пустыне. Сбросив покрытый пылью мундир, едва живой от усталости, он 
сидел в командирской палатке и подписывал последние, самые срочные приказы по 
Африканскому корпусу. Ординарец сервировал на раскладном столе «дежурный» ужин, 
который давно уже не лез в горло даже самым неприхотливым «африканцам»: 
черствый хлеб с банкой сардин в масле или итальянские консервы из переваренной 
и жилистой говядины — «Мечта старика» на солдатском жаргоне. В этот момент в 
лагере появился Кессельринг — он только что прилетел из Рима и прямо-таки 
излучал бодрость и оптимизм. После краткого взаимного приветствия Роммель без 
церемоний спросил, где же обещанное подкрепление. Кессельринг уклончиво 
ответствовал, что его истребители стоят в Мюнхене на переоснащении, а экипажам 
еще нужно пройти переподготовку перед сложным перелетом через Альпы в Африку. 
«Так, когда же можно рассчитывать на прибытие авиации?» — терпеливо спросил 
Роммель. Недовольным тоном фельдмаршал изрек: «Я отправлю вам радиограмму…». 
Роммель понял, что ему еще очень долго придется ждать помощи от люфтваффе, и 
продолжил передислокацию, несмотря на настойчивые призывы Муссолини и вопреки 
оптимистическим надеждам ОКВ — без снабжения, без авиации и без резервов не 
могло быть и речи об удержании фронта. Кессельринг имел возможность лично 
убедиться в том, что в самом конце 1941 года в порты южного побережья 
Средиземного моря — Триполи, Бенгази и Дерну — из гаваней Италии или Сицилии 
месяцами не заходил ни один корабль со снабжением для Африканского корпуса. Это 
дало прекрасный повод немецким острословам называть «mare nostrum»[14 - 
Благоприятное к нам море (лат.). (Прим. перев.)] итальянцев — «германской 
купальней». Британские подводные лодки и базирующиеся на Мальте 
истребительно-штурмовые эскадрильи союзников фактически перерезали немецкие 
коммуникации в Средиземноморье. Именно поэтому зимой 1941/1942 годов Роммель 
отвел войска на старые исходные позиции под Марса-Эль-Брегой.

В четвертый раз с начала боевых действий в Средиземноморье Египет и 
Триполитания становились ареной одного из крупнейших сражений 2-й мировой войны.
 Англия и Германия сошлись в смертельном бою там, где много веков тому назад 
бились за средиземноморское господство римляне и карфагеняне. Вдоль северного 
побережья вели свои легионы навстречу врагу Сципион Африканский и Велизарий. 
Александр Македонский пересек враждебную пустыню и достиг спасительной прохлады 
оазиса Сива. Здесь Оракул провозвестил ему волю богов — поход на восток, в 
Индию. Много веков спустя воинственные последователи пророка Магомета огнем и 
мечом обращали в свою веру Северную Африку и несли зеленое знамя пророка в 
Европу, через Гибралтар. По следам Александра прошел Наполеон и тоже сражался 
здесь под сенью египетских пирамид. Эта земля обильно полита человеческой 
кровью. Жестокие колониальные войны XX века между белыми завоевателями и 
туземцами возобновили кровавые традиции прошлых тысячелетий.

Огромное пространство между южным побережьем Средиземного моря и западной 
границей пустыни Сахара наполнилось непривычными для этих мест звуками — лязгом 
гусениц, грохотом разрывов и воем пикирующих бомбардировщиков. В Африку пришла 
новая техническая война — с новыми законами, новой стратегией и новой тактикой. 
Нынешняя война не имела ничего общего с войнами ушедших эпох, когда по пескам 
бродили легко вооруженные, большие и маленькие армии, не имевшие ни малейшего 
представления о том, что такое «линии коммуникации и организация бесперебойного 
снабжения войск». Судьбу современных войн стали решать иной раз не храбрость и 
самоотверженность бойцов, а например, наличие горючего или отсутствие запчастей.
 Снабжение стало божеством современной войны. Победы и поражения в Африке стали 
прямо пропорциональны мужеству солдат и таланту полководцев и обратно 
пропорциональны протяженности коммуникационных линий и удаленности от баз 
снабжения. Каждый новый успех уводил наступающую армию еще дальше от своих баз, 
в то время как потерпевшие поражение откатывались… ближе к своим складам и в 
итоге оказывались в лучшем положении, имея в виду возможности переформирования 
и переоснащения. И немцы, и британцы заплатили за постижение «универсальных 
законов» войны в пустыне немалую цену. Мурхед был совершенно прав, когда назвал 
проблему снабжения «самой главной на этой войне»:

— Британцы снова доказали всему миру, что им вполне по силам отбить Киренаику у 
немцев. Но на этот раз — и вопреки нашей воле — мы с удивлением обнаружили, что 
в пустыне ни в коем случае нельзя продвигаться произвольно далеко, даже если 
это позволяет сделать неприятель. В самом начале немцы и мы находились в 
приблизительно одинаковом положении — Триполи и Каир находятся на одинаковом 
расстоянии от Киренаики. Враг сумел доказать, что и ему по силам пройти от 
Триполи до Киренаики, и даже сунуть нос в египетскую пустыню. Дальше Роммель не 
пошел. Двигаясь в противоположном направлении, мы застряли в Аджедабии. Вся 
сложность нашего положения заключалась в том, что чем стремительнее развивалось 
наше наступление, тем дальше мы удалялись от Каира. Чем быстрее отступали немцы,
 тем ближе они оказывались к своим базам. Этот парадоксальный «закон пустыни» 
пытались опровергнуть четыре авторитетных полководца. Летом 1940 года итальянец 
Грациани продвинулся далеко на восток, до Сиди-Баррани в Египте, но прекратил 
наступление. Следующей зимой Уэйвелл дошел до Аджедабии и застрял. Роммель с 
легкостью вернул все утраченное итальянцами, но обессиленный остановился у 
египетской границы. Теперь наступил черед Очинлека, но и его войска топчутся на 
месте.

Война в Северной Африке в какой-то мере свелась к соперничеству интендантских 
служб, от которых зависела скорость поставок в войска горючего для танков и 
моторизованной пехоты, оружия, боеприпасов, запчастей и пр. Несколько 
неожиданно на первый план вышли прочность и надежность коммуникационных линий, 
близость баз снабжения от переднего края и степень защищенности 
чувствительнейшей пуповины, связывающей в единое целое фронт и тыл.






АФРИКАНСКИЙ БРИЛЛИАНТ


10 месяцев тяжелых боев оставались позади, когда в январе 1942 года, в 
Марса-Эль-Брега Роммель начал готовиться к новому наступлению. Гитлер не ошибся 
в выборе командира экспедиционного корпуса — африканский театр военных действий 
идеально подходил Роммелю по его боевой выучке, характеру, дару импровизации и 
умению моментально реагировать на изменение ситуации. Из теоретика войны в 
пустыне он уже давно превратился в практика, и за неполный год успел 
насладиться мигом триумфа и испить до дна горькую чашу поражения. К этому 
времени Роммель значительно превосходил всех своих противников не только в 
умении использовать ситуацию, но и в умении создавать благоприятные предпосылки 
для победы. Если британский главнокомандующий Очинлек крайне неохотно покидал 
Каир и предпочитал командовать фронтом по телефону, то Роммель был убежден — 
командирский КП должен находиться непосредственно у переднего края.

Как командир Роммель состоялся в рамках жесткой армейской субординации. Он был 
образцовым солдатом, но, как и любая незаурядная личность, всегда оставался в 
глубине души индивидуалистом и «вольным стрелком». Роммель-стратег всегда 
выигрывал на фоне ортодоксальных полководцев, усидчивых выпускников военных 
академий. Вдали от европейского театра военных действий и ОКБ, в сотнях 
километров от фатерланда и его «рычагов воздействия» он мог без особых помех со 
стороны военного руководства реализовать свой стратегический потенциал. Роммель 
единственный из генералов вермахта, кто вошел в военную историю в первую 
очередь как стратег и тактик боевых действий в пустыне. В рамках тех небогатых 
возможностей, которые предоставляли ему ОКБ и противник, он сумел добиться 
выдающихся результатов. Печать его индивидуальности лежит на всех операциях 
германских вооруженных сил в Африке.

Африка стала его судьбой. Он любил пустыню за ее неповторимость и ненавидел за 
ее коварство. Безбрежная африканская пустыня очаровала и околдовала его так, 
как только ей одной удается заворожить любого, кто, ощутив томление 
беспокойного сердца, ищет уединения и мечтает раствориться в одиночестве 
пустынных ночей.

«Германский алмаз» получил свою последнюю огранку в песках Африки. Именно здесь 
засверкала всеми гранями яркая индивидуальность Роммеля. В его 
самостоятельности и даже самодостаточности лежат причины того, почему он раньше 
многих поднялся против Гитлера. По сравнению с главнокомандующими вермахта на 
европейском театре военных действий командующий экспедиционными войсками, 
действующий на другом континенте, облечен большей властью, и в его ведении 
находится более широкий круг проблем — от сугубо военных до политических, 
экономических и организационных. Несмотря на тесное сотрудничество с 
итальянским генштабом, ему было дано право самостоятельно принимать решения по 
большинству возникающих вопросов.

Африканский опыт предопределил многое в его последующей жизни. Здесь он 
научился обходиться только своими силами и всегда действовать с позиций разума, 
а не эмоций. Здесь он убедился в том, что одна-единственная ошибка может 
привести к катастрофе, и стал требовать от Гитлера и высшего 
военно-политического руководства страны принимать взвешенные решения и 
действовать только в русле своих реальных возможностей, полностью осознавая 
ответственность перед нацией.

Роммель в совершенстве изучил науку «военной хитрости», но считал, что это 
эффективное оружие нельзя применять слишком часто, чтобы не приучить к нему 
врага. Нельзя выиграть войну только финтами и трюками, потому что еще никому не 
удавалось долго обманывать всех.

Роммель очень многому научился за время первого наступления от Триполи до 
Эс-Саллума на египетской границе и при отступлении к Марса-Эль-Брега. Все 
последующие события были либо повторением пройденного, либо приложением старого 
опыта к новой вариации войны в пустыне. 21 января 1942 года немецкие саперы 
разминировали минные поля перед укрепрайоном Эль-Брега, и вперед пошли 
штурмовые роты Африканского корпуса. Так начался новый этап войны в пустыне. 
Роммель дойдет до Тмими и в очередной раз очистит Киренаику от британцев, а во 
втором акте африканской драмы, после продолжительной осады и штурма мощного 
укрепрайона Эль-Газаль, его танки будут остановлены в какой-то сотне километров 
от дельты Нила.

Перед началом наступления была проведена крупномасштабная операция по 
дезинформации противника. Несколько дней подряд под пристальным наблюдением 
британских самолетов-разведчиков Ром-мель отправлял на запад, в Триполи, 
большие автоколонны трофейной техники. Правда, ночью эти же грузовики 
возвращались обратно с подкреплением и боеприпасами! Британцы попались на 
старый как мир трюк и с удовольствием приняли желаемое за действительность — 
они с энтузиазмом предвкушали поход в сердце Триполитании и окончательную 
победу в Северной Африке. Несколько английских офицеров все же высказали свои 
сомнения, но их критические голоса не были услышаны — кто хочет обмануться, как 
правило, бывает обманут! Атакующий удар Роммеля не заставил себя долго ждать — 
и опять зазвучала старая песня, но на новый лад. Мурхед несколько 
меланхолически описывает отступление английской армии:

— Что можно сказать… В танковом сражении под Аджедабией немецкие танки имели 
преимущество над нашими «Валентайнами». У одних закончилось горючее, прежде чем 
они вступили в бой. Несколько танков были потеряны в самом начале сражения. 
Другие вышли из-под прикрытия наших противотанковых батарей и попали под 
заградительный огонь немецкой артиллерии. Остальные мы потеряли, когда немцы 
захватили наши склады с горючим и боеприпасами. От первого же удара рухнула 
система боевого взаимодействия наших частей. Попавшие в отчаянное положение 
пехотные роты тщетно ждали подкрепления, потому что резервы болтались без дела 
в стороне, а когда все же пытались выдвинуться на позиции, то натыкались на 
немецкое оцепление. А потом три мощные колонны врага ударили по всему фронту 
нашей обороны. Немцы развернулись и одну за другой уничтожили разрозненные 
группы британских солдат. В течение двух дней британское наступление было 
повсеместно свернуто, а через три дня наше наступление закончилось… 
отступлением. Ровно через 14 дней Роммель во второй раз вернул Бенгази, Дерну и 
Кирснаику. Он добрался до Тмими, и только мощный английский укрепрайон 
Эль-Газаль, наконец, остановил его стремительное наступление.

Гитлер произвел Роммеля в генерал-оберсты и наградил «Мечами» к «Дубовым 
листьям» «Рыцарского креста» за выдающиеся военные успехи в Африке. Но от этого 
не уменьшилось беспокойство новоиспеченного генерал-оберста о дальнейших 
перспективах африканской кампании. Роммель отдавал себе отчет в том, что 
тяжелые потери вермахта зимой 1942 года на Восточном фронте могут заставить 
Гитлера и ОКВ рассматривать Средиземноморье как второстепенный фронт, а это 
крайне негативно скажется на снабжении его экспедиционного корпуса.






«НАВАЖДЕНИЕ» ИЛИ «ГИПНОЗ»?


Одно только имя Роммеля деморализующе действовало на противника. Британские 
солдаты испытывали мистический ужас перед фигурой немецкого генерала — об этом 
свидетельствует приказ, подписанный английским главнокомандующим Очинлеком:

— Командирам и начальникам штабов бронетанковых и пехотных соединений. 
Существует реальная опасность того, что печально известный нам Роммель станет 
своего рода «наваждением» для наших войск. Солдаты рассказывают о нем небылицы, 
а его имя оказывает на них гипнотическое воздействие. Он ни в коем случае не 
сверхчеловек, хотя разговоры о его способности и энергичности не лишены 
основания. В связи с этим было бы крайне нежелательно, чтобы наши люди 
приписывали ему сверхъестественные качества. Требую провести разъяснительную 
работу в войсках и всеми доступными способами внушить личному составу, что 
Ром-мель не представляет из себя ничего большего, чем обычный немецкий генерал. 
Обращаю ваше особое внимание на то, что не следует сейчас употреблять слово 
«Роммель» имея в виду нашего противника в Ливии. Без конкретизации следует 
говорить о «немцах», «вооруженных силах «Оси» или «противнике»…

…Приказ принять к производству незамедлительно.

Довести до сведения младшего командного состава 

психологическую важность разъяснительной работы среди нижних чинов.

Г.Д. Очинлек, генерал и главнокомандующий

Ближневосточными вооруженными силами.

P.S. Незавидую Роммелю!

Сколько же тщательно скрываемого восхищения и преклонения перед полководческим 
гением Роммеля в скупых строках этого приказа. Этот документ лишний раз 
свидетельствует о том воздействии, которое оказывал Эрвин Роммель на окружающих.







Глава 3.



НЕСБЫВШИЕСЯ НАДЕЖДЫ











БЕЗРЕЗУЛЬТАТНЫЙ ВИЗИТ В СТАВКУ ФЮРЕРА


После потери укрепрайона Тмими англичанам не оставалось ничего другого, кроме 
подготовки нового удара по победоносным войскам Роммеля. В результате немецкого 
наступления оказались перерезанными прекрасно отлаженные коммуникационные линии 
британцев — кратчайший маршрут снабжения армии от дельты Нила до Тобрука. 
Роммель предполагал, что на этот раз переформирование потрепанных в боях 
английских частей, подход пополнения и поставки амуниции будут проведены 
противником в рекордно короткие сроки и Очинлек предпримет попытку вернуть 
утраченное не позднее начала июня — до наступления страшного африканского лета, 
когда дикая жара делает невозможной любую крупномасштабную наступательную 
операцию.

Развитие ситуации на африканском театре боевых действий вызывало особую 
озабоченность Роммеля в связи с тем, что главная коммуникационная артерия 
немцев Италия — Триполи находилась под постоянной угрозой удара с Мальты. 
Располагавшиеся на острове базы подводных лодок, истребительной и 
разведывательной авиации союзников превращали морской путь из Сицилии в Африку 
в страшное испытание для немецких и итальянских моряков. Для организации 
полноценного снабжения Африканского корпуса необходимо было окончательно решить 
«мальтийский вопрос». Роммель был готов пожертвовать многим, чтобы не 
ввязываться в сражение с Очинлеком до того, как воздушный флот Кессельринга 
ликвидирует опорный пункт союзников в Средиземноморье. Он считал целесообразным 
в очередной раз отказаться от Киренаики и, навязав медлительному противнику 
позиционные бои, окончательно остановить его под Аджедабией или Буаретом.

Самым серьезным препятствием на пути осуществления стратегических замыслов 
Роммеля и разумного решения африканской проблемы имеющимися силами стали Гитлер 
с его пропагандистской максимой[15 - Лаконичная и отточенная мысль. Принцип, 
которым человек руководствуется в своих действиях. (Прим. перев.)] «защищать 
каждую пядь земли» и Муссолини с его постоянными причитаниями, что «империя не 
выдержит еще одного отступления». Эти вопросы можно было решить только в 
штаб-квартире фюрера, поэтому с надеждой на оптимальное решение проблемы 
Гитлером и его военными советниками Роммель полетел в Европу — в первый раз со 
времени назначения в Африку. Молодой офицер, который сопровождал генерала в 
этой поездке, уже после войны рассказал мне о своих впечатлениях. Самолет 
совершил посадку на промежуточном аэродроме в Мисурате. На ужине в честь 
Роммеля высокопоставленные итальянские офицеры старались перещеголять друг 
друга в самом низкопробном казарменном остроумии. Всегда корректный Роммель с 
большим трудом сдерживал себя, когда неотесанные солдафоны отпускали свои 
наиболее грубые шутки. Во второй половине следующего дня во Дворце дожей, в 
Венеции, его принимал Муссолини. Роммель кратко сформулировал свои требования: 
увеличить общий тоннаж отправляемых грузов в порты Триполи и Бенгази, 
гарантировать поступление не менее 20 000 тонн грузов ежемесячно, обеспечить 
надежный конвой грузовых транспортов и ускорить отправку в Африку подразделений 
итальянских вооруженных сил. Немцам довелось стать свидетелями трагикомического 
фарса: каждое предложение Роммеля сопровождалось вызовом из прихожей 
соответствующего министра. Потом дуче в присущей ему экзальтированной манере 
доводил до подчиненного суть проблемы и в конце своего монолога все же 
интересовался мнением государственного секретаря или вызванного на ковер 
министра. Ни один из них не возразил и не высказал ни малейшего сомнения — 
вытянувшись по стойке смирно, они только поддакивали и на все вопросы отвечали 
— «Так точно!» и «Будет сделано!», а потом исчезали за дверями кабинета после 
подобострастного поклона. Роммель знал цену обещаниям фашистского лидера и не 
понаслышке был знаком с бюрократами всех мастей, поэтому не удержался от слов: 
«Вы все умеете расшаркиваться и много чего обещать, только после ваших 
реверансов в Африку не приходит и на тонну больше грузов».

Приземление курьерского самолета Роммеля на маленькой взлетно-посадочной полосе 
Ставки фюрера под Летцен-Растенбургом едва не закончилось авиакатастрофой. 
Пилот посадил скоростной самолет не на ту полосу и в последнее мгновение 
свернул на боковую рулежную дорожку. Он укротил машину в нескольких метрах от 
забора перед глубоким оврагом — прокатись самолет еще немного, и вся эта 
история закончилась бы трагически. На этом же самом месте при посадке на 
аэродром «Волчьего логова» (такое кодовое название носила штаб-квартира фюрера) 
незадолго до этого погиб министр вооружения Фриц Тодт. Поздно вечером 
состоялась первая встреча Роммеля и Гитлера в присутствии Кейтеля, Йодля, 
Шмундта, нескольких адъютантов фюрера и Вестфаля, сопровождавшего 
генерал-оберста во время поездки в Европу. В неофициальной обстановке Гитлер 
вручил ему «Мечи» к «Дубовым листьям» «Рыцарского креста» — в ответ Роммель 
произнес импровизированную речь.

Роммель особо подчеркнул, что подготовку к отражению британского удара 
приходится проводить на фоне возросшей угрозы со стороны Мальты, и для 
обеспечения бесперебойного подвоза снаряжения эту проблему необходимо решить 
раз и навсегда. Он предложил альтернативный план: 1. Корпус защищает укрепрайон 
Тмими, как этого требуют Гитлер и Муссолини, и немедленно захватывает Мальту с 
использованием всех итальянских резервов и при поддержке 2-го воздушного флота 
Кессельринга. В результате бомбардировок большинство островных аэродромов уже 
выведены из строя, и в настоящий момент противник использует от 30 до 60 
истребителей, укрывающихся в подземных ангарах. 2. Вермахт оставляет Мальту в 
покое и при поддержке авиации наносит удар в направлении крепости Тобрук. Если 
удастся захватить крепость штурмом, то одним выстрелом будут убиты два зайца: 
во-первых, положительно решится вопрос со снабжением, потому что не будет 
необходимости использовать Триполи как основной порт; во-вторых, крепость 
послужит прекрасным опорным пунктом во время будущего наступления британцев 
поздней осенью.

Гитлер всячески избегал дать объективную оценку плану Роммеля и расспрашивал 
генерала о британском вооружении, в частности его интересовала легкая 82-мм 
полевая пушка. «Африканцы» терпеливо ждали, когда же разговор вернется к 
интересующей их проблеме — но тщетно… Совещание подошло к концу, и Гитлер 
обещал вернуться к этой теме на следующий день.

Во время ужина Роммель сидел рядом с Гитлером. За приставным столом сидели 
сопровождавший Роммеля офицер, Борман, Гиммлер, Белов и Энгель. Присутствовали 
Кейтель, Йодль, Дитрих и лечащий врач Гитлера Морелл. Внезапно все разговоры в 
столовой перекрыли громкие выкрики Гитлера. Воцарилось напряженное молчание, и 
все отчетливо услышали, как, не стесняясь в выражениях, Гитлер ругает Черчилля 
самыми последними словами: «Я еще покажу этой грязной свинье, этому вечно 
пьяному мерзавцу…». Майор Энгель слегка наклонился вперед и произнес: «Господа, 
пожалуйста, не нервничайте и не удивляйтесь. Мы к этому уже привыкли — почти 
каждый раз одна и та же история. Теперь раз уж он завелся, то его не 
остановишь…»

В ответ на критику в адрес «империи фашизма» пресс-секретарь рейха, доктор Отто 
Дитрих, вспоминая о втором визите фюрера в Италию, высказал несколько 
удивительно нелогичных замечаний:

— Мне импонирует Италия. Это воистину великая держава. Я сразу же представляю 
себе десятки подводных лодок, которые стоят у пирсов Неаполя и готовы по 
первому же приказу погрузиться под воду и отправиться в бой. Это прекрасное 
зрелище, скажу я вам. Все отлажено как часовой механизм…

Дитрих был похож на неуспевающего по «логике» студента, который побывал на 
военном параде, а потом в весьма приятном обществе отобедал в модном ресторане, 
делая из всего этого вывод — раз еда была изысканной, а общество милейшим, 
значит… армия сильна как никогда!

Потом наступила очередь Гиммлера, который с воодушевлением рассуждал об Индии и 
утверждал, что «там достаточно только поднести спичку — и вся страна вспыхнет в 
очистительном огне, в котором сгорят все прежние завоевания британской империи».
 Он беспечно выдвигал одну фантастическую идею за другой, а несколько позже это 
подвигло рейхсфюрера к попытке создания индийского легиона Ваффен СС.

В этот же день Роммель был вызван на вечернее совещание к Адольфу Гитлеру. 
Когда поздно ночью он вернулся в домик для гостей, с нетерпением поджидавший 
его возвращения Вестфаль спросил: «Ну что, решили что-нибудь по африканским 
делам?» — «Нет, — отстраненно ответил генерал — мы обсуждали личные вопросы. Я 
надеюсь на завтрашний день…»

Роммель был огорчен и расстроен безрезультатными попытками воззвать к здравому 
смыслу Гитлера. Он был ошеломлен некомпетентностью окружавших фюрера «военных 
советников» и отказывался понимать, как можно настолько поверхностно подходить 
к решению жизненно важных для Германии военных проблем. Роммель пытался 
связаться с Герингом — рейхсмаршалом люфтваффе и по логике вещей 
заинтересованным в успехе человеком, — но и эти попытки закончились ничем. 
Геринг всячески избегал Роммеля, а когда единственная встреча все же состоялась,
 маршал категорически отказался выслушать мнение опытного боевого командира о 
возможностях применения авиации в условиях пустыни.

Последней надеждой стало назначенное на следующий день совещание в фюрербункере.
 Но и на этот раз Роммелю не удалось получить четких и ясных ответов на 
поставленные вопросы — только туманные обещания. Когда после утреннего 
совещания у Гитлера Вестфаль поинтересовался, чего же все-таки удалось добиться,
 глубоко разочарованный Роммель ответил:

— Чего я добился? Фюрер пожелал нам удачи, но мне так и не удалось добиться от 
него ничего определенного. «Обсудите все вопросы с дуче» — эти слова фюрера, 
наверное, единственное, что мы приобрели…

Роммель часто вспоминал пророческие слова генерал-оберста Гальдера. Во время 
обсуждения перспектив африканской кампании тогдашний начальник Генерального 
штаба, намекая на грядущие осложнения на Восточном фронте, произнес:

— Роммель, вы защищаете уже проигранные позиции…

На обратном пути Роммель повторно встретился с Муссолини. Эта встреча принесла 
ровно столько же, сколько и полет в Растенбург. Кортеж автомобилей проследовал 
мимо почетного караула фашистской милиции и по заполненным ликующими толпами 
римлян улицам направился к правительственному аэродрому. Сидя в салоне 
роскошного лимузина дуче, Ром-мель сквозь зубы произнес:

— Эти люди даже не пытаются выполнить то, что обещают сделать…

Несолоно хлебавши Роммель возвращался в Африку.

Этот безрезультатный двухдневный визит в Ставку впервые поставил 
генерал-оберста перед необходимостью пересмотреть свое отношение к Адольфу 
Гитлеру. Искреннее недоумение сменилось охлаждением, а разочарование — 
недоверием. Простой и в чем-то даже прямолинейный Роммель всегда безоговорочно 
доверял «Верховному главнокомандованию», потому что честь, верность и 
исполнительность всегда были отличительными чертами его солдатской натуры. 
Теперь он с удивлением почувствовал, что не испытывает, как это бывало раньше, 
слепого доверия к словам фюрера.






ТРИУМФ, ПОРОЖДЕННЫЙ ОТЧАЯНИЕМ


День за днем проходили в ожидании приказа из штаб-квартиры фюрера. Одна за 
другой уходили радиограммы в Ставку, но все они так и оставались без ответа. 
Сейчас Гитлера больше занимали проблемы Восточного фронта — время победных 
реляций о захваченных территориях и лживой информации об уничтоженных советских 
армиях подошло к концу. Роммель так и не получил две обещанные танковые дивизии.
 Сбывались его самые мрачные прогнозы: на фоне тотального усиления британского 
военного присутствия в Африке его корпус начинал испытывать все большие 
затруднения со снабжением по мере окончательного превращения вверенного ему 
участка фронта во второстепенный. Роммель пристально наблюдал за усилением 
британских частей. Без подхода свежих дивизий немцы не только не могли 
атаковать Тобрук, но и вряд ли сумели бы выстоять в долговременных 
оборонительных сражениях. Роммель принял решение оставить Киренаику, прежде чем 
это его вынудят сделать английские войска, но сохранить Африканский корпус в 
состоянии относительной боеготовности.

Итальянский офицер связи рапортовал о принятом решении в Рим, и Муссолини 
патетически воскликнул:

— Империя стоит и падет вместе с Киренаикой…

Впрочем, дуче немедленно развил бурную деятельность и пожаловался в Берлин, 
чтобы оказать давление на Роммеля и с помощью Гитлера заставить немцев до 
последнего человека сражаться в укрепрайоне Тмими. Так чисто тактический вопрос 
перешел из военной категории в сферу политиканства. Гитлер продолжал упорно 
придерживаться своего принципа «ни пяди земли без боя» и исключительно по 
политическим соображениям запретил Роммелю уходить из Киренаики даже в случае 
широкомасштабного британского наступления. Тем временем Геринг и люфтваффе 
провалили операцию на Мальте.

Таким тяжелым ударом по Африканскому корпусу закончился разлад между 
политическим и военным руководством «Третьего рейха». Гитлер так и не вынес 
обоснованного решения, а среди его военных советников не нашлось ни одного 
мужественного человека, который бы выступил против порочной практики оплаты 
политических счетов обанкротившегося римского диктатора жизнями германских 
солдат. В этой безвыходной ситуации Роммель решился провести необыкновенно 
дерзкую операцию — неожиданным ударом по врагу он решил предвосхитить готовое 
вот-вот начаться наступление англичан и спутать им все карты.

На этот раз соотношение сил и недостаточное количество немецких танков не 
позволяли всерьез рассматривать вопрос взятия Тобрука. Учитывая сложное 
положение его армии, решение этой проблемы было решено отложить до лучших 
времен.

Взятие Тобрука и триумфальный поход в Египет заняли достойное место в военной 
истории — после Дюнкерка это был второй по силе удар, до основания потрясший 
всю Британскую империю. Эта операция была проведена в лучших традициях его 
полководческого таланта. И хотя я не ставил перед собой цели во всех 
подробностях рассказать о тех героических неделях июня и июля 1942 года, пусть 
за немецкого генерала выскажутся его британские оппоненты, и в первую очередь 
Алан Мурхед:

— 26 мая 1942 года Роммель провел свой типичный отвлекающий маневр: в то время, 
пока штурмовые подразделения имитировали фронтальный штурм Эль-Газали, Роммель 
совершил стокилометровый марш-бросок на юг. Вдоль британских минных полей он 
вышел в открытую пустыню в районе Бир-Хакейма, потом повернул на север и через 
Эль-Адем глубоко проник в расположение британских войск. Несколько часов в тылу 
царила полная неразбериха. В ходе наступления немцы смели множество 
изолированных британских соединений и уничтожили несколько идущих по пустыне 
без сопровождения транспортных колонн. Никто не знал, откуда они взялись и 
какими силами располагают. Войска забаррикадировались в фортах и открывали 
огонь по всему, что движется. К полудню стало ясно, что обошли защитные рубежи 
и прорвались в тыл нашей армии минимум 400 танков и несколько артдивизионов 
противника. Всю ночь Роммель гонял по пустыне грузовики, пускал сигнальные 
ракеты и устраивал стрельбу, стараясь создать впечатление масштабности действий 
и своей военной мощи. Даже штаб-квартира командующего фронтом Ричи в Джамбуте 
оказалась под угрозой. Войсковые части укрылись за крепостными стенами Тобрука 
и Эль-Адема.

В результате двухдневных танковых баталий в ходе сражения наметился перелом. На 
новых британских танках оказалась более толстая броня, поэтому танковые орудия 
немцев не наносили им практически никакого ущерба. Но самым неприятным 
сюрпризом для Роммеля оказалась новейшая противотанковая пушка англичан.

— 75-миллиметровые фанаты с взрывателем ударного действия падали на головы 
немцев. Наши пушки били с такого расстояния, что находились практически вне 
досягаемости орудий противника. Новые британские противотанковые пушки открыли 
плотный деморализующий и результативный огонь по врагу. Это было нечто новое — 
ив самом начале немцы были просто ошеломлены. Прошлой зимой мы и противник 
использовали тактику мобильных соединений, а теперь все сводилось к 
артиллерийской дуэли — польку сменил менуэт! В эфире раздались нервные 
требования немецких командиров срочно перебросить на поле боя батареи 88-мм 
орудий. Немцы были вынуждены срочно вывести танки из боя и отвести их в укрытия 
— теперь их танки могли вести только беспокоящий и заградительный огонь. И 
танки, и противотанковые орудия стреляли теперь с постоянных позиций. Немецкие 
88-мм и танки «Марк-4» против американских «Грантов» и «шестифунтовок» — это 
напоминало классическое позиционное сражение. Все попытки Роммеля 
контратаковать закончились ничем, и он был вынужден уступить. Обе стороны 
понесли жесточайшие потери — у нас они были даже выше, чем у немцев. Если бы 
пал Найтсбридж, то Роммель даже и сейчас смог бы спасти ситуацию, но он 
держался. День и ночь над немецкими позициями кружили королевские ВВС и бомбили,
 бомбили, бомбили…

Роммель отдал приказ отступать. Но он не мог вернуться по своим следам через 
Бир-Хакейм, потому что теперь вся территория контролировалась британскими 
войсками. Самый короткий путь через оборонительные линии Эль-Газали прикрывали 
минные поля — и Роммель отдал приказ своим саперам разминировать проходы…

…Миля за милей немцы уходили на запад, ведя тяжелые арьергардные бои. Они без 
боя сдали Сиди-Резег, обошли Эль-Адем и отступили от побережья у крепости 
Тобрук…

Роммель действительно оказался в тяжелом положении: его отряд был прижат к 
минным полям и со всех сторон окружен британскими войсками. Англичане все туже 
затягивали удавку и палили по немцам из орудий всех калибров. Ричи отправлял 
победные донесения в Каир и радировал в Лондон, что он «посадил Роммеля в 
бутылку» и теперь осталось только «вытряхнуть» из нее генерала.

Саперы Роммеля все-таки пробили бреши в многолинейных минных полях британцев. А 
после того, как немцы смогли наладить подвоз боеприпасов и продовольствия, 
уничтожить несколько опорных пунктов и подавить сопротивление защищавших 
Бир-Хакейм французских волонтеров полковника Кенига, Роммелю удалось поймать 
капризную птицу удачи. Я принимал участие в осаде Бир-Хакейма и готов 
засвидетельствовать, что герои-добровольцы из Франции сражались как дьяволы. 
Все, что написал о них британец Алан Мурхед, — это истинная правда и дань 
уважения их ратному подвигу:

— …Во время этого кризиса в пустыне все мы ощутили, что боевой дух французских 
солдат времен 1-й мировой войны жив! Солнце Вердена взошло над защитниками 
Бир-Хакейма. Железная дисциплина сплотила стоявших насмерть под Найтсбриджем 
британских гвардейцев; их французские братья по оружию сражались с присущими 
только им храбростью, жесткостью и элегантностью. Над крепостью гордо реял 
покрытый пылью и пробитый пулями французский «Триколор». Эти герои искупили 
вину капитулировавшей Франции. Каждый солдат многонациональной 8-й армии 
гордился французами и их беспримерным подвигом…

…Последствия поражения были катастрофическими — линия обороны под Эль-Газалью 
была рассечена на две части, а наши оборонительные построения на побережье 
стали напоминать прямоугольник с Тобруком, Газалью, Найтсбриджем и Эль-Адемом 
по углам — не самая удачная позиция. Последним препятствием на пути 
воспрянувшего Роммеля были британские танки, поэтому он бросил в бой все до 
последнего резервы. Немецкий полководец применил давно опробованную тактику, 
секрет которой он открыл одному попавшему в плен британскому генералу: «Мне все 
равно, сколько у вас танков, до тех пор, пока они не сжаты в один бронированный 
кулак. Я буду уничтожать их поодиночке, как с успехом делал это до сих пор!»

Вне всякого сомнения, Ричи прозевал свой звездный час. А когда он выпустил 
немецкого главнокомандующего на оперативный простор, то никто и ничто не могло 
остановить Роммеля. Он снова поставил на карту все, но и на этот раз переиграл 
противника. Уже в ближайшие несколько дней под угрозой танковых «клещей» и 
ударов с тыла британцы должны были начать массовое отступление из еще 
удерживаемых фортов в пустыне и Эль-Газали. Эту победу ему принесли жесткое 
следование оперативному плану, личное участие в боевых операциях и сверхбыстрая 
реакция.

— У Ричи не оставалось выбора, и он мог отдать только один приказ — отступать, 
отступать из Эль-Газали пока не поздно. Максимум, на что он мог рассчитывать в 
этой ситуации, это попытаться удержать Тобрук. Согласно первому плану, британцы 
захватывали и контролировали сухопутный коридор с востока к крепости. Было 
принято решение о нецелесообразности использования транспортного флота, 
поскольку сразу же возникал вопрос боевого охранения морских конвоев. Если бы 
Роммелю удалось перерезать сухопутные коммуникации, тогда в действие должен был 
вступить второй план: осажденный гарнизон Тобрука ведет оборонительные бои, а 
английские войска на египетской границе производят передислокацию и примерно 
через месяц деблокируют крепость в ходе наступления. Нужно было действовать и 
действовать быстро, даже если реально осуществимым был только второй план. 
Засучив рукава, невзирая на растерянность и смятение, на большое число раненых 
и убитых, на потерянную технику и уничтоженные коммуникационные линии — 
британские генералы взялись за работу. Эта ночь была самой тяжелой за два 
военных года в песках…

…К 16 июня все британские укрепления западнее Тобрука были либо захвачены 
немцами, либо возникла непосредственная угроза их захвата. Английская линия 
обороны была прорвана на многих направлениях, и Роммель одерживал одну победу 
за другой. Героическими усилиями удалось на несколько дней задержать противника 
у Акромы, но пала и она. Южнее Тобрука держался один Эль-Адем. Роммель не терял 
ни минуты: его танки накатывались волна за волной на защитников форта. 
Укрепление располагалось на господствующей высоте, и гарнизон индусов 
мужественно оборонял позиции под непрерывной бомбежкой немецкой авиации. В 
конце концов и они были вынуждены отступить — вначале в Сиди-Резег, а потом под 
защиту крепостных степ Тобрука. К 18 июня положение еще более ухудшилось. Немцы 
бросили в бой моторизованные части и взяли штурмом Сиди-Резег и Эль-Дуда. Путь 
к морю был свободен. На побережье продолжали чего-то ждать несколько уцелевших 
британских танков — одни экипажи по незнанию, другие от растерянности, а третьи,
 чтобы принять свой последний бой. Только считанным единицам удалось прорваться 
— остальные были уничтожены или захвачены. Ричи и его штаб-квартира едва успели 
эвакуироваться из Джамбута — через несколько часов туда вошли немцы. Рухнула 
последняя надежда удержать коридор и организовать снабжение осажденного Тобрука.
 Крепость была отрезана и, судя по всему, обречена.

В то время пока Ричи откатывался на восток, Роммель крепко держал за руку 
богиню удачи Фортуну — он обрушился всей мощью своей поредевшей армии на Тобрук.
 Ему потребовалось всего лишь несколько часов, чтобы добиться сенсационного 
успеха на том самом месте, где в прошлом году он неделями вел жестокие и 
кровопролитные бои и дважды безрезультатно пытался овладеть крепостью.

— Роммель не терял ни мгновения. Ему нужно было развивать свой успех, пока 
британцы не пришли в себя после жестокого поражения в открытой пустыне. Как нож 
сквозь масло он прошел через юго-восточный пояс обороны, а затем дальше к 
Сиди-Резегу и Эль-Дуде. Врагу удалось необыкновенно быстро перегруппироваться и 
атаковать — это был шедевр воинской организованности и организации. В ходе 
наступления немцы продемонстрировали свою гениальную тактику, воинскую 
дисциплину и скорость — то, чем они пренебрегали во время недавнего отступления.


Потом пробил последний час Тобрука. Казалось, что «Штукас» на какое-то 
мгновение замирают над фронтом заградительного огня зенитных батарей, а потом в 
стремительном пике обрушиваются вниз, но не на крепость, а на минные поля на 
юго-востоке. Бомбы сыпались как горох, оставляя глубокие кратеры на месте 
оглушительного взрыва. Те, которые опускались точно в цель, вызывали детонацию 
десятков мин. Немецкие саперы ползли вперед и извлекали из песка 
неразорвавшиеся мины. Вскоре был проделан проход. Тогда на горизонте, со 
стороны Эль-Дуды показалось облако пыли: через разминированный коридор в прорыв 
пошли немецкие танки. Прикрывая друг друга огнем башенных орудий, они 
прорвались внутрь внешнего кольца обороны и остановились. Потом поднялась в 
атаку первая волна немецкой пехоты, за ней вторая, третья… Уже к полудню все 
было решено: крепостные ворота были разбиты и враг штурмовал крепость. 
Британские танки горели, пехота по обе стороны кольца обороны была разбита, и 
солдаты тысячами сдавались в плен. В брешь под Эль-Дудой просачивалось все 
больше и больше немецких подразделений. Тобрук был окончательно обречен. 
Роммель целиком и полностью контролировал ситуацию. Генерал Клоппер, комендант 
крепости, радировал Ричи, что положение безнадежно и он будет пытаться 
пробиться на запад. Ричи не оставалось ничего другого, кроме как согласиться с 
генералом и дать приказ к отступлению. Потом рация надолго замолчала, и остатки 
8-й армии замерли в бессильном ожидании самых плохих известий из крепости. 
Наконец, пришло последнее, короткое и недвусмысленное донесение Клоппера: 
«Слишком поздно. У меня не осталось ни одной машины на ходу. Попытаюсь 
продержаться еще немного, хотя бы до тех пор, пока мы не уничтожим все 
сколько-нибудь ценное в крепости». Это была последняя радиограмма из осажденной 
крепости. Когда военный корабль получает пробоину и идет ко дну, какое-то время 
береговые радисты еще могут услышать невнятные потусторонние звуки, а потом все 
растворяется в мире безмолвия. Так и отрезанный от всего мира Тобрук испил до 
дна горькую чашу своей судьбы.

Вечером 20 июня, вопреки всем прогнозам и ожиданиям ошеломленного мира, пал 
Тобрук, самая укрепленная крепость Африки. Все Соединенное королевство 
пребывало в шоке. Генерал Клоппер и 35 000 британских солдат попали в плен — и 
опять имя генерала Роммеля появилось на первых страницах газет всего мира.






Глава 4.



ХАРИЗМА [16 - Харизма (греч. charisma) — милость, божественный дар, 
исключительная одаренность. Харизматический лидер — человек, наделенный высшим 
авторитетом, основанным на исключительных качествах его личности — мудрости, 
героизме и т. д. (Прим. перев.)]











БИР-ХАКЕИМ


В феврале 1942 года по заданию редакции я отправился в Северную Африку, к 
Роммелю. Штаб-квартира командующего Африканским корпусом располагалась тогда у 
укрепрайона Тмими. Я застал генерала в канун подготовки наступления на Тобрук. 
Во время многочисленных поездок к линии фронта мне довелось ближе узнать этого 
удивительного человека. Его человеческие качества и полководческий талант, 
чувство пустыни и почти сверхчеловеческая работоспособность, простота и 
неприхотливость произвели на меня неизгладимое впечатление. Пожалуй, 
характеристика, которую Алан Мурхед дал английскому оппоненту немецкого 
полководца, генералу Очинлеку, вполне подошла бы и Эрвину Роммелю:

— Очинлек был аскетом. У него не было того, что принято называть личной жизнью. 
Он был очень серьезным человеком, несмотря на врожденную любезность и развитое 
чувство юмора. Всепоглощающей страстью его жизни была армия. Его не 
интересовало ничего, кроме войны. Он не курил. Генерал и на минуту не мог 
позволить себе расслабиться.

Мне довелось видеть Роммеля — мыслителя, застывшего в раздумьях над штабной 
картой, и Роммеля — бойца, безудержно устремляющегося в самую гущу сражения. По 
долгу службы у меня было много фронтовых журналистских встреч — от командира 
роты до командира дивизии и выше; была возможность сравнить Роммеля с другими 
военачальниками вермахта. Никогда — ни раньше, ни позже — я не встречал 
человека такой глубины, масштабности и личного обаяния. Такие люди всегда 
лидеры, всегда «во главе» — да он и был кумиром Африканского корпуса.

Хорошо помню то восхищение и преклонение перед личностью Роммеля, которые 
испытывали все мы — наши друзья и противники — после взятия форта Бир-Хакейм. 
11 июня 1942 года я отправил в редакцию репортаж с фронта:

— Захват форта Бир-Хакейм — это заслуга, принадлежащая исключительно Роммелю. 
После двух выигранных «мешков», когда противник значительно превосходил нас в 
танках и артиллерии, Роммель почувствовал усилившееся давление на юге. 
Командующий танковой армией «Африка» молниеносно перегруппировал свои силы 
палевом фланге у Бир-Хакейма, подтянул к форту с юга, востока и запада 
танко-разведывательные подразделения, а сам ударил с севера, замыкая кольцо 
вокруг голлистских[17 - От имени Шарль де Голль. Возглавлял примкнувшую в 1942 
году к антигитлеровской коалиции организацию «Сражающаяся Франция». (Прим. 
перев.)] дивизий.

Час от часу оно сжималось все плотнее, окончательно перекрыв для неприятеля и 
так почти иссякший ручеек снабжения. Роммель был настроен самым решительным 
образом, но послал парламентера на позиции «французских добровольцев», чтобы 
избежать ненужного кровопролития. Французы отказались капитулировать и выбрали 
бессмысленный и безнадежный бой. Помощи им было ждать неоткуда — все попытки 
британцев деблокировать форт ударами с востока и юга закончились безрезультатно.
 Роммель спешил, чтобы не позволить противнику перейти к более активным 
действиям и сэкономить силы для будущих операций. В этот момент он сам 
возглавил штурмовую группу, выкуривающую противника из укреплений на северных 
подступах к форту. В эти решающие дни он не уходил с передовой. Роммель 
разъезжал по позициям в легком бронетранспортере, который в лучшем случае мог 
защитить от осколков и пуль, выпущенных из стрелкового оружия. Он исколесил 
весь передний край под артиллерийским огнем, бомбежкой и охотившимися за 
одиночными машинами штурмовиками британских ВВС. Он сам находил слабые места в 
обороне противника, намечал стрелковые и артиллерийские позиции, указывал 
саперам танкоопасные направления, перебрасывал осадную артиллерию. Нам, 
сопровождавшим его журналистам, казалось, что он все время в пути. Его НП был 
оборудован на переднем крае — генерал не испытывал ни малейшего неудобства в 
своем командирском танке, занимавшем артпозицию за первой же линией немецкой 
обороны. Не выпуская из рук бинокля, он пристально осматривал вражеский 
передний край и, непреклонно следуя своему плану, бросал в атаку одну штурмовую 
группу за другой. Вместе с немецкими пехотинцами в бой шли два батальона 
итальянской дивизии «Триест». Он подбадривал итальянцев их боевым кличем 
«Avanti»[18 - Вперед (ит.). (Прим. перев.)] — и силы бойцов удваивались, потому 
что в бой их вел победитель многих сражений в пустыне. Когда через две недели 
жестоких боев уже не осталось никаких сил, а нужно было идти и идти вперед под 
сводящим с ума солнцем, по простреливаемой со всех сторон пустыне, Роммель 
личным примером увлекал солдат за собой. Когда на рассвете саперы проложили 
первый проход в минных полях, то уже через несколько минут там был 
бронетранспортер генерала, возглавившего прорыв пехоты. Он дождался подхода 
полевой и зенитной артиллерии, сам наметил позиции и указал цели…

…Над фортом Бир-Хакейм развевается наше знамя. В результате этой победы мы 
вплотную продвинулись к южному флангу стокилометрового «оборонительного вала» 
британцев от Эль-Газали до Бир-Хакейма. Десятки пустынных фортов, минные поля и 
укрепления превращают этот район в мощный узел обороны. Если до сих пор война в 
пустыне чем-то напоминала морское сражение, то теперь она будет развиваться по 
строгим классическим канонам. Система «преодоления вражеского предполья и 
ликвидация сопротивления противника в предмостном или полевом укреплении» 
прекрасно известна Роммелю как бывшему опытному преподавателю тактики в военных 
училищах Германии. У него есть все шансы разыграть и выиграть классическое 
«ретро» — сражение…

При взятии Тобрука Роммель еще чаще оказывался в первых рядах атакующих, чем 
при штурме Бир-Хакейма. Победная волна успеха вознесла его на самую вершину 
военного руководства «Третьего рейха» и сделала самым молодым 
генерал-фельдмаршалом вермахта.






ПОРТРЕТ НА ФОНЕ ТОБРУКА


Наверное, ни один немецкий или итальянский солдат, из тех, кто 20 июня 1942 
года принимал участие в штурме Тобрука, не скажет нам сегодня, где конкретно 
был генерал во время атаки. Роммель был везде! Он как молния перемещался по 
всему полю боя, требовал действовать быстро и еще быстрее и тщательно 
контролировал неукоснительное, поэтапное выполнение разработанного еще в 1941 
году плана штурма крепости, сорванного тогда неожиданным наступлением Очинлека. 
Сразу же после боя я отправил в редакцию репортаж, в котором по горячим следам 
описал взятие крепости и рассказал читателям о выдающемся вкладе в победу 
немецкого оружия генерала Роммеля:

— Ночь на 20 июня была наполнена старым как мир грозным гулом идущей навстречу 
врагу армии. Сотни колес шуршали по брусчатке покрытого пылью веков старинного 
торгового тракта. Восточнее по Виа-Бальбио шли танковые дивизии. В призрачном 
свете луны скрывалась за барханами главная тайна сегодняшней ночи: скрытное 
выдвижение на позиции штурмовых соединений Африканского корпуса. Еще днем 
казалось, что непосредственная угроза пограничному бастиону миновала, и 
«томми»[19 - Прозвище британских солдат. (Прим. перев.)] с облегчением 
переводили дух, утирая кровавый пот с лица.

Роммель только имитировал отступление, а англичане с удовольствием проглотили 
наживку. Это была одна из самых молниеносных операций немецкого полководца: по 
непредусмотренному врагом плану, в самое последнее мгновение он взметнул 
бронированные кулаки над самой сильной крепостью Африки. Автоколонны постепенно 
сосредоточились во внутреннем кольце между рокадной дорогой и первой, внешней 
линией обороны Тобрука. Тысячи машин развернулись под покровом ночи на запад, к 
египетской границе и ждали только пробуждения нового дня, чтобы безудержной 
лавиной обрушиться на врага. Даже жаворонки не успели подняться над чахлыми 
побегами верблюжьей колючки и вознести величальную песню пробуждающемуся на 
востоке светилу, а наши саперы и пехотинцы уже заняли позиции перед 
заграждениями из колючей проволоки, опоясывающими расположенные в шахматном 
порядке бастионы противника. Гармонию нарождающегося дня нарушил угрожающий рев 
двигателей полусотни «Штукас», пронзительным аккордом взорвавших предрассветную 
тишину. Сотни тяжелых бомб зажгли адский огонь уничтожения, над первой линией 
обороны противника выросли свинцовые грибы разрывов. От залпа тысячи орудий 
содрогнулась земля — под непроницаемой завесой из стали и огня саперы и 
пехотинцы пошли вперед. Уже в наших руках первая линия полевых укреплений 
англичан, уже, шатаясь от потрясения и контузии, бредут в тыл первые колонны 
военнопленных, уже саперы расширили проходы в минных полях для неудержимым 
потоком хлынувших в пробитые бреши штурмовых батальонов Роммеля.

…Удивительное ощущение — оказаться в глубине оборонительных порядков англичан. 
Ширина участка вклинивания не достигала и пяти километров, но ни один 
британский солдат не оказывал нам здесь сопротивления. Мы остановились у 
глубокого противотанкового рва, который по замыслу «томми» должен был 
преградить путь тяжелой бронетехнике. Но это была не самая сложная задача для 
наших инженерно-саперных рот. Через препятствие перебросили разборные настилы, 
и немецкие саперы быстро установили опоры и укрепили их песком и камнем. Меньше 
чем через час загорелись сигнальные огни — работа завершена — и тяжелые танки в 
яростном броске еще глубже вгрызлись в кровоточащую рану британской обороны.

Когда Роммель, не раз возглавлявший штурмовые колонны своей армии, оказался во 
внутреннем кольце обороны крепости, атакующий порыв немцев стал неудержим. Даже 
на закоренелых скептиков положительно действовала его непоколебимая уверенность 
в окончательной победе над врагом — еще в 11 утра он во всеуслышание заявил: 
«Солдаты, сегодня мы увенчаем наш ратный труд захватом крепости Тобрук».

Мимо наших машин потянулись в глубокий тыл колонны из сотен военнопленных. 
Британцев потрясло неожиданное появление противника в считавшейся неприступной 
крепости. Да мы и сами окончательно поверили в то, что нам удалось сделать, 
только через два часа, когда выбили противника со второй линии обороны и 
впервые увидели внизу под нашими ногами город и гавань Тобрука. Тяжелая 
артиллерия открыла огонь по портовым сооружениям крепости, а наши танки вели 
дуэль с зенитными батареями противника — англичане вяло огрызались в западной 
части крепости, севернее порта, но уже очень скоро были подавлены и последние 
очаги сопротивления.

Мы добрались до колоссальных крепостных складов с продовольствием. Открываем 
банки с ананасовым соком и на ходу утоляем жажду. Консервированное молоко, 
говяжья тушенка, мясные консервы, сигареты — все, что душе угодно! Склады такие 
огромные, что наши интендантские службы потратят не одну неделю, чтобы вывезти 
захваченные трофеи. «Томми» настолько не сомневались в неприступности Тобрука, 
что в расчете на будущие операции накопили здесь припасов на целую армию.

Восточная часть крепости была в наших руках, а на западе-в районе аэродрома, 
форта Пиластрино и в направлении Рас-Мадауара — отчаянное сопротивление 
наступавшим немецким подразделениям оказывали южноафриканцы и индусы. Мы взяли 
штурмом все ключевые позиции в крепости и в порту, а все остальное смешают с 
песком наши орудия. Очень важно, что нам удалось захватить все запасы пресной 
воды — без нее не выстоит в пустыне ни одно даже самое совершенное 
фортификационное сооружение с телефонами и радио.

…Смеркается, но светло как днем от охвативших город пожарищ. Наши механики 
придирчиво копаются в двигателях сотен брошенных противником машин — и вот уже 
они присоединяются к бесконечному обозу немецкой армии, и без того причудливо 
расцвеченному трофейной техникой, захваченной нами за четыре недели наступления.
 Самые удачливые «защитники» Тобрука бегут без оглядки на восток. Остальных 
собирают на развилке дорог за Эль-Адсмом — их тысячи и тысячи. Отблеск далеких 
пожарищ играет на их изможденных лицах, и они растворяются в безмолвии ночи. 
Бой закончился, Тобрук взят. Роммель знал силу и слабость крепости лучше, чем 
ее защитники. Он нашел ахиллесову пяту обороны англичан и нанес внезапный удар, 
противостоять которому они не смогли, несмотря на всю мощь и неприступность 
фортификационных сооружений… Эта ночь застала Роммеля на перекрестке безымянных 
африканских дорог. Здесь и остановились на ночлег несколько штабных автомобилей 
и его мобильный КП. Вместе со своим исполняющим обязанности начальника штаба 
оберстом Байерляйном генерал сидит за столом в штабном фургоне. Меню этого 
импровизированного ужина при свечах получилось праздничным благодаря богатым 
запасам продовольственных складов генерала Ричи: консервированные омары, 
ананасы из Австралии и старое доброе пиво «Черная лошадь», проделавшее долгий 
путь из канадского Монреаля в Африку. Причудливая игра света и тени постоянно 
меняет выражение его скульптурной лепки лица. Человек, о котором завтра 
заговорит весь мир, спокоен. Только сверкающие глаза выдают всю невысказанную 
радость свершения: «Такие победы одерживает не полководец, а его армия. Причем 
такая армия, которая не боится взвалить на свои плечи тяготы, лишения и смерть. 
Я восхищен моими солдатами и благодарю их за все».

…Ночью и в первой половине дня в воскресенье 21 июня были подавлены последние 
локальные очаги сопротивления британцев. Над акваторией гавани, над городом и 
его окрестностями непрерывно кружили наши самолеты. Ни одного выстрела не было 
произведено со стороны все еще удерживаемых британцами позиций в западной части 
крепости. Их гарнизоны приступили к обсуждению условий почетной капитуляции — 
события прошедшей ночи убедили британцев в том, что дальнейшее сопротивление 
бесполезно и все попытки продолжить борьбу повлекут страшные потери для 
обороняющейся стороны.

Считавшаяся неприступной крепость Тобрук пала после семи дней жестоких и 
кровопролитных боев. Роммель и его чудо-солдаты одержали свою самую большую 
победу в Африке. Но вся борьба была еще впереди, и некогда было почивать на 
лаврах. В этот же день немецкие дивизии отправились на «зачистку» территорий 
справа и слева от участка вклинивания. Роммель готовился к новому удару в 
направлении ливийско-египетской границы… Столбы черного дыма возносились над 
горящими бензохранилищами англичан и растворялись в бездонном небе. Так без 
следа исчезало возложенное на погребальный костер былое военное могущество 
Британской империи…

Обычно хладнокровные британцы испытали настоящий шок. Об охватившей все 
Содружество панике и об историческом значении победы Роммеля в песках Африки 
поведал своим читателям английский журналист Алан Мурхед:

— Только теперь нам открылась вся глубина разверзшейся пропасти. Когда стали 
поступать первые тревожные известия из Тобрука, Черчилль встречался с 
Рузвельтом в Вашингтоне. Падение Тобрука ставило под угрозу полного коллапса 
всю ближневосточную группировку англичан. Это была самая крупная неудача 
союзников после падения Франции. Три года подряд Британская империя отправляла 
на Ближний Восток все «лишние» войска, пушки и танки. Только здесь они открыли 
настоящий фронт против врага. Падение Египта могло повлечь за собой череду 
катастрофических последствий. Англия как бы заново пережила самые «черные дни 
своей истории» после поражения в воздушных битвах 1940 года. Падение Египта 
неизбежно повлечет за собой и потерю Мальты — так рухнет взлелеянное империей 
господство в Средиземноморье…

Победа Роммеля под Тобруком была сродни гениальному озарению, но по суровым 
законам войны в пустыне она же несла в себе зловещее семя грядущего поражения: 
любое значительное продвижение вперед каралось растягиванием коммуникационных 
линий, а отход от операционных баз делал невозможным своевременную замену 
выдохшихся дивизий и изношенной техники.






Глава 5.



ЛИЦОМ К ЛИЦУ











ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ПРИЕМ У ГИТЛЕРА


Эрвин Роммель был не только выдающимся, но и современным генералом. Он 
обращался с «лейкой» как профессиональный фоторепортер и прекрасно представлял 
себе истинную мощь теневых кабинетов власти XX века — радио и прессы. Роммель 
умело использовал эти подспудные силы в интересах дела, которому служил, 
отдавая себе отчет в том, какую всеобъемлющую роль в жизни общества играет 
война и какое значение приобретает сформированное средствами массовой 
информации общественное мнение. Он избегал популярности и чуждался плебейского 
тщеславия, но, как и всякий человек действия, генерал гордился плодами своего 
ратного труда. Журналисты, фото- и кинорепортеры не могли пожаловаться на 
отсутствие «паблисити»[20 - От англ. Гласность, реклама. (Прим. перев.)], а 
открытость, мужество и кураж Роммеля делали его идеальным героем их 
многочисленных репортажей.

Я уже упоминал о том, что Роммель мастерски использовал психологический фактор 
и еще перед началом африканского похода допускал утечку информации о «прекрасно 
налаженной системе снабжения и мощи Африканского корпуса». Так, сразу же после 
высадки в Триполи Роммель распространил слухи о своей мощной танковой 
группировке и «подкрепил» их хорошо известными «танками Роммеля» — картонными 
макетами, установленными на «Фольксвагены». Эти «картонные дивизии» смертельно 
напугали англичан и помогли ему во время первого наступления, учитывая, что 
обещанного Гитлером подкрепления и техники он так никогда и не дождался.

Роммель выгодно отличался от большинства немецких генералов, панически 
боявшихся прессы и с каким-то суеверным ужасом относившихся ко всем журналистам.
 Мне были хорошо известны позиции Роммеля по этому вопросу, и в своем 
журналистском рвении я всегда опирался на его полную поддержку и понимание. 
Поэтому я воспринял как должное согласие генерала на интервью перед микрофоном 
сразу же после форсирования доставившего нам немало хлопот танкового рва, 
накануне падения Тобрука. Но даже меня удивила готовность Роммеля выполнить 
одну мою не совсем обычную просьбу: я искренне заявил генералу, что считаю 
взятие Тобрука мировой сенсацией № 1, и попросил выделить самолет для срочной 
отправки всех фронтовых репортажей и фотоматериалов в Берлин. Роммель сразу же 
понял меня, а после недолгого размышления широко улыбнулся и протянул на 
швабском диалекте: «Ну, я не против, берите мой курьерский».

Во второй половине дня 21 июня быстрый «Хейнкель» поднялся в воздух с аэродрома 
Эль-Газали, когда еще не все вражеские гарнизоны внешнего кольца обороны 
крепости сложили оружие и там продолжался ожесточенный бой. Самолет лег на курс 
Афины — Вена, и через несколько часов приземлился в столице рейха. После 
падения крепости не успели пройти и сутки, а я уже рассказывал на 
пресс-конференциях и по радио о героических событиях, участником которых мне 
довелось стать. Вся Германия преисполнилась ликования и оптимизма. Победа — это 
слово звучало в сердце каждого немца. Профессиональный долг, поддержка и помощь 
Роммеля привели меня в столицу, но я и представить себе не мог, что окажусь в 
рейхсканцелярии и буду докладывать фюреру о ходе африканской кампании. После 
двух пресс-конференций меня неожиданно вызвал доктор Геббельс. Он подробно 
расспросил меня о Роммеле и о положении наших войск в Африке. Дополнительно к 
подробному рапорту о боевых действиях Африканского корпуса я прямодушно 
рассказал рейхсминистру (с которым беседовал первый раз в жизни) о том надрыве, 
с каким бьются с врагом истощенные немецкие дивизии. Несмотря на все победы, 
они уже очень скоро исчерпают не безграничные силы без свежих резервов и хорошо 
налаженного снабжения. К сожалению, у Геббельса и большинства государственных 
деятелей в Берлине соображения здравого смысла отошли на второй план — радость, 
ликование и восхищение сограждан и мировой прессы заслонили перспективу. На 
фоне очередных успехов на Восточном фронте, где вот-вот должна была пасть 
мощнейшая черноморская крепость Севастополь, у высшего руководства складывалась 
искаженная картина военного положения Германии, исходя из реального состояния 
вооруженных сил рейха и запасов сырья. Огромные расстояния между базами 
снабжения в Германии, европейским и африканским театрами военных действий 
становились предпосылкой поражения вермахта в будущем. Во второй половине дня 
Геббельс сообщил Гитлеру о моем докладе по Северной Африке. Гитлер 
заинтересовался и через своего министра пропаганды пригласил меня на ужин в 
фюрербункер. Я был представлен рейхсляйтеру Дитриху и еще раз в течение этого 
дня изложил ему африканскую эпопею. Ровно в 20.00 мы вышли из здания 
министерства пропаганды и направились в рейхсканцелярию. Я уже пять дней не 
брился и даже не сменил пропитанный потом и покрытый пылью фронтовых дорог 
мундир. Зацикленный на пропаганде Геббельс настоял на том, чтобы я предстал 
перед фюрером в том же виде, в каком прибыл из Тобрука. Я с нетерпением ждал 
встречи с человеком, одно слово которого определяло сейчас судьбы Европы и 
могло решить дальнейшую участь дивизий Роммеля и всего африканского фронта.

В холле я сразу же попал в плотное кольцо приглашенных на ужин гостей. Гиммлер 
любезно расспрашивал меня о войне в пустыне, а гауляйтер Ханке, который был 
ординарцем Роммеля на Западном фронте, вспоминал подробности французской 
кампании. Всего собралось около двадцати человек, когда прозвучала команда: 
«Господа офицеры, внимание — фюрер идет!» Все встали и повернулись к дверям, 
откуда должен был появиться Адольф Гитлер. Геббельс представил меня, а я 
произнес несколько предусмотренных воинским этикетом слов. Фюрер даже не дал 
мне договорить до конца. Он сердечно поприветствовал меня и громко, чтобы было 
слышно всем окружающим, произнес: «Я только что произвел Роммеля в маршалы». 
Свершилось — Роммель достиг самой верхней ступени армейской иерархии и стал 
самым молодым маршалом вооруженных сил. Гитлер взял меня под руку и проводил к 
обеденному столу. Сообщения о победах в России и Африке привели его в 
прекрасное расположение духа — четыре часа, что я провел в рейхсканцелярии, 
Гитлер был энергичен и бодр.

В столовой я сидел справа от Гитлера за большим овальным столом. Справа от меня 
сидел доктор Лей, который за весь вечер так ни разу и не открыл рта. За ним 
сидели Геббельс, Дитрих, военные и несколько находившихся в это время в Берлине 
гауляйтеров. Слева от Гитлера сидели Шпеер, Борман, Шауб, Гиммлер и 
представитель Геринга, генерал Боденшац.

Уже через несколько минут мне показалась несколько странной манера ведения 
застольной беседы: создавалось впечатление, что ни один человек из ближайшего 
окружения Гитлера, включая Геббельса, не имеет собственного мнения — 
высказывался только Гитлер, а остальные поддакивали. Гораздо более тягостное 
впечатление производили лицемерное раболепие и чуть ли не византийское 
славословие в адрес фюрера. Гитлер с аппетитом истреблял разнообразные 
вегетарианские блюда: салаты, закуски из яиц, сыр — и время от времени 
прикладывался к большому кубку с апельсиновым соком, разбавленным чаем. 
Геббельс состоял при мне как нянька и выполнял обязанности то ли диктора, то ли 
суфлера. Уже в который раз за этот день я изложил историю взятия Тобрука.

Уже после нескольких фраз я понял, что Гитлер досконально знает все подробности 
быстрого прорыва и даже захвата источников воды у последнего, крутого спуска к 
крепости. Он прочитал удивление в моих глазах и произнес: «Да, как-то Роммель 
рассказал мне, как он планирует захватить Тобрук. Мой самый молодой маршал». 
Потом он усмехнулся и добавил: «Хитрый лис! Такие дела только ему по плечу!».

Следующие десять минут под пристальным наблюдением моих сотрапезников я сдавал 
самый настоящий экзамен по бортовому вооружению и бронированию британских 
танков. Гитлера интересовали такие детали, которые, по моему разумению, были 
известны далеко не каждому специалисту. Тут же всплыла в памяти сценка, 
разыгравшаяся на палубе посыльного судна «Кузнечик». В 1937 году мореходные 
качества «Кузнечика» испытывались в Северном море. Гиммлер носился с идеей 
совершить вместе с фюрером путешествие в исландский город Тингведлир, где по 
преданию сохранились артефакты древних германцев. Я поднялся на борт стоящего 
на рейде Рейкьявика судна и стал свидетелем конфуза морских офицеров, которых 
бросало то в жар, то в холод от вопросов фюрера, необыкновенно компетентного в 
области систем вооружения и обеспечения боевых кораблей всех стран мира.

Потом я рассказал о взятии Бир-Хакейма и о мужественном сопротивлении 
голлистского гарнизона под командованием хорошо известного в Германии генерала 
Кенига (После капитуляции он был главнокомандующим французскими оккупационными 
войсками в Германии.) Французы едва не сорвали нам наступление. Мало того, 
продержись они еще немного, и Африканский корпус был бы поставлен перед угрозой 
катастрофы. В этот момент прорвалась застарелая ненависть Гитлера к Франции и 
он разразился тирадой, которая прозвучала для меня как гром среди ясного неба:

— Вы слышите, господа! Все, что сейчас рассказал Кох, в очередной раз 
подтверждает мой тезис о том, что после нас французы лучшие солдаты в Европе. 
При соответствующей рождаемости они всегда смогут поставить под ружье сотню 
прекрасных дивизий. После войны нужно непременно образовать коалицию, чтобы 
сдерживать эту страну чисто военными методами!

Неожиданно в разговор включился Гиммлер:

— Мой фюрер, но вначале мы должны забрать у них провинции, где компактно 
проживает германское население… — Фландрию, Шампань.

Гитлер прореагировал мгновенно, как будто он ждал именно эту реплику:

— Да, да, мы это обязательно сделаем. Я бывал в этих краях еще во время первой 
мировой. Какие французы? Там испокон века живут одни германцы!

Эти слова не вызвали возражений у сидящих за столом. Я видел, как некоторые 
паладины Гитлера утвердительно кивали головами. Это притом, что летом 1942 года,
 через два года после капитуляции и заключения перемирия, официальная внешняя 
политика рейха к Франции Петена и Лаваля была подчеркнуто дружелюбной и 
добрососедской. Одновременно официальная пропаганда заявила о преодолении всех 
германо-французских противоречий и политике сотрудничества в рамках «новой 
Европы». Напомню, что все убежденные сторонники правительства Виши всегда 
приводили этот довод в качестве главного аргумента их лояльного отношения к 
Германии.

Мои размышления прервал вопрос Гитлера:

— А что там Роммель? Он собирается идти дальше?

Я сообщил, что перед моим отъездом Роммель рассказал о своих планах дойти до 
египетской границы и отбить наши старые укрепления под Эс-Саллумом и в проходе 
Хальфайя. На большее у Африканского корпуса просто не хватит сил. Гитлер никак 
не прореагировал на недвусмысленный намек о подкреплении.

Потом разговор вообще ушел в сторону — за столом заговорили о скандинавских 
проблемах и о вопросах русской кампании. Потом все прошли в правительственный 
кинозал, где нам продемонстрировали последний еженедельный киножурнал «События 
недели». Гитлер всегда предварительно редактировал текст, поэтому фильм шел без 
звука. За его спиной сидел адъютант и громко зачитывал комментарии к кадрам 
военной хроники. Гитлер постоянно прерывал его:

— Нет, нет. Здесь нужно сформулировать иначе. Наверное, так…

И он диктовал новый текст. В другом месте он требовал вырезать несколько кадров 
или кричал:

— Стоп. А вот здесь я бы посмотрел еще пару метров.

После киножурнала мы посмотрели технически прекрасно сделанный цветной 
документальный фильм о первом боевом применении тяжелых и сверхтяжелых осадных 
мортир в битве за Севастополь.

Из кинозала все вернулись в столовую. Обеденные принадлежности уже убрали, и на 
столе лежала груда корреспонденции, посвященной взятию Тобрука. Мне открылся 
еще один тщательно оберегаемый секрет «Третьего рейха»: оказалось, что Гитлер 
близорук и носит очки. Выяснилось, что в свое время даже был издан указ, 
категорически запрещающий фотографировать фюрера в очках! Гитлер с видимым 
удовольствием просматривал сообщения мировой прессы — в эту минуту он был похож 
на умиротворенного отца семейства, сидящего во главе уставленного вином и 
яствами праздничного стола. Гитлер зачитывал вслух наиболее понравившиеся ему 
места сидящим рядом с ним Геббельсу и пресс-секретарю рейха Дитриху. Время от 
времени Гитлер громко смеялся, всплескивал руками, со всего размаха бил себя 
ладонями по ляжкам и восклицал:

— Этот Черчилль, как он врет, как он юлит и изворачивается! Они пишут, что мы 
еще не взяли Тобрук. Какие лгуны!

Только около полуночи я вышел из портала рейхсканцелярии. Я смертельно устал за 
последнюю неделю и находился в состоянии нервного возбуждения после богатого на 
события вечера сегодняшнего дня. Гениальность Роммеля позволила нашей армии 
избежать долгой осады и десятков кровопролитных штурмов Тобрука, и я испытывал 
законное чувство гордости, но к нему примешивались тревожные нотки беспокойства.
 Лицемерное раболепие ближайших соратников Гитлера, двуличная политика 
руководителей рейха по отношению к Франции, недооценка противника и дилетантизм 
в оценке и прогнозировании мировых общественно-политических процессов — все это 
указывало на неизбежные сложности, с которыми Германии придется столкнуться в 
недалеком будущем.

Судя по всему, Гитлер не собирался усиливать африканскую группировку и 
перебрасывать дополнительные резервы своему новому маршалу. В начале июля я 
возвращался в Африку, но не вез с собой никаких обнадеживающих известий только 
что захватившему позиции под Аламейном Роммелю, прямо просившему меня открыто 
говорить в Берлине об испытываемых трудностях и тщетно ожидавшему подкрепления. 
Сегодня можно со всей определенностью заявить, что тогда фюрер совершил 
решающую стратегическую ошибку. Памятуя о страхе, который испытывали англичане 
перед Роммелем, Гитлер упустил свой величайший шанс потрясти до основания 
Британскую империю.






Глава 6.



УСМЕШКА СФИНКСА











ПОРАЖЕНИЕ У ВОРОТ КАИРА


Роммель стремительно пересек египетско-ливийскую границу, и логика событий 
требовала ни в коем случае не прекращать преследования стремительно 
откатывающихся на восток обескровленных остатков 8-й армии британцев. Немцы без 
особого труда захватили Мерса-Матрух, Фука и Эль-Даба вместе с их 
многочисленными армейскими складами, аэродромами и коммуникационными 
сооружениями. Уже 1 июля сильно потрепанные в жестоких боях немецкие части 
стояли в сотне километров от Александрии, под Эль-Аламейном. Призрак 
надвигающейся катастрофы замаячил перед англичанами: неоспоримая победа Роммеля 
в мгновение ока вытеснила Великобританию из западного и центрального 
Средиземноморья.

Английское командование даже переправило линейный корабль королевского ВМФ из 
сухого дока Александрии в Джибути. Теперь, кроме интернированных в порту 
Александрии французских военных кораблей, британцы контролировали в Средиземном 
море только Мальту и Гибралтар. Итальянский флот должен был бы добиться 
решающего превосходства над противником и одерживать одну победу за другой — но 
не добился и не одержал…

Обескураживающий упадок боевого духа царил в британской армии. Вот что написал 
Мурхед о пораженческих настроениях, охвативших английскую колонию в те далекие 
дни:

— Британский флот покинул Александрию. Все портовые сооружения были 
заминированы. Большая часть экспедиционной армии покинула город, а оставшиеся 
подразделения находились на казарменном положении. Командование отзывало 
офицеров из отпусков и командировок и отдавало приказ незамедлительно убыть в 
расположение своих частей. Даже в Каире был продлен комендантский час. Улицы 
были забиты автомобилями из Александрии и прилегающих областей, а также 
военными транспортами с откатывающегося фронта. Перед дверями английского 
консульства выстроились длинные очереди желающих получить въездную визу в 
Палестину. Поезда в том направлении шли переполненными. Около здания 
британского посольства на набережной Нила и у квартала Генерального штаба 
ощутимо пахло дымом — правительственные чиновники и военные сжигали секретную 
документацию. Под усиленной охраной в Палестину уходила одна транспортная 
колонна за другой. Глубокой ночью американцы начали эвакуацию своей 
штаб-квартиры в суданский Хартум и Асмару в итальянском Сомали. Южноафриканский 
женский добровольческий батальон в полном составе погрузили в поезд и отправили 
в южном направлении. Семьи британских военнослужащих получили указания 
подготовиться и ждать срочной эвакуации. Очинлек забрал у Ричи его коммандос и, 
наконец, отважился на вылазку в пустыню, чтобы принять командование фронтом…

В течение 1 июля Роммель безрезультатно пытался захватить хорошо укрепленные 
позиции англичан. Не принесли успеха и попытки обойти укрепления с юга. Видимо 
тогда маршал окончательно понял, что на этот раз армия исчерпала до дна свои 
далеко не безграничные возможности. Взятие Тобрука открыло путь на восток, и 
всего лишь несколько километров отделяли маршала от дельты Нила, которая 
перезревшим яблоком должна была упасть под гусеницы немецких танковых дивизий, 
но сил для нанесения последнего удара уже не оставалось. Конечной целью прорыва 
Африканского корпуса Роммеля был захват и блокирование зоны Суэцкого канала на 
стыке Африки и Азии, но Эль-Аламейн в 104 км от Александрии стал крайней 
восточной точкой, которую удалось достичь германским войскам.

В последующие дни Роммель неоднократно предпринимал попытки прорвать оборону 
противника, но прикрытые солеными озерами с севера и низменностью Кваттара с 
юга позиции британцев под Эль-Аламейном оставались неприступными. Аламейн был 
как наглухо перекрытое ущелье на пути в Александрию. Британцы построили здесь 
мощнейший больверк с тщательно оборудованными артиллерийскими позициями, 
железобетонными укрытиями, дотами и дзотами, окопами и системой траншей. Все 
подходы к укрепрайону перекрывали минные поля и заграждения из колючей 
проволоки, а на юге продвижение к дельте Нила преграждали менее мощные, но не 
ставшие от этого менее опасными многочисленные форты англичан.

Англия несколько оправилась после сокрушительного поражения под Тобруком и в 
конце концов осознала, с кем имеет дело. Противник умело использовал несколько 
недель отсрочки, и теперь все преимущества были на его стороне. Как и после 
катастрофы под Дюнкерком непотопляемый Черчилль был крайне озабочен моральным 
состоянием войск, поэтому сменил каирское руководство и назначил нового 
главнокомандующего — Монтгомери — самого энергичного и способного противника 
Роммеля. Из Индии, Южной Африки и метрополии англичане отправляли в Северную 
Африку все, что могло бы усилить ближневосточную группировку. Так как люфтваффе 
утрачивали воздушное господство над Средиземноморьем, Монтгомери получал 
подкрепление непосредственно у линии фронта — в зоне Суэца, а ближайшая база 
Роммеля по-прежнему располагалась в крепости Тобрук.






НАЗАД К ЭС-САЛЛУМУ


Первая же танковая атака британцев из глубины аламейнских позиций доставила 
немало неприятностей Роммелю. Необстрелянные экипажи противника действовали 
настолько яростно и решительно, что немецкая сторона впервые заговорила о 
возможности поражения, если не подойдет обещанное подкрепление. Звериное чутье 
на опасность не обманывало Роммеля и на этот раз — он чувствовал, что удержать 
позиции под Эль-Аламейном не удастся. Маршал принял решение оставить под 
Аламейном усиленные разведывательные подразделения и отступить на заранее 
подготовленные позиции к Эс-Саллуму, прикрытые с тыла крепостью Тобрук.

Уже были составлены подробные карты с обозначением боевых позиций танковых 
дивизий, прикрывавших южные рубежи Тобрука и препятствовавших обходу крепости 
со стороны пустыни. Но ни Берлин, ни Рим не желали ничего слушать о разумных 
планах Роммеля. Мало того, снабжение корпуса по воздуху с недавнего времени 
стало вызывать серьезную озабоченность генерал-фельдмаршала. Ставка требовала 
разрабатывать и продолжать наступательную операцию в направлении Александрии и 
Каира, обещая неограниченные резервы. Причем, кроме дислоцировавшейся на Крите 
парашютно-десантной дивизии генерала Рамке и нескольких маршевых батальонов, 
так и оставшихся недоукомплектованными после понесенных потерь, штаб-квартира 
не могла предложить ничего большего, учитывая крайне напряженное положение на 
Восточном фронте.

Одуревшие от избытка усердия чиновники по карте-схеме Каира определяли войска 
на постой и намечали подлежащие конфискации еврейские типографии, чтобы 
печатать распоряжения новой военной администрации и первый номер солдатской 
газеты «В дельте Нила». Несмотря на весь свой оптимизм и хладнокровие, Роммель 
скептически относился к этим далеко идущим планам и был крайне осторожен в 
прогнозах. Вполне обоснованные опасения фельдмаршала вызывали квалифицированное 
военное руководство англичан, своевременно получаемое ими подкрепление и 
добротность британского снаряжения. Он всегда с уважением отзывался о 
вооружении английской армии, имея в виду прежде всего американские танки 
«Шерман», лучше оснащенные и более скоростные разведывательные бронеавтомобили, 
блестящую моторизацию английской армии с ее небольшим количеством типов 
транспортных средств и мастерство английских водителей. Маршал Роммель считал 
Монтгомери весьма искусным, чисто британским полководцем.

Мурхед как-то назвал Роммеля «более способным, чем любой британский генерал». 
Посмотрим, что он пишет о самом выдающемся противнике Роммеля генерале 
Монтгомери, который как тень следовал за немецким фельдмаршалом в течение двух 
военных лет — вначале в Африке, а потом в Европе:

— Когда Бернард Монтгомери появился в Африке, это был худощавый мужчина с 
нервным изможденным лицом аскета. Он не употреблял спиртного и не курил. 
Монтгомери занимался изысканиями в области военной науки и всю жизнь избегал 
«искушений плоти». Вся нерастраченная энергия сублимировалась в религиозную 
одержимость, непоколебимую веру в себя и свое предназначение на этой «грешной 
земле» — сражаться. В нем возродился дух миссионеров, а душа пылала мессианским 
пожаром — огнем и мечом утверждать правоту своей веры и «наставлять заблудшие 
души на путь истинный». Не совсем обычный человек, не очень удобный соратник. 
Его идеи были логическим продолжением американской производственной «системы 
Бедо» и «стахановского метода» на советских предприятиях. По Монтгомери «все 
воинское искусство сводится к образцу и цифровым показателям, все основывается 
на войсковых частях и огневой мощи». Кроме этого, нового генерала сразу же 
признали в войсках. Его танк украшала надпись «Монти», а он сам разгуливал в 
расположении британских частей в очаровательном головном уборе со значком. 
Офицеры старой закалки считали эти причуды моветоном, но войска принимали 
нового главнокомандующего «на ура».






БЕЛАЯ ЛОШАДЬ МУССОЛИНИ


В то время как Роммель с беспокойством наблюдал за развитием событий под 
Эль-Аламейном, Муссолини волновали совершенно другие проблемы: он боялся 
опоздать к дележке «каирского пирога». Его белую лошадь, гордо восседая на 
которой он принимал от Бальбо «Меч ислама» на параде в Триполи, успели 
«эвакуировать» в Италию. Дуче мечтал о создании «священной римской империи» от 
Италии до нильских пирамид и загадочного сфинкса включительно, поэтому в 
пожарном порядке лошадь вернули в Африку — на глазах восхищенных египтян 
Муссолини собирался принимать на ней парад Победы в Каире.

Роммель тщательно разрабатывал план отступления. Когда он был в основном готов, 
в его штаб-квартиру срочно прибыл Этторе Бастико и заклинал маршала ни при 
каких обстоятельствах не отступать. Снова, как когда-то под Тмими, повторилась 
давнишняя история, и закружилась бесславная политическая чехарда: Бастико 
сообщил Муссолини о намерениях Роммеля, и дуче опять обратился к Гитлеру с 
требованием «держаться под Аламейном до последнего», несмотря на отсутствие 
боеприпасов и горючего и практически иссякшее снабжение германских войск.

В своей книге «Иллюзия и реальность» Эрих Кордт пишет:

— В Риме лихорадочно комплектовали штаты военной администрации Египта и с 
удовлетворением констатировали, что Гитлер не возражает, чтобы на посту 
губернатора находился итальянец. В недрах итальянской бюрократии был рожден 
удивительный документ, согласно которому немецкий солдат мог приобрести в 
Египте товаров на сумму, не превышающую 100 рейхсмарок. По всей видимости, речь 
шла о дельте Нила, поскольку в египетской пустыне магазинов попросту не было!

Тем временем положение под Эль-Аламейном становилось все более угрожающим. 
Германские газеты пестрели заголовками — «Бомбардировщики дальнего действия над 
Суэцким каналом», «Бомбардировка сирийских нефтепроводов». Впрочем, «взрывные» 
статьи мало кого могли ввести в заблуждение, и за ними не стояло ничего, кроме 
нескольких малоэффективных налетов немецких люфтваффе. С тяжелыми минами, 
действительно сброшенными в канал, очень быстро справились британские минные 
тральщики, а бомбардировка нефтепроводов была еще более сомнительным 
предприятием — поврежденные в результате взрывов трубы быстро демонтировали и 
устанавливали новые. Эти булавочные уколы не могли повлиять на высадку англичан,
 которые морским путем отправляли сюда гигантские конвои с оружием, 
боеприпасами и подкреплением изо всех уголков империи, Америки и мыса Доброй 
Надежды. Монтгомери оставалось только дождаться, пока спадет страшный летний 
зной, и, согласовав свои действия с высадившимся в Западной Африке американским 
десантом, обрушиться всеми силами на Африканский корпус Роммеля.






ПРОРОЧЕСКОЕ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ


После того как Гитлер отклонил план передислокации к египетско-ливийской 
границе, Роммель решил нанести упреждающий удар. На этот раз он решил застать 
врасплох британские войска под командованием Монтгомери. В случае удачи Роммель 
рассчитывал получить необходимую передышку для усталых, обескровленных и ждущих 
подкрепления войск. При сложившемся соотношении сил и недостаточном снабжении 
корпус был не в состоянии долго удерживать позиции под Аламейном, как это уже 
было раньше под Тмими.

Наступление началось 31 августа и продолжалось до 5 сентября. «Шестидневные 
скачки» закончились далеко не в немецкую пользу и позволили гарантированно 
предсказать мрачное будущее танковой армии «Африка». Атака в песках под 
палящими лучами безжалостного августовского солнца и убийственный климат, 
который каждый день уносил из поредевших колонн сотни тяжело заболевших солдат, 
оказались для немцев более суровым испытанием, чем взятие Тобрука в июне. И 
снова Роммель предпринял попытку обхода британских позиций полуохватом с юга — 
на этот раз через низменность Кваттара. Наступление развивалось успешно до тех 
пор, пока королевские ВВС не нанесли массированный бомбовый удар по площадям и 
танковым дивизиям Роммеля, которые понесли тяжелейшие потери. Как всегда 
Роммель находился в первых рядах атакующих и на своей шкуре испытал, что значит 
попасть под «адскую лавину» ковровой бомбардировки. В то время термин «ковровая 
бомбардировка» был совершенно неизвестен в Германии и Европе, и нам, фронтовым 
журналистам, приходилось прилагать немало усилий, чтобы объяснить в редакциях, 
что же мы имели в виду. Уцелевший после страшной бомбардировки, обычно 
невозмутимый Роммель воскликнул:

— Если нам не удастся отомстить и отплатить врагу той же монетой, а эскадрильи 
британских бомбардировщиков вернутся в Европу и Германию, то война будет 
проиграна.

Только мобилизовав все оставшиеся силы, Роммелю с большим трудом удалось 
вернуть на исходные позиции, вырвавшиеся далеко вперед танковые батальоны, 
израсходовав при этом последние, неприкосновенные запасы горючего. Три 
итальянских танкера, прибытия которых с нетерпением ждали в корпусе в эти 
решающие дни, вышли в море с явно недостаточным эскортом и были пущены ко дну 
британскими подводными лодками.

Об эффективности боевого применения королевских ВВС свидетельствует официальный 
рапорт американского летчика, генерала Арнольда на имя начальника американского 
генштаба:

— За время боевых действий в пустыне в 1941/1942 годах англичане создали мощные 
ВВС с образцовой боеготовностью. Несмотря на потери обширных сухопутных 
территорий, Королевский воздушный флот в большей или меньшей степени имел 
воздушное господство над ливийской пустыней. Противодействие британских ВВС 
стало одной из важнейших причин, почему Роммелю так и не удалось уничтожить 8-ю 
армию. Во многом благодаря умелым действиям ВВС британцы смогли остановить 
Роммеля под Эль-Аламейном.

Последняя надежда вырваться из вражеского кольца, воспользоваться моментом и 
сорвать, возможно, еще больший банк, оказалась иллюзорной. Оставшаяся без 
горючего танковая армия Роммеля оказалась парализованной и была вынуждена 
дожидаться атаки Монтгомери, стоя на месте.

Немцы и англичане сражались яростно и бескомпромиссно, но и в этих жестоких 
сражениях воюющие стороны твердо придерживались главного закона войны в пустыне 
— быть милосердными и человечными. Роммель постоянно ратовал за строжайшее 
соблюдение рыцарских методов ведения войны. Мы часто приглашали британских 
военнопленных к себе в палатки, а Роммель охотно общался с английскими 
офицерами и генералами. Гуманное отношение бойцов Африканского корпуса к 
военнопленным всегда отмечали наши британские оппоненты. Признательность и 
уважение противника в первую очередь заслуживает сам Роммель как командир 
экспедиционного корпуса, непосредственно отвечающий за стратегию, тактику и 
методы ведения войны. Когда Африканский корпус Роммеля стоял под Аламейном, в 
штаб поступил печально известный «указ о заложниках», фактически предписывающий 
убийство захваченных в плен солдат противника. Маршал собственноручно уничтожил 
директиву Ставки и ни единым словом не обмолвился о ее существовании. Он не 
знал, что такое нечистоплотность. Мурхед пишет:

— …Отношение немцев к военнопленным оказывало существенное влияние на боевой 
дух британцев. Дюжины наших солдат ежедневно бежали из плена, и все в один 
голос утверждали, что немцы ведут себя превосходно, сразу же кормят и дают воду.
 Никаких «допросов 3-й степени с пристрастием» и т. п. Они относились к нашим 
пленным значительно лучше итальянцев. Один солдат рассказывал, что немец забрал 
у него фотокамеру, а проходивший мимо офицер приказал вернуть ее. Другой 
сообщал, что ему дали пятьдесят сигарет и стакан пива. Третий добавил, что 
долго беседовал с парочкой нацистов, владевших английским, и те высказывали 
мнение, что немцы и британцы должны были бы быть вместе…

…Раненые утверждают, что немецкие лазареты — это какое-то чудо. У них масса 
медикаментов, и они лечат британцев так же, как и своих. Вскоре об этом знала 
вся наша армия…

…Нужно признать, что они прекрасно обращаются с пленными. По крайней мере, со 
мной они обращались чертовски прилично…

… Холодными ночами поисково-спасательные отряды немцев пробирались на поле боя. 
Они гуманно обращались с нашими ранеными. Давали горячий чай беспомощно лежащим 
рядом с дымящимися останками их боевых машин танкистам, укутывали одеялами 
тяжелораненых, которые в противном случае могли бы замерзнуть…

…После всех боев в пустыне я бы определил немецкую позицию следующим образом: 
это чистая, ничем не омраченная война в безлюдной пустыне, где нет гражданского 
населения и… «политических соображений». Это солдатская война…






ПРОРЫВ МОНТГОМЕРИ


Уже полтора года Роммель не мог позволить себе и одного дня отдыха. Полтора 
года он работал не покладая рук, испытывая непосильные трудности, едва не 
сгибаясь под неподъемным грузом ответственности. После «шестидневных скачек» он 
исчерпал запасы душевных и физических сил, а его здоровье было серьезно 
подорвано после обострения желудочной болезни. Ему было крайне необходимо хотя 
бы на пару недель съездить в Европу — отдохнуть и подлечиться. В начале октября 
генерал-фельдмаршал уже давал пресс-конференцию иностранным журналистам в 
Берлине. Роммель в очередной раз поверил обещаниям Гитлера «срочно отправить в 
Африку подкрепление всех видов и наладить бесперебойное снабжение войск», 
поэтому заявил представителям международной прессы, что позиции под 
Эль-Аламейном будут удержаны любой ценой. Фельдмаршал очень надеялся на то, что 
его пропагандистский блеф остудит боевой пыл врага, и вышеупомянутое 
подкрепление успеет прибыть в Северную Африку до начала боевых действий.

Тем временем Монтгомери основательно подготовился к началу наступления. Он имел 
представление о состоянии немецких войск и прекрасно знал свои силы — на этот 
раз их было вполне достаточно, чтобы окончательно покончить с танковой армией 
противника. 24 октября британский главнокомандующий атаковал немецкие позиции 
под Эль-Аламейном. Роммель прервал только начавшийся, крайне необходимый курс 
лечения и поспешил назад в африканскую пустыню.

Как пишет Алан Мурхед — англичане не преминули воспользоваться отсутствием 
генерал-фельдмаршала:

— Обстоятельства благоприятствовали британцам: немецкая контрразведка 
сплоховала — и нам удалось узнать, что Роммель уехал в Германию. Его 
заместитель, фон Штуммс, сделал то, что сам маршал не сделал бы ни при каких 
обстоятельствах — он распределил силы более или менее равномерно по всему 
фронту. Основой обороны должны были бы стать отборные мобильные части, вместо 
этого фон Штуммс «привязал» их к позициям, лишив главного козыря — подвижности. 
Когда Роммель в спешке вернулся из Берлина, ему не потребовалось много времени, 
чтобы осознать — в этом хаосе уже ничего нельзя изменить. Наверное, не осталось 
ни одной ошибки, которую не совершил бы его заместитель: он принял за чистую 
монету мнимое сосредоточение британской техники па позициях за Эль-Аламейном, 
он неправильно определил направление главного удара, а когда спохватился, то 
было невозможно исправить создавшееся положение.

Англичане сконцентрировали на участке прорыва 800 пушек, подвезли к артпозициям 
около миллиона снарядов, и через десять дней нанесли атакующий удар. Когда 
Монтгомери бросил в бой бронетехнику, то на тысячу стальных колоссов британцев 
пришлось около двухсот немецких танков. Немцы яростно оборонялись, но 
соотношение сил в зоне прорыва было явно не в их пользу — 1:10. Англичане 
сообщали, что у всех оказавшихся в плену немцев были ранения разной степени 
тяжести, а некоторых из них приходилось буквально вытаскивать из стрелковых 
щелей в полубессознательном состоянии.

На 12-й день наступления Монтгомери добился поставленной цели. По всему фронту 
британцы глубоко вклинились в оборонительные порядки немцев. Роммель был 
вынужден вести маневренные бои, чтобы не потерять то, что еще можно было спасти.
 Так, маршал отдал приказ отступить на заранее намеченные и подготовленные 
позиции и отправил в Ставку радиограмму, в которой аргументировал принятое 
решение. Вечером шифровку приняли в штаб-квартире фюрера, но никто не отважился 
сообщить Гитлеру о событиях под Эль-Аламейном. Только на следующий день, около 
полудня ему сообщили о случившемся. Фюрер бушевал, кричал, ругал Роммеля и в 
конце концов отправил в Африку приказ:

— Армии «Африка» немедленно развернуться и занять старые позиции…

Подробнее об инциденте в штаб-квартире фюрера сообщает Эрих Кордт:

— Дежурный офицер, не рискнувший разбудить Адольфа Гитлера ночью, когда пришла 
шифрограмма от Роммеля, был разжалован и отправлен на фронт. В узком кругу 
доверенных лиц Гитлер утверждал: если бы ему удалось «укрепить духовную 
энергию» Роммеля, он удержал бы позиции под Аламейном.

Даже самая изощренная магия не помогла бы сейчас танковым дивизиям Роммеля, да 
и сам он в этот момент был не лучшим объектом для трансцендентных медитаций. На 
этот раз диктатору не удалось добиться желаемого результата даже с помощью 
собственноручно подписанного «приказа фюрера». Фронт был окончательно прорван, 
и остатки немецких дивизий организованно отступали на запад, сдерживая 
возрастающее давление наступающих британских войск. Только таким образом маршал 
и его солдаты могли избежать судьбы армии Грациани.

Наверное, в этот момент обычно сдержанный Роммель перестал скрывать свой 
скептицизм по отношению к Гитлеру. Умудренный фронтовым опытом, хорошо знающий 
специфику боевых действий в пустыне командир, он лучше далекого ОКВ и самого 
Гитлера знал, какие действия нужно предпринимать в сложившейся ситуации и что в 
конечном итоге пойдет на пользу его армии. Берлин больше беспокоился по поводу 
усилившегося давления русских и разгорающегося на Восточном фронте кризиса в 
связи с событиями вокруг Сталинграда, поэтому Гитлер и генштаб продолжали 
заниматься африканскими проблемами спустя рукава. Критикуя Гитлера, Роммель был 
еще внутренне не готов назвать главную причину роковых неудач и обвинить во 
всем фюрера. Его сомнения вызывали монополизирование диктатором права на 
принятие решений по чисто военным вопросам и бездарные фигуры двух его 
ближайших военных советников — Кейтеля и Йодля, которые тем не менее наряду с 
Гитлером определяли военную стратегию «Третьего рейха». Понимание того, что 
Гитлер руководит вермахтом дилетантски, пришло к маршалу значительно позже. У 
Роммеля возникали мысли подать прошение об отставке, но офицерская порядочность 
и чувство ответственности за вверенные ему войска не позволяли ему уйти из 
армии в сложный для фатерланда момент.

Наверное, в это же время и в Гитлере впервые пробудились мнительность и 
болезненное недоверие к «самому молодому фельдмаршалу», который осмелился 
действовать самостоятельно, не дожидаясь «ценных указаний» из Берлина. Диктатор 
не желал понимать, что проблема отступления давно переросла рамки чисто 
академического спора между ним и Роммелем и стала вполне закономерным итогом 
его же недальновидной политики, некомпетентного руководства и реальным 
результатом колоссального давления превосходящих сил противника.






РОММЕЛЬ И ПРИКАЗ ОТ 18 ОКТЯБРЯ


Отступление от Эль-Аламейна было тяжелым, но маршал остался верен себе и своим 
принципам. Его порядочность, чистоплотность и человеколюбие проявились и в 
отношении к октябрьскому спецприказу Гитлера. Этот приказ — печально известный 
как «указ о заложниках» — стал темой обсуждения на заседании комиссии 
международного трибунала во Дворце правосудия в Нюрнберге, 18 июня 1946 года.

Передо мной лежит заверенная стенограмма беседы генерала Вестфаля, начальника 
штаба танковой армии «Африка», и его защитника, доктора Латернсера:

Латернсер:

— Как там велись боевые действия?

Вестфаль:

— Я отвечу одной фразой — мы воевали по-рыцарски безупречно.

Латернсер:

— Допускал ли сам фельдмаршал Роммель нарушения военного кодекса или, возможно, 
потворствовал таким нарушениям?

Вестфаль:

— Никогда.

Латернсер:

— В какой должности вы состояли при Роммеле?

Вестфаль:

— Я был 1-«а», а потом начальником его штаба.

Латернсер:

— Значит, у вас были достаточно тесные служебные контакты с Роммелем?

Вестфаль:

— Вне всякого сомнения. Кроме этого, я поддерживал с ним дружеские отношения и 
во внеслужебное время.

Латернсер:

— Вам известно о существовании специального приказа, подписанного Гитлером 18 
октября? Вестфаль:

— Да.

Латернсер:

— Вы получили этот приказ?

Вестфаль:

— Да, в пустыне под Сиди-Баррани. Нам доставил его офицер связи.

Латернсер:

— Как отнесся генерал-фельдмаршал Роммель к этому приказу?

Вестфаль:

— Мы вышли из грузовика и стоя прочитали этот приказ, потом я предложил не 
передавать его дальше «по команде». Мы сожгли его прямо там, в песках. Мы 
решили сделать это по нескольким причинам: обоснование приказа было, если мне 
не изменяет память, во введении. Мы хорошо знали британское «Руководство 
ближнего боя». В Африке мы пережили несколько актов терроризма и диверсий. Мы 
помнили и о лозунге британцев под Аламейном — «убей немца, как только его 
встретишь» — и о множестве других решений и призывов, ужесточающих ведение 
боевых действий. Однажды в наши руки попал приказ по 4-й английской танковой 
бригаде, который предписывал не давать немецким военнопленным воды. Несмотря на 
беспрецедентную враждебность противника, мы все же решили не передавать приказ 
в войска, чтобы не усугублять ожесточение еще и с нашей стороны — все это могло 
иметь непредсказуемые последствия и завести нас слишком далеко. Поэтому ровно 
через десять минут после получения мы сожгли приказ. Такое неповиновение, я бы 
сказал, выдающееся неповиновение можно было позволить себе на другом континенте,
 вдали от центра. Не думаю, что подобным образом можно было бы действовать на 
Западном или Восточном фронтах.

Латернсер:

— Расскажите, пожалуйста, подробнее об эпизоде с племянником фельдмаршала 
Александера.

Вестфаль:

— Осенью 1942 года за линией германского фронта был захвачен в плен близкий 
родственник фельдмаршала Александера — сын или племянник. Он был вооружен 
немецким пистолетом и носил головной убор бойцов Африканского корпуса, что 
автоматически ставило его вне закона. Фельдмаршал приказал обращаться с ним так 
же, как и с остальными военнопленными. Роммель считал, что молодой человек не 
отдавал себе отчет в том, чем чреваты подобные поступки.

В начале ноября из воевавшей на Восточном фронте 9-й армии в Африку был 
переведен старинный приятель Роммеля еще со времен 1-й мировой войны, некто 
Бюловиус. Маршал был потрясен рассказами армейского инженера о том угрожающем 
положении, в котором оказались немецкие армии на бескрайних просторах России. 
Во время этих разговоров он впервые узнал правду о положении на Волге и под 
Сталинградом. Проникнутая болью и разочарованием исповедь товарища по оружию 
оставила тяжелый осадок в душе Роммеля и сыграла впоследствии не последнюю роль 
в двух подряд тяжелейших нервных срывах, закончившихся полным истощением 
нервной системы. Рассказ о положении на восточном театре боевых действий 
позволил ему без иллюзий оценить ближайшую перспективу своей армии. Роммель 
решил искать встречи с Гитлером и при первой же возможности открыть глаза на 
реальное состояние дел ему и его ближайшим военным советникам.






Глава 7.



НА ПОРОГЕ БОЛЬШИХ ПЕРЕМЕН











СТЫЧКА С ГИТЛЕРОМ


В конце 1942 года и в самом начале 1943-го немецкие войска покинули Египет, 
сдали Тобрук, потеряли Киренаику и снова оказались в укрепрайоне Буерата — на 
полпути между Тобруком и Триполи. Отступление еще не было завершено — Роммелю 
не удавалось окончательно перегруппировать силы, а настроение отступавших, но 
не бегущих с поля боя войск, было вполне боевым. Были малые привалы и долгие 
стоянки, скоротечные перестрелки и кровавые схватки с идущими по пятам 
дивизиями Монтгомери. Английский главнокомандующий решил не рисковать и 
сражался с хитроумным Роммелем по собственной схеме. Количественно и 
качественно возросшая мощь британского оружия, тотальное введение в бой свежих 
резервов позволяли Монтгомери совершать фланговый обход со стороны пустыни и 
блокировать отсечные позиции немцев, оборудованные на побережье в стратегически 
важных и удобных для защиты пунктах. Немецкие солдаты без тени сомнения в душе 
продолжали верить в счастливую звезду своего маршала — он остановил череду 
поражений и привел их к великим победам, он вытащит их из «трясины отступления» 
и на этот раз. Простые солдаты чувствовали себя за Роммелем как за каменной 
стеной!

День и ночь маршал бился над гордиевым узлом африканских проблем. С того самого 
дня, когда британские дивизии как ураган прошли через его позиции, а он был 
вынужден отступить, чтобы избежать окружения и не оказаться под гусеницами 
сметающих все на своем пути вражеских танков, с того самого дня, когда он, 
вопреки воле Гитлера, отдал приказ к отступлению — Роммель думал только об 
одном: как уберечь армию от неизбежной гибели или позорного плена.

Между тем Монтгомери и Александер изящно разыграли дебют, и даже самому 
неискушенному зрителю стало ясно, что «фигуры» на гигантской шахматной доске 
расположились так, как это было выгодно британцам, а позиция Роммеля безнадежно 
проиграна или будет проиграна в течение ближайших недель. Но и маршал не сидел 
сложа руки — бессонные ночи не пропали даром, постепенно созрел план, и его 
контуры стали приобретать все более четкие очертания. С каждым днем снабжение 
экспедиционной армии становилось все более мизерным, а воздушное превосходство 
врага подавляющим. Роммель видел только один выход из безнадежного положения, в 
котором оказалась его армия: пока войска окончательно не сломались под 
усиливающимся давлением англичан, нужно уходить из Африки и закрепляться на 
северном побережье Средиземного моря. Этот план был единственной надеждой 
немецких дивизий на спасение. Времени катастрофически не хватало, и Роммель 
начал действовать после того, как была оставлена Киренаика. Оперативные 
разработки, которые он собирался представить фюреру, предусматривали оставить в 
Африке только немоторизованные соединения итальянцев и несколько немецких 
частей для прикрытия эвакуируемых моторизованных дивизий и ценных 
инженерно-технических спецподразделений. Это ни в коем случае не означало 
сохранение жизни «ценных солдат» ценою жизни других немцев и итальянцев. 
Предвосхищая развитие событий, зная об аналогичных сложностях со снабжением и 
подкреплением и на европейском театре военных действий, Роммель думал о 
сохранении ядра немецких танковых дивизий для организации эффективного 
противодействия противнику на новых оборонительных рубежах.

Черновой вариант оперативного плана был готов, когда немецкие войска все еще 
находились в Киренаике. Именно тогда маршал обратился в штаб-квартиру фюрера с 
просьбой принять его по делу, «не терпящему отлагательства и требующему 
оперативного решения». ОКВ не ответило. Роммель посылал одну радиограмму за 
другой, но безрезультатно. Когда весь немецкий фронт, избегая фланговых 
прорывов и «танковых клещей» противника, снова пришел в движение, Роммель 
принял решение — он сел в свой курьерский самолет и вылетел в Растенбург. Он 
появился в Ставке без вызова, что само по себе было уже неслыханно, но, тем не 
менее, сразу же был принят Адольфом Гитлером.

После холодного приветствия взбешенный несанкционированным появлением Роммеля в 
Ставке диктатор набросился на него как бык на красную тряпку. В обвиняющем 
маршала во всех смертных грехах риторическом вопросе фюрера звучала ничем не 
прикрытая угроза:

— Как же вы осмелились оставить поле боя и явиться сюда без моего приказа?

После короткой заминки Роммель ответил:

— Мой фюрер, обстоятельства настоятельно потребовали, чтобы я лично доложил вам 
о состоянии наших дел в Африке и высказал некоторые соображения по этому поводу.


Вначале Гитлер категорически взмахнул рукой в знак отказа, но потом приказал 
приступить к докладу. Маршал обстоятельно изложил Гитлеру свою точку зрения на 
события в Ливии и указал на то бесспорное влияние, которое оказывает 
африканский театр военных действий на ход мировой войны в целом. Удерживать 
фронт имеющимися силами не представляется возможным. Роммель заклинал Гитлера 
принять решение немедленно. Сам он был убежден в том, что противник, 
предпринимающий беспрецедентное наращивание сил в средиземноморском регионе и 
имеющий к тому же лучшие возможности для снабжения войск, не позволит долго 
удерживать Африку. Если же армия получит приказ сражаться, то необходимо 
отправить на континент свежие дивизии, продовольствие и боеприпасы. Но самое 
главное — это достаточное количество самолетов, иначе фронт рухнет. Даже 
достаточное подкрепление и выполнение всех остальных требований сами по себе 
еще не будут гарантировать стабилизацию ситуации, потому что средиземноморские 
авиация и флот сами находятся в критическом положении. Если Гитлер все же решит 
уйти из Африки, то нужно это сделать как можно быстрее. Он сам выступает за 
немедленную сдачу Африки и эвакуацию немецких войск. Такая постановка вопроса 
приперла диктатора к стене — сейчас он уже не мог отделаться общими фразами. Во 
время этого разговора в кабинете находился Йодль, который несколько раз 
позволял себе высказать вслух замечания вроде — «Африку безусловно можно 
удержать, нужно только сражаться» — или — «нельзя же все время пятиться от 
врага». При молчаливом согласии Гитлера Йодль без тени смущения говорил такое 
фронтовику, не раз рисковавшему своей жизнью на поле боя.

Роммель твердо стоял на своем. В рамках планомерной операции в Средиземноморье 
(в случае ухода немецких войск из Северной Африки) он требовал отказаться от 
защиты передовых итальянских позиций на Пантеллерии, Лампедузе, а в случае 
необходимости и на Сицилии. Роммель всячески подталкивал Гитлера к принятию 
взвешенного и своевременного решения — в русле общего стратегического 
планирования дальнейшего хода войны промедление грозило катастрофой. Когда 
последний запас доводов и аргументов был исчерпан, маршал с умоляющей 
интонацией произнес:

— Я несколько раз докладывал ОКВ об обострении ситуации в Ливии и Египте, но 
меня никто не захотел услышать. Мой фюрер, мы должны уйти из Африки и спасти 
наши лучшие войска. Уцелевшее ядро обеих африканских танковых дивизий и дивизии,
 дислоцирующиеся сейчас в Италии, возобновят сражение. Тогда мы получим хорошие 
шансы остановить противника на новой линии фронта: Родос — Крит — Греция — 
Нижняя Италия — Сицилия.






«ДЕРЖАТЬСЯ ДО ПОСЛЕДНЕГО…»


Гитлер и так едва сдерживал себя, а последние слова Роммеля привели его в 
ярость. Он оборвал маршала на полуслове и закричал:

— Обратного хода нет — нужно выстоять. Отказаться от Африки? Об этом не может 
быть и речи. Я приказываю держаться до последнего. Подождите в приемной — я 
отдам приказ…

Наконец, его возбуждение улеглось, и он постепенно пришел в себя. Гитлер сделал 
несколько шагов в направлении обескураженного и растерянного маршала и 
произнес:

— Вы должны меня понять. Если бы зимой 1941/1942 я позволил моим генералам 
отступить, то линия Восточного фронта проходила бы сейчас намного западнее. Но 
я остался непреклонен — и последовавший успех подтвердил мою правоту. Я и 
сейчас никому не позволю уговорить меня. Я буду тверд — и успех в Африке не 
заставит себя долго ждать. Я смотрю в будущее и вижу больше, чем мои генералы.

Роммель в смущении покинул кабинет. Он впервые испытал на себе необузданную 
ярость диктаторской истерии. Он был полностью опустошен и испытывал 
беспокойство за своих «африканцев», которых только что предал их бесноватый 
фюрер. Мрачные предчувствия бередили душу и не давали ему успокоиться. Раньше 
он с иронией относился к титулу «великого вождя всего немецкого народа», 
которым пропаганда величала Адольфа Гитлера. После безрезультатного визита в 
Ставку в феврале 1942 года он начал с разочарованием присматриваться к фигуре 
«великого полководца всех времен». Африканский поход еще больше обострил 
антипатию, а начиная с этой минуты им овладело чувство всеобъемлющего неприятия 
диктатора, которое навсегда останется с ним, а в последние месяцы жизни 
перерастет в неприкрытую враждебность к Гитлеру. Во время этой встречи с 
фюрером пока еще неосознанно для самого Роммеля завершился один период его 
жизни и начался новый — время переосмысления и отказа от старых убеждений.

Несмотря на все прошлые сомнения, упреки и обиды, немецкий генералитет все еще 
продолжал считать Гитлера экспертом по военным вопросам благодаря победам 
вермахта в Польше, Франции и России. Червь сомнения продолжал глодать и самого 
Роммеля: может быть, общее стратегическое положение рейха действительно требует 
терпеливо выжидать в Африке и даже нести большие потери, истекая кровью, чтобы 
весь германский фронт получил передышку и воспрянул? Может быть, Гитлер уже 
рассчитал какие-то политические комбинации, о которых не хотел распространяться,
 или же имел на руках такие козыри, что хладнокровно соглашался на потерю 
Африки? Все эти мысли не давали покоя генерал-фельдмаршалу. За свою долгую 
солдатскую карьеру Роммель привык беспрекословно подчиняться, поэтому даже 
сейчас он пытался понять фюрера.

Прямой и честный человек, простой и скромный солдат, он до сих пор жил в ладу 
со своей совестью и не знал, что такое муки мятежного ищущего духа. Сейчас 
против своей воли он был ввергнут в конфликт со своим солдатским долгом, 
совершал насилие над собой, испытывал муки и угрызения совести.

Пока Роммель дожидался решения фюрера в приемной, в Ставку пришло сообщение от 
командующего группой армий «Дон» Манштейна. Фельдмаршал сообщал, что при 
попытке деблокировать окруженную Сталинградскую группировку под давлением 
превосходящих сил противника и во избежание больших потерь ему пришлось 
оставить позиции, которые фюрер приказал удерживать до последнего человека и до 
последнего патрона. И вновь Гитлер забился в истерике, отзвуки урагана 
бешенства и ярости доносились и до приемной, где все еще продолжал пребывать в 
тягостных раздумьях Эрвин Роммель. Верховный главнокомандующий неистовствовал, 
он обвинял своих маршалов в трусости, и в конце концов из кабинета раздались 
слова:

— Я никому не могу доверять и ни на кого не могу положиться…

Уже во второй раз за короткий промежуток времени ошеломленный маршал стал 
очевидцем непостижимой необузданности диктатора. Если бы кто-нибудь раньше 
рассказал ему о таком неадекватном поведении фюрера, он посчитал бы это 
преувеличением и не поверил. Многие генералы, политики, дипломаты и гражданские 
специалисты испытали на себе эти граничащие с истерией приступы неудержимой 
ярости диктатора, если высказывали отличное от его точки зрения мнение и уж не 
дай бог, если пытались его в чем-то переубедить. Посол Шуленбург, 
представлявший интересы рейха в Москве, тщетно добивался встречи с Гитлером 
после неудавшегося визита Молотова зимой 1941 года. Шуленбург пытался 
отговорить Гитлера от конфронтации с Россией, но диктатор даже не принял его. 
Немецкий военный атташе в Москве, Кестринг, выступал против недооценки Красной 
Армии и в своем аналитическом докладе дал объективную характеристику советским 
вооруженным силам. Гитлер подверг его обструкции и заклеймил позором, а 
Кестринг был вынужден доказывать, что он не «скрытый русофил».

У ног генерал-фельдмаршала Федора фон Бока с треском разлетелись два стула — 
Гитлер разбил их в порыве безудержной ярости и в попытке подкрепить свои 
аргументы.

Все это выходило за границы здравого смысла, и Роммель пребывал в недоумении: 
по-прежнему ли Гитлер находится в добром здравии или же проявила себя скрытая 
до сих пор демоническая сторона сущности диктатора, которая в один прекрасный 
момент приведет страну к катастрофе. Наверное, можно было найти извинительные 
мотивы такого поведения, учитывая то потрясение, которое испытал фюрер при 
известии о неудаче под Сталинградом и отступлении в Африке. Но разве не должен 
быть выдержанным и ответственным человек, ведущий за собой нацию и держащий 
руки на пульсе истории…

Роммель постепенно начинал понимать, что этот человек представляет собой 
средоточие темных и пагубных для Германии сил.

Герман Геринг застал погрузившегося в глубокое раздумье Роммеля в приемной. 
Рейхсмаршал предложил Гитлеру лично отправиться в Рим, провести переговоры с 
Муссолини и добиться от дуче гарантированного снабжения германских войск, 
удерживающих позиции в Северной Африке. Роммель знал цену обещаний фашистских 
лидеров и приблизительно представлял себе, чем закончатся переговоры в Риме, но 
это был его последний шанс: только таким образом он мог повлиять на развитие 
ситуации в Африке. Как утопающий за соломинку он ухватился за это предложение 
Геринга, хотя и не был согласен с решением Гитлера по африканской проблеме. 
Нечто, во что он верил, погибло в его душе после визита в Ставку.

В спецпоезде Геринга в Рим поехала и фрау Ром-мель. После войны я встретился с 
ней, и она рассказала мне о той поездке:

— На мужа было страшно смотреть — он был потрясен до глубины души. Он все время 
повторял: «Они не видят опасность — они не хотят ее видеть. Но она надвигается 
на нас семимильными шагами. Это полная катастрофа». Он никогда не был 
мнительным или подозрительным человеком, но вы понимаете, что я почувствовала, 
когда он, запинаясь, произнес: «Давай разговаривать потише. Кто знает, может 
быть, нас прослушивают». Впервые на нас опустилась зловещая тень гестапо.






РИМСКАЯ ИНТЕРМЕДИЯ ГЕРИНГА


Во время поездки из Мюнхена в Рим Герман Геринг обратился к фрау Роммель:

— Госпожа Роммель, хочу пожаловаться на вашего мужа. Вы не находите, что он 
стал слишком пессимистичным? Прошу вас, окажите на него влияние!

Она ответила на эту произнесенную шутливым тоном просьбу:

— Мой муж пессимист? Нет, этого не может быть! Напротив, он неисправимый 
оптимист. Достаточно только появиться намеку на что-нибудь хорошее, как он 
сразу же это замечает. Впрочем, если он ничего не замечает, то сразу же 
называет вещи своими именами.

При принятии решений по североафриканскому и средиземноморскому театру военных 
действий большое влияние на Гитлера оказывал его друг Муссолини. Фюрер верил 
итальянскому диктатору больше, чем своим генералам и политикам. Геринг был 
прекрасно осведомлен о тонкостях взаимоотношений двух «вождей», поэтому, желая 
польстить дуче, во время приема во Дворце дожей без колебания подверг Роммеля 
унизительному аутодафе. С улыбкой на лице он произнес:

— Я бы не стал категорически утверждать, что Роммель бросил итальянцев на 
произвол судьбы…

Маршал еще не успел осознать оскорбительный смысл этого замечания, как 
прозвучала подчеркнуто язвительная реплика дуче:

— Вот об этом мне как раз-таки ничего не известно. Ваше отступление, господин 
фельдмаршал, было осуществлено… гениально!

Роммель обстоятельно докладывал рейхсмаршалу об опыте борьбы армии «Африка» с 
превосходящими силами британских ВВС. Он предостерегал от опасности недооценки 
американской помощи и подчеркивал необходимость более интенсивного развития 
отечественной авиационной промышленности. Геринг невозмутимо обронил:

— Наши самолеты и наши военные летчики — лучшие в мире. Ваши рассказы об 
авиации противника напоминают мне охотничьи небылицы. А американцы умеют делать 
только хорошие лезвия для бритья!

Роммель едва не задохнулся от негодования и резко бросил:

— Господин рейхсмаршал, я настоятельно рекомендую вам приехать в Африку и 
понаблюдать за этими пресловутыми «лезвиями». Я бы нисколько не возражал, если 
бы наши люфтваффе точно так же «брили» бы своих противников!

Геринг бросил злой взгляд на Роммеля, замолчал и сменил тему разговора. 
Показательным для реального состояния дел в Италии был конфуз, произошедший на 
приеме в немецком посольстве. Во время обеда Геринг обратился к фрау Роммель со 
словами:

— Госпожа Роммель, могу сказать вам только одно — я не встану из-за этого стола,
 пока мы окончательно не решим вопрос со снабжением.

Не лезущая за словом в карман супруга немецкого посла в Италии фон Макензена 
демонстративно сухо, с легкой иронией и под общий смех присутствующих 
произнесла:

— Дорогая фрау Роммель, тогда я дам вам хороший совет: переезжайте на 
постоянное жительство в Рим!

Роммель вернулся в Африку измотанным и опустошенным. Теперь он точно знал, 
какой бесславный конец ждет его армию. Впервые он оказался на грани полного 
физического истощения — терял сознание и падал в глубокие обмороки (один раз 
потерял сознание и упал прямо перед штабным автобусом — несколько часов врачи 
не могли привести его в чувство). Безрезультатная борьба за спасение своей 
армии в Ставке ускорила его физический и эмоциональный срыв.

Возникает вопрос: почему Роммель не сделал однозначного вывода в этой ситуации? 
В тот момент он считал, что обстановка в Ливии и ожидаемый десант американцев в 
Тунисе не позволяют ему предпринимать шаги, которые могут оказать 
непредсказуемое воздействие на ход всей войны и изменить стратегический баланс 
сил в Европе.

В кругу близких друзей он часто высказывал мнение, что Германия уже миновала 
свой победный пик и сейчас стремительно катится в бездну поражения. Он 
продолжал усердно тянуть свою лямку, зная, что никто из военачальников вермахта 
не имеет достаточного опыта и не сможет заменить его в африканской пустыне. В 
конце концов, одно его имя внушало врагу не только уважение, но и страх. Когда 
армия «Африка» начала отступать и отправилась в свой скорбный путь длиной в 3 
000 километров, противник боялся атаковать хитрого как лис полководца, а это 
давало возможность получить небольшую передышку его измученным и потрепанным 
войскам — передышку, которую Монтгомери вряд ли представил бы менее опасному 
полководцу. Он честно исполнял свой солдатский долг и все больше становился 
полководцем, а не стратегом — в горниле сражений африканской пустыни лихой 
дивизионный командир и удачливый генерал танковых войск давно уже превратился в 
заботливого отца своих солдат.

В Африке Роммель узнал важнейшую аксиому современной войны: мужество, героизм и 
самопожертвование, конечно, продолжают играть большую роль, но сражение 
выигрывает тот, у кого лучшее обеспечение, снабжение и координирование действий.
 Верность присяге заставляла его зубами вгрызаться в землю там, где другой бы 
благоразумно отступил. Но это ни в коем случае не было армейской привычкой к 
бездумному выполнению приказов — во главу угла Эрвин Роммель всегда ставил 
жизнь и здоровье вверенных ему солдат. Если что-то еще можно было спасти в 
Африке, то это мог сделать только Роммель.

Он никогда не был генералом от политики. Роммель был солдатом, и как все 
немецкие офицеры прошел суровую школу повиновения и дисциплины — вначале в 
Германской империи, потом в Веймарской республике и, наконец, в «Третьем рейхе».
 Он трижды присягал в верности Верховному главнокомандующему вооруженных сил и 
прекрасно отдавал себе отчет в том, что армия любой страны мира строится на 
безоговорочном выполнении приказов, даже если они не вполне соответствуют твоим 
внутренним убеждениям.

Жизнь, прожитая в армии, не позволяла Роммелю в корне изменить свои привычки и 
заняться политикой — к этому он был еще не готов. В конце концов, он был не из 
породы бунтарей, поддающихся минутному порыву и в мгновение ока открещивающихся 
от всего, что было путеводной звездой в этой жизни. Роммелю требовалось время, 
чтобы, изменяя себя, изменить окружающий мир. Маршал остался на капитанском 
мостике получившего пробоину и идущего ко дну корабля, он вернулся в Африку, 
которая подарила ему великие победы и принесла горькие разочарования.






Глава 8.



«СТАЛИНГРАД» В ПУСТЫНЕ











ТУНИССКАЯ АВАНТЮРА


Высадка союзнического десанта на северо-западе Африки стала началом целого ряда 
операций, предусматривающих возвращение захваченной вермахтом Европы. Операция 
вторжения в Африку началась одновременно с атакой Монтгомери позиций Роммеля 
под Эль-Аламейном и была составной частью стратегического плана союзников — 
великолепным образчиком взаимодействия крупных войсковых соединений. Верховное 
главнокомандование было не готово к вражеской вылазке и оказалось захваченным 
врасплох, хотя правительство Виши неоднократно предупреждало немцев о 
готовящейся операции. Кабинету Петена стало известно о совершенно секретных 
планах союзников, и он тщетно пытался добиться разрешения на усиление 
французской группировки в Северной Африке для защиты французских колониальных 
владений. Из Виши даже пришло предложение включить французские соединения в 
состав германских экспедиционных войск в Африке для организации совместного 
отпора «захватчикам». Из надежных источников французы узнали о предполагаемой 
дате вторжения и утверждали, что оно произойдет не позже 20 ноября. Но ни 
Гитлер, ни ОКБ не проявили ни малейшей заинтересованности в 
военно-стратегическом партнерстве с правительством Виши. В Берлине потешались 
над «чрезмерной подозрительностью» и считали «болтовню о десанте» плодом 
досужего вымысла впечатлительных французов. Дилетантское отношение к 
доброкачественной разведывательной информации и поверхностный анализ 
геополитической ситуации привели к тому, что немецкая сторона не предприняла 
никаких контрмер, направленных на предотвращение реально существовавшей угрозы. 
Когда штаб германского ВМФ отправил Йодлю шифровку с сообщением об идущем через 
Гибралтар курсом на восток крупном конвое союзников, оперативный отдел ОКВ 
хладнокровно ответил:

— Мы считаем, что речь идет о попытке деблокировать испытывающий серьезные 
затруднения со снабжением гарнизон Мальты. Не может быть и речи о высадке 
десанта в Северной Африке — для этого у американцев и англичан не достаточно ни 
сил, ни опыта!

Это была роковая недооценка противника, и уже 8 ноября последовала молниеносная 
высадка десанта в разных точках североафриканского побережья. Как 
свидетельствуют документы, союзники проводили операцию быстро, слаженно и не 
боясь риска. Так, в официальном докладе американский генерал Маршалл доводил до 
сведения своего генштаба, что «главная сложность заключалась в том, чтобы 
переправить всю боевую авиацию, имея в своем распоряжении одну-единственную 
взлетно-посадочную площадку на весь Гибралтар, причем ровно через час она 
пришла в полную непригодность для дальнейшего использования…». Следует добавить,
 что в то время германские люфтваффе были уже не в состоянии преодолевать 
большие расстояния и наносить удары при сильном противодействии вражеских ВВС.

Первые запоздалые шаги немецкое командование предприняло только 11 ноября. В 
Риме собрали всех «африканских отпускников», кого удалось разыскать; составили 
сводный отряд из тридцати человек и под командованием офицера отправили в 
Бизерту на транспортном «Юнкерсе». Таким способом за первые три дня в Тунис под 
начало оберста Ледерера переправили 600 солдат и офицеров. Предохранительный 
отряд получил боевую задачу обеспечить прикрытие с запада: захватить 
прилегающую территорию, выслать вперед разведывательные взводы и расширить 
плацдарм для прибывающих из Италии и подтягивающихся с востока немецких частей.

15 ноября, ровно через неделю после высадки союзнического десанта, генерал 
Неринг вступил в должность командующего немецкими вооруженными силами в Тунисе. 
Генерал-фельдмаршал Кессельринг, назначавший Неринга на этот пост, как всегда 
лучился оптимизмом и во всеуслышание заявлял:

— Я надеюсь, что уже очень скоро положение стабилизируется, и дело пойдет на 
лад. Роммель занимается сейчас обустройством оборонительного фронта в Ливии. В 
Тунисе мы построим мощное предмостное укрепление, потом по мере возможности 
продвинемся до Орана и сбросим противника в море…

В ответ на справедливые возражения Неринга, что вверенные ему войска еще только 
готовятся к отправке в Африку, Кессельринг с арийским прямодушием заметил:

— Войск пока нет, а генерал пусть будет там. Прогуляетесь по Тунису в 
генеральском мундире, и противник решит, что мы задействовали крупные войсковые 
соединения…

Неринг и штабс-офицер оперативного управления генштаба, оберстлейтенант Молль, 
вылетели в Африку — тунисская авантюра началась! В Тунисе немецкие офицеры 
поселились в отеле «Мажестик», разъезжали по городу на французских такси и 
пытались связаться с оберстом Ледерером в Бизерте по французским каналам связи. 
В отеле немцы жили в деликатном соседстве с французскими офицерами, которые не 
понимали, как им себя вести по отношению к «новоявленным союзникам». В ответ на 
рапорт Неринга, что он прибыл с целью организовать противодействие 
союзническому десанту, генерал-губернатор Туниса адмирал Эстева сдержанно 
заявил:

— От маршала Петена не поступало никаких распоряжений на этот счет. Мне 
помощники не нужны. Я отклоняю всяческую поддержку данной мне властью…

В то время, пока Роммель вел свои дивизии через пески Египта и Ливии, всеми 
силами сдерживая противника и навязывая ему в своей манере жестокие 
арьергардные бои, в Тунисе кипели нешуточные страсти: полным ходом шли 
напряженные переговоры с официальными французскими властями — в них оказался 
вовлечен специальный представитель Гитлера в Тунисе, дипломатический посланник 
фон Ран. Без указаний свыше французские командиры не желали воевать, а 
главнокомандующий французскими колониальными войсками Барре в это время с двумя 
дивизиями явно смещался в направлении наступающих с запада американцев. Он 
оставлял заграждения на пути передовых немецких отрядов, а, начиная с 17 ноября 
приказал открывать огонь по немцам в случае их попыток пойти на сближение. 
Адмирал Дерьен, под командованием которого находилось 35 — 40 тысяч морских 
пехотинцев, напротив, поддерживал немцев, так что первые немецкие транспорты, 
прибывшие в Тунис 20—22 ноября, разгрузились без осложнений. Союзники между тем 
продвигались вперед вдоль северного побережья, и их передовые отряды были уже в 
какой-то сотне километров, а ситуация с Барре так окончательно и не прояснилась.
 Французы не пожелали отвечать на ультиматум — и только тогда их позиции под 
Меджез-эль-Бабом атаковали германские «Штукас». С этого боя собственно и 
началась война в Тунисе.

Через некоторое время из Виши пришла шифровка: Петен обязал колониальную 
администрацию оказывать всяческое содействие немецким войскам, прибывшим в 
Тунис для защиты французских колоний и для борьбы с союзническими армиями 
вторжения.

Гитлер и ОКВ полагали, что для патрулирования дорог, идущих из морских портов 
вглубь страны, вполне достаточно нескольких десятков «Штукас», которые 
превратят горные перевалы в непроходимые для врага завалы из камня. Оперативные 
разработки ОКВ предполагали создание мощного предмостного укрепления, где можно 
было бы накопить необходимые резервы, а потом нанести удар и сбросить врага в 
море. Об оказании помощи отступающей на запад обессиленной армии Роммеля никто 
даже и не подумал.






АМЕРИКАНСКИЕ ТАНКИ У ВОРОТ ТУНИСА


Первые недели тунисской кампании были наполнены характерной для хода всей войны 
на африканском континенте сумятицей и неразберихой, что также косвенно 
свидетельствовало о недобросовестном анализе обстановки и оперативных 
недоработках ОКВ, а подчас дело спасало только неправдоподобное стечение 
обстоятельств.

Так, вечером 20 ноября в Тунис пришло сообщение из Джедайды, расположенной в 
16 км от столицы: 60 американских танков прорвались к аэродрому и атаковали 
заходящую на посадку эскадрилью «Штукас». Шестнадцать самолетов были уничтожены 
в воздухе, а два разбились во время вынужденной посадки. Ровно через 60 минут 
аэродром был в руках американцев, и им оставалось ровно полчаса хода до Туниса. 
Не встречая преград на своем пути, танки могли легко прорваться в немецкий 
укрепрайон и завершить разгром. Французы уже доставали трехцветные знамена и 
вовсю готовились к торжественной встрече, но американцы не рискнули атаковать 
Тунис, опасаясь «хитроумно расставленной немцами западни»! В немецких штабах 
уничтожали совершенно секретные документы. Генерал Неринг и оберстлейтенант 
Молль обдумывали план прорыва через пустыню к Роммелю или… сдачу в неизбежный 
плен — появиться в Италии как главные виновники провала Тунисской операции они 
не могли.

И на следующий день 60 американских танков продолжали без дела стоять на 
аэродроме, а в нескольких километрах от них тихо как мыши сидели немцы. В любой 
из последовавших трех дней американцам нужно было всего-то завести моторы своих 
танков и… выиграть не успевшую начаться войну в Тунисе, но в дело вмешался 
случай: неожиданно в порт пришли транспортные суда с подкреплением, танками и 
противотанковыми пушками. Совершенно безнадежная ситуация была спасена, и немцы 
могли приступить к возведению скромных опоясывающих Тунис фортификационных 
сооружений. Потом к Нерингу прибыл ликующий Кессельринг и заявил:

— Вот видите, все не так уж и плохо! Вы, слава Богу, живы и здоровы. Теперь 
транспорты будут приходить регулярно, а я еще пришлю вам самолеты…

До назначения на этот пост Неринг командовал 90-м танковым корпусом, поэтому 
оперативная сметка позволяла ему видеть всю шаткость немецких позиций. Но, судя 
по всему, «положение могло еще более усугубиться по мере неудовлетворения 
тактических потребностей в подкреплении», как написал в своем рапорте немецкий 
генерал. Впоследствии у Неринга было множество разногласий с Кессельрингом и по 
поводу обещанного, но так и не полученного подкрепления, и по поводу насущных 
проблем тунисской кампании, что в конечном итоге закончилось для него отставкой 
с поста командующего тунисской группировкой.

В конце декабря 1942 года в Тунис прибыл новый главнокомандующий, 
генерал-оберст фон Арним. Ему сразу же стало ясно, что не может быть и речи о 
наступательной войне в Африке. Поэтому генерала интересовало положение армии 
Роммеля, и вопреки указаниям ОКВ о подготовке к наступлению он считал своей 
главной задачей усиление и расширение укрепрайона на восток — навстречу Роммелю.
 Только прочный тыл, гарантирующий получение снабжения и подкрепления через 
Тунис, позволял маршалу Роммелю продолжать борьбу на востоке. С большим трудом 
фон Арниму удалось убедить ОКВ в правомерности такой постановки вопроса, правда,
 только гипотетически. Главный тезис Верховного главнокомандования оставался 
прежним — наступательная война до победного конца.

Тунисская кампания приобретает особое значение в рамках нашего повествования в 
связи с появлением на границе Туниса генерал-фельдмаршала Роммеля. Он был 
подавлен и полон самых мрачных предчувствий, но прилагал титанические усилия 
ради спасения своих солдат. Уже после визита в Ставку находившийся в заведомо 
проигранной позиции Роммель, тем не менее, провел несколько разящих контратак, 
лишний раз убедив британцев и весь мир в том, насколько опасным и 
непредсказуемым противником становится загнанный в угол израненный, но не 
покорившийся лев. Немецкий генерал-фельдмаршал с некоторых пор стал 
необыкновенно популярен в военных кругах Африки и всего мира. Только Роммель 
олицетворял для союзников военную мощь Германии в Тунисе, хотя на Черном 
континенте, в центральной и северной областях, вполне успешно действовала еще 
одна немецкая армия, генерал-оберста фон Арнима. Следует добавить, что именно 
Арним стал главнокомандующим объединенными силами немцев и итальянцев в 
Северной Африке после того, как Роммель убыл к месту нового назначения в Европу.


В январе 1943 года, через некоторое время после возвращения Роммеля из 
штаб-квартиры фюрера, вблизи Габеса состоялась первая встреча Роммеля и фон 
Арнима. Фон Арним был настроен оптимистично и считал, что после удачного 
соединения двух армий немцам будет вполне по силам образовать линию фронта от 
форта Марет на юге до Бизерты на севере. В свою очередь Роммель считал, что «не 
представляется возможным в течение длительного времени удерживать фронт такой 
протяженности». Маршал прекрасно знал о материальном превосходстве противника и,
 в первую очередь, подавляющем превосходстве его ВВС. Роммель надеялся, что его 
солдатам удастся благополучно выбраться из Триполитании, попасть в Южный Тунис 
и образовать фронт от Марета на юге до Сфакса на севере. Вот как должны были 
развиваться события по его расчетам:

— Британцы попытаются нанести удар в тыл наших позиций под Маретом со стороны 
побережья или же будут атаковать на противоположном фланге через пустыню, 
соленые озера, оазисы Нефта и Таузар, форт Гафсу. Северная группировка 
противника перенесет тяжесть своих атак на юг и предпримет попытку прорыва с 
запада через Сбибу и Сбейтлу к Габесу и Сфаксу на средиземноморском побережье, 
чтобы препятствовать соединению обеих немецких армий. Тогда моя армия будет 
обречена на уничтожение, да и фон Арним окажется не в лучшем положении.

Маршал решил предвосхитить вполне предсказуемые действия противника и в свою 
очередь помешать соединению Монтгомери с высадившейся в Западной Африке 
англо-американской армией вторжения. Само собой разумеющимся для «лиса пустыни» 
было выбрать себе в качестве «жертвы» необстрелянные американские дивизии. Алан 
Мурхед вспоминает, какой панический страх испытывали американцы перед немецким 
полководцем:

— В распоряжении Роммеля остался последний, мизерный шанс: попытаться удержать 
Тунис до осени. Он уже проявил свой незаурядный талант полководца в ходе 
затяжных боев в пустыне. Если бы ему удалось выстоять в Тунисе еще семь или 
восемь месяцев, то высадка союзников в Европе была бы отложена до следующего 
года, а Германия использовала бы возникшую паузу для подготовки и проведения 
нового наступления в России.

Последнее наступление Роммеля в Африке было отмечено печатью его тактической 
гениальности — парадоксальным даром превращать преимущество неприятеля в его 
слабость и умением тотально наращивать давление и двигаться от успеха к успеху, 
используя малейшую оплошность врага. Предоставим слово его англо-американским 
оппонентам, на себе испытавшим всю мощь и ярость последнего удара:

— Со всей присущей ему гибкостью Роммель начал готовиться к новым сражениям. 
План февральского контрнаступления немцев основывался на старейшем военном 
законе, но в современной трактовке: «Если противник превосходит тебя в силе и 
пытается сконцентрироваться для нанесения решающего удара, всячески препятствуй 
ему, вовлекая в одиночные бои по всей линии фронта». Роммель должен был 
каким-то образом помешать англичанам, американцам и французам объединить свои 
усилия. Оперативная обстановка требовала уничтожить в зародыше саму возможность 
всесокрушающего наступления союзников. Начиная с февраля, немцы были заняты 
поиском методов и средств противодействия «решающему удару». Самым слабым в 
наших боевых порядках был, вне всякого сомнения, американский сектор в районе 
Сбейтлы. Дислоцировавшиеся там войска не имели боевого опыта, а линия обороны 
была протяженной и, что греха таить, дряблой и жидковатой. Американские позиции 
располагались на преимущественно равнинной местности без естественных укрытий, 
что еще больше затрудняло их оборону. Решительно настроенный Эйзенхауэр 
рассматривал эту позицию как временную, готовился к скорому наступлению и 
намеревался заставить немцев «заплатить за каждую пядь захваченной земли». В 
середине февраля Роммель собрал в железный кулак испытанных в жестоких боях, 
прошедших проверку на прочность в африканских песках ветеранов и новые танки, 
поступившие из Германии. 14 февраля он разорвал слабую линию американской 
обороны. Возможно, успех превзошел самые смелые ожидания Роммеля. Под Сбейтлой 
и Сиди-Бу-Зидом американские орудия были выведены из строя, так и не успев 
сделать ни одного выстрела. Не выдержали массированного давления у 
Кассеринского прохода и отступили американские танки. На необорудованных 
позициях, посреди голой равнины не оказали сопротивления и пехотинцы: большая 
их часть попала в плен, а остальные беспорядочно бежали. На севере пал Фаид, на 
юге Гафса и Фериана с выдвинутыми вперед фронтовыми аэродромами. Под угрозой 
захвата оказался административный центр Тебесса, хотя здесь позиции американцев 
были защищены цепью высоких холмов, лучше оборудованы и укреплены. Последние 
два года любой, даже менее значительный успех вызывал незамедлительную реакцию 
Роммеля — «дожимать и выдавливать из ситуации максимум выгоды». Дерзкий приказ 
бросил вперед отчаявшихся после долгих месяцев отступления немцев, жаждущих 
вдохнуть живительного воздуха победы! Они захватили Кассеринский проход, потом 
разделились на две колонны: одна атаковала Талу на севере, другая выдвинулась к 
Тебессе на западе. Завязались ожесточенные бои, отнюдь не местного значения, и 
под угрозой развала оказалась вся линия тунисского фронта союзников. 
Географически Тебесса была местом соединения 8-й и 1-й армий, поэтому, как 
Роммель и предполагал, нашим слабейшим звеном. Если бы немцам удалось здесь 
закрепиться, они задержали бы нас на месяцы. Падение Талы грозило нам еще 
большими осложнениями; отсюда немцы могли напрямую атаковать Эль-Кеф, а 
захватив его, выходили в тыл наших боевых порядков. После несложного маневра — 
прорыва к побережью через Боне — наш фронт был бы окружен, и десятки тысяч 
человек оказывались в западне!

В «Рапорте американскому генштабу» Маршалла хорошо ощущаются панические нотки в 
настроении американцев, вызванные неожиданным наступлением Роммеля. Следует все 
же отметить, что Мурхед и Маршалл сделали слишком далеко идущие и 
пессимистичные выводы из создавшегося для англо-американской армии положения. 
Они даже не представляли себе, насколько слабы были в тот момент испытывавшие 
постоянные затруднения со снабжением дивизии Роммеля, и насколько безнадежной и 
бесперспективной была тунисская кампания для итало-германских войск. Маршалл 
пишет:

— Соединение Африканского корпуса с войсками генерал-оберста фон Арнима в 
Тунисе позволило неприятелю нанести удары по наименее защищенным участкам 
растянутой линии фронта союзников. 14 февраля танковые соединения противника 
при поддержке артиллерии, авиации и пехоты ударили через Фаид на запад и 
прорвались через Кассеринский проход. Во второй половине дня, 21 февраля три 
танковых клина проникли на тридцать три километра вглубь наших боевых порядков, 
непосредственно угрожая всей центральной группировке наших войск в Тунисе.

Генерал Эйзенхауэр отправил в штаб-квартиру радиограмму следующего содержания: 
«Тактические осложнения сегодняшнего дня связаны преимущественно с тем, что я 
растянул наши боевые порядки, что снизило интенсивность нашего сопротивления 
неприятелю в центре, начиная с 17 января. Это, прежде всего, относится к 1-й и 
34-й дивизиям, которые были выдвинуты вперед исключительно в качестве резервных 
для обеспечения наших наступательных операций. Если бы вам довелось увидеть в 
эти минуты американских солдат, на вас произвело бы огромное впечатление их 
поведение в жестоком бою. Могу с уверенностью заявить, что наши войска с честью 
выдержали испытания, получили боевое крещение и представляют собой отныне 
грозную силу…»

Потери танков с обеих сторон были огромными. Только двое суток врагу удалось 
удержать выдвинутые вперед позиции. При поддержке самых мощных в составе 
союзной армии ВВС наши сухопутные войска опрокинули противника мощным ударом и 
отбросили далеко на восток. Во время отступления враг попытался помешать 
перегруппировке наших сил и нанес мощные удары в южном направлении в районе 
Меджез-эль-Баба, но был остановлен, хотя и с небольшими территориальными 
потерями с нашей стороны. Так выдохся последний наступательный порыв противника 
в Тунисе…

Последнее наступление Роммеля разбилось о непоколебимую мощь союзнических ВВС. 
Все, что происходило впоследствии, являлось логическим завершением вытекающих 
из этого факта обстоятельств. Вермахт страдал от нехватки самолетов не только 
на континентальном фронте — люфтваффе были уже не в состоянии прикрывать 
морские конвои, и на водных просторах Средиземного моря разыгрывались леденящие 
душу сцены. Все это было очередным ударом по потрясенному до основания былому 
военному могуществу Германии и влекло за собой необратимые последствия для 
рейха.

Главнокомандующий англо-американскими ВВС в Африке, генерал Арнольд, в 
официальном рапорте в генштаб сообщает о боевом применении военно-воздушных сил 
на последней стадии войны в Северной Африке:

— Узловым моментом в подавлении немецких ВВС во время проведения сухопутной 
операции стало для нас уничтожение 26 шестимоторных транспортных самолетов типа 
«Ме-323» 22 апреля, 1943 года. Именно на этих «Мессершмиттах» ОКВ намеревалось 
перебросить в Африку пехотный полк вермахта. Но даже эти впечатляющие успехи 
блекнут на фоне возросшей активности тактической авиации и ее достижений в 
борьбе с германскими дивизиями, противостоящими нашей 1-й армии в Тунисе. С 22 
апреля включительно эскадрильи союзных истребителей блокируют 
взлетно-посадочные полосы вражеских аэродромов и не дают немцам возможности 
поднимать в небо самолеты. Если некоторым истребителям люфтваффе все же удается 
взлететь, наши летчики сбивают их в воздухе. Одновременно наши ВВС 
«прокладывают путь» сухопутным частям. Интенсивность боевых вылетов наших ВВС в 
Африке превосходит все имеющиеся на сегодняшний день статистические показатели 
проведенных когда-либо до этого совместных операций военно-воздушных сил с 
сухопутными войсками. Так, 6 мая, во время последнего наступления из 
Меджез-эль-Баба на Тунис мы совершили 2 146 вылетов на фронте длиной 150 
километров. Бомбардировщики, истребители-бомбардировщики и штурмовики 
«пробомбили» дорогу нашим наступающим частям…






РОММЕЛЬ ПОКИДАЕТ ТУНИС


Почему Гитлер отозвал Роммеля из Африки? Начиная с 1943 года этот вопрос не 
дает покоя многим исследователям жизни и судьбы немецкого генерал-фельдмаршала. 
Ответов множество, и все они зависят от убеждений и разделяемых авторами 
позиций. Публикация мемуаров главнокомандующего союзническими армиями 
Эйзенхауэра положила начало новой дискуссии. В написанных в виде фронтового 
дневника воспоминаниях американский генерал недвусмысленно заявляет:

— …Роммель бежал по своей воле, не дожидаясь окончательного краха. Он предвидел 
неизбежность поражения и всеми силами старался спасти собственную шкуру. Миф о 
его непобедимости был развеян раз и навсегда…

Следует добавить, что сразу же после издания книги воспоминаний американские, 
английские и французские историки резко критиковали генерала Эйзенхауэра за 
многочисленные неточности, опрометчивые выводы и сомнительные доказательства. Я 
не собираюсь вмешиваться в дискуссию, уличать американца в передергиваниях или 
искать фактические ошибки. Для меня ясно одно: генерал допустил серьезную 
ошибку, истолковав таким незамысловатым образом отъезд Роммеля из Африки. Но 
Эйзенхауэр не одинок в своем заблуждении. Британский репортер Мурхед пишет:

— Роммель понимал, что произошло непоправимое. Вскоре после этого он сложил с 
себя полномочия командующего, передал дела фон Арниму и навсегда покинул Африку,
 оставив на долю своего преемника страшное испытание — «второй Сталинград» в 
Средиземноморье…

Сопоставляя комментарии англичанина и американца, убеждаешься в том, что Мурхед 
и Эйзенхауэр попросту интерпретируют досужие сплетни союзнической прессы того 
времени по поводу неожиданного перевода Роммеля в Европу. «Откровения» 
подобного рода были в то время составной частью пропагандистской войны 
англо-американских союзников. Их главная задача заключалась в попытке морально 
уязвить, выбить из колеи продолжавшего вести борьбу на другом участке фронта 
противника. Только этими мотивами можно попытаться объяснить появление 
подобного рода броских, но в высшей степени неточных и некорректных 
высказываний.

Эйзенхауэру следовало бы знать, что в Африке маршала Роммеля никогда не считали 
«непобедимым» потому, что главным законом войны в пустыне был «закон маятника» 
— от победы к поражению и обратно! Англичане восхищались полководческим 
талантом Роммеля именно потому, что после каждого поражения он находил силы и 
решимость для нового наступления. И уж совсем не по адресу упрек в «попытках 
спасти свою шкуру». Роммель никогда не прятался за спины солдат и меньше всего 
заботился о собственной безопасности.

Генерал Артур Шмит два года сражался в песках Северной Африки под командованием 
генерал-фельдмаршала Эрвина Роммеля. Выражая мнение всех без исключения 
«африканцев», возмущенный до глубины души ветеран написал по поводу 
«эйзенхауэровских» и иже с ними «воспоминаний»:

— Смерть вырвала из наших рядов фельдмаршала Роммеля. Сегодня он не может 
защитить свою честь и достоинство от клеветнических измышлений. Считаю своим 
долгом — уверен, что меня поддержали бы тысячи бойцов Африканского корпуса и 
танковой армии «Африка» — выступить с категорическим осуждением бесцеремонного 
и не соответствующего действительности заявления Эйзенхауэра. Генерал Роммель 
был мужественным солдатом, целеустремленным и решительным полководцем, 
человеком с необыкновенно развитым чувством ответственности. Даже враги уважали 
его за рыцарство и храбрость, а Уинстон Черчилль называл Роммеля «великим 
генералом». Все, кто плечо к плечу сражались рядом с ним на самых опасных 
направлениях в раскаленных песках Африки, знают — никогда и ни при каких 
обстоятельствах Роммель не оставил бы по доброй воле своих солдат. Так что же 
послужило причиной его перевода в Европу?

После высадки союзников Роммель прекрасно понимал, что положение немецких войск 
стало безнадежным. Он тщетно добивался разрешения Гитлера на отступление из 
Африки. В начале 1943 года он предпринял последнюю, отчаянную попытку спасти 
солдат ценой потери техники и даже утратой африканского плацдарма. Он 
отправился в Ставку и умолял фюрера дать приказ отступить, а в результате 
лишился своего поста и с диагнозом «нервный срыв» был отправлен в санаторий, 
чтобы подлечить пошатнувшееся здоровье. Только после этого командующим армией 
«Африка» был назначен фон Арним. Я уверен, что мое негодование разделяют 
воевавшие по рыцарскому кодексу немцы и британцы: генерал Эйзенхауэр как 
главнокомандующий союзническими войсками имел прекрасную возможность выяснить 
реальные причины «бегства» Роммеля, но не воспользовался ею…

Не выдерживает никакой критики и версия Эриха Кордта, изложенная в его книге 
«Иллюзия и реальность». Автор утверждает, что «Роммель получил новое назначение 
и был переведен из Туниса в Европу из-за постоянных конфликтов с итальянцами, а 
его награждение вскоре после этого высокой правительственной наградой в Берлине 
убедительно свидетельствовало о том, что дома им довольны, и инициатором 
перевода была все-таки итальянская сторона». После встречи с Гитлером в январе 
1943 года и настойчивых просьб вывести войска из Африки Роммель перестал 
удовлетворять фюрера и ОКБ как главнокомандующий экспедиционными войсками в 
Тунисе. Два тяжелейших военных года в песках Африки не прошли бесследно для 
генерал-фельдмаршала, непосильные нагрузки и кочевая жизнь в пустыне серьезно 
подорвали его здоровье. Роммель тяжело заболел, а последние недели пребывания 
на африканском фронте находился на грани полного нервного и физического 
истощения. Гитлер помешал ему предотвратить возникновение «африканского 
Сталинграда», поэтому Роммель решил разделить судьбу своей обреченной армии и 
принять смерть, как и положено солдату, в бою. Перед отлетом из Рима он сообщил 
жене о принятом решении: если Богу будет так угодно, и он останется в живых, 
тогда его уделом станет плен… После последнего всплеска наступательной 
активности немцев у Кассеринского прохода маршал был морально опустошен и 
физически исчерпан. Все прекрасно понимали, что после соединения его армии с 
армией фон Арнима неизбежно возникнет вопрос о единоначалии. Такие разговоры 
велись еще до вступления Роммеля в Тунис, и было ясно, что опальный и больной 
маршал не может претендовать на этот пост. Бывший посол Ульрих фон Хассель, 
казненный по приговору Народного трибунала в числе участников неудавшегося 
покушения на Гитлера 20 июля 1944 года, в книге «О другой Германии» излагает 
свою версию отъезда Роммеля из Туниса. Я категорически не разделяю его точку 
зрения и предлагаю на суд читателя запись из дневника Хасселя, сделанную через 
месяц после потери Туниса, 9 июня 1943 года:

— Это государство все больше превращается в третьесортный обанкротившийся 
балаган, возглавляемый безответственным игроком, едва ли имеющим право 
именоваться нормальным человеком, и его безнравственной и преступной камарильей.
 Мы уже стоим на краю пропасти, но ни один «фельдмаршал» не действует, исходя 
из высших соображений долга; да, чувство патриотизма не самая сильная сторона 
их личности, впрочем, им равно безразличны как интересы простых солдат, так и 
соображения военно-стратегической целесообразности. Очередным свидетельством 
этому стала катастрофа в Тунисе, которой закончилась в целом бесславная 
африканская кампания. Гитлер беззастенчиво вытащил из кровавой мясорубки своего 
любимчика Роммеля, разделяющего с ним ответственность за жесточайшее поражение, 
и предоставил возможность скромному и трудолюбивому Арниму отдуваться за 
совершенные ими ошибки…

Не могу отказать себе в удовольствии и не упомянуть, что даже председатель 
Германского общества борьбы за мир, генерал Шенайх, находился под впечатлением 
незаурядной личности Роммеля. Перед вами цитата из его дневниковых записей 
военных лет, посвященная событиям в Триполитании и вошедшая в изданную недавно 
книгу «Итоги»:

— Вместе со своей разбитой армией Роммель стоит сейчас на востоке Триполи, а 
группировка наших войск в Тунисе ведет борьбу с наступающим из Алжира 
противником. Возникает вопрос: удастся ли двум армиям, которые предположительно 
возглавит гениальный Роммель, удержать сжимаемые с двух сторон позиции? Судя по 
всему, противник имеет такое превосходство, что даже гений Роммеля здесь будет 
бессилен. Если несмотря ни на что Роммель все же выстоит, война затянется до 
бесконечности.

Обилие противоречивых высказываний и комментариев указывают на то, что 
неординарная личность немецкого генерал-фельдмаршала вызывала неподдельный 
интерес по обе стороны линии фронта. За два года африканской кампании он стал 
человеком-мифом, а друзья и враги слагали о нем легенды, причудливо смешивая 
правду и вымысел. Понятна разноголосица в стане врагов, а противоречивые мнения 
о нем извинительны и для друзей — каждый из них видел только одну сторону его 
дарования, одну грань его личности, пытался судить о целом по фрагменту целого.

Сегодня мы не знаем и вряд ли когда-нибудь узнаем истинные мотивы, побудившие 
Адольфа Гитлера отозвать Роммеля из Африки. Возможно, он мешал фюреру проводить 
провозглашенную им политику «превратить Тунис во второй Сталинград и защищать 
его до последнего человека», и болезнь была прекрасным предлогом для 
освобождения Роммеля от его обязанностей. Возможно, Гитлер уже в то время думал 
о том, что полководец с боевым африканским опытом, знанием Средиземноморья и 
возможностей англо-американского противника пригодится в недалеком будущем. 
Возможно, диктатор учитывал как первое, так и второе соображения. Кто знает…

Последующие события подтвердили непреложность известного нам факта: Роммель 
вернулся в Европу и Германию постаревшим, больным и опустошенным, с выжженной 
дотла безжалостными лучами африканского солнца душой. Он на себе испытал 
«стратегический гений фюрера», в жертву которому были принесены жизни десятков 
тысяч окруженных в «африканском котле» солдат 6-й армии генерала фон Арнима.

Роммель стал первым представителем сухопутных войск, кто был награжден одной из 
высших наград Германии за героизм — «Бриллиантами» к «Рыцарскому кресту с 
дубовыми листьями и мечами» «Железного креста». Награждение происходило «при 
закрытых дверях», и еще целый месяц, вплоть до капитуляции Туниса, широкая 
общественность по понятным причинам была не оповещена. Трещина в отношениях 
между Гитлером и Роммелем продолжала расти, а возникший после тунисской 
катастрофы разрыв стал вообще непреодолим.

Через несколько недель после отъезда Роммеля тунисская кампания устремилась к 
своему логическому завершению. Скудные источники снабжения окончательно иссякли,
 а доставка грузов по воздуху с некоторых пор стала решительно невозможна. Фон 
Арним отдавал себе отчет в том, что дни его армий в Тунисе сочтены, и требовал 
от Гитлера и ОКВ постановки четких оперативных целей операции в Африке. Сам 
Арним не видел альтернативы отступлению, хотя и допускал, что, исходя из 
неизвестных ему стратегических соображений, ОКВ пытается выиграть время, 
удерживая безнадежный тунисский фронт. Но ни Гитлер, ни Йодль, ни кто-либо 
другой из высшего руководства рейха до самого последнего дня так и не 
сформулировали четкой боевой задачи его войскам. Тогда фон Арним начал 
действовать самостоятельно — спасать то, что еще можно было спасти. Для начала 
он потребовал прекратить откомандировывать в его распоряжение офицеров под 
предлогом того, что их здесь и так вполне достаточно. ОКВ заявило, что не 
собирается потакать пораженческим настроениям. Так, в день падения Туниса в 
страну прилетела группа офицеров, около 30 человек из так называемого «резерва 
фюрера», которые практически сразу же были захвачены в плен — по пути с 
аэродрома в город. Каждый день поступали сообщения о драматических событиях, 
разыгрывающихся на море и в воздухе: вражеские подводные лодки пускали на дно 
слабо защищенные германские конвои, десятки объятых пламенем «Юнкерсов» и 
«Гигантов» навечно исчезали в морской пучине. Ставка отклонила эвакуацию 600 
механиков-мотористов тунисских ремонтных рот, механиков-водителей, 
стрелков-радистов и башенных стрелков-наводчиков в Европу так же, как в свое 
время не разрешила отправить в тыл высококвалифицированных офицеров, 
оказавшихся не у дел в результате сокращения линии фронта и реорганизации 
армейских штабов. Только 5 или 6 мая в штаб фон Арнима пришел именной запрос на 
подлежащих эвакуации военнослужащих, армии не доверили «ответственную операцию» 
по составлению списков.

Можно привести десятки примеров ошибочной оценки ситуации в Тунисе и 
воцарившегося в связи с этим благодушного настроения в римской штаб-квартире 
Кессельринга и Ставке фюрера. В свое время Гитлер отбросил за ненадобностью 
предостережения французской разведки и превратил высадку союзнического десанта 
в «увеселительное сафари», а теперь уже его ближайшее окружение строило 
воздушные замки напрасных надежд. Ульрих фон Хассельт описывает полную 
дезинформированность руководящих кругов «Третьего рейха», утрату ими чувства 
реальности и восторженную эйфорию, сопровождавшую тунисскую кампанию от первого 
часа до последнего:

— Незадолго до катастрофы из Туниса в штаб-квартиру фюрера возвратился помощник 
Цайцлера — Вальтер Варлимонт, и. о. начальника штаба ОКВ. Мне доверительно 
сообщили, что он испросил аудиенции у фюрера, чтобы сообщить ему приятное 
известие: Тунис будет держаться до осени. Адъютант ответил: «Пожалуй, это 
действительно должно заинтересовать фюрера, но мы только что получили сообщение 
о падении Бизерты и Туниса…».

К 13 мая были подавлены последние очаги сопротивления немецких войск в Тунисе. 
Африка была утрачена навсегда. Сотни тысяч немецких и итальянских солдат, 
воевавших еще под командованием Роммеля, попали в плен. После падения 
Сталинграда в конце января 1943 года новая военная катастрофа стала неизбежной 
перспективой для Германии и ее итальянского партнера по «Оси». Поражение 
немецких войск в Африке изменило баланс сил в Средиземноморье и осложнило 
обстановку на европейской арене военных действий.

После возвращения из Туниса потрясенный масштабами поражения Роммель обреченно 
сказал своему другу детства некоему Фарни: «Война проиграна…». Заключительные 
аккорды тунисского интермеццо были ознаменованы примерами рыцарского отношения 
к противнику: англо-американские армии воевали в Тунисе так, как когда-то 
сражались в Ливии и Египте дивизии Роммеля. Впрочем, прежнее отношение к 
рыцарскому ведению войны претерпело изменения, об этом в своих мемуарах 
прямодушно заявляет генерал Эйзенхауэр. Он утверждает, что отказался принять 
фон Арнима или кого-нибудь еще из нацистских генералов, несмотря на настойчивые 
призывы офицеров его штаба «действовать в духе традиций прошлых лет». Эти слова 
вызвали резкое возражение фон Арнима, который с негодованием заметил:

— Хочу сделать одно замечание по поводу «приема у победителей». Я никогда не 
стремился к этому, а уж тем более никогда о такой встрече не просил. В ходе 
африканской кампании было принято относиться к противнику по-джентльменски. 
После впечатляющего удара под Эль-Мекили так обращался с пленными английскими 
генералами Эрвин Роммель. Видимо, похожее чувство владело некоторыми офицерами 
штаба Эйзенхауэра. После капитуляции меня пригласил генерал Александер, чтобы 
засвидетельствовать свою благодарность за спасение свыше 600 британских и 
американских военнопленных в самом конце войны. Итальянское транспортное судно 
«Беллуно», на котором мы собирались переправить пленных в Италию, стояло на 
рейде Туниса и было серьезно повреждено в результате воздушных налетов 
союзников. По рации я передал открытым текстом обращение к генералу Александеру 
с просьбой прекратить бомбежку. Во время нашей встречи генерал спросил, что он 
может сделать лично для меня. Я попросил его отправить такое же число наших 
тяжелораненых из Туниса в Италию на кораблях итальянского «Красного Креста». 
Александер без колебания согласился и вскоре выполнил свое обещание. К 
сожалению, не представилось возможности поблагодарить его за это…

Единственным обнадеживающим уроком войны в Африке стало осознание того, что, 
как бы ожесточенно ни сражались армии в одинаково враждебных ко всем пескам, 
противоборствующие стороны объединяли законы гуманности и человеческой совести. 
Сегодня в африканское «братство по оружию» входят ветераны обоих лагерей. С 
надеждой смотрю в будущее и надеюсь, что именно эта непритязательная 
человечность станет залогом обновления Европы и создания нового более 
справедливого миропорядка.

После падения Туниса в кулуарах стали задавать вопрос о так и нереализованных 
возможностях спасения тунисской группировки. Сталинградская катастрофа 
высветила характерную черту гитлеровского руководства, которая с безжалостной 
прозорливостью позволяла предсказать незавидное будущее защитников Африки. По 
мнению некоторых военных экспертов, в начале апреля 1943 года, за шесть недель 
до падения Туниса, при всей сложности создавшегося положения еще была 
возможность на самолетах и кораблях эвакуировать в Сицилию от 50 000 до 70 000 
солдат без тяжелого вооружения и техники. Другие специалисты утверждали, что за 
четыре недели можно было бы успеть передислоцировать практически всю армию, 
если бы итальянский флот мог своевременно выйти в море и не повторить 
дюнкеркскую ошибку британцев. Гитлер и ОКВ прекрасно понимали, что в обозримом 
будущем фронт рухнет. Логика событий требовала отозвать войска, но фюрер, как 
всегда, пренебрег военно-политическими соображениями и руководствовался 
воззрениями престижа. Он требовал защищать «африканский Сталинград до 
последнего патрона» в надежде, что фон Арним окажется более внушаемым и 
«послушным» генералом, чем разочаровавший его Паулюс. Тунис во многом повторил 
трагическую судьбу Сталинграда, зловещая печать некомпетентных решений Гитлера 
позволяет проводить эти легко узнаваемые параллели. Приблизительно в то же 
время, когда Роммель стал во всеуслышание выдвигать свои требования по 
своевременному отступлению из Африки, диктатор был предупрежден о вполне 
возможной катастрофе под Сталинградом. Генштаб сухопутных войск Германии 
посчитал целесообразным разработать план передислокации войск, 
военно-транспортный отдел рассчитал необходимое для эвакуации число 
железнодорожных составов и авиатранспортных средств. Если бы этот план вступил 
в действие в начале декабря, то можно было бы рассчитывать на спасение всей 
Сталинградской армии вместе с большей частью ее снаряжения. Но Гитлер отклонил 
этот план. Когда вышли последние, возможные для начала переброски войск сроки, 
генштаб разработал новый план эвакуации, но уже без тяжелого вооружения. Гитлер 
хранил молчание. Когда прошла очередная назначенная дата, был составлен третий 
план. Безжалостное «нет» фюрера принесло в жертву всю Сталинградскую 
группировку наших войск. Гитлер приказал Паулюсу «даже не заикаться о 
капитуляции», и в этом заблуждении его опрометчиво поддержал любитель громких 
фраз Геринг, хвастливо заверявший об авиационной поддержке и снабжении 
окруженной армии по воздуху. Рейхсмаршал «родил» печально известный перл 
красноречивости: «Ничего страшного, пусть забивают лошадей и питаются кониной. 
Весной я пришлю самолеты и выручу их!»

В связи с этим уместно вспомнить, как летом 1942 года в относительно 
благоприятные для вермахта времена Гальдер, тогдашний начальник Генерального 
штаба вермахта, настойчиво требовал от Ставки приостановить продвижение вперед 
во избежание грядущей катастрофы. Гитлер с раздражением бросил:

— Я вовсе не требую, чтобы подчиненные понимали скрытый смысл моих приказов. 
Достаточно, если они будут их усердно выполнять…

Гальдер сделал правильные выводы из этой отповеди фюрера и сложил с себя 
полномочия. После суровой российской зимы 1941/42 он и офицеры его штаба лучше, 
чем кто-либо другой понимали, что после неудачи на Восточном фронте не может 
быть и речи о выигрыше войны в целом. Гальдер придерживался точки зрения, что 
противника, контролирующего колоссальные территории и к тому же располагающего 
практически неограниченными людскими резервами, можно победить только в одном 
случае — разбить его армии и уничтожить коммуникации первым же наступательным 
ударом. Ретроспективный экскурс в военную историю свидетельствует — русские 
черпают свои силы в бескрайних просторах своей страны. В России канули без 
следа «Великая армия» Наполеона, да и многие другие армии завоевателей. Немцы 
тщетно «охотились» за противником, без следа растворившимся в безбрежных 
русских пределах. Так уходили дни, недели и месяцы, а время неумолимо работало 
на противников Германии…

В Тунисе Гитлер действовал по «сталинградскому рецепту»! Превратно 
истолковывающий понятие «высшей жертвенности» фюрер пытался уверить мир в 
«незыблемой стойкости арийского духа». Мировое общественное мнение адекватно 
оценило падение последнего немецкого плацдарма в Африке: второе подряд после 
Сталинграда чувствительное поражение показало, в каком запредельном кризисе 
находится военно-политическая система Германии. Роммель утверждал, что война 
проиграна, и это было не мрачным пророчеством, а простой констатацией факта.






Глава 9.



ЗАГОВОР ФЕЛЬДМАРШАЛОВ











КРУЖОК ДРУЗЕЙ ФЕЛЬДМАРШАЛА РОММЕЛЯ


В конце июня 1943 года отдохнувший и подлечившийся генерал-фельдмаршал Роммель 
снова был в строю и приступил к созданию так называемого «рабочего штаба 
Роммеля». Штаб находился в личном ведении Адольфа Гитлера и занимался 
исключительно вопросами Средиземноморья. Во исполнение специальных задач 
офицеры накапливали необходимую документацию, заполняли карты и анализировали 
поступающую по разведывательным каналам оперативную информацию по 
Средиземноморью и прилегающим территориям о концентрации и передислокации 
германских и союзнических войск.

Не нужно было быть провидцем, чтобы предсказать ход дальнейшей военной карьеры 
маршала: не имевший опыта боевых действий в России Роммель рано или поздно 
должен был получить назначение в Южную Европу. Однако Гитлер не торопился, и 
только через пять месяцев, уже после свержения Муссолини, Роммель был назначен 
командующим группой армий. За эти месяцы вынужденного бездействия у него было 
достаточно времени, чтобы еще раз обдумать свою африканскую эпопею и 
наметившееся расхождение с фюрером.

«Рабочий штаб» стал средоточием старых проверенных в горниле африканских битв 
кадров. Генерал Гаузе снова возглавил штаб, а его 1-«а»[21 - (см. приложение).] 
как и прежде был оберст фон Бонин (см. приложение). Только на должность 1-«с» 
пришел новичок — оберстлейтенант Молль, вюртембергский земляк маршала, испивший 
до дна горькую чашу поражения и оставивший за своими плечами «Африканский 
Сталинград». Этот узкий круг единомышленников на себе вынес всю тяжесть 
ливийской и тунисской кампаний. Вместе с другими немецкими солдатами они стали 
жертвами дилетантизма и поверхностного оптимизма властей предержащих. Им еще 
повезло — они уцелели, а многие навечно остались в песках Африки или попали в 
плен к союзникам. Они все еще продолжали оставаться исполнительными 
военнослужащими, но уже начали сомневаться в праве диктатора отдавать им 
безумные приказы. За недели, проведенные в непосредственной близости от Ставки, 
еще больше окрепла их внутренняя убежденность в том, что Гитлер в принципе не 
имеет права вмешиваться в вопросы военного строительства. Изо дня в день они 
становились свидетелями того, как, вместо сдерживания и «усмирения», ближайшее 
окружение подстегивает воинствующее донкихотство самодовольного диктатора.

«Рабочий штаб» собирался в полном составе по вечерам в гостиной Главного штаба 
вермахта. Пустующее здание, расположенное непосредственно у границы внешнего 
кольца оцепления штаб-квартиры фюрера, было временно предоставлено в их полное 
распоряжение. По свидетельству оберстлейтенанта Молля здесь бывали 
генерал-фельдмаршал Манштейн и начальник генштаба Цайцлер, хотя преобладающее 
большинство высшего военного руководства с предубеждением и подозрением 
относилось к «клике Роммеля», как они их называли. Под председательством 
маршала Роммеля в открытой и нелицеприятной дискуссии обсуждались 
животрепещущие проблемы рейха, но главной темой оставалась возможность 
дальнейшего продолжения войны. Они спорили, соглашались и не соглашались друг с 
другом, но уже в то время были единодушны в главном: эту войну уже невозможно 
выиграть с помощью сугубо военных средств. Все они относились к Гитлеру как к 
не лишенному богатой фантазии политику, но абсолютно бездарному полководцу. 
Умело манипулируя общественным сознанием, он узурпировал власть и не желал с 
ней расставаться, действуя из ложного понимания престижа и авторитета и вопреки 
здравому смыслу. Члены «кружка фельдмаршала» сходились во мнении, что 
большинство руководителей самого высокого уровня, назначенных на свои посты и 
должности личным распоряжением Адольфа Гитлера, ни по личностным, ни по деловым 
качествам не соответствуют сложности поставленных перед страной задач. Кейтель 
как глава ОКВ был по единодушной оценке «абсолютным нулем без палочки», а 
слывущий крупным военспецом Йодль, возможно, и смог бы командовать дивизией, но 
никак не соответствовал занимаемой должности. Это был великолепный образчик 
честолюбивого генштабиста, дорвавшегося до власти, любящего и умело 
пользующегося этой практически ничем не ограниченной властью советника фюрера 
по военным вопросам. Отношения между Роммелем и Йодлем всегда были напряженными,
 можно даже сказать, что Йодль был ярко выраженным недоброжелателем маршала. А 
больше всего его бесил тот факт, что в обход рутинной процедуры Роммель мог 
напрямую обращаться к фюреру с докладом. Йодль категорически возражал против 
того, чтобы Гитлер получал информацию из других источников, кроме его. Более 
того, он ревностно стремился к тому, чтобы в ежедневных сводках любое сообщение 
с театров военных действий доводилось до сведения диктатора только после 
преломления через призму восприятия его советника и в зависящей от ситуации 
дозировке. Йодль прекрасно знал аналитические возможности Роммеля, и его 
предубеждение к нему росло год от года по мере того, как сбывались большинство 
долгосрочных прогнозов маршала. Во время визитов Роммеля в Ставку Йодль всегда 
встречал его с подчеркнутым неприятием и демонстративной враждебностью. Он мог 
заставить Роммеля часами высиживать в приемной то ли из уязвленного самолюбия, 
то ли из расчетливого цинизма и жестокости. Впрочем, маршал платил ему той же 
монетой, а позднее с нескрываемой ненавистью относился к человеку, чьи 
панибратство и угодливость стали «притчей во языцех» и вызывали у всех едва ли 
не большее презрение, чем жуткие манеры и лизоблюдство Кейтеля, метко 
прозванного в армии «Лакейтелем»!

После вынужденного ухода с позиций под Эль-Аламейном Роммель стал для Йодля 
«отработанным материалом и опасным пораженцем», который должен был руководить 
армией «совершенно иначе». В результате кропотливой и целенаправленной работы 
ему удалось возвести стену недоверия между Гитлером и фельдмаршалом даже там, 
где непреклонный в своей воле диктатор в общем-то изначально был готов 
последовать мудрым советам Роммеля или согласиться с его оценкой ситуации.

Разговор между адъютантом Йодля, оберстом Вайценеггером, и 1-«а» штаба Роммеля, 
фон Бонином, был весьма характерным для отношений двух непримиримых противников.
 Оберст пригласил к себе штабиста и предложил ему «искренне и невзирая на лица» 
высказать все, что он думает о фельдмаршале. Вайценеггеру было хорошо известно, 
что раньше этот офицер относился к Роммелю с предубеждением (собственно по этой 
причине его и «внедрили» в штаб!), поэтому он даже не сомневался, что 
штабс-офицер начнет «петь». Каково же было его удивление, когда выяснилось, что 
за месяцы совместной работы фон Бонин ближе узнал великого солдата и полностью 
переменился в своем отношении к нему. Вайценеггер был искренне поражен, услышав 
восхищенный отзыв о ненавистном его шефу Роммеле. Впрочем, он быстро пришел в 
себя и, повторяя интонации Йодля, стал распространяться, что дескать «Роммель 
законченный пессимист, он принимает неправильные решения и отдает ошибочные 
указания; он бежит, начиная с Ала-мейна, и никак не может остановиться». После 
слов о том, что «фельдмаршалом движет животный страх перед противником», оберст 
фон Бонин встал, откланялся и удалился.

Получив в этом случае несколько неожиданный отпор, Йодль преуспел в главном: он 
использовал весь богатейший арсенал своих интриганских возможностей и все-таки 
перекрыл Роммелю доступ в Ставку. В кульминационный момент давно уже 
начавшегося распада военной машины рейха он стал непреодолимой преградой на 
пути единственного в вермахте человека, который осмеливался говорить правду в 
лицо, какой бы горькой она ни была. Поднаторевший в паркетных баталиях Йодль 
легко переиграл Роммеля, но, блокировав один путь, он помимо своей воли оставил 
открытым другой — путь борьбы с диктатором и его бездарными или же воистину не 
ведающими, что творят, приспешниками.






РОММЕЛЬ И МАНШТЕЙН


Роммель и его единомышленники прекрасно понимали, что дальше так продолжаться 
не может. В конечном итоге Гитлер оказался несостоятельным политиком и 
военачальником, ничего хорошего нельзя было ждать и от его окружения. Но кто 
начнет действовать и что получится в результате этих действий? Это были главные 
темы многочасовых дискуссий. Сошлись на том, что в настоящий момент только 
военные круги обладают реальной силой и только они в состоянии противостоять 
ошибочному военно-политическому курсу диктатора. Была сформулирована и главная 
политическая идея антиправительственного заговора — сделать все возможное, 
чтобы уберечь немецкий народ от полного фиаско в этой злосчастной войне.

В вечерних застольях принимал участие и генерал-фельдмаршал Манштейн, прибывший 
в Ставку для обсуждения планов летнего наступления 1943 года с Гитлером. Когда 
летом 1942 года Гитлер снял начальника генштаба генерал-оберста Гальдера из-за 
концептуальных разногласий по русской кампании, многие прочили на этот пост 
блестящего Манштейна. Однако фюрер отклонил подходившую по всем параметрам 
кандидатуру, и в этом проявилось его негативное отношение к сильным и ярким 
личностям. Говорят, что Гитлер произнес:

— Он действительно лучший, но мы не можем находиться рядом друг с другом больше 
трех дней. Дело заканчивается грандиозным скандалом…

Манштейн показался диктатору слишком самостоятельным, слишком критичным и 
слишком здравомыслящим человеком. Гитлер выбрал Цайцлера, с которым, как он 
считал, ему будет легче управляться. Фюрер всегда предпочитал окружать себя 
бесхребетными истуканами с лакейскими душонками, чтобы не «травмировать» свое 
сверхэгоцентричное сознание.

Насколько же другими критериями руководствовался в выборе министерских чинов 
досточтимый Бисмарк в благословенной памяти имперские времена. Перед отъездом 
из Берлина в Петербург служивший в то время послом Бисмарк пожаловался 
принцу-регенту Вильгельму, будущему кайзеру, на вопиющую некомпетентность 
чиновников царского двора. «Зачем вы мне это рассказываете? Вы что, нашли 
свободные уши?» — грубо оборвал его регент. «Хочу напомнить вам, ваше 
высочество, что даже прусский ландрат не сможет управлять округом без 
расторопного секретаря. Монархи тоже не в состоянии управлять страной, не 
покидая своих покоев. Фридрих Великий, например, тщательно относился к подбору 
своих министров и остерегался назначать бездарных…» — ответил Бисмарк.

Манштейн занимался подготовкой нового танкового наступления на Восточном фронте,
 и у него возникли серьезные разногласия с фюрером по поводу боевого применения 
бронетанковых войск. Гитлер требовал стопроцентного сосредоточения техники на 
направлении главного удара, Манштейн же намеревался придать только некоторую 
часть танков первому эшелону наступающих армий, а основные бронетанковые силы 
должны были атаковать из второго эшелона, завершая и расширяя прорыв боевых 
порядков русского фронта. Манштейн прекрасно понимал: если в этот решающий для 
рейха момент сложившееся на фронтах положение не будет оценено должным образом 
и самым срочным образом не будут сделаны надлежащие выводы, то уже очень скоро 
ситуация выйдет из-под контроля и станет непредсказуемой.

Роммель рассказал фельдмаршалу о своей встрече с фюрером, во время которой он 
намекал последнему на необходимость коррекции внешнеполитического и военного 
курсов. На прямо поставленный вопрос, как он представляет себе дальнейший ход 
войны, Гитлер давал либо уклончивые ответы, либо вообще никаких. Он рассказал 
Манштейну и о своем глубоком разочаровании в ближайшем окружении Гитлера и его 
способности положительно влиять на ход событий. Раньше он и представить себе не 
мог, как глубоко в общество проникли метастазы гестапо. Об этом он тоже говорил 
фюреру, утверждая, что необходимо категорически пресечь злоупотребления властью 
со стороны этой зловещей организации, иначе парализованная страхом нация будет 
просто не в состоянии выиграть войну. Нуить внимание Адольфа Гитлера на реальное положение дел в Италии и 
неприглядную картину разложения высшего руководства страны. Однако сделать это 
было тем сложнее, чем более приукрашенную и искаженную картину рисовали в своих 
отчетах Министерство иностранных дел и лично фон Риббентроп на оперативных 
совещаниях в Ставке.

Благодаря барону фон Нейрату-младшему, 1-«а» армии «Африка», Роммель прекрасно 
разбирался в хитросплетениях геополитических интересов итальянского 
истеблишмента на Черном континенте. Представлявший МИД фон Нейрат конфликтовал 
с Риббентропом и полностью разделял точку зрения маршала, что «министр 
иностранных дел величайший простофиля за всю дипломатическую историю Германии». 
В одну из своих поездок в Ставку Роммель взял Нейрата с собой и после доклада о 
военном положении попросил Гитлера выслушать своего офицера. Фюрер благосклонно 
кивнул и с все возрастающим интересом начал вслушиваться в повествование фон 
Нейрата. Присутствовавший при этой беседе Кейтель стоял чуть позади Гитлера. 
Вдруг он замахал руками как ветряная мельница, давая понять Нейрату, чтобы тот 
немедленно прекратил доклад. Перед аудиенцией Кейтель настойчиво просил «не 
рассказывать фюреру ничего лишнего, кроме обычных новостей, и ни в коем случае 
не нервировать его…». На случай поползновений фон Риббентропа маршал пообещал 
Нейрату свое покровительство и защиту, так что штабс-офицер не дал сбить себя с 
толку.

Гитлер был искренне удивлен: Нейрат рассказывал вещи, прямо противоположные тем,
 что сообщали ему немецкий посол в Риме и фон Риббентроп. Нейрат доложил фюреру 
о вопиющих фактах поголовной коррумпированности фашистского правительства; 
рассказал об идеалисте Муссолини, совершенно далеком от реальной 
действительности. Дуче, например, уверен в непоколебимой мощи своих 
военно-воздушных сил, хотя на самом деле его попросту обвел вокруг пальца 
главнокомандующий итальянскими ВВС, который собрал со всех итальянских 
аэродромов более-менее целые боевые самолеты и патетически воскликнул: «Дуче, 
такие же машины стоят на всех аэродромах Италии и ждут вашего приказа…».

Зять Муссолини, граф Чиано, отъявленный волокита, не пропускает ни одной юбки; 
ведет секретные переговоры с Великобританией и всячески вставляет палки в 
колеса…

Король связан с британской Короной родственными узами и зависим от английских 
денег…

По мере рассказа фон Нейрата Гитлер приходил во все большее возбуждение и в 
конце концов воскликнул:

— Невероятно, почему никто не докладывал мне об этом?

Впрочем, разговор закончился впустую, поскольку необходимых выводов на 
государственном уровне сделано так и не было, зато были сделаны «должные 
организационные выводы» на ведомственном уровне: фон Нейрату пришел срочный 
вызов из Фушла от рейхс-министра иностранных дел фон Риббентропа. Взбешенный 
министр потребовал объяснений в приказном порядке. Тогда Нейрат сослался на 
приказ своего непосредственного начальника, генерал-фельдмаршала Роммеля, 
доложить нелицеприятную правду фюреру. Риббентропу оставалось только в бессилии 
скрежетать зубами, впрочем, он нашел способ «отомстить» и в наказание отправил 
фон Нейрата генеральным консулом в Лугано.






СТРАНИЧКИ ИЗ ДНЕВНИКА


Фрау Роммель любезно предоставила мне для этой книги дневники, которые ее 
супруг вел в ожидании нового назначения в штаб-квартире фюрера. Особая ценность 
этих записей в том, что они отображают точку зрения Гитлера, которую он счел 
нужным высказать в узком кругу и во время многочисленных совещаний. Не меньший 
интерес представляют и критические комментарии Роммеля, исчерпывающая 
лапидарность которых позволяет нам судить об образе мыслей великого полководца. 
Перед вами подлинные странички из его дневника:

20 июля.

«Вечером обсуждали положение у фюрера. На Востоке серьезный прорыв фронта в 
группе армий «Центр», особенно под Орлом. На Сицилии ничего нового. Переговоры 
с дуче не привели к конкретным результатам. У дуче связаны руки, он не может 
действовать так, как ему бы этого хотелось. Скорее всего приму армию в Греции, 
включая острова, с последующей высадкой в Италии».

Было решено придать Роммелю освободившийся в результате сокращения линии фронта 
в России главный штаб группы армий «Б», в состав которой ранее входила 6-я 
армия Паулюса. Эту группу армий перебрасывали в Грецию, и генерал-фельдмаршал 
даже провел один день в Салониках, но уже 25 июля последовало сообщение о 
перевороте Бадольо и о свержении Муссолини. Роммеля срочно отозвали в Германию. 
Здесь Гитлер возложил на него задачу организации обороны Северной Италии.

21 июля.

«Утром — доклад о положении на фронтах. На Востоке — относительная стабилизация.
 Под Орлом глубокое вклинение противника. Русские могут ввести в бой до 8 500 
танков. На Сицилии благодаря усилиям генерала Хубе некоторое прояснение 
ситуации. После обеда — к генералу Йодлю (по поводу Греции). Следует пройти 
политическую «накачку» из-за 11-й итальянской армии. Дуче знает о политических 
намерениях своих соратников».

25 июля.

«8.10 — вылет из Винер-Нойштадта. 11.00 — приземлились в Салониках. Жуткое 
пекло. Разместились в гостинице «Средиземноморье». 17.00 — совещание у 
генерал-оберста Лоера. Все характеризуют положение как «сильно зависимое от 
снабжения извне». Необходимо очень много сделать, чтобы превратить Грецию в 
неприступную крепость. Собираюсь утром совершить ознакомительный полет — хочу 
набраться впечатлений до официального вступления в должность. Генерал Гаузе 
тоже считает, что здесь нам не придется «возлежать на розах». В 21.30 позвонил 
генерал Варлимонт и доложил, что итальянская армия будет в моем безусловном 
подчинении. Необходимо, чтобы немецкие дивизии напрямую подчинялись мне 
посредством германского, а не итальянского штаба, как это предлагают в «Волчьем 
логове». В 23.15 все отменяет звонок из ОКВ. Дуче арестован, а меня отзывают в 
Ставку. Положение в Италии крайне напряженное».

26 июля.

«7.00 вылетели по маршруту Салоники — Растенбург. Передислокация группы армий 
«Б» приостановлена. В 12.00 приземлились в Растенбурге. Немедленно отправился в 
«Волчье логово». Присутствовало все военное, государственное и политическое 
руководство рейха — рейхсминистр фон Риббентроп, гросс-адмирал Дениц, 
рейхсфюрер СС Гиммлер, рейхсминистр доктор Геббельс и др. Фельдмаршала Клюге 
вызвали для сообщения о Восточном фронте. Вклинивание под Орлом по-прежнему не 
ликвидировано. Американцы высадились в Сицилии и оккупировали западную половину 
острова. Похоже, и там намечается вклинивание. В Италии все до сих пор не ясно. 
Непонятно, какие последствия может вызвать свержение Муссолини. По приказу 
короля маршал Бадольо возглавил правительство. Все-таки следует ожидать, что 
вопреки заверениям короля и премьера Италия выйдет из войны. По крайней мере, 
британцы снова предпримут высадку в Верхней Италии. Обсуждение положения во 
время обеда у фюрера. Ждем министра Фарриначи — ему удалось бежать из Италии. В 
Риме — эксцессы, бесчинства по отношению к фашистам и попытки захвата 
собственности Фашистской партии. Незначительные трения между германскими и 
итальянскими солдатами. Фарриначи утверждает, что в течение ближайших 10 дней 
Бадольо объявит о перемирии, тогда следует ожидать высадки англичан в Генуе и 
Ливорно».

27 июля.

«Вечером — оперативное совещание у фюрера. Присутствовал фельдмаршал фон 
Рихтгофен. Немецкие дивизии (44-я и 305-я пехотные), как и было ранее 
договорено с Муссолини, передислоцируются в Италию. Главный штаб вермахта 
получил предписание привести в полную боеготовность войска у Бреннера[24 - 
Горный перевал в Альпах. (Прим. перев.)]. Фюрер пока не вводит войска в Верхнюю 
Италию, его окончательное решение зависит от политической ситуации в регионе».

11 августа.

«В 9.30 вылетели в штаб-квартиру фюрера, несмотря на оповещение о воздушной 
тревоге. Прилетели как раз к началу совещания. Присутствовали: Геринг, Дениц, 
Штудент и Гиммлер. Восточный фронт — глубокое вклинивание русских западнее 
Харькова. Под Ленинградом изматывающие бои под ураганным огнем в течение 
светового дня. Предполагаемое начало наступления — 12 августа…

…При обсуждении положения в Италии у меня возникло ощущение, что фюрер 
намеревается задействовать меня в ближайшее время. Я указал в кратком 
выступлении, что считаю своевременной постановку вопроса о конкретных 
требованиях к Италии в целях дальнейшего совместного ведения войны. Итальянцы 
должны были начать подготовку к обороне значительно раньше, но вплоть до 
сегодняшнего дня ничего так и не сделано. Фюрер считает, что наш партнер по 
«Оси» только выгадывает время и в конце концов выйдет из войны. Встреча 
Черчилля и Рузвельта, скорее всего, свидетельствует о намерениях союзников 
втянуть Италию в переговоры, а там недолго и до прямой измены — и все идет к 
тому, что им чертовски легко удастся сделать это! Единственный аргумент против 
— это отправка членов королевской семьи, в первую очередь принцев, к 
швейцарской границе. Похоже, фюрер придерживается старого плана возрождения 
фашизма как единственной действенной гарантии безоговорочной преданности Италии 
и ее верности союзному долгу…

…Фюрер критически отозвался о деятельности фон Макензена, фон Ринтелена и 
Кессельринга, которые до сих пор не понимают всю сложность создавшегося 
положения. Тот же Кессельринг вплоть до сегодняшнего дня продолжает с доверием 
относиться к новому правительству. Я доложил, что перевал Бреннер уже в наших 
руках, а на днях мы возьмем Сицилийский проход и Шайдекский перевал. Это 
необходимо, чтобы обезопасить коммуникационные линии от возможных актов 
саботажа…

…Геринг заявил, что фюрер выступает «единственным гарантом королевской власти в 
Италии». Фюрер остроумно ответил, что «вряд ли это понравится итальянскому 
королю. А вообще время королей уже вышло, и все королевства давно 
обанкротились».

Позлословили над британцами.

Вечерняя сводка с фронта. Фон Риббентроп предоставил в мое распоряжение 
генерального консула фон Нейрата. Я выразил опасения, что переговоры с 
итальянцами могут закончиться безрезультатно. Предложил — сражаться на Сицилии 
до последней возможности и, только исчерпав ее, отступить в Италию. Построить 4 
глубоко эшелонированные оборонительные линии: 1. Козенца — Тарент. 2. Салерно. 
3. Кассино. 4. Апеннины — опорная позиция. Гитлер возразил, что из-за 
аэродромов Калабрии следует перенести отсечные позиции севернее Козенцы. Их 
следует устанавливать в «горловине», в районе Канта-Зары. Но и он не сомневался 
в том, что из-за нежелания итальянцев воевать пойдет насмарку и этот план. Я 
получил приказ вступить в переговоры с итальянским правительством в качестве 
его личного представителя. В переговорах примет участие и Йодль…

Во время вечернего совещания фюрер часто рассматривал аэроснимки острова 
Вентотен, где содержался под стражей Муссолини. После совещания он оставил 
Деница и Штудента, чтобы обсудить с ними вопрос освобождения дуче. Хочется 
надеяться, что эта акция не будет поручена мне, поскольку не вижу в ней ничего 
полезного…»






РЕАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА


После вступления в должность командующего группой армий «Б» и приказа 
обеспечить необходимую оборону Верхней Италии Роммель вплотную занялся 
«итальянским вопросом» и теми проблемами, которые повлекли за собой свержение 
Муссолини. Гражданскую позицию маршала в то время можно было бы выразить одной 
фразой: дуче исчез с политической арены, а вместе с ним пришел конец и фашизму. 
Тот, кто пытается делать ставку на обанкротившегося политика и его учение, 
непременно потерпит полное фиаско в недалеком будущем. В этом было 
принципиальное отличие его позиции от воззрений Адольфа Гитлера, который всегда 
заявлял:

— У меня нет союза с Италией или изменниками из итальянского генштаба. Я 
подписал договор с моим другом и союзником Муссолини и итальянским фашизмом. Я 
останусь верен связывающей нас дружбе — дуче должен вернуться…

В 1943 году Гитлер все еще продолжал слепо верить в идеалы «арийской верности» 
и упорно строил воздушные замки дальнейшего сотрудничества с низложенным 
диктатором на основе дискредитировавших себя в общественном сознании идей 
неофашизма.

Богатый жизненный опыт позволял Роммелю с достаточной степенью вероятности 
предсказать грядущий ход событий. Прежде всего, он опасался, что в один 
прекрасный момент, а он в связи с ожидаемой изменой Италии не за горами, рухнет 
круговая оборона Германии и в зияющие бреши устремится враг. Настойчивые 
попытки генерал-фельдмаршала найти достойный с военной точки зрения ответ на 
возникшие вопросы разбивались о подозрительность диктатора, который не только 
не желал смириться с вмешательством армии в его святая святых — политику, но и 
прекрасно понимал, что предубежденность Роммеля к Муссолини в равной мере 
распространяется и на него самого.

Роммель чувствовал неприкрытую неприязнь Гитлера, но не позволял сбить себя с 
раз и навсегда избранного пути и мужественно боролся за право действовать в 
соответствии со своими убеждениями. В свое время он поддержал акцию, 
направленную на изменение германского внешнеполитического курса по отношению к 
Муссолини и фашизму. Барон фон Нейрат-младший, вновь появившийся в ближайшем 
окружении маршала как офицер связи МИД, шеф Абвера Канарис и оберстлейтенант 
Молль, 1-«с» штаба группы армий «Б», с ведома и согласия Роммеля решили 
«нанести троекратный удар»! В докладных записках на имя высшего 
военно-политического руководства они безжалостно бичевали все промахи и 
заблуждения Фашистской партии, а также все ошибки и недостатки легкомысленного 
стиля руководства Муссолини.

По предварительной договоренности они намеревались отправить докладные по 
инстанции одну за другой, с небольшим перерывом. Рапорт Молля в одну из поездок 
в штаб-квартиру фюрера взял с собой Роммель. Гитлер даже толком не успел 
прочитать документ, как в гневе швырнул его в угол и заорал:

— Я запрещаю военным вмешиваться в политику. Так же, как не позволяю 
гауляйтерам[25 - Должностное лицо, глава административно-территориального 
округа, назначавшееся непосредственно фюрером. (Прим. перев.)] командовать 
армиями.

Рапорт Нейрата, отправленный в МИД, застрял в лапах ищеек фон Риббентропа. 
Докладная записка Ка-нариса пришла в секретариат Кейтеля. Державший нос по 
ветру начальник ОКВ прекрасно знал об отношении к этому вопросу Адольфа Гитлера,
 поэтому наложил характерную для себя, ни к чему не обязывающую резолюцию — 
«Нецелесообразно представлять на рассмотрение фюреру». На этом закончились 
попытки проведения реальной политики по отношению к Италии, и все устремилось к 
неизбежному концу, подстегиваемое злой волей диктатора.

11 августа Гитлер издал указ, и уже 15 августа в маленьком городке на севере 
Италии состоялась встреча Роммеля, Йодля и начальника штаба итальянских 
сухопутных войск, генерала Роатта. Многочисленные возражения, отговорки и 
оговорки итальянской стороны превратили это важное совещание в трагикомический 
фарс. Йодль подробно охарактеризовал военное положение в Средиземноморье и 
перспективы военной активности рейха в южном регионе. Насколько он озвучивал 
геополитические идеи фюрера, настолько же выражал и свою точку зрения по этому 
вопросу. ОКВ и Гитлер рассматривали в то время три возможных варианта развития 
союзнического наступления в Италии. Йодль сообщил о предполагаемой 
англо-американской операции на юге:

1. В случае, если стратегической целью противника являются Балканы, то, 
напрямую угрожая Калабрии, он будет готовиться к прорыву в Апулию.

2. Если неприятель готовит вторжение во Францию, тогда следует ожидать новых 
ударов по Корсике и Сардинии.

3. Йодль считал маловероятной возможность высадки десанта с сицилийского 
плацдарма и последующего наступления союзников на север Италии.

Ирония судьбы заключается в том, что наименее ожидаемый вариант уже очень скоро 
стал суровой действительностью. Если допустить возможность утечки информации из 
штаба Роатты, то когда-нибудь мы узнаем, насколько халатность или злой умысел 
итальянцев повлияли на принятое англо-американскими союзниками решение. Генерал 
Роатта как полномочный представитель Верховного главнокомандования требовал от 
немцев организовать глобальную оборону Италии со всех направлений. Роммель 
категорически возражал, поскольку это неизбежно приводило бы к распылению сил и 
не могло закончиться ничем иным, кроме катастрофы.

Гитлер и его окружение продолжали пренебрежительно отмахиваться от не 
вписывающихся в их концепцию фактов и продолжали вести негибкую, прямолинейную 
политику в Средиземноморье. Роммель отличался от них уже тем, что не боялся 
смотреть правде в глаза и требовал от своих подчиненных непредвзятого отношения 
к событиям и моментальной реакции на самые незначительные изменения оперативной 
обстановки. Он с величайшим вниманием отнесся к меморандуму барона фон Нейрата 
от 23 августа, в котором тот проанализировал отношение нейтральной Швейцарии к 
сложившемуся на европейской арене военных действий положению:

— В Швейцарии расценивают наши шансы на военный успех как нулевые. Швейцарцы 
успешно провели мобилизацию на юге страны, а граница с Италией тщательно 
укреплена. В свою очередь итальянцы окончательно устали от войны, и их боевой 
дух низок как никогда. Они единодушны в том, что правительство Бадольо долго не 
продержится. Итальянцы не желают находиться в подчиненном положении и выступают 
против немецкого оперативного руководства объединенными войсками. Все накалено 
до предела и вполне может привести к свержению монархии. Великобритания вручила 
ультиматум португальскому правительству и до 1 сентября дала ему время на 
размышления. Англичане предложили кандидатуру герцога Альбы в качестве 
претендента на испанский трон. Франко, скорее всего, получит пост 
премьер-министра Испании. В Швейцарии считают, что союзники нанесут главный 
удар в устье Рейна, а в Италии будут высажены относительно небольшие силы. 
Отзыв русских послов Майского и Литвинова свидетельствует о разногласиях в 
рядах союзников. На конференции в Канаде должен решиться вопрос об увеличении 
англо-американских поставок в Россию техники и продовольствия на 100%. После 
окончания войны, которую союзники считают практически выигранной, Кремль 
требует Балканы и часть рейха до Эльбы. Во Владивостоке работает американская 
комиссия (опорные пункты ВВС?). Территориальные претензии русских 
англо-американцы считают несколько завышенными. Америка планирует сохранить 
суверенитет Финляндии, а Англия — Швеции. Все рассматривают слабость наших 
люфтваффе как благоприятный шанс…

4 сентября. (Из дневника маршала.)

«Оперативное совещание сразу же после прибытия в «Волчье логово». Уже в 
ближайшее время фюрер хочет послать меня к итальянскому королю. Вопреки 
совершенно необоснованным с точки зрения ведения современной войны возражениям 
Йодля, принят мой оперативный план, предусматривающий организацию обороны на 
побережье. Фюрер считает идею объединения европейских государств несколько 
преждевременной.






Глава 10.



ЖРЕБИЙ БРОШЕН











КЕССЕЛЬРИНГ ИЛИ РОММЕЛЬ?


Мировой сенсацией № 1 стала прозвучавшая в эфире информация о заключении 
сепаратного мира между Италией и англо-американскими союзниками. Ром-мель 
воспринял это известие с некоторым облегчением — закончились недели и месяцы 
тягостного ожидания и, по крайней мере, теперь у Германии были развязаны руки 
по отношению к выступившему на вражеской стороне бывшему партнеру по «Оси». 
Вместе со штабом, который долгое время находился в районе Мюнхена, группа армий 
«Б» погрузилась в эшелоны. Перед генерал-фельдмаршалом стояла задача 
разоружения итальянских дивизий в Верхней Италии, через которую проходили все 
коммуникационные линии германского Южного фронта, ведущего ожесточенные бои с 
союзническими армиями. Передислокация прошла быстро и без особых осложнений, 
так же, как несколькими неделями раньше Роммелю удалось взять под контроль 
перевал Бреннер и обеспечить выдвижение немецких войск к Адрии на востоке и к 
Генуэзскому заливу на западе.

Роммелю предстояло разоружить мощные и хорошо вооруженные подразделения 
итальянцев, имея в своем распоряжении значительно уступающие противнику по 
численности и огневой мощи немецкие войска. Операция в Италии стала очередной 
проверкой полководческого таланта фельдмаршала, демонстрацией его первоклассной 
выучки и богатейшего арсенала воинской хитрости. Так, в результате дерзкой 
операции удалось вынудить к капитуляции гарнизон одного из крупнейших городов 
Италии — Милана. Роммелю противостояли 40 000 солдат и присоединившиеся к ним 
бойцы Сопротивления, но маршал разработал и осуществил хитроумный план: после 
ложного сигнала воздушной тревоги разведывательные роты немцев проникли в город 
и захватили ключевые позиции в оборонительных порядках неприятеля, а после 
«отбоя тревоги» захватили в плен и разоружили выбирающихся из укрытий 
итальянцев!

Тем временем немецкий Южный фронт севернее Неаполя едва сдерживал удары 
превосходящих сил противника, так что миланская интермедия едва ли могла 
преуменьшить всю серьезность создавшегося положения в средиземноморском регионе.
 Положение германских войск на юге было крайне тяжелым. Силы стремительно таяли,
 а протяженные коммуникации подвергались ежедневным воздушным налетам, и с 
каждым днем снабжение войск ухудшалось. В то время, как Южный фронт истекал 
кровью, в расположении группы армий Роммеля царила гротескная идиллия: после 
разоружения итальянской группировки 7 или 8 дивизий практически остались без 
дела, если не считать мелких стычек с партизанскими бригадами Тито под Горицией 
и Фиуме. Ни о какой координации действий не могло быть и речи, потому что на 
тот момент в Италии было два главнокомандующих: Южным фронтом руководил 
Кессельринг, а в Северной Италии командовал Роммель. Создалась совершенно 
недопустимая с военной точки зрения ситуация, и Роммель в который уже раз 
указал Йодлю на всю шаткость немецких позиций. Маршал потребовал принять четкое 
и взвешенное решение: установить единоначалие в целях успешной обороны Италии, 
сокращения потерь и концентрации имеющихся сил.

Наконец, последовал долгожданный вызов, и, захватив с собой все необходимые 
документы, Роммель вылетел в штаб-квартиру фюрера для «уточнения положения на 
вверенном ему участке фронта». В дополнение к повестке вечернего совещания 
генерал-фельдмаршал высказал свои соображения по итальянскому театру военных 
действий, подкрепляя выступление обширным картографическим материалом. Главным 
доводом его выступления был очевидный факт, что, «исходя из имеющихся в наличии 
сил, стационарные позиции в Италии непригодны для обороны». К тому же не 
следовало исключать возможность, что «в один прекрасный момент напряженное 
положение на других фронтах могло потребовать от ОКВ передислокации 
определенного контингента германских войск из Италии». Не было никакой 
необходимости проливать кровь в Южной Италии для того, чтобы уже через 
несколько недель или месяцев все равно оставить не удерживаемые в принципе 
позиции. Генерал-фельдмаршал Роммель настаивал на необходимости построения 
глубоко эшелонированных оборонительных порядков в Северных Апеннинах и позднее 
у южных отрогов Альп. Одновременно он планировал проведение контратакующих 
операций силами 2-х или 3-х моторизованных пехотных и танковых дивизий. С 
помощью выделенных мобильных соединений можно было бы сдерживать наступательную 
активность врага, глубоко вклиниваться в его боевые порядки, связывать силы, 
стягивать на себя резервы, затем неожиданно перегруппировываться и наносить 
удары на другом направлении. Одним из непременных условий успеха такой тактики 
ведения боевых действий является массированная воздушная поддержка. Воздушный 
флот союзников в Средиземноморье насчитывал около 4 000 боевых самолетов, а в 
самой Италии было задействовано не менее 1 000 крылатых машин. Люфтваффе I 
могли противопоставить им не более 250 истребите-I лей и бомбардировщиков, из 
которых только 50 % были в боеспособном состоянии.

В стенах «Волчьего логова» не часто звучали смелые и решительные речи подобного 
рода. Роммель и сопровождавшие его офицеры не без тревоги прибыли в Ставку, 
зная болезненную реакцию фюрера на одно только упоминание об отступлении. Во 
время доклада Йодль укоризненно покачивал головой, а Кейтель переминался с ноги 
на ногу, всем своим видом демонстрируя неловкость за очевидную промашку своего 
подопечного, осмелившегося говорить такое в лицо фюреру. К всеобщему удивлению 
Гитлер неожиданно тихо произнес:

— Наверное, вы правы, Роммель. Я разделяю ваше мнение. Хорошо, я назначу вас 
главковерхом в Италии. Ждите, в ближайшее время вы получите подписанный приказ…

Потом он взял лежащий у него на столе проект приказа и продемонстрировал его 
Роммелю. Там, среди прочего, были и такие слова — «назначить 
генерал-фельдмаршала Эрвина Роммеля главнокомандующим экспедиционными войсками 
рейха в Италии с подчинением ему всех сухопутных, военно-воздушных и 
военно-морских сил». Согласно этому же приказу фельдмаршал Кессельринг и 
офицеры его штаба переводились в оперативный резерв фюрера.

Казалось, что здравому смыслу Роммеля удалось одержать верх! Окрыленному 
маршалу показалось в тот момент, что в недалеком будущем ему, возможно, удастся 
навсегда отучить Гитлера от замашек азартного игрока и даже изменить его 
мировосприятие. Фельдмаршал немедленно вылетел в Италию и уже на следующий день 
собирался выехать в Рим — принять от Кессельринга командование Южным фронтом. 
Увы, этим мечтам так и не суждено было сбыться. Преисполненного энтузиазма 
Роммеля спустила с небес на землю шифровка из оперативного отдела Йодля, в 
которой его уведомляли о некоторой отсрочке вступления в должность — дескать, в 
Ставке он видел только черновик проекта, сам приказ еще не подписан, поэтому 
придется несколько дней подождать…

Беспокойство Роммеля нарастало с каждым днем, а в ответ на настойчивые запросы 
начштаба генерала Гаузе приходил стереотипный ответ — ждите, фюрер еще не 
поставил свою подпись. В конце концов, терпение маршала лопнуло, он связался с 
Кейтелем и без всяких церемоний задал тому прямой вопрос:

— Не могу понять, что происходит. Фюрер показал мне приказ, в котором черным по 
белому было написано, что он назначает меня главнокомандующим в Италии. Я не 
хочу вступать в бой, когда опять будет уже слишком поздно что-либо изменить. 
Когда придет приказ и почему, черт возьми, он не пришел до сих пор?

Кейтель долго подбирал слова и, наконец, произнес:

— Фюрер пока не принял окончательного решения. Вас уведомят…

Только после этого разговора Роммель окончательно понял, что ему уже никогда не 
удастся дождаться поступления приказа, а спустя несколько часов пришла 
очередная шифровка из ОКВ, откладывающая вступление в должность на 
неопределенный срок…






ПРОЖЕКТЫ КЕССЕЛЬРИНГА


Между тем в штаб-квартиру Роммеля на озере Гарда пришло сообщение, объясняющее 
маловразумительную историю с «приказом фюрера»: оказалось, что после визита 
фельдмаршала в Ставке побывал Кессельринг. Он нарисовал радужную картину 
состояния дел на Южном фронте и утверждал, что на юге не только можно, но и 
необходимо держаться. Искрящийся оптимизмом Кессельринг договорился до того, 
что обещал благосклонно внимавшему ему Гитлеру сбросить в море 
англо-американский десант. В своем докладе Роммель даже не упомянул о такой 
возможности, потому что на самом деле ее и не было — англичане и американцы 
основательно закрепились на юге при мощной поддержке с моря и с воздуха, а 
неуемный оптимизм Кессельринга преследовал совершенно иные цели.

Маршал неоднократно утверждал, что «южные позиции не пригодны для долгосрочной 
обороны, а их коммуникационные линии слишком растянуты и уязвимы». 
Полупарализованные люфтваффе были уже не в состоянии обеспечить безопасную 
доставку снабжения из долины По на фронт и защитить безоружные транспорты от 
систематических налетов бомбардировочной и истребительно-бомбардировочнои 
авиации противника. Роммель выступал за радикальное решение вопроса: самим 
своевременно оставить не защищаемые по определению позиции, а не цепляться за 
них ценой ненужных и непомерных для вермахта потерь, чтобы в конечном итоге все 
равно отступить.

Фельдмаршал предполагал, что за спиной Кессельринга стоит одиозная фигура Йодля,
 который недоброжелательно отнесся к его реалистичному докладу о положении на 
средиземноморском театре военных действий, а в ответ на утверждение о 
подавляющем превосходстве противника в воздухе развязно бросил:

— Ну, Роммель, нельзя же все видеть только в черном цвете. У союзников просто 
не может быть столько самолетов…

Роммель тут же предъявил ему статистическую информацию и аэроснимки — ответом 
была пренебрежительная гримаса.

Злонамеренный оптимизм Кессельринга при оценке ситуации на Южном фронте и 
послужил главной причиной его назначения на пост главнокомандующего 
вооруженными силами Германии в Италии — пост, обещанный фюрером Эрвину Роммелю. 
В который уже раз Гитлер пошел по пути наименьшего сопротивления и сделал выбор 
в пользу удобного, но малоэффективного решения, отказавшись от услуг 
фельдмаршала.

Внешне события первых недель и даже месяцев развивались по сценарию 
Кессельринга. Оказалось, что Южный фронт действительно можно удержать, но 
только ценой таких усилий и привлечением таких средств, которые не 
соответствовали масштабам поставленных задач. Фронтовые командиры скептически 
относились к его стилю руководства, а самые злые языки утверждали, что за 
исходящими из штаба приказами стоят люди, у которых «душа не болит за армию». 
На пользу Кессельрингу шли его открытость и дружелюбие, а свои мужество и 
решительность он не раз демонстрировал на переднем крае немецкой обороны. После 
войны его оппонент на этом участке фронта, британский генерал Ричи, отмечал:

— Солдаты Кессельринга воевали с нами честно и по-рыцарски.

Вопреки прогнозам Роммеля Южный фронт продолжал держаться. За кажущейся 
ошибочностью позиции маршала крылось нечто большее, чем стойкость немецких 
солдат или мудрость армейского руководства. Едва ли союзники не воспользовались 
бы зияющими семидесятикилометровыми брешами в оборонительных порядках немцев, 
если бы изначально намеревались продвигаться вперед. Союзники вели выгодную им 
«сантиметровую войну», исходя из стратегической концепции «битвы за 
Средиземноморье». Их интересовали не территориальные завоевания в Италии, а 
планомерное уничтожение немецких дивизий (как и предсказывал фельдмаршал 
Роммель), чтобы не опасаться удара с тыла после запланированного вторжения во 
Францию. Оставались еще и итальянские дивизии: минимального давления с их 
стороны было вполне достаточно для того, чтобы окончательно сковать 
обескровленную немецкую армию.

Военная стратегия союзников всецело подчинялась далеко идущим политическим 
целям, а итальянская кампания — самое яркое подтверждение этому. Англичане и 
американцы воевали «малой кровью» и этим серьезно отличались от испытывавших 
тотальный дефицит сил и средств немцев, вынужденно руководствовавшихся другими 
принципами ведения боевых действий. Британский полковник, захваченный в плен на 
итальянском фронте, изящно сформулировал различия в подходах:

— Вы, немцы, бережете технику и бросаете в бой солдат. Мы бережем солдат и 
бросаем в бой технику!






САМООБМАН ИЛИ ЛОЖЬ?


30 сентября 1943 года, когда борьба за единоначалие в Италии была еще в самом 
разгаре, Роммель приехал в Ставку вместе с офицером своего штаба, оберстом 
Моллем — критически настроенным ветераном африканских баталий, с лучшей стороны 
проявившим себя и в сражениях за плацдарм Неттуно. Молль присутствовал на 
оперативном совещании и был представлен Адольфу Гитлеру, который, стоя у 
большой штабной карты, сам в этот день анализировал обстановку на фронтах. 
Оберст впервые лицезрел ближайшее окружение фюрера в рабочей обстановке и был 
потрясен до глубины души. Спустя несколько часов после совещания он записал в 
своем дневнике:

— …Затем фельдмаршалы Кессельринг и Роммель доложили фюреру о трофеях, 
захваченных в ходе операции разоружения итальянских дивизий. Фюрер потерял дар 
речи от изумления и отказывался верить, что у итальянцев, вечно жаловавшихся на 
«бедность» и на то, что «им нечем воевать», было конфисковано столько техники и 
оружия. «Я просто не в состоянии поверить этому», — произнес он несколько 
растерянно. Когда то же самое подтвердил и Кессельринг, возмущению его не было 
границ: «Как же эти калеки докатились до такого?» Импульсивный Геринг 
воскликнул: «Итальянцы и дуче вместе с ними годами занимались саботажем. Они 
попросту разворовывали технику и самолеты. Дуче и не пытался глянуть дальше 
своего носа, да только за одно это его нужно поставить к стенке!» Этот выпад не 
понравился Гитлеру и он возразил, что главная вина лежит на короле и его 
генералах, которые с самого начала замыслили измену и с нетерпением дожидались 
капитуляции…

В связи с боевыми действиями в Южной Италии фюрер особо подчеркнул, что каждый 
день, каждая неделя и каждый месяц, пока мы сдерживаем наступление врага, важен 
для рейха: «Нужно выиграть время, в этом залог нашей грядущей победы. Знаю, что 
вашему фронту тяжело, но и у остальных серьезные проблемы с техникой и 
резервами. Держитесь, а когда вам покажется, что совсем не осталось сил, 
подумайте о том, что в ходе любой войны наступает такой момент, когда победа 
зависит не от числа выигранных сражений, а от силы духа и прочности 
человеческого материала. В этой войне победит тот, кто стиснет зубы и не 
сломается. Время, нам нужно время и еще раз время».

Потом рассмотрели ряд общих вопросов. Среди прочих Кейтель и Йодль эмоционально 
обсуждали, целесообразно или нецелесообразно использование вьючных животных в 
пехоте. Кейтель утверждал, что мулы и ослы так же хорошо, как и лошади, могут 
тащить тяжелые орудия, только их в одну запряжку пойдет больше, чем лошадей. 
Йодль яростно возражал, что мол ничего подобного, «…точно знаю, что не потянут 
— да я почти всю свою жизнь имел дело с ослами и прекрасно их знаю». (Йодль 
начинал военную карьеру в горнострелковых частях.) За столом раздался дружный 
хохот, а Кейтель слегка покраснел!

Вечернее совещание началось в 20.30 и продолжалось до 23.00. Рейхсминистр Шпеер 
докладывал фюреру о производстве вооружения за сентябрь и назвал следующие 
цифры: 440 зенитных орудий, 450 танков и самоходных орудий, 80 «Тигров». Судя 
по всему, фюрер был вполне удовлетворен. Однако в своем рапорте Шпеер не 
упомянул вражескую производственную статистику, а надо бы… Дело в том, что 
русские производят на своих заводах минимум 1 900 танков ежемесячно, а еще от 
400 до 1 000 танков каждый месяц поступают из Америки. Поэтому вполне уместно 
сравнивать отечественное производство с вражеским, ведь только таким образом 
можно получить достоверную картину происходящего. Не сопоставленные показатели 
— это либо попытка самообмана, либо наглая ложь. Особенно плохи наши дела в 
самолетостроении. Только к 1 мая 1944 года Геринг планирует выйти на уровень 1 
000 истребителей ежемесячно. Тем временем противник (США) производит от 8 000 
до 10 000 самолетов в месяц. Похоже, что это никого не беспокоит.

Потом представитель министра иностранных дел, рейхсляйтер Борман[26 - Так в 
тексте. Мартин Борман в это время занимал пост начальника партийной канцелярии 
и секретаря фюрера. (Прим. перев.)], ознакомил нас с последними политическими 
новостями — в устном и письменном виде.

Фюрер зачитывал вслух отдельные документы и комментировал их. Мне запомнилось, 
какую характеристику он дал нашим союзникам: «…венграм и румынам больше нельзя 
доверять. Те и другие начинают воротить от нас нос и воюют по инерции. С 
болгарами дела обстоят не намного лучше». Дипломатическая нота венгерского 
правительства — дескать, они готовы продолжать борьбу, вызвала следующее 
замечание фюрера: «Мышиная возня в духе Бадольо…» Подшитые в два толстых тома 
жалобы Антонеску на стычки с немцами фюрер с усмешкой передал министру 
иностранных дел и не преминул заметить: «Времени у вас предостаточно, 
ознакомьтесь. У вас теперь нет возможности обмениваться нотами, так что делать 
все равно нечего».

Рассуждая о наших перспективах в Италии и об ожидаемой активности Муссолини, 
фюрер высказался в том смысле, что «дуче был и останется римлянином. Вначале он 
должен конфисковать незаконно приобретенное имущество зятя». Обращаясь к Шпееру,
 Гитлер произнес: «Возьмите под свой контроль незаконно нажитые капиталы 
фабриканта, иначе итальянцы разворуют все…»

В самом конце совещания фюрер прокомментировал намерения дуче создать 
социалистическое государство нового типа. В этом случае Муссолини пришлось бы 
национализировать промышленные предприятия и препоручить управление рабочим. 
Фюрер считал такую постановку вопроса абсолютно абсурдной: «Предприятием может 
руководить только тот, кому оно принадлежит, а уж какие руководители из рабочих 
— лучше и не говорить. Овеществленный труд как таковой — это единственный 
долговечный капитал. Фабрика может иметь на банковском счете сто тысяч марок, 
но если рабочие бездельничают, она обанкротится. Дуче еще предстоит это узнать».


По поводу разрушения электро- и газостанций, а также водоводов в Италии фюрер 
однозначно заявил, что иначе действовать было нельзя: «Посмотрим, как британцы 
справятся с этим. Гражданское население пострадало, но, к сожалению, это 
вынужденная мера. Русские, дай им волю, еще бы и похлеще бесчинствовали у нас».

В самом конце совещания фюрер с удовлетворением отозвался о папе Римском и его 
призывах к пастве организовать «крестовый поход» против коммунизма.

Оберст Молль впервые присутствовал на совещании такого ранга и воочию наблюдал 
высшее руководство «Третьего рейха», поэтому последние строки его записей 
представляют для нашего повествования особый интерес:

Оперативное совещание в штаб-квартире фюрера не произвело на меня должного 
впечатления: у меня не возникло чувства приобщения к «великим умам», не 
утратившим ощущения времени и адекватно реагирующим на всю сложность 
создавшегося положения. Зато я в полной мере ощутил верхоглядство и желание 
жить только проблемами сегодняшнего дня, едва сводя концы с концами. Касательно 
наших высших военных чинов я никак не мог отделаться от впечатления, что круг 
их интересов и общий уровень командования в лучшем случае соответствуют 
полковому. Эти господа годами просиживают мундиры в ОКВ, но ни один из них так 
и не побывал на передовой. Несколько раз в течение вечера ко мне обращался 
рейхсмаршал, потом он отозвал меня в сторону и произнес: «Вам нужно действовать 
быстро и решительно против итальянцев и ни в коем случае не ждать, пока дуче 
приступит к своим обязанностям!»

Фюрер выглядел усталым и больным, неподъемный груз ответственности согнул его. 
Только временами в его речах проскальзывала страстная убежденность в правоте 
своего дела и окончательной победе над врагом. Уверен, что многое еще можно 
исправить, но для этого фюрер должен срочно сделать необходимые перестановки в 
руководстве и раз и навсегда избавиться от своего окружения.






РОММЕЛЬ И МУССОЛИНИ


К началу октября 1943 года стало окончательно ясно, что «великое 
противостояние» Роммеля и Кессельринга, представлявшее собой борьбу двух 
диаметрально противоположных точек зрения и дивергентных военных школ, с 
помощью Гитлера завершилось в пользу последнего. Это событие продемонстрировало 
критическое отношение фюрера к маршалу и дало окончательный ответ на вопрос — 
был ли Роммель на самом деле «партийным генералом», как прозвали его 
многочисленные завистники и недоброжелатели и величали восхищенные поклонники 
национал-социалистического толка. Некогда Гитлер способствовал его молниеносной 
военной карьере, но в большей степени это заслуга самого Роммеля. Его подвигами 
восхищались и друзья и враги, он всегда был объектом самого пристального 
внимания «голодной на сенсации» прессы по обе стороны линии фронта, и НСДАП с 
удовольствием использовала образ «воспитанника фюрера» в пропагандистских целях.
 В любом случае давно миновали те далекие времена, когда, не важно по каким 
причинам, намертво прилипшее к нему прозвище «партийного генерала» в какой-то 
мере и соответствовало действительности.

Его стремительное возвышение из безликого множества генералов вермахта в 
фельдмаршалы породило вполне объяснимые кривотолки, вызвало «искреннюю» зависть 
сверстников, недоброжелательство старших по возрасту и антипатию генштабистов. 
Мало кто тогда удосужился разглядеть незаурядный полководческий талант новичка, 
и все они ошибочно принимали Роммеля за «очередного выскочку, удачно попавшего 
в струю», который уже очень скоро получит отрезвляющий урок и вернется на свое 
место, растворившись в серой массе посредственностей. Многих раздражали 
навязчивые славословия в адрес фельдмаршала на страницах партийной прессы, а 
истинную цену его выдающегося дарования знали только те, с кем пересеклась 
восходящая звезда его карьеры.

Армия вылепила из него настоящего человека, а нация обрела в его лице верного 
сына и патриота Германии. Любовь к своему народу, забота о солдатах и страстное 
желание стать опорой и защитой своей многострадальной родины красной нитью 
прошли через всю его жизнь. Два последних года убедили маршала в том, что ему 
есть, что противопоставить всесокрушающей системе. Свидетельством этого могут 
стать его собственные слова. Во время разговора с единомышленником из генштаба 
Роммель произнес: «Наверное, я единственный, кто сегодня может что-нибудь 
предпринять против Гитлера».

Летом 1943 года безрезультатно закончилась совместная с Манштейном попытка 
оказать влияние на фюрера. Радикальная концепция Роммеля не возобладала и в 
Италии, где ему пришлось довольствоваться вторыми ролями, а вскоре и вообще 
покинуть театр военных действий, который он собирался превратить в поворотный 
пункт всей кампании. Гитлер подсознательно чувствовал, что Роммель уже не тот. 
После знакомства с подноготной «Волчьего логова» маршал прекрасно представлял 
себе, чьему влиянию наиболее подвержен фюрер. По свидетельству очевидцев 
«Роммель действительно изменился и в эти дни о нем можно было говорить что 
угодно, кроме того, что он «партийный генерал». Маршал шел своим тернистым 
путем, но с этих самых пор за каждым его словом и делом скрывалось 
непоколебимое желание дистанцироваться от Гитлера и его образа действий.

Незабываемым воспоминанием для меня останется совместный с Роммелем визит в 
Гардоне, в штаб-квартиру Муссолини на озере Гарда, 12 октября 1943 года. 
Пропаганда режима Бадольо вынесла на всеобщее обозрение ворох «разоблачений» и 
подробностей альковных похождений бывшего диктатора Италии. Следует заметить, 
что нехитрый трюк удался, и в лагере сторонников и почитателей его учения 
начались разброд и сумятица. Ореол поблек, а сам образ «вождя итальянского 
народа» претерпел подвижки к некоторой скандальности и двусмысленности.

Граждане Италии отдавали себе отчет в том, что возвращение Муссолини будет 
означать либо откат к дискредитировавшей себя в обществе идее фашизма, либо 
начало новой неофашистской эры. Дуче был «политическим трупом»! 
Спецподразделения СС и чернорубашечники из батальона «Муссолини» охраняли 
резиденцию дуче, которая располагалась в миниатюрном дворце на живописных 
берегах озера Гарда, и-совместно патрулировали прилегающие территории. Было 
несколько непривычно видеть дюжих эсэсовцев, охранявших подходы к рабочему 
кабинету Муссолини и блокировавших коридор в личные покои недавнего абсолютного 
самодержца Италии. Совсем не много времени прошло с тех пор, как германские 
диверсионные подразделения по приказу Гитлера совершили сенсационное 
освобождение Муссолини, дерзко похитив его из импровизированной тюрьмы у 
подножья Гран-Сассо в Абруццких Альпах. Дуче выглядел уставшим и поблекшим, 
даже его знаменитая жестикуляция потеряла присущую ей живость. При встрече 
маршал в присущей ему жесткой манере сообщил Муссолини все подробности 
злосчастной африканской кампании. Роммель недвусмысленно дал понять, что 
считает главной причиной разразившейся катастрофы бездействие итальянского 
флота и пораженческие настроения большинства высокопоставленных итальянских 
офицеров. Так же однозначно маршал высказался в пользу разумной минимизации 
геополитических аппетитов «Оси», поскольку и Германия, и Италия были уже далеко 
не так сильны, как несколько лет тому назад.

Вскоре после этого Роммель отправился к месту нового назначения, во Францию. За 
несколько часов до его отъезда я находился в штаб-квартире группы армий «Б» у 
озера Гарда и имел беседу с генерал-фельдмаршалом. Я только что вернулся из 
командировки на Южный фронт и как следует не пришел в себя от запечатлевшихся в 
памяти картин жесточайших и кровопролитнейших сражений, которые вели наши 
войска севернее Неаполя, у предмостных укреплений реки Вольтурно. Я доложил 
маршалу о своих впечатлениях-о возрастающей мощи вражеских атак, о 
разрушительной силе его воздушных ударов, об опустошительных артобстрелах 
британского ВМФ — и рассказал ему о мужестве и героизме наших быстро редеющих 
дивизий. Фельдмаршал Роммель внимательно выслушал меня и после 
непродолжительной паузы произнес:

— Знаете, Кох, все, что вы мне сейчас рассказали, — это лишнее подтверждение 
тому, что я читаю между строк в оперативных сводках с Южного фронта. Сейчас 
противник значительно превосходит нас в технике и живой силе, и это 
превосходство будет еще больше возрастать. Поэтому совершенно бессмысленно 
пытаться удерживать сегодняшнюю линию фронта на юге ценой таких страшных потерь.
 Мы все равно будем оставлять одну позицию за другой, обильно поливая их своей 
кровью, а если противник выбросит десант севернее или южнее Рима, то он вынудит 
нас окончательно отступить — ведь мы уже исчерпали последние резервы. Если бы 
все это время армия грамотно маневрировала, а командование щадило солдат и 
бережно относилось к технике, имея глубоко эшелонированные позиции на севере, в 
Апеннинах, наше положение не было бы настолько безнадежным. Хочу особо 
подчеркнуть, что, начиная с 1942 года, мы применяем противотанковые пушки, а не 
танки — и в этом главное отличие моей стратегии от стратегии Гудериана, 
например. В 1941-м сразу же стало ясно, что в России нам придется не так легко, 
как это предполагали некоторые, а в 1942-м наше наступление на востоке 
окончательно застопорилось. Уже тогда требовалось начинать систематически и без 
каких-либо иллюзий работать на сильную оборону. В этом скрыта причина наших 
сегодняшних неудач, а ведь все пошло бы по-другому, осмысли мы тогда новый опыт 
и примени новейшие военные методики и технологии.

Я включился в беседу и сказал несколько злых слов по поводу роковой 
беспомощности германских ВВС, которую я считал главной причиной наших военных 
неудач. Роммель прямо-таки взвился:

— Даже не напоминайте мне о люфтваффе. Когда я слышу слово «Геринг» — у меня 
желчь подступает к горлу!»

Маршал задержался на несколько дней в рейхе и убыл во Францию для вступления в 
должность главнокомандующего группой армий «Б». Накануне союзнического 
вторжения во Францию ОКВ вряд ли смогло бы предложить лучшую кандидатуру на 
этот пост, учитывая его двухлетний африканский опыт войны с британцами и 
американцами, доскональное знание боевых возможностей союзников и их 
менталитета.

А в Италии завершали свой скорбный путь немецкие дивизии под командованием 
Кессельринга. Пресловутые «приказы фюрера» были бессильны сделать из 
«невозможного возможное», будь это в русском Сталинграде, африканском Тунисе 
или в кровавых боях за вольтурнские плацдармы в Италии. В армии стали с 
подозрением относиться к этим «приказам» после того, как безропотный 
Кессельринг принял один из них к исполнению, а римский фронт заплатил за 
гипертрофированный авантюризм фюрера тысячами ненужных жертв.

Как-то я возвращался с переднего края, лежавшего тогда у горного селения 
Сан-Пьетро-ди-Фине в горловине Миньяно через Роккасекко — забытое Богом 
высокогорное местечко, приютившее, тем не менее, командный пункт целого корпуса.
 Тогда, а дело происходило 15 ноября 1943 года, противник захватил все 
господствующие высоты в горловине Миньяно: Монте-Кезима и Монте-Ротондо — в 
немецких руках оставалась только ставшая предметом «горячих споров» с 
союзниками вершина Монте-Камино. На корпусном КП я поделился с офицерами своими 
впечатлениями о том, что довелось увидеть своими глазами на передовой. Командир 
корпуса, генерал танковых войск фон Зенгер унд Эттерлин, попросил меня 
рассказать Кессельрингу о реальном положении дел на фронте в подкрепление его 
собственных многочисленных рапортов по этому же поводу.

В очередной раз я убедился в бессмысленной жестокости «приказов фюрера», 
которые нельзя было объяснить ничем иным, кроме мелочного упрямства и 
стратегической близорукости, но, тем не менее, истекающий кровью фронт был 
вынужден их выполнять. Неоднократно усилившееся давление противника в районе 
Сан-Пьетро-ди-Фине требовало не самоубийственного выполнения безответственного 
приказа Гитлера, а смены диспозиции, маневренного и мобильного ведения боевых 
действий. Вскоре я уже докладывал по телефону о сложившемся положении 
фельдмаршалу Кесельрингу. Я говорил, что войска защищают безнадежные позиции 
под ураганным огнем. Захват противником обеих господствующих высот позволяет 
его артиллеристам, как в тире, вести огонь на подавление, огонь на уничтожение, 
огонь на разрушение, огонь на ослепление, беспокоящий, заградительный… и любой 
другой на его усмотрение, по любой понравившейся мишени, из орудий всех 
калибров. Поле боя буквально вспахано снарядами — воронка на воронке. Наверное, 
так воевали наши отцы в 1-ю мировую войну, умирая во Фландрии, под Верденом и 
на Сомме. Из роты, которую согласно «приказу фюрера» бросили отбивать 
оставленные позиции, в расположение войск вернулось 5 человек. На других 
участках фронта предпринимались аналогичные попытки с аналогичным результатом. 
Есть только две разумные вещи, которые можно сделать в создавшемся положении: 
во-первых, немедленно прекратить биться лбом о стену в бесплодных попытках 
вернуть позиции, которые противник давно уже обошел со всех сторон и оставил в 
своем глубоком тылу; во-вторых, фронтовые командиры сообщают об удобных 
позициях на обратном скате, и всего лишь в двух километрах от передовой. 
Целесообразно отступить и занять оборонительные позиции, препятствующие к тому 
же прицельной стрельбе вражеской артиллерии.

Кессельринг поблагодарил за информацию, но добавил, что не может изменить 
«приказ фюрера» без… нового «приказа фюрера». Он ждет связи со штаб-квартирой и 
надеется, что максимум через два часа получит новые указания из Ставки. Я с 
горечью узнал, что при сложившемся порядке получения «целеуказаний», к великому 
счастью, в вермахте нашлось достаточно «несознательных» полевых командиров, 
действовавших в аналогичной ситуации самостоятельно, правда, на свой страх и 
риск — главнокомандующий фронтом оказался бессилен что-либо сделать.

Стоит ли говорить, что на позициях под Сан-Пьетро так ничего и не изменилось. А 
район, из которого уже давно нужно было вывести немецкие войска, был захвачен 
противником приблизительно во время моего телефонного разговора с Кессельрингом.
 Сан-Пьетро-ди-Фине был утрачен нами навсегда.

По выражению начальника генштаба одной из групп армий: «Гитлер и другие 
ответственные лица из ОКБ упорно пытались превратить главнокомандующих в 
простых исполнителей их исходящих приказов». Даже самовластный Фридрих Великий 
вполне успешно использовал так называемую «проблемную тактику». В королевских 
указах он только обозначал тактическую цель, предоставляя своим военачальникам 
право самостоятельно выбирать пути решения поставленной задачи. Во времена 
Гитлера наряду с задачей жестко указывались и «правильные» пути ее решения, 
напрочь исключающие творческую инициативу и свободу выбора исполнителя. Так, на 
Восточном фронте офицерам всех рангов было категорически запрещено отдавать 
приказ «к отступлению» без одобрения этого решения лично Адольфом Гитлером. Не 
могло быть и речи ни о каком «вождении полков» в старинном понимании слова 
«полководец»! Жесткий централизм, совершенно необходимый в рамках общей военной 
стратегии, был заменен на «приказы фюрера». В кризисной ситуации вермахт платил 
за упрямство фюрера неоправданно высокую цену — людьми, техникой и в конечном 
итоге утраченными победами. Гитлер не мог ссылаться на «незнание положения на 
фронте», во что искренне верили многие фронтовые командиры. Гитлер знал, но в 
непреоборимом упрямстве продолжал гнуть свою линию и действовать по шаблону, 
совершая один промах за другим.

Я ни в коем случае не подвергаю сомнению безупречные личностные качества 
генерал-фельдмаршала Кессельринга, но хочу высказать свое мнение по поводу его 
командирских способностей. Мне кажется, что он настолько «пропускал через себя» 
все приказы фюрера, что на определенном этапе они начинали казаться ему «его 
собственными» — тогда Кессельринг бросался в самую гущу сражения и с неумолимой 
непреклонностью начинал действовать даже там, где весь его боевой и гражданский 
опыт должен был бы заставить его, как минимум, остановиться и осмотреться. Он 
был хорошим исполнителем, но никогда не был творцом. Ему довелось пережить и 
мгновения триумфа, но первоначальный успех всегда оборачивался неизбежным 
поражением, уносившим жизни тысяч и тысяч немецких солдат…






Глава 11.



ЗЛОВЕЩЕЕ ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЕ











НЕСОКРУШИМЫЙ ПЛАЦДАРМ


22 января 1944 года союзники высадились на побережье Тирренского моря в районе 
Анцио и Неттуно. Я сразу же вспомнил Роммеля и его мысли вслух незадолго до 
отъезда во Францию: …мы все равно будем оставлять одну позицию за другой, 
обильно поливая их своей кровью, а если противник выбросит десант севернее или 
южнее Рима, то он вынудит нас окончательно отступить — ведь мы уже исчерпали 
последние резервы…

Роммель предупреждал о неизбежности десантов южнее и севернее Рима и называл 
места предполагаемой оперативной высадки союзнической армии вторжения — Пизу 
или Ливорно. Итальянский генштаб рассматривал равнинный регион Гаэта — Неттуно 
как наиболее подходящий для союзнической операции «море-земля». Судя по всему, 
Кессельринга эта проблема вообще не беспокоила. Трудно назвать его приказ о 
передислокации 3-й и 29-й дивизий на линию фронта под Кассино ровно за сутки до 
начала вражеской операции иначе, чем полным устранением от служебных 
обязанностей.

Тем временем англо-американские десантные суда курсировали вдоль итальянских 
берегов в пределах визуального наблюдения, а люфтваффе находились уже в таком 
«разобранном» состоянии, что воздушная разведка или вообще не идентифицировала 
амфибийные силы противника, или считала их перемещения «не заслуживающими 
внимания»! Именно поэтому вражеский десант был полной неожиданностью для ОКВ и 
повлек такие тяжелые последствия для итальянской группировки вермахта.

Роммель с неослабевающим вниманием наблюдал за развитием «Битвы за Неттуно», 
ставшей для обеих сторон генеральной репетицией грядущего вторжения во Францию. 
Союзники связывали с плацдармом Неттуно далеко идущие планы, а успешные 
оборонительные действия немцев могли повлиять на сроки проведения других 
десантных операций на европейском театре военных действий. Преподай вермахт 
предметный урок союзникам, это могло бы вызвать сомнения в целесообразности уже 
объявленного на весь мир «большого десанта» или же привести к отказу от этой 
рискованной акции. В том случае, если союзники не откажутся от идеи высадки в 
Нормандии, даже потерпев поражение под Неттуно, им так или иначе придется 
перенести день «Д», чтобы более основательно подготовиться к амфибийной 
операции. В том и в другом случае немцы получали жизненно необходимый им 
выигрыш во времени и возможность проведения широкомасштабных оборонительных 
мероприятий. Кроме этого, вот-вот в войска должны были поступить широко 
разрекламированные пропагандой крылатые ракеты «Фау»[27 - От нем. die 
Vergeltung — возмездие. (Прим. перев.)]. Гитлер и ОКВ особо подчеркивали, что 
успех или неудача союзников, равно как победа или поражение в грядущих 
оборонительно-наступательных боях вермахта, окажут решающее воздействие на ход 
войны в целом.

Главные калибры корабельной артиллерии, эскадрильи бомбардировщиков и 
штурмовиков обрушили огневой вал на германские позиции. Десант пошел, и вскоре 
диаметр предмостного укрепления стал достигать 20 километров. Генерал-оберст 
фон Макензен, брат германского посла в Риме, срочно прибыл с севера Италии и 
принял командование над дислоцировавшимися в зоне прорыва немецкими частями. 
Немцы организовали жидкую оборону силами срочно сформированных в Риме сводных 
подразделений. Первый бой принимали собранные из разных дивизий солдаты и 
офицеры, «бойцы» интендантских взводов и рот подвоза снабжения, работники 
штабов и аппарата управления войсками. Патрули останавливали на улицах Рима 
отпускников, а в венерических диспансерах были срочно «мобилизованы» все 
проходящие курс лечения военнослужащие. Позже подтянулись строевые части — в 
основном из северной группировки экспедиционных войск. Благодаря своевременному 
подкреплению немцам удалось стабилизировать положение, а уже через три недели 
фон Макензен сконцентрировал здесь достаточно сил для нанесения контратакующего 
удара.

На этот раз ОКВ не поскупилось, и к Неттуно были срочно переброшены танки, 
артиллерия резерва главного командования, войсковые и специальные подразделения 
— среди прочего два 420-мм орудия на железнодорожной установке. Таким образом, 
удалось достичь приблизительного равенства сил, и фон Макензен получил 
прекрасную возможность сбросить противника в море. Правда, командованию было не 
совсем ясно, каким образом следует атаковать хорошо закрепившегося на 
захваченном плацдарме противника.

Знание местных условий позволило фон Макензену разработать грамотный план 
ликвидации вражеского укрепления, но лично от него мало что зависело. Плацдарм 
Неттуно находился под особым контролем Ставки фюрера и ОКВ. В Рим спешно 
отправились специальные уполномоченные и представители всех родов войск, 
которые были задействованы в операции. Каждый «узкий специалист», вне всякого 
сомнения, обладал большим багажом сугубо профессиональных знаний, чем, например,
 Макензен, но не имел главного: практического опыта командования и знания 
сложившейся на береговом фронте ситуации. Эксперты активно включились в 
разработку плана операции и каждый из них со своей стороны искренне хотел 
сделать как лучше, но дальше взаимоисключающих советов и рекомендаций дело не 
пошло, а в конечном итоге вообще привело к тактической дезориентации. Макензен 
тщетно пытался объединить усилия и скоординировать действия, но общее 
руководство операцией потихоньку уплывало у него из рук. Центральное 
руководство отсутствовало, а армия уже исчерпала лимит доверия к «назначенцам» 
да и не ждала ничего хорошего от «тыловых академиков». Гитлер регулярно 
отправлял в «горячие точки» своих специальных представителей и «офицеров по 
особым поручениям», и в этом проявлялось его недоверие к армии и ее руководству.


Промедление под Неттуно было подобно смерти, но именно форсирование сроков 
войсковой операции и стало главной причиной грядущего поражения. Теоретически 
командование располагало достаточным запасом времени, но практика показала, что 
невозможно осуществить скрытую передислокацию и размещение достаточного 
количества войск на прилегающей к плацдарму местности. Последние танковые роты 
и пехотные подразделения подошли к месту сосредоточения в ночь накануне атаки. 
Многие полковые командиры так и не успели отладить взаимодействие танков и 
артиллерии или танков и пехоты, не было времени на рекогносцировку местности 
или установку постов регулирования. Дислоцирующиеся на соседних участках 
берегового фронта штурмовые подразделения уходили в бой, так и не обговорив 
планы совместных действий.

Оперативное развертывание немецких войск закончилось ровно за 60 минут до 
начала операции — это была настоящая атака с ходу. Фронтовые командиры 
настойчиво требовали отложить начало штурма. Макензен был вынужден поступиться 
своими убеждениями и отдать приказ атаковать вражеские позиции, но из-за 
непрекращавшихся дождей, превративших местность в танконедоступное болото, день 
«Д» был перенесен с 17 на 19 января. Нужно было, в конце концов, решиться на 
наступление, потому что каждый день отсрочки играл на руку союзникам. Время, 
увы, работало на них, и с каждым днем противник становился все сильнее.

Метеорологические службы — как и при последующем вторжении во Францию — давали 
благоприятный прогноз: облачная, туманная и без прояснений погода в первой 
половине дня на ближайшие 8-10 суток. Применительно к возможностям союзнической 
авиации метеоусловия большей части светового дня идеально соответствовали 
немецким намерениям, поэтому было принято решение атаковать, не дожидаясь 
наступления «летной» погоды для союзнических ВВС.

Вопреки всем громогласным обещаниям, фон Макензен располагал только 50-ю 
самолетами, каждый из которых мог совершить два боевых вылета в день. Было 
запланировано несколько ночных бомбардировок разгрузочных причалов союзников на 
побережье. В самом лучшем случае немцы могли рассчитывать на 100 
самолето-вылетов ежедневно, а союзники — от 1 000 до 1 500! При примерном 
равенстве сил — 600 пушек, включая установленные на стрельбу прямой наводкой 
тяжелые зенитные орудия, — наша артиллерия имела даже некоторое позиционное 
преимущество, поскольку имела возможность обрушить шквал огня на уничтожение 
сконцентрированных на относительно небольшой территории сил противника. Так же, 
как на Сицилии и в Африке, решающим аргументом в артиллерийской дуэли стала 
проблема боеприпасов. Артиллеристы вступили в сражение с двумя боекомплектами 
на каждое орудие — этого должно было хватить на 6 дней боев средней 
интенсивности. Горючего в принципе хватало, но и его запасы были рассчитаны на 
строго определенный промежуток времени. Противник же располагал практически 
неограниченными запасами горючего и боеприпасов. В среднем на каждый немецкий 
выстрел союзники отвечали 5-ю, 10-ю, а то и 20-ю залпами, то есть на четыре 
тысячи немецких снарядов союзники отвечали шестьюдесятью! Так при равном 
количестве орудий противник все же имел ощутимый перевес за счет 
нелимитированного боезапаса.

Тяжелая артбатарея на железнодорожной установке укрывалась от налетов 
англо-американской авиации в горном туннеле Альбине. Из 420-мм орудий батарея 
успешно обстреливала акваторию гавани Анцио и (достаточно безуспешно!) аэродром,
 который под самым носом у немцев использовала разведывательно-корректировочная 
авиация противника. Дневной боекомплект артиллерии особой мощности исчерпывался 
десятком снарядов в сутки, поэтому 320-мм и 380-мм орудия делали от силы 6-8 
выстрелов в течение светового дня. Корабельные орудия главных калибров 
союзников производили залп каждые 3 минуты — и так до трех часов ежедневно.

Добросовестно относящееся к выполнению своих служебных обязанностей 
главнокомандование союзников учло оплошности, исправило ошибки и успешно 
применило приобретенный в боях за плацдарм Неттуно опыт четыре месяца спустя в 
Нормандии.






КОГДА ОТСТУПАЕТ ПЕХОТА…


Атака захлебнулась. Цейтнот и материальное превосходство противника стали 
причинами поражения немецких войск под Неттуно. Командование бросило в бой 
только 150 танков и самоходных орудий, но и они вязли в мягкой как пух пашне 
Тирренского побережья. Так сразу же вышли из строя первые 10 машин, увязнув по 
самые башни среди танконепроходимых полей — им даже не удалось добраться до 
первой линии союзнических окопов, и они заглохли в полукилометре от переднего 
края немецкой обороны. Остановилась и пехота, которая не могла продвигаться 
вперед без поддержки. Но главной причиной провала стало явное нежелание 
немецкой пехоты воевать так, как она делала это до сих пор. Создавалось 
впечатление, что всегда присущий нашим сухопутным войскам высокий боевой дух 
бесследно испарился, и с полной самоотдачей сражались только некоторые 
подразделения. Передислоцированные из Франции войска чувствовали себя 
дискомфортно в боевых условиях образца 1944 года. В ходе наступления часто 
можно было увидеть солдат, без видимых на то причин бредущих в тыл. На вопрос 
«почему и кто отдал такой приказ» следовал ответ: дескать, мы передислоцируемся,
 а приказ отдал «наш ротный лейтенант», правда, они не знают, где он сейчас…

Подтвердились самые мрачные прогнозы дивизионного, армейского и верховного 
командования — пехота окончательно выдохлась. Когда Макензен со своего КП 
сообщил Кессельрингу о наметившейся тенденции, то в буквальном смысле слова 
натолкнулся на стену отчуждения и услышал в ответ:

— Макензен, если вы и в дальнейшем не собираетесь выполнять мои приказы, 
считайте, что мы с вами не сработались…

Макензен со всей искренностью ответил:

— Герр фельдмаршал, я прошу об отставке. Я был бы счастливейшим человеком, если 
бы вы отстранили меня от командования. Здесь я не могу вести войска в бой…

Кессельринг был обескуражен — он не мог поверить в то, что пехота не бросается 
в бой, как это было всегда, он не понимал, что морально армия уже давно 
надломлена. Фельдмаршал категорически отклонил саму возможность такой 
постановки вопроса, считая ее проявлением «низменного пораженчества». На самом 
деле, прибывшие из Франции войска отвыкли воевать, размякли в тепличных 
условиях маршевого существования. Сейчас они очутились в горниле жесточайшего 
сражения под ковровыми бомбардировками противника, и сразу же выяснилось, что 
сила духа и боевой задор сошли на нет. Да и противостоящие нам 
англо-американские войска не имели ничего общего с теми, позорно 
капитулировавшими во Франции в далеком 1940 году. Поэтому я не вижу ничего 
удивительного в том, что пополнение из Франции оказалось морально не готово, 
стиснув зубы, сражаться за плацдарм до последней капли крови.

Все попытки ликвидации вражеского десанта закончились полным провалом. 
Несокрушимый плацдарм вонзился ядовитым шипом в тело наших оборонительных 
порядков. Сохранялась скрытая угроза возможных прорывов в глубокий тыл, вплоть 
до окружения наших обескровленных войск. Срочно требовалось оперативным путем 
извлечь «ядовитую занозу», но Кессельринг скептически относился к подобного 
рода предостережениям и продолжал считать естественное беспокойство фронтовых 
командиров проявлением самого «черного пессимизма». Немецкий фронт начал 
пожинать горькие плоды профессиональной близорукости командования после того, 
как противник прорвал жидкие оборонительные порядки наших войск под Гаэтой и 
южнее Литтории, а в пожарном порядке переброшенная сюда дивизия «Герман Геринг»,
 получившая к тому же совершенно невыполнимый боевой приказ, полегла здесь 
практически в полном составе. Эту дивизию срочно передислоцировали из района 
Ливорно — Марина-ди-Пиза, где она находилась на отдыхе и доукомплектовании 
после потерь, понесенных в ходе ожесточенных боев, и бросили в образовавшуюся в 
результате прорыва союзников брешь севернее Гаэты уже после того, как 
завершилось соединение англо-американского Южного фронта и группировки войск, 
захватившей плацдарм Неттуно. Кессельринг поставил приказ «блокировать сектор 
прорыва и воспрепятствовать возможным попыткам союзников пойти на соединение…». 
В создавшейся ситуации с такой задачей, может быть, и удалось бы справиться 
одной или двум армиям, но измотанная в боях дивизия никак не могла сыграть роль 
заградительного соединения на пути значительно превосходящих сил противника. 
Еще на марше дивизия «Герман Геринп» потеряла до 80 % личного состава, а из 70 
орудий уцелело 6. Около 60 % бронетехники было выведено из строя уже на 
северных подступах к Риму, а все, что было еще в состоянии самостоятельно 
передвигаться, становилось легкой добычей вражеских истребителей и пикирующих 
бомбардировщиков. Тернистый путь на голгофу освещали пылающие вдоль обочины 
транспортные грузовики…

Горький анекдот о состоянии германских люфтваффе родился во время отступления 
из Италии: острословы утверждали, что теперь после звания «генерал 
военно-воздушных сил» следует указывать и количество находящихся в его 
оперативном подчинении самолетов — причем безжалостно разжаловать тех, у кого 
окажется меньше… трех крылатых машин! К этому времени у генерал-фельдмаршала 
фон Рихтгофена, командующего экспедиционным воздушным флотом, в самом деле 
осталось не более двух дюжин способных подняться в воздух боевых самолетов. 
Когда союзники перебрасывали к озеру Больсена очередное подкрепление, пытаясь 
отрезать группировку наших войск, командир одной из немецких дивизий обратился 
по инстанции с просьбой «провести ночное бомбометание по вражеским позициям на 
берегу озера». Соответствующий штаб люфтваффе, лучше, чем кто-либо другой, 
представлявший себе масштабы трагедии — отдадим должное их мужеству, — не без 
иронии ответил:

— Считаете ли вы необходимым задействовать в ночной операции все два имеющихся 
в наличии бомбардировщика или же будет достаточно и одного?

Бывший однополчанин Роммеля, его старый и надежный друг, подробно сообщал ему о 
ходе событий на плацдарме. Общая картина военных действий в целом 
соответствовала той, которую рисовал себе маршал в ожидании вторжения во 
Францию. Роммель требовал:

— Нам необходимо иметь мобильные моторизованные соединения за линией фронта. 
Если это требование, исходя из подавляющего превосходства противника в воздухе, 
так и не будет выполнено, значит, мы потерпим сокрушительное поражение и 
потребуется иное реально-политическое решение проблемы, чтобы избежать его!

Для Гитлера этот урок пошел не впрок, впрочем, и ОКВ не сделало необходимых 
выводов. Ровно через четыре месяца рухнул германский фронт в Нормандии? Так 
поражение под Неттуно стало зловещим предзнаменованием грядущего коллапса 
«Третьего рейха».






Глава 12.



В ОЖИДАНИИ ВТОРЖЕНИЯ











НАКАНУНЕ ВЫСАДКИ


1 мая 1944 года я ехал в Верден через Мец, Гравелот и Дюмон. Эти земли вдоволь 
напились солдатской крови еще со времен франко-прусской войны прошлого века. 
Мог ли я предположить тогда, что крепость Верден, ставшая символом стойкости 
французов в годы 1-й мировой войны и безмолвным свидетелем отчаянных попыток 
немцев сломать окостеневший академизм позиционного противостояния фронтов и 
добыть победу в маневренной войне, через каких-то 4 месяца будет мимоходом 
захвачена восемью американскими танками!

В мае такое не могло присниться и в страшном сне. Фельдмаршал Роммель с начала 
Нового года командовал группой армий «Б» и вместе с командующим группой армий 
«Г», генерал-оберстом Бласковицем, находился в подчинении главнокомандующего 
группой армий «Запад» генерал-фельдмаршала фон Рундштедта. Генерал-лейтенант 
Ганс Шпайдель сменил на посту начальника штаба 8-й армии генерала Гаузе, 
который воевал вместе с Роммелем еще в Африке и недавно вернулся с ним из 
Верхней Италии. Шпайдель хорошо знал Францию по прошлой кампании, приобрел 
неоценимый боевой опыт на Восточном фронте и слыл в армии убежденным реалистом 
и прагматиком. По пути из России во Францию 1 апреля 1944 года Шпайдель побывал 
в штаб-квартире фюрера в Оберзальцберге. Он убедился в том, что Гитлер 
по-прежнему не желает смотреть правде в глаза — он тешит себя несбыточными 
иллюзиями и довольствуется самодовольными прорицаниями. Когда генерал доложил 
Гитлеру о серьезных потерях в живой силе, нехватке танков и тяжелой артиллерии 
после ожесточенных схваток в ходе зимней кампании в России и высказался за 
отступление — тот с видимым нетерпением выслушал его и раздраженно произнес:

— Вы видите только часть проблемы и не можете объять ее целиком. Я повторяю вам 
— скоро все изменится. Регион Днестра останется немецким!

В редкие паузы фонтанирующего красноречия фюрера в разговор неназойливо 
встревал Кейтель со своим неизменным:

— Истинно так, мой фюрер, истинно так…

Эта сцена лишний раз доказала генералу Шпайделю, как не правы те, кто считает, 
будто бы Гитлера не достаточно подробно информируют о происходящем люди из его 
ближайшего окружения — Кейтель и Йодль — и якобы из-за этого он принимает не 
всегда верные решения. Гитлер всегда был в курсе всех событий на театрах 
военных действий, потому что каждый главнокомандующий группой армий и все 
командующие армиями регулярно докладывали в Ставке о состоянии дел на вверенных 
им участках фронта. А многие из них пострадали за прямоту и честность и были 
сняты с должности лично Адольфом Гитлером. Гитлер раскритиковал точку зрения 
Шпайделя, хотя ближайшие же события на Восточном фронте засвидетельствовали 
стопроцентную достоверность мрачных прогнозов генерала.

Союзники торопились с открытием Второго фронта в Нормандии, и Гитлер не 
преминул поделиться своими соображениями по поводу германских перспектив на 
Западном фронте:

— Вторжение вполне может состояться, но совершенно не обязательно, что оно на 
самом деле состоится! Если союзники окончательно потеряют разум и высадятся во 
Франции, я пришлю вам достаточно танковых дивизий, чтобы нанести врагу 
решительное поражение. Я брошу в бой новые истребители — не меньше тысячи 
боевых машин. Я уже отдал приказ усилить флотилии нашего подводного флота. Так 
или иначе, но захватчик будет наголову разбит.

Приблизительно в таком же духе высказался Йодль. В доверительной манере он 
сообщил Шпайделю, что Роммель «подцепил в Африке странный вирус прежде 
совершенно не свойственного ему пессимизма», и как будущий начальник его штаба 
генерал должен «приободрить упавшего духом командира». Йодль, который так и не 
сподобился своими глазами увидеть пресловутый Атлантический вал, считал еще не 
начавшуюся «операцию вторжения» уже выигранной — Кейтель был такого же мнения! 
Гитлер и Йодль были уверены в том, что пропагандистский прессинг Геббельса по 
поводу «неслыханной мощи Атлантического вала» уже ввел противника в заблуждение 
так же, как министр пропаганды уже один раз запугал мировое сообщество 
неприступностью Западного вала во время кризиса 1939 года. Гитлер и Йодль очень 
много и с преувеличенным энтузиазмом говорили об оружии возмездия — крылатых и 
баллистических ракетах «Фау». Гитлер даже утверждал, что «это оружие повернет 
ход войны вспять, а боевое применение ракет должно иметь такие разрушительные 
последствия для Великобритании, что Черчилль сам запросит пощады и приползет на 
коленях с мольбами о мире». С помощью «Фау» Гитлер и ОКВ предполагали 
обстреливать не только базы снабжения в самой метрополии, но и опробовать новое 
оружие в ходе отражения союзнического вторжения в проливе Ла-Манш.

При вступлении в новую должность Шпайдель получил от своего предшественника 
генерала Гаузе исчерпывающую информацию о том, что Роммель считает войну 
проигранной, и вторжение будет развиваться по опробованному в Сицилии, Салерно 
и Неттуно сценарию: абсолютное господство в воздухе, многократное превосходство 
по танкам и артиллерии и эффективная поддержка с моря. Маршал поручил генералу 
Гаузе поразмыслить над проблемой: каким образом можно завершить войну на западе 
до всегерманского коллапса?






РАЗГОВОР С РОММЕЛЕМ


5 мая я выехал из Парижа в располагавшееся в нижнем течении Сены местечко 
Ла-Рош-Гюйон. Здесь в старинном родовом гнезде герцогов Ларошфуко, утопавшем в 
молочной белизне цветущих садов, находилась штаб-квартира генерал-фельдмаршала 
Роммеля. Маршал принял меня в огромном кабинете. За годы африканской кампании я 
привык видеть его в примитивной и даже убогой обстановке, поэтому на меня 
произвел незабываемое впечатление разительный контраст между богатыми 
интерьерами замка и запечатлевшимися в памяти картинами походного быта — 
Роммель в продуваемой всеми ветрами палатке, Роммель в открытом штабном 
вездеходе посреди пустыни, Роммель на передвижном КП… Видимо, неприкрытое 
удивление легко читалось в моих глазах. Роммель как-то по-домашнему улыбнулся и 
произнес:

— Несколько уютнее, чем под Тобруком или Эль-Ала-мейном. Вы не находите?

— Так точно, герр фельдмаршал. Но думаю, что забот от этого не убавилось.

— Да, да, вы правы…

Мой взгляд скользнул по гигантским гобеленам и задержался на впечатляющем 
своими размерами письменном столе — сидя за этим столом, Людовик XIV одним 
росчерком пера отменил Нантский эдикт, а вместе с ним и все причитающиеся 
гугенотам привилегии…

Потом мы подошли к высоким стрельчатым окнам кабинета. Под ногами весело 
возилась четвероногая любимица маршала — собака неопределенной породы по кличке 
Эльбо — а мы молча любовались открывшимся видом живописной излучины Сены между 
Верноном и Мантом. Это была ликующая симфония весны — буйство красок, тончайший 
букет ароматов полевых цветов, уже созревающих вишен и цветущей жимолости. Река 
величественно несла свои воды мимо скалистых обрывов правобережья и исчезала 
среди зеленых лугов, полей и садов бескрайней долины. С террасы под окнами 
замка поднимался тягучий пьянящий дух от изнемогавших под лучами полуденного 
солнца кроваво-красных роз. Веселый бог Пан[28 - В древнегреческой мифологии 
бог пастбищ и дубрав, покровитель охотников и пастухов.] шествовал по 
благословенной земле, «La douce France!»[29 - «Нежная Франция!» — фр. (Прим. 
перев.)]. К маленькой лохматой Эльбо присоединилась крупная породистая 
охотничья собака — неизменная спутница маршала во время частых прогулок по 
окрестностям замка. Я только было собрался произнести что-нибудь 
соответствующее торжественности момента, как раздались простые и проникновенные 
слова маршала:

— Как я люблю эту страну…

Потом он энергично потряс головой, как бы отрешаясь от умиротворяющей гармонии 
окружающего мира, провел руками по сразу ставшему жестким лицу, резко 
повернулся ко мне и спросил:

— Как все происходило в Италии?

Я рассказал маршалу о боях под Кассино и о сражении за плацдарм Неттуно, обо 
все возрастающем превосходстве союзнических ВВС и о «дорогах смерти», в которые 
вражеские штурмовики превратили все коммуникации, ведущие к итальянскому фронту.
 Я долго говорил о массированном применении бомбардировочной авиации при 
взламывании наших позиций, о деморализующем воздействии дальнобойной 
корабельной артиллерии противника в боях под Анцио и об обескураживающих 
«новинках» инженерных и десантных средств союзников, применявшихся в битве за 
плацдарм. Маршал внимательно слушал о граде бомб, гранат и снарядов под Кассино 
и об изрытом воронками поле боя, напомнившем мне 1-ю мировую войну. Очень 
многие в Италии задавали себе один вопрос — как же мы справимся с ожидаемым 
вторжением на Западе, если не можем ликвидировать сравнительно небольшой 
плацдарм в Неттуно?

С каждой минутой лицо маршала становилось все мрачнее. Наконец, он не выдержал 
и воскликнул:

— Я же говорил фюреру о том, что в Южной Италии прольется немало крови. Если бы 
мы сразу отошли к Флоренции, а потом закрепились в Северных Апеннинах перед 
долиной По, только тогда можно было остановить отступление и спасти фронт. Это 
нужно было сделать полгода тому назад, если еще не раньше.

После некоторой паузы я спросил у него, как обстоят дела с Атлантическим валом. 
Тут он окончательно помрачнел и произнес:

— С Атлантическим валом? Для начала — это не совсем «вал»! Судите сами — 
по-настоящему мощные укрепления построены только вдоль Английского канала. Но 
здесь они и не собираются высаживать десант. Когда я только приехал и 
отправился в первую инспекционную поездку, я испытал потрясение от того, как 
ничтожно мало было на самом деле здесь сделано. Несколько крупных 
фортификационных сооружений — да, это есть, но в целом — это самая заурядная 
система линейных укреплений без эшелонирования в глубину оборонительных 
порядков. Все опорные укрепления разнятся по силе и располагаются на большом 
расстоянии друг от друга, преимущественно в устье реки и в естественных гаванях 
так, что не может быть и речи о перекрывании секторов и огневом взаимодействии 
дотов и дзотов. На незащищенных пространствах между ними нет абсолютно ничего! 
Только несколько открытых позиций береговой артиллерии, которые будут 
уничтожены первым же бомбовым ударом. Так что я не строю никаких иллюзий по 
поводу наших ближайших перспектив. Если мы не используем единственный шанс и не 
опрокинем противника в первые же несколько часов после высадки, когда он 
согласно теории всегда бывает слаб, и позволим ему захватить плацдарм, значит 
потерпим поражение, а вместе с ним безоговорочно проиграем и всю кампанию.

Да вы и сами увидите состояние наших дел на побережье во время поездок. 
Обратите внимание на то, что происходит под Каном в низовьях Орна: я вынужден 
снимать с позиций боевые дивизии и переквалифицировать их в бригады землекопов 
и строителей. Везде, где только можно, мне приходится импровизировать, чтобы 
хоть чуть-чуть «заштопать дыры» и эшелонировать оборону — минируем проходы на 
танкоопасных направлениях, строим заграждения из колючей проволоки, 
устанавливаем надолбы и противотанковые «ежи»… Одним словом, проводим 
противодесантные мероприятия и запасли несколько малоприятных сюрпризов для 
союзников. Но, увы, это не вал! То, что мы имеем, нельзя назвать «неприступным 
валом», уж поверьте моему опыту…

Но самое страшное, что я ничего не знаю о противнике. Как вам это понравится: с 
января мне удалось получить один-единственный аэрофотоснимок британских портов. 
Не удивляйтесь, но к моему величайшему разочарованию, нам приходится 
довольствоваться противоречащими друг другу донесениями агентов. Но я знаю, я 
чувствую, что враг на подходе! Вспомните Тобрук: я знал, что все задуманное 
удастся осуществить и сработают все мои уловки. А через несколько месяцев под 
Эль-Аламейном я не сомневался, что битва за Африку проиграна — я чувствовал это.
 Если вы спросите, что подсказывает мне мой внутренний голос сейчас, отвечу — 
ничего хорошего…

Мы продолжали стоять у окна с видом на долину. Стояла неимоверная жара. Внизу 
под нами развалились на террасе обе собаки Роммеля. Они лениво нежились на 
солнце и беспокойно поглядывали в нашу сторону, когда хозяин слишком уж повышал 
голос. Маршал сделал короткий шаг в мою сторону и взволнованно спросил:

— Кох, вы отдаете себе отчет в том, какой будет воздушная обстановка, когда 
закружится вся эта карусель? Это будет не просто превосходство и даже не 
подавляющее превосходство — в небе над Францией нам предстоит пережить 
тотальное господство ВВС противника. Мне доложили, что во Франции примерно 800 
наших самолетов, во всяком случае именно такую цифру назвал главнокомандующий 
люфтваффе Шперле. Вроде бы будет переброшено еще сколько-то эскадрилий. Скажу 
вам откровенно: поверю в это только тогда, когда своими глазами увижу 
пролетающие над этим замком истребители люфтваффе! Одному Богу известно, 
сколько же самолетов из этих 800 на самом деле готовы к бою. Ну, а численность 
воздушного флота противника составляет 25 000 машин, из которых 12 000 могут 
быть немедленно брошены в бой! Есть чему ужаснуться, только к началу операции 
это соотношение сил еще больше изменится не в нашу пользу.

Хотя боевой дух армии по-прежнему выше всяческих похвал, единственное, что мы в 
состоянии сделать, — это уповать на чудо и на импровизацию. Если бы я оказался 
здесь годом раньше! На побережье следовало бы уже давно построить небольшие 
цементные заводы и наладить производство боеприпасов в связи с все ухудшающимся 
снабжением из рейха. Во всем ощущается острая нехватка, а в первую очередь, не 
хватает единого руководящего центра на Западном фронте. Я твердо убежден в том, 
что мы должны контратаковать противника во время высадки. Это означает, что 
танки должны быть выдвинуты как можно ближе к берегу и сосредоточены на 
предполагаемом направлении главного удара союзников. Если они будут занимать 
позицию вдали от переднего края обороны, англо-американские ВВС не дадут нам 
возможности нанести удар. Если это сражение и можно выиграть, то только на 
побережье. Независимо от места высадки ОКВ планирует дать танковое сражение под 
Реймсом или Парижем. Общее руководство на Западе осуществляется из рук вон 
плохо — у нас руководят все, кому не лень, хотя очевидно, что командование 
тремя родами войск вермахта должно быть возложено на одного человека. 
Преимущество наших противников состоит уже в том, что Эйзенхауэру подчинены все 
задействованные в операции вторжения силы. Я запросил ОКВ о возможности 
подчинения мне в зоне ответственности группы армий «Б» абсолютно всех войсковых 
соединений, включая люфтваффе, флот, армию, резервы ОКВ или ОТ[30 - 
«Организация Тодт» — военно-строительная организация «Третьего рейха». (Прим. 
перев.)].

Я с нетерпением жду реакции сверху… (ОКБ ответило резким отказом на этот запрос 
Роммеля.)

На суше нам будут противостоять 65 дивизий Эйзенхауэра. Все, без исключения, 
сухопутные части моторизованы. У нас 8 танковых бригад, частично находящихся в 
процессе доукомплектования, и две дюжины пехотных дивизий. Если бы у нас были в 
запасе хотя бы два месяца, наше положение выглядело бы не таким безнадежным. 
Возможно, сюда действительно перебросили бы обещанные дивизии и авиацию.

Я прекрасно знаю истинную прочность оборонительных порядков Атлантического вала.
 Она везде различна. Противнику не составит труда найти уязвимые места в нашей 
обороне, тут же взломать ее, просочиться в тыл и со спины ударить по наилучшим 
образом защищенным участкам. Нам нужно выиграть время, поэтому мы должны 
действовать так, как если бы Атлантический вал был на самом деле так 
неприступен, как утверждает ведомство доктора Геббельса. Может быть, Эйзенхауэр 
и даст мне время, необходимое для укрепление «вала». На войне можно и даже 
нужно блефовать, но это имеет смысл, если в конечном итоге ты, как в той сказке,
 достаешь «дубинку из мешка».

Роммель замолчал, а я попытался осмыслить услышанное. Потом он поинтересовался 
новостями из фатерланда. Я рассказал о раздуваемом средствами массовой 
информации ажиотаже по поводу ракет «Фау» — «безошибочно бьющего в цель 
чудо-оружия» и связанных с ними надежд на скорейший перелом в ходе войны. В 
целом общественность не сомневается в благоприятном исходе сражения на Западе. 
Маршал ответил, что «сделает все от него зависящее, но, к сожалению, он не 
всемогущ, и в создавшемся положении уже ничего нельзя изменить». Мы поговорили 
о французской кампании 1940 года и о тех фундаментальных изменениях, которые 
претерпело военное положение Германии за последние четыре года. Неожиданно 
Роммель произнес:

— Если бы только Гитлер не развязал войну против России. Это была его 
серьезнейшая военно-политическая ошибка. Сегодня эта война уже давно 
перешагнула свой экватор. Я надеюсь, что нам все же удастся выбраться из нее с 
честью и хотя бы частично целыми!

Преисполненный самых мрачных предчувствий и мыслей, я покидал построенный на 
века на вершине отвесного холма замок маршала. Под немецкими сапогами горела 
земля. Мы вдруг оказались у подножья пробудившегося после спячки вулкана, 
содрогающегося в безудержном гневе и вот-вот готового излить на нас раскаленную 
лаву своей клокочущей ярости. После разговора с маршалом что-то во мне 
надломилось, и я с ужасом осознал, что мы, немцы, больше не властвуем над своей 
судьбой — нас влечет за собой злой рок событий.

Тем временем Геббельс обрушил «шквал пропагандистского огня» на общественность! 
В течение мая средства массовой информации опубликовали ряд журналистских 
статей «об абсолютной неприступности Атлантического вала и оружии неслыханной 
мощи, которое будет применено в случае вторжения». На этот раз титанические 
усилия Роммеля выиграть время для усиления и реконструкции укреплений вполне 
совпали с попытками министерства пропаганды как всегда выдать желаемое за 
действительное и дезинформировать врага. Однако все эти усилия были тщетными, 
поскольку воздушная разведка противника работала как часы и Эйзенхауэр 
прекрасно представлял себе истинную мощь «пропагандистского вала».

Роммель находился в сложной ситуации. Для стороннего наблюдателя он оставался 
прежним энергичным и талантливым руководителем — маршал дневал и ночевал на 
позициях и предпринимал героические усилия по повышению мощи оборонительных 
сооружений Атлантического вала. Ему на самом деле удалось решительно изменить 
положение и добиться того, что только ему и было по плечу. Но за попытками 
удержать врага как можно дальше от границ Франции скрывалось нечто большее, чем 
естественное желание выиграть предстоящее сражение — Роммель искал пути 
спасения своего Отечества иными способами. При этом для него было само собой 
разумеющимся, что можно будет уверенно чувствовать себя за столом переговоров с 
союзниками только в том случае, если, во-первых, будет окончательно решена 
проблема ограничения или свержения власти Гитлера; во-вторых, запланированное 
вторжение и практически гарантированная англо-американским войскам победа в 
битве за Францию еще не успеют состояться, и Германия не окажется в 
унизительной и униженной роли побежденного. Такая позиция ни в коем случае не 
являлась вопросом принципа или ложно истолкованного понимания солдатского долга 
— это были требования реальной немецкой политики. Это были дни сомнений и 
глубоких переживаний: страстная жажда деятельности вступала в конфликт с 
внутренними колебаниями по поводу уже принятого решения. Роммелю, возможно, и 
хотелось бы поверить в «пророческий гений фюрера и оружие возмездия», но он уже 
не мог заглушить тревожным набатом звучащий в его душе призыв.






ОБЕР-БУРГОМИСТР ШТРЁЛИН


Штрёлин, исполнявший обязанности обер-бургомистра Штутгарта, относился к числу 
тех людей, которые оказали решающее воздействие на генерал-фельдмаршала в 1944 
году. Роммель был знаком с ним еще со времен 1-й мировой войны. В 1943 году 
Штрёлин отправил меморандум на имя министра иностранных дел фон Риббентропа, 
который произвел тогда большое впечатление на Роммеля. Содержание меморандума 
полностью соответствовало убеждениям и намерениям маршала: коррекция внутренней 
и внешней политики, прекращение оголтелой военной пропаганды, восстановление 
попранных правовых норм, отказ от гонений за религиозные убеждения и 
прекращение бесчеловечного преследования евреев. После предварительной 
консультации с доктором Герделером в начале года бургомистр Штрёлин и бывший 
обер-полицмейстер Штутгарта Хаан решили привлечь Роммеля к 
антиправительственному заговору. Уже тогда у заговорщиков возникло намерение в 
случае удачи провозгласить маршала «вторым Гинденбургом» и назначить его 
рейхспрезидентом временного правительства. Встреча состоялась в имении Роммеля 
в Герлингене в конце января 1944 года. Сохранились воспоминания Штрёлина об 
этой встречи, важные для понимания позиции генерал-фельдмаршала по некоторым 
военно-политическим вопросам:

Штрёлин: — Вы верите в то, что Германия все еще может выиграть войну?

Роммель: — Знание реального военного положения не позволяет мне верить в победу.


Штрёлин: — Вы допускаете возможность того, что так называемое «оружие 
возмездия» в состоянии повлиять на общий ход войны?

Роммель: — Кроме того, что говорит об этом оружии пропаганда, мне ничего не 
известно.

Штрёлин: — Как вы считаете, Гитлер отдает себе отчет в возможности грядущей 
военной и политической катастрофы?

Роммель: — Нет. Аналитическое мышление не самая сильная сторона его личности!

Штрёлин: — Вы не могли бы честно и открыто поговорить с Гитлером и открыть ему 
глаза на наше безвыходное военное положение?

Роммель: — Я уже неоднократно пытался сделать это, но всякий раз получал 
жесткую отповедь. Тем не менее, я попробую попытаться в очередной раз. Правда, 
в Ставке относятся ко мне с таким подозрением, что вряд ли позволят 
разговаривать с фюрером один на один. До сих пор мне всякий раз не давал это 
сделать Борман.

Штрёлин: — Если вам не удастся добиться личной встречи с Гитлером, не могли бы 
вы изложить свою точку зрения письменно и призвать его сделать, наконец, выводы 
из создавшегося положения?

Роммель: — Я так и сделаю, хотя это ничего не изменит в нашем безвыходном 
положении.

Штрёлин: — (Сообщает Роммелю о Герделере и антиправительственных кругах в 
Берлине, о решении отстранить Гитлера от участия в управлении Восточным театром 
военных действий.) Все вышеизложенное чревато гражданской войной. Движению не 
достает яркой личности, пользующейся достаточным авторитетом в стране и 
определенным уважением за рубежом. Мы убеждены, что нашли в вашем лице патриота,
 готового послужить делу спасения Германии…

Роммель: — (Колеблется и не дает прямого ответа.)

Штрёлин: — Вы понимаете, какую грязную игру затеяла партийная пропаганда? За 
вашим именем и вашей славой они пытаются скрыть правду о военном положении, а 
после совершенно неизбежного поражения во Франции эта же пропаганда сделает вас 
«козлом отпущения» за ошибки Гитлера и ОКБ.

Роммель: — Я всегда выступал против преувеличения моих скромных заслуг на 
воинском поприще. А о возможных для меня последствиях поражения я осведомлен 
так же хорошо, как и вы.

Штрёлин: — Вы сами видите, насколько спасительными для Германии могут оказаться 
ваши дальнейшие действия.

Роммель: — Что же, жребий брошен. Я принимаю ваше предложение.

Позже состоялась встреча Штрёлина с начальником штаба группы армий «Б» Гаузе. 
Во время беседы был затронут приблизительно круг тех же проблем, которые 
обсуждались на недавней февральской[31 - Так в тексте. Встреча состоялась в 
конце января. {Прим. перев.)] встрече с Роммелем, когда Герделер, Хаан и 
Штрёлин обратились к генерал-фельдмаршалу в поисках флагмана движения 
«Сопротивления» и заручились его полной поддержкой.

Связь с Штрёлином продолжалась и углублялась и после того, как связанный с 
заговорщиками Шпай-дель сменил на посту начштаба Гаузе.

На Троицу была назначена встреча в Фриденштадте между маршалом, бывшим 
министром иностранных дел фон Нейратом и Штрёлином. Служебные дела не позволили 
Роммелю приехать в рейх на праздники, но он отправил на встречу своего 
представителя — Шпайделя. Накануне Троицы в рамках подготовки к совещанию в 
Фриденштадте Роммель обсуждал положение на Западном фронте с главнокомандующим 
экспедиционными войсками во Франции, генералом фон Штюльпнагелем, и 
главнокомандующим экспедиционными войсками в регионе Северная Франция — Бельгия,
 генералом фон Фалькенхаузеном. Роммель и Штюльпнагель были хорошими приятелями 
со времен совместной преподавательской работы в пехотной школе Дрездена. Сейчас 
генерал Штюльпнагель организовал прямую связь с группой Штауффенбер-га — Бека 
через откомандированного в его штаб оберст-лейтенанта фон Хофакера. 
Генерал-фельдмаршал фон Рунштедт не был связан с заговорщиками, но соглашался с 
позицией своих подчиненных и часто повторял:

— Роммель, расскажите нам, что же нужно сделать, чтобы избежать катастрофы!






СОВЕЩАНИЕ В ФРИДЕНШТАДТЕ


27 мая в квартире Шпайделя в Фриденштадте состоялось запланированное совещание 
между бывшим министром иностранных дел, бароном Константином фон Нейратом, 
обер-бургомистром Штрёлином и Шпайделем. Фон Нейрат, отстраненный от должности 
24 февраля 1938 года вместе с главнокомандующим сухопутными силами, 
генерал-оберстом бароном фон Фричем, и президентом Рейхсбанка, доктором Шахтом, 
сделал внешнеполитический обзор последних событий, крайне безрадостных и 
беспросветных для Германии, на фоне беспрецедентной заносчивости и 
некомпетентности Гитлера и всего высшего руководства рейха. Фон Нейрат упомянул,
 что несколько раз в течение шести лет своей вынужденной отставки пытался 
предостеречь Гитлера от опрометчивых шагов, но тот так и не удосужился его 
принять, а письменные послания остались без ответа. Нейрат считал необходимым 
еще до начала вторжения заключить сепаратный мир на Западе. Гитлер абсолютно 
неприемлемая фигура для переговоров, поэтому он должен быть отстранен во имя 
будущего Германии, а официальным представителем временной государственной 
власти может быть только один человек — Роммель — как один из руководителей 
движения «Сопротивления», кристальной честности и порядочности офицер и 
необыкновенно популярная в массах личность. Потом от имени и по поручению 
Герделера выступил Штрёлин и особо подчеркнул, что в преддверии неизбежного 
конфликта с режимом организацию непременно должен возглавлять такой человек, 
как Роммель. Необходимо действовать оперативно, поэтому нужно просить 
фельдмаршала любыми доступными средствами попытаться заключить мир и остановить 
войну, хотя бы на Западе.

Даже немецкий писатель и мыслитель Эрнст Юнгер сумел связаться с маршалом 
Роммелем и передал ему свой «Трактат о мире», в котором излагались пути выхода 
из общеевропейского кризиса на основе христианской этики и взаимного 
сотрудничества.

Инженерно-строительные работы на побережье — подчас самые примитивные, но не 
ставшие от этого менее нужными — шли своим чередом, несмотря на возросшую 
активность вражеских ВВС. Ковровые бомбардировки и отдельные точечные удары 
сверхбомбами по 5 000 кг каждая, после которых бесследно исчезали с лица земли 
укрепления и открытые артиллерийские позиции, не оставляли сомнения в том, 
какая судьба уготована тому участку фронта, где предпримут свою высадку 
союзники. Никогда не забуду, как во время одной из инспекционных поездок южнее 
Гавра мы попали на позиции, только что с дьявольской точностью накрытые 
бомбовым «ковром». Закусив губу от ярости, Роммель шагал по изрытой воронками 
земле и со слезами на глазах смотрел, как всего лишь несколько оставшихся в 
живых солдат из всего подразделения управления батареей выкапывали из земли 
тела своих товарищей. Потом он подошел ко мне и произнес:

— Сюда бы этих господ — Кейтеля и Йодля. Тогда бы они поняли, что такое 
вторжение.

Продолжались оперативные совещания высшего военного руководства Западного 
фронта. Все были настроены весьма решительно, но никто не отваживался взять на 
себя ответственность. Нехитрый выбор между победой или поражением в предстоящем 
сражении парализующе действовал на генералов. Никто не хотел рисковать своей 
репутацией и играть с судьбой в «русскую рулетку». В свою очередь Ставка 
продолжала «кормить обещаниями» и набившими оскомину пояснениями, что вы, мол, 
видите только часть целого, а положение не так уж и плохо, а после появления на 
фронте «оружия возмездия» вообще изменится к лучшему. Гитлер и Геббельс 
утверждали, что нужно продержаться максимум несколько недель, а «потом свое 
веское слово скажут «Фау» и мы повернем войну вспять».

Гитлер преследовал определенные цели, «бомбардируя» главнокомандующих фронтами 
и армиями десятками шифрограмм о боевом применении «Фау». В определенном смысле 
он добился того, что военное руководство колебалось в оценке реальной 
военно-политической ситуации. В книге «Иллюзия и реальность» Эрих Кордт 
цитирует свидетельские показания, которые дали министр вооружений Шпеер и 
начальник отдела радиовещания министерства пропаганды Фриче во время одного из 
заседаний Нюрнбергского международного военного трибунала:

— Уже летом 1944 года Гитлер обратил особое внимание Шпеера на то, что в 
войсках следует систематически распространять слухи о «секретных системах 
вооружений». Гитлер объяснил, что он всячески приветствует «это мероприятие, 
исподволь укрепляющее боевой дух армии». Только таким образом он получит 
необходимое ему время для проведения тайных дипломатических переговоров с 
противником и заключения мира на Западе. Шпеер сообщил, что в этом случае имело 
место «двойное очковтирательство»: вермахт тщетно дожидался нового оружия, а 
эксперты вооружений были вынуждены довольствоваться заверениями, что «все идет 
по плану и нужно спокойно продолжать работу».

Начальник радиопропаганды Фриче сообщил, что репортажи о секретном оружии 
выходили в эфир по прямому указанию Гитлера и Геббельса. Для этого в 
министерство вооружений был откомандирован штандартенфюрер СС Берг, обладавший 
достаточной инженерной фантазией, чтобы сочинить более-менее правдоподобную 
историю о «чудо-оружии», а значительно раньше, и без всякой на то необходимости,
 Гитлер точно таким же образом морочил голову Муссолини.






Глава 13.



БУРЯ В ПРОЛИВЕ











НОРМАНДСКИЙ ДЕСАНТ


В последние дни мая и в самом начале июня германский фронт напряженно ждал 
начала вражеского наступления. Все прекрасно понимали, что буря грянет на 
ограниченном участке двухтысячекилометровой береговой линии. В расчет 
принималось буквально все — от приливов и отливов, ненастья и затишья до фаз 
лунного календаря. Однако все шло к тому, что вторжение не состоится в дни 
июньского полнолуния, поэтому Роммель решил отправиться в Ставку и предпринять 
очередную попытку повлиять на Гитлера. Он сделал все, что мог. И теперь после 
множества оставшихся без ответа критических докладных записок фельдмаршал 
добивался личной встречи с фюрером, чтобы в последнюю минуту убедить его в 
полной безнадежности создавшегося положения и потребовать от него решительных и 
адекватных действий. Гитлер уже не раз демонстрировал полное пренебрежение к 
его точке зрения, но Роммель пока что окончательно не поставил крест на этом 
человеке, опрометчиво полагая, что должен же быть предел чудовищному самомнению 
фюрера, и он, наконец, начнет когда-нибудь думать не только о себе, но и о 
своей родине и о своем народе.

Роммель отправился в Берхтесгаден, а сообщение о десантировании дивизий 
Эйзенхауэра застало его ранним утром 6 июня в Герлингене.

В ночь на 6 июня под прикрытием массированных ударов авиации союзники выбросили 
парашютные десанты севернее Карантана и северо-восточнее Кана, а утром высадили 
морские десанты на побережье департамента Кальвадос в устьях Вира и Орна. 
Ширина фронта вторжения между Гавром на востоке и Шербуром на западе составила 
около 100 км, а главный удар англо-американские дивизии наносили в направлении 
Кана. Всесокрушающая мощь обрушившегося на немецкие позиции удара превзошла 
самые мрачные прогнозы командования. Больше всех досталось 716-й дивизии, 
занимавшей позиции между Орном и Виром, — ее атаковали со всех сторон 
парашютисты и морская пехота, бомбили бомбардировщики и штурмовики, 
обстреливали танки и корабельная артиллерия противника. В ходе Нормандской 
операции союзники применили новейшие транспортные и десантно-высадочные суда и 
десантировались там, где по заверениям экспертов германского ВМФ было 
«технически невозможно осуществить высадку из-за подводных скал и профиля 
береговой линии». В свое время именно это и привело к формальному отношению 
командования к строительству оборонительных сооружений на этом участке 
Атлантического вала.

Уже через несколько часов после высадки десанта на позициях 716-й дивизии не 
осталось ни одного неповрежденного железобетонного укрепления. Солдаты были 
убиты, ранены, засыпаны землей или пропали без вести, а горстка уцелевших — 
сильно контужены или находились в глубоком шоке. Превосходящим силам противника 
удалось одним ударом опрокинуть и сломить слабую оборону немецких войск. Первые 
драматические часы союзнического вторжения в целом были типичны для всей 
операции, а штаб-квартира фюрера окончательно утратила чувство реальности и уже 
не отдавала себе отчета в том, что на самом деле происходит на побережье залива 
Сены. Оставим историкам подробности дальнейшего хода Нормандского сражения, нас 
будут интересовать только те его этапы, в которых проявились железная воля и 
полководческий талант генерал-фельдмаршала Роммеля.

…Где-то в далекой ночи уже набрала полные обороты военная машина союзников. На 
позиции Сенекой бухты опустился густой туман, в мутном небе — ни звездочки. 
Ненастье — это прекрасная погода для тех, кто напряженно ждет атаки с моря или 
воздуха. В такую погоду в небо не взлетит ни один самолет, а из гавани не 
выйдет ни один корабль. Даже «доморощенные аналитики» в наших окопах утверждали,
 что сейчас «томми» и «янки» не полезут! Маловразумительные донесения агентуры 
вроде бы тоже свидетельствовали о том, что вторжение не должно состояться в 
ближайшие дни. Прошлой ночью радисты группы армий «Б» случайно перехватили 
шифровку, из которой следовало о якобы уже объявленном вторжении. Понедельник 4 
июня и вторник 5 июня прошли спокойно, поэтому главнокомандование с чистой 
совестью посчитало, что «томми или лягушатники просто нажали не ту кнопку!»…

В ночь с 5 на 6 июня, в 00.30, ночную тишину опустевшего к этому времени 
главного штаба группы армий «Б» разорвала пронзительная трель телефонного 
звонка. Дежурный офицер, лейтенант Борциковский, взял трубку и записал 
телефонограмму из канского пункта управления ПВО — «осуществлена высадка 
десанта в районе Кана и продолжается в восточном направлении». После секундного 
замешательства Борциковский разбудил отдыхавшего 1-го адъютанта, оберлейтенанта 
Майша, и доложил: «Только что принял телефонограмму о вражеском десанте в 
районе Кана». Позже Майш рассказал мне, что не сомневался — это вторжение. Он 
сразу же связался со штабом 7-й армии — Кан входил в ее зону ответственности — 
и узнал, что штаб несколько минут тому назад получил донесение от зенитчиков и 
как раз сейчас занимается его проверкой. Незадолго до 00.01 позвонил начальник 
штаба 7-й армии генерал Пемзель и сообщил, что в 00.45 противник выбросил 
воздушный десант под Каном и Сен-Мер-Эглизом. Через некоторое время раздался 
звонок из штаба 15-й армии, и 1-й адъютант, оберлейтенант граф фон Арманшперг, 
доложил о воздушном десанте противника под Гавром.

По телефонным проводам в штабы армий полетела депеша — «Боевая готовность № 2», 
а это означало осуществление всех предусмотренных в таком случае уставом 
мероприятий: полная боеготовность в войсках, повышенная готовность армейских 
резервов, маршевая готовность корпусных резервов, казарменное положение для 
всех гарнизонов, спецмероприятия в артиллерии и люфтваффе и комендантский час 
для гражданского населения.

Около 01.30 снова позвонил генерал Пемзель и беседовал на этот раз с генералом 
Шпайделем. По поступающим из штаба 7-й армии донесениям можно было судить о том,
 что союзнический десант — это начальная фаза войсковой операции противника. 
7-я армия уже бросила в бой местные резервы. Под Каном к ликвидации вражеского 
десанта приступила 21-я танковая дивизия генерала Фойхтингера, а на восточном 
побережье полуострова Котантен, под Сен-Мер-Эглизом, в бой вступила 91-я 
парашютно-десантная дивизия генерала Фалл аи. Когда Фаллай возвращался в 
расположение дивизии после срочно созванного совещания дивизионного и 
армейского руководства, то попал в засаду и был убит в бою, а его штаб и КП 
захватили британские десантники. Под Гавром 15-я армия нанесла контратакующий 
удар по позициям американских десантных дивизий. В зоне ответственности 84-й 
пехотной дивизии союзнические парашютисты приземлились прямо в расположении 
дивизионного КП и были практически сразу же уничтожены, хотя отдельные группы 
оказывали сопротивление в течение светового дня.

Главнокомандующий экспедиционными войсками в Голландии подтвердил абсолютный 
«штиль» на вверенном ему участке фронта. А в связи с тем, что не поступало 
никаких известий из зоны Канала, достаточно остро встал вопрос использования 
оперативных резервов танковой группы «Запад», то есть резервов ОКБ. 
Командующему танковой группы «Запад» генералу Гейру фон Швеппенбургу, 
подчинялись все танковые соединения, но только организационно и дисциплинарно, 
зато в оперативном подчинении находилась только часть танковой группы, а 
остальные напрямую подчинялись ОКВ. Ни начальник штаба, ни главнокомандующий 
группой армий «Запад» фон Рундштедт не имели права даже «дотронуться» до 
учебной танковой дивизии и 12-й танковой дивизии Ваффен СС «Гитлерюгенд».

Между 03.00 — 04.00 командование 7-й армии сообщило о предпринимаемой 
противником высадке с моря под прикрытием корабельной артиллерии в районе 
Лионсюр-Мера и восточнее, в районе Граншампа. Под ураганным огнем главных 
калибров союзнического ВМФ вскоре оказались батареи береговой артиллерии 
Шербура и прибрежной зоны. Регулярно поступавшие донесения позволяли утверждать,
 что именно здесь обозначилось направление главного удара союзников, а вместе с 
ночным воздушным десантом и продолжающейся высадкой морской пехоты это 
свидетельствовало об открытии «второго фронта» в Европе.

Начальник штаба группы армий «Б» Шпайдель в этот момент испытывал некоторые 
сомнения и еще не был до конца уверен в том, что «большое вторжение» состоялось.
 Впрочем, он не был одинок в своем заблуждении, и многие высокопоставленные 
офицеры считали высадку десанта в бухте Сены «пробой сил» союзников. О 
некотором благодушии, царившем в рядах немецкой армии, свидетельствуют слова 
1-«а» главнокомандующего фон Рундштедта:

— Черт побери, но это же просто смешно! Так вторжение не начинают, и к тому же 
в такую погоду…

Справедливости ради нужно заметить, что союзнический десант ввел немецкое 
главнокомандование в состояние прострации. Армейские и флотские метеорологи в 
один голос утверждали, что «погодные условия категорически не позволяют 
осуществить высадку в обозримом будущем». Этот долгосрочный прогноз появился на 
свет в тот самый момент, когда Эйзенхауэр мастерски захватил плацдарм в 
Нормандии и развернул активные боевые действия согласно тщательно 
разработанному плану и при впечатляющем взаимодействии всех родов войск. Немцы 
недооценили противника даже в этом аспекте. Погода и в самом деле была 
ненастной: сильная облачность, туман, нулевая видимость и шторм. В течение 
нескольких дней до начала вторжения в штабы не поступала информация от 
подразделений воздушной и морской разведки. К этому времени противник имел 
абсолютное превосходство в воздухе, а сторожевые катера немцев не покидали 
стоянок из-за штормового предупреждения и сильного волнения на море. Даже 
Роммель доверился вполне благоприятным заключениям «квалифицированных 
экспертов» и отправился в Германию. Так в рядах немецкой армии не оказалось, 
возможно, единственно нужного ей в этот решающий час офицера, обладавшего 
бесценным даром находить выход из совершенно безнадежного положения.






ПРИКАЗ ГИТЛЕРА


В первые часы вторжения ОКВ занимало выжидательную позицию и вело себя так, как 
уже давно привыкло это делать — «милостиво» позволяло информировать себя о ходе 
событий. Военное руководство принимало донесения к сведению и таинственно 
хранило свое авторитетное мнение при себе.

Когда Роммель и 1-«а» группы армий «Б» оберст фон Темпельхоф отправились в 
Германию, 1 — й адъютант Майш разработал проект приказа о передислокации 
учебной танковой и 12-й танковой дивизии СС в район Кана. Вначале Шпайдель 
категорически отказался подписывать документ. Не исключено, что генерал 
руководствовался нежеланием лишиться единственных резервов сразу же после 
начала вторжения. Тогда Майш напомнил ему о главном тезисе оборонительной 
тактики Роммеля — предпринимать попытки сбросить противника в море 
непосредственно во время высадки. Дальнейшие события показали, что сражение под 
Каном достигло своей критической точки уже к 7 июня, и без подключения к 
операции обеих резервных дивизий была бы наголову разбита 21 — я танковая 
дивизия, ведущая тяжелые оборонительные бои в этом регионе. После долгих 
размышлений генерал Шпайдель тщательно отредактировал проект приказа и подписал 
его между 05.00 и 05.30. Около 06.30 удалось связаться с маршалом в его имении 
в Герлингене и доложить о событиях во Франции. Роммель сообщил, что уже во 
второй половине дня вернется на свой КП в Ла-Рош-Гюйон.

Примерно в 10.00 в штабе зазвонил телефон прямой правительственной связи. Майор 
Фридель из ОКВ в нарушение установленной субординации, минуя такую инстанцию, 
как главнокомандующий группой армий «Запад» фон Рундштедт, передал 
категорический приказ фюрера «немедленно остановить перемещение резервных 
дивизий». Кроме этого, Шпайделю вменялось в обязанность доложить об исполнении 
«приказа фюрера» в ОКВ и фон Рундштедту. Между тем положение действительно 
стало угрожающим, и оборонительные порядки Кана требовали срочного подкрепления.
 Приказ ОКВ был наиболее типичной практикой командования по телефону, из 
безопасного далека, удобного кресла и с чашечкой чая в руках. Шпайдель под 
любым мало-мальски благовидным предлогом пытался затянуть выполнение приказа, 
так что в итоге обе дивизии прилично продвинулись вглубь каннского региона. Но, 
в конце концов, дивизионные командиры получили-таки этот злополучный приказ и 
остановились буквально в двух шагах от поля боя. Весь день 6 июня резервные 
дивизии простояли в полной боеготовности, а рядом, почти, что на их глазах 
погибала 21-я танковая…

Принимая это решение, «стратеги из ОКВ» сделали вид, будто не было печального 
опыта вражеского десанта на Сицилию и в Салерно. Ничему не научил их и горький 
урок поражения на плацдарме Неттуно. С тех пор наши люфтваффе окончательно 
«поиздержались», а противник научился преодолевать неизбежный кризис первых 
дней оборонительных боев за плацдарм. К тому же в Нормандии ему уже не только 
не угрожала, но даже и не докучала германская авиация — несколько собранных с 
миру по нитке эскадрилий люфтваффе были уничтожены в первые же дни наступления. 
К вящему ужасу немецкого фронта небо Франции стало небом союзников!






ГДЕ ЖЕ БЫЛ РОММЕЛЬ?


В книге «Офицеры против Гитлера» Фабиан фон Шлабрендорф сообщает интересные 
подробности того, что происходило в это время в штаб-квартире фюрера и как 
Ставка относилась к событиям на побережье Северо-Западной Франции:

— Начальник оперативного отдела группы армий «Запад», генерал Хойзингер, 
выступил с докладом о военном положении перед вызванными на совещание к Гитлеру 
командующими армиями Восточного фронта. Среди прочего он заявил, что «на Западе 
никто не сомневается в том, что удастся «связать» англичан и американцев на 
полуострове Котантен. Не может быть и речи о прорыве в долину». Это 
опрометчивое заявление основывалось на ложной предпосылке, что «в принципе 
вторжение возможно только в случае невероятного стечения обстоятельств». Что 
подразумевалось под этими словами мне объяснил Тресков, который в свою очередь 
узнал это от генерала Шмундта, адъютанта фюрера по сухопутным войскам. Когда на 
рассвете 6 июня началось вторжение, немецкая сторона испытала форменное 
потрясение — никто не ожидал активных действий в это время. Несмотря на 
объявленное Гитлером «казарменное положение», Ром-мель тайно вылетел в Ульм, на 
празднование дня рождения своей жены. Его начальник штаба «сел на телефон» и 
принялся разыскивать командира, чтобы сообщить о происходящем. Одновременно по 
инстанции был отправлен рапорт в ОКВ. Дежурный офицер не рискнул будить Йодля в 
столь ранний час, поэтому тот узнал о вторжении только к 09.00 утра. В свою 
очередь Йодль подождал еще один час и около 10.00 известил Кейтеля. Они честно 
выполнили строгий приказ «не будить отдыхающего фюрера» и сами ничего не 
предпринимали в это время. Так что о событиях в Нормандии Гитлер узнал только 
из послеобеденного доклада. Крепкий сон фюрера дорого обошелся нашим войскам. 
Дело в том, что сразу же за позициями Атлантического вала стоял тан-«ковый 
корпус, в задачу которого входило атаковать противника в момент высадки и 
сбросить его в море. Командир корпуса не подчинялся Рундштедту или Роммелю — 
приказ о введении корпуса в бой мог отдать только фюрер. Только в 14.00 Гитлер 
бросил корпус в бой, но драгоценное время было уже упущено. Кроме этого, 
значительная часть авангардной группы была уничтожена вражеской авиацией, так 
что танкисты контратаковали с опозданием и без присущего им боевого азарта…

У меня нет достаточных оснований, чтобы усомниться в достоверности 
приписываемых Хойзингеру и Йодлю слов и поступков, но со всей ответственностью 
заявляю: все, что написано Шлабрендорфом об обстоятельствах поездки Роммеля в 
Германию, ложно от первого до последнего слова. В телефонном разговоре с Йодлем 
генерал-фельдмаршал выразил намерение отправиться в Оберзальцберг для 
обсуждения положения на Западном фронте. Кроме этого, во время очередного 
разговора Роммель получил официальное разрешение начальника оперативного отдела 
ОКВ выехать в Ульм надень рождения жены. Одновременно Роммель испросил 
разрешения на аудиенцию у фюрера. Эта просьба была удовлетворена и встреча была 
назначена на 7 июня в Берхтесгадене. Роммель доложил о поездке маршалу фон 
Рундштедту и также не встретил возражений. Стоит ли говорить о том, что он не 
«тайно вылетел в Ульм», а выехал на автомобиле — Гитлер еще давным-давно издал 
специальный указ, запрещающий главнокомандующим пользоваться самолетами из-за 
уже абсолютного господства союзников в воздухе. Вместе с ним в эту поездку 
отправились оберст Темпельхоф, 1-«а» группы армий, и гауптман Ланг, адъютант 
командующего.

Первый телефонный звонок из Франции раздался в имении маршала в день вторжения 
— 6 июня. Фрау Роммель рассказала мне, что слышала, как муж взял трубку и 
сказал: «Да, Шпайдель, что нового?» Начальник штаба рассказал ему о десанте, 
добавив, что до сих пор не понятно, что это такое — вторжение или отвлекающий 
маневр; он уже принял необходимые меры и маршалу можно не торопиться, а 
дождаться еще одного звонка. «Муж сразу же сказал, что немедленно выезжает. Я 
помогла ему собраться, а он уведомил об отъезде во Францию штаб-квартиру фюрера.
 Мой супруг очень нервничал, и я назвала бы его тогдашнее состояние каким 
угодно, но никак не оптимистичным…»

По пути в Нормандию Роммель позвонил в штаб группы армий из Реймса и уже 
вечером первого дня вторжения был на своем КП. Когда в Ла-Рош-Гюйоне маршал 
увидел штабную карту с диспозицией немецких и союзнических войск, то едва 
оказался в состоянии произнести: «Невероятно…» Впрочем, он тут же добавил, что 
полностью одобряет все действия, предпринятые Шпайделем в его отсутствие и вряд 
ли сам избрал бы другую тактику, будь он на месте с начала вторжения.

После расширения и последовавшего объединения трех захваченных плацдармов, при 
условии абсолютного воздушного господства, обеспечении регулярной высадки 
свежих дивизий в искусственном порту Авранша и подавляющего превосходства в 
технике первый этап «Сражения за Францию» безоговорочно остался за союзниками. 
«Под колпаком» вражеских ВВС оказались весь фронт вторжения и глубокий тыл 
германских войск.

В светлое время суток и при летной погоде стали совершенно невозможны любые 
перемещения немецких войск по улицам и дорогам Нормандии. Когда Геринг получил 
первые донесения с фронта, то немедленно связался со штаб-квартирой группы 
армий «Запад» и потребовал «не нагнетать истерию по поводу вражеского 
превосходства в воздухе, поскольку у них физически не может быть такого 
количества самолетов».

Министерство пропаганды избрало «особую тактику» оповещения общественности о 
событиях в Северо-Западной Франции. Правдоподобные сообщения безжалостно 
вымарывались цензурой Геббельса как «противоречащие здравому смыслу и не 
соответствующие общей концепции рассмотрения проблемы». И только после того, 
как до Берлина дошли слухи о том, что «Потемкинский вал» — так окрестили 
Атлантический вал фронтовики — не устоял, Министерство пропаганды с видимой 
неохотой стало сообщать об истинном положении дел на Западном фронте. По мере 
ухудшения ситуации поток информации стал ослабевать и перемещаться на последние 
страницы газет, а первые полосы заняли хвалебные и как всегда преувеличенно 
оптимистичные репортажи о начале боевого применения пресловутого «оружия 
возмездия» — «Фау» — и нанесении первых ракетных ударов по Великобритании.

Оказалось, что во время нашего майского разговора Роммель даже несколько 
преуменьшил чудовищную диспропорциональность соотношения сил немецких и 
союзнических ВВС. К началу высадки десанта воздушный флот генерала Шперле 
насчитывал 320 самолетов, большая часть которых была сбита уже в первую неделю 
боевых действий. Бывали дни, когда над вражескими позициями не появлялось ни 
одного бомбардировщика люфтваффе. Небо безраздельно принадлежало союзникам, как,
 впрочем, и море. Первое время германский ВМФ еще пытался оказывать слабое 
сопротивление, потом боевые корабли появлялись все реже, а к концу июня вообще 
перестали показываться у берегов Нормандии. На суше союзники умело пользовались 
своим преимуществом в танках и артиллерии и совершенно невообразимым для 
немецкой армии образца 1944 года боепитанием.

Союзники со всей тщательностью подготовились ко дню «Д». Их подавляющее 
преимущество выражалось в организации подвоза снабжения, максимальном 
использовании производственных мощностей города-порта Гавра и искусственных 
портовых сооружений Авранша, временных взлетно-посадочных полосах из залитых 
бетоном арматурных сеток для истребительно-бомбардировочных армад и других 
технических новшествах.

Такое положение дел вызывало гнев и недоумение на переднем крае. Фронтовики с 
возмущением констатировали, что их опять бросили в неравный и заведомо 
проигранный бой. Только неимоверное напряжение всех сил, мужество и массовый 
героизм войск приводили к незначительным успехам на отдельных направлениях. 
Каждый день противник бросал в бой свежие дивизии и становился сильнее. 
Вооруженные силы рейха таяли на глазах. Роммелю и Рундштедту оставалось только 
уповать на запланированную фюрером поездку на Западный фронт и надеяться, что 
Гитлер своими глазами увидит отступающие по всему фронту под давлением 
противника обескровленные немецкие дивизии и изменит, наконец, свое отношение к 
происходящему.






ГИТЛЕР НА ФРОНТЕ ВТОРЖЕНИЯ


17 июня, через 11 дней после начала вторжения, спецпоезд фюрера прибыл в 
Марживаль, севернее Суасона. Еще в 1940 году во время подготовки к 
несостоявшейся операции вторжения в Англию, известной под кодовым названием 
«Морской лев», здесь был оборудован КП фюрера. Вместе с Гитлером во Францию 
приехал и генерал-оберст Йодль. Разгневанный диктатор прибыл сюда в поисках 
«козлов отпущения». Он даже не сомневался в том, что причины неудач кроются не 
в подавляющем превосходстве врага, а «в преступном легкомыслии фронтового 
руководства».

Фон Рундштедт доложил, что все три рода войск, армия, авиация и флот, 
значительно уступают союзникам. Абсолютное господство противника в воздухе и на 
море не позволяют своевременно вводить в бой подкрепление, или же ОКБ попросту 
запрещает передислокацию соединений, как это было в случае с резервными 
танковыми дивизиями.

Потом к дискуссии подключился Роммель и подробно охарактеризовал положение на 
фронте. Он не сомневался в скором падении Шербура и предугадал направления 
главных ударов союзников в будущем — уже обозначившиеся попытки прорыва через 
Сен-Ло на юг, к Парижу, или прорыв под Авраншем в целях отторжения Бретани. 
Маршал сделал однозначный вывод: успешная оборона позиций при имеющемся 
соотношении сил категорически исключена. Поражение во Франции может привести к 
непредсказуемым последствиям для всего фронта в целом. Чтобы только 
контролировать ситуацию в ее нынешнем состоянии, необходимо достаточное 
подкрепление — танки и как можно больше самолетов.

Роммель воспользовался представившейся возможностью и высказал свои соображения 
о предотвращении в будущем беззаконий СД по отношению к гражданскому населению. 
Он напомнил Гитлеру, что трагедия Орадура[32 - Орадур-Сюр-Глан — поселок в 
департаменте Верхняя Вьенна, уничтоженный вместе с жителями в 1944 году 
зондер-коммандос СС. Сохранены его руины как историческое свидетельство 
нацистского варварства. (Прим. перев.)] всколыхнула Францию и вызвала волну 
возмущения и ненависти к немцам. Гитлер грубо оборвал маршала:

— Не суйте свой нос в проблемы, которые не имеют к вам ровным счетом никакого 
отношения. Чем размышлять о дальнейшем ходе войны, занялись бы лучше фронтом 
вторжения…

Потом, не давая никому возможности вставить хотя бы одно слово, долго и 
неконструктивно говорил фюрер. Он опровергал очевидные истины, оспаривал число 
боеспособных союзнических дивизий, не соглашался с оценкой положения и всячески 
преувеличивал достоинства и возможности «Фау», первое боевое применение которых 
состоялось за сутки до этой встречи. Общий вздох разочарования послышался в 
комнате для совещаний, когда ответственный за «оружие возмездия» генерал, 
отвечая на вопрос Гитлера, доложил, что невозможно произвести прицельный залп 
по плацдарму без угрозы для безопасности собственных войск, поскольку 
допустимое отклонение ракет от цели составляет 20 км. В этих словах прозвучало 
невольное признание того, что вряд ли возможен прицельный обстрел баз вторжения 
и в самой Англии.

Обстановка стала еще более драматичной, когда маршал, не стесняясь в выражениях,
 высказал все, что он думает о люфтваффе. Гитлер устало и отрешенно произнес:

— Не хочу ничего слышать о люфтваффе. Я отношусь к числу тех, кто стоял у 
истоков наших ВВС, и, к сожалению, еще и числу тех, кто был самым жестоким 
образом обманут относительно их истинных возможностей. Мне все время называли 
ложные цифры и нереальные сроки…

Вопреки очевидным доказательствам, Гитлер не желал ничего слушать о подавляющем 
превосходстве противника, спрятав за удобной формулировкой, — «такого не может 
быть никогда» — свою неспособность разобраться в обстановке. Тогда без лишней 
аффектации Роммель несколькими фразами поставил диктатора на место:

— Мой фюрер, я уже очень давно просил вас, чтобы кто-нибудь из вашего окружения 
или из числа обладающих достаточными полномочиями чинов ОКВ, люфтваффе или 
флота побывал на фронте, чтобы собственными глазами увидеть происходящее. Слава 
Богу, это, наконец, произошло, и теперь я могу заявить: фронт уверен в том, что 
все наши беды происходят оттого, что нами командуют «кабинетные полководцы»!

Гитлер был настолько обескуражен такой откровенностью, что даже не нашелся что 
ответить. Он сделал вид, что принял к сведению последнее замечание Роммеля и 
пообещал прислать подкрепление. Он снова, как это уже было 1 апреля в Бергхофе, 
во время встречи с Шпайделем, завел разговор о «1 000 ждущих своего часа 
истребителей». Они так и не появились на фронте тогда, никто не ждал их и 
сейчас. Уже в самом конце совещания фюрер охарактеризовал положение на 
Восточном и Юго-Восточном фронтах как «вполне стабилизировавшееся» и 
безапелляционно заявил, что «новые реактивные истребители и ракеты «Фау» уже в 
ближайшее время окончательно решат вопрос выхода Великобритании из войны».

Эта первая и единственная встреча с верховным главнокомандующим вермахтом на 
фронте вторжения продолжалась почти 7 часов. Через два дня было запланировано 
еще одно совещание с фронтовыми командирами на КП группы армий «Запад», но уже 
на следующий день Гитлер и сопровождавшие его лица вылетели в Берхтесгаден. 
Начальник генерального штаба группы армий «Запад» генерал Блюментрит не без 
иронии назвал причиной столь поспешного отъезда фюрера взрыв «заблудившейся» на 
несколько десятков километров «Фау» рядом с железобетонным фюрербункером.

Как и следовало ожидать, обещанное подкрепление так никогда и не появилось на 
фронте. Союзники захватили Шербур, а потери германских войск беспрецедентно 
возросли. Через неделю после совещания в Суасоне, 25 июня, началось 
контрнаступление русских на Восточном фронте, скоординированное с одновременным 
наступлением союзников на Западе. Это привело к тому, что центральный Восточный 
фронт рухнул, и теперь ОКВ бросало все резервы в образовавшуюся брешь, чтобы 
избежать окончательной катастрофы. В Ставке стало хорошим тоном считать 
Западный фронт второстепенным и приводить его в качестве примера 
«нерасторопности руководства и вялости войск». Правдивые слова Роммеля не 
понравились диктатору и привели к тому, что он и его военные советники 
практически перестали интересоваться действительным положением дел на Западе. 
От фронта им были нужны только своевременные сводки и рапорты, да и в них они 
умудрялись видеть только то, что хотели увидеть.

Задолго до трагедии на Нормандском фронте нечто подобное довелось пережить 
Гудериану в России. В канун Рождества 1941 года он умолял фюрера дать 
разрешение отступить от Тулы, но тот был непреклонен. Вот что написал генерал 
об этой встрече:

— Они не верят ни одному нашему донесению, потому что давно сомневаются в нашей 
правдивости. Они устраивают дурацкий переспрос, хотя на самом деле и знать 
ничего не желают! Ни Кейтель, ни Йодль, ни Гитлер не провели и одного дня на 
фронте за всю русскую кампанию. Когда я закончил доклад, в кабинете воцарилось 
ледяное молчание. Тогда я продолжил: «Я вижу, что меня не пожелали понять». 
Потом предложил фюреру заменить его советников на фронтовых командиров. Это 
предложение и стало причиной последовавшей через несколько дней отставки. Там, 
среди властей предержащих нет и не может быть друзей. В лучшем случае можно 
рассчитывать на молчание некогда хорошо относившегося к вам лица!

В Ставке ничего не изменилось за три прошедших года. Разве что положение на 
европейском театре военных действий стало значительно хуже, чем было на русском 
фронте холодной зимой 1941 года. Понять нужды фронта, услышать биение его 
пульса мог только тот, кто проливал свою кровь в окопах, кто на изрытом 
снарядами поле боя умирал вместе со своей ротой под ковровой бомбардировкой, 
кто отбивал атаки под ураганным огнем тяжелой артиллерии, за кем как злобные 
фурии охотились штурмовики. Понять фронт мог только фронтовик! Даже малой 
толики фронтового опыта было бы достаточно, чтобы действовать иначе, чем это 
делал Гитлер. Но увы, штаб-квартира фюрера была страшно далека от реалий 
фронтовой жизни — в «Волчьем логове» и «Орлином гнезде»[33 - Специальная башня 
над домом «для уединения и размышления» в поместье Гитлера в Бергхофе, 
Восточная Бавария. (Прим. перев.)] властвовали холодность, заносчивость и 
непрофессионализм, а канцелярщина подменила живой опыт!

Первые три недели «Битвы за Францию» я провел рядом с Роммелем и часто 
сопровождал его во время поездок по фронту. В моих блокнотах он ставил 
сокращенную подпись в виде витиеватой «Р» в знак согласия с написанным. Я 
надеюсь, что три фронтовых репортажа, которые я отправил в Германию летом 1944 
года, позволят читателю увидеть войну глазами солдата и понять, каких подчас 
сверхчеловеческих усилий стоили победы вермахта, сколько тягот, лишений и 
суровых испытаний выпало на долю наших парней во Франции.






«ЖИЗНЬ ПОД ТАНКАМИ»


Канский фронт, 14.6.1944.

Над полем боя повисли косматые клубы дыма. Воздух загустел от пыли и пороховой 
гари. Выстрелы рвут его в клочья, а земля под ногами корчится в судорогах от 
мощных разрывов вражеских снарядов. Чрево матери-земли изъязвлено тысячами 
глубоких воронок. Небольшая роща исчезает прямо на моих глазах — чей-то 
гигантский стальной кулак как спички ломает столетние деревья, вбивает их в 
землю, перемалывает в труху. Все вокруг дрожит и вибрирует. Огненный шквал 
вздыбливает землю, она с утробным стоном разверзается и извергает в небо 
фонтаны месива из камней, грязи и смертоносного металла. Убийственной силы 
смерч обрушивается на наш передний край — с диким ревом, воем и шипением 
проносятся тысячи иззубренных осколков, а потом укладываются прямо у наших ног 
как свора голодных, почуявших кровь псов.

Мимо на надсадно ревущем мотоцикле проносится связной. Лица не разглядеть — 
одна сплошная корка из пыли, грязи и пота, да бешено сверкающие глаза. На 
рассвете наша пехота контратаковала, и я хорошо вижу невдалеке тела англичан, 
много тел. Ветер доносит хриплые стоны тяжелораненых британцев. Под огнем 
союзнических батарей наши санитары делают им перевязку — так велит неписаный 
закон «фронтового братства».

«Мертвая зона» начинается сразу за нашим передним краем. Там нет места для 
живого — только воронки, груды земли и трупы. Я сижу на корточках в узкой 
стрелковой щели рядом с десятками немецких солдат. Здесь, глубоко под землей, 
они проводят фронтовые дни и ночи. Прислушиваются, спят, ждут… Когда же «томми» 
опять полезет вперед?

За нашей спиной лежит Кан — пылающий, истекающий кровью город. Корабельная 
артиллерия союзников опустошила его некогда аккуратные улочки. Теперь на месте 
аккуратных нормандских жилищ дымятся развалины, и прожорливое пламя облизывает 
стройные силуэты городских церквей. Как стаи воронья непрестанно кружат над 
руинами безвинно замученного города эскадрильи вражеских бомбардировщиков и 
штурмовиков в непрестанных поисках свежей крови. Над шпилем удивительным 
образом уцелевшего собора клубится тошнотворный чад. Умирающий Кан…

Не хочется покидать такое надежное и привычное укрытие. Но тут передо мной с 
оглушительным треском разрывается граната, и облако пыли на какое-то мгновение 
укрывает меня от вражеских наблюдателей. Мне нужно попасть к чудом уцелевшей 
группе деревьев на той стороне луга, и я решаюсь на перебежку. Рывок, и вот уже 
я ныряю в густое облако из испарений, пороховых газов и пыли, падаю, 
сворачиваюсь в клубок обнаженных нервов, кубарем качусь вперед и распластываюсь 
на земле. Боже мой, как хорошо ощутить землю в своих объятиях, крепко прижаться 
к ней, впиться губами в ее истерзанное тело и слиться с ней, ощущая только, как 
проносятся над взмокшей спиной смертоносные кусочки железа. Последний рывок, 
последняя перебежка — и я у цели. Танк прекрасно замаскирован, и уже с 
расстояния в дюжину метров ни за что не определишь, где здесь куст, а где 
грозная боевая машина!

— Где командир?

— Там, под танком…

Становлюсь на колени, отодвигаю легкий броневой лист и энергично протискиваюсь 
в узкий лаз подземного укрытия. Вижу поблескивающие в полутьме, выжидательно 
разглядывающие меня глаза. После очередного залпа тяжелыми фугасами по танковой 
позиции у меня нет сил вымолвить хотя бы слова приветствия. Я всецело отдаюсь 
чувству защищенности и покоя. От бешеных ударов пульса гудит как медный котел 
голова, а сердце готово выскочить из груди. Мир, тишина и надежность 
упрятанного глубоко под землей спасительного убежища быстро приводят меня в 
чувство. Я представляюсь и докладываю, что привело меня на этот необычный 
полковой КП. Наконец, раздается хорошо знакомый мне и легко узнаваемый, чуть 
ироничный голос командира:

— Здравствуйте, Кох. Что ж, мир тесен. Довелось еще раз свидеться. Помните 
Тулу?

— Так точно, герр оберст. С тех пор мы научились любить утробу своих танков!

В России танки укрывали нас как курица крыльями своих цыплят! Помню, у меня да 
и у других были изодраны гимнастерки — таким узким был просвет между землей и 
днищем танка и укрываться там можно было только в лежачем положении. Но все 
равно здесь уютно: пять человек лежат на земле, плотно прижавшись друг к другу. 
Укрытые маскировочными сетками опорные катки и две небольшие земляные насыпи 
спереди и сзади корпуса не выпустят наружу и слабого луча света. Тускло светит 
ручной фонарик, и я уже различаю лица в полутьме. Командир водит пальцем по 
карте с множеством символов, отметок и цифр. И рассказывает, рассказывает. В 
скупых на подробности солдатских словах перед моими глазами оживают картины 
жестоких и напряженных боев последних дней…

…Мне рассказывали о танковом сражении севернее Кана: о маневрировании, поисках 
позиции для атаки и благоразумном отступлении для перегруппировки. Я услышал 
ликующие возгласы экипажей, одержавших свою первую победу; увидел горящие как 
факелы вражеские танки. Наши танкисты собрали щедрую жатву. Стальные колоссы 
Монтгомери горели хорошо — будь то «Шерманы» или «Черчилли» — и с каждым днем 
число наших побед возрастало! Но и нам приходилось платить за победу дорогой 
ценой — ценой героической гибели наших парней. Закончились первые стычки и 
пошла война на уничтожение. Танки зарылись в плодородную землю Нормандии и ждут 
своего часа. Их укрытия разыскивают эскадрильи вражеских бомбардировщиков и 
штурмовиков, по позициям бьет тяжелая артиллерия, а противник перебрасывает все 
новые и новые дивизии. Что ж, их здесь ждут…

— Где наш передний край?

— 60 метров отсюда. На той стороне опушки леса.

— А противник?

— Не дальше 400.

Я возвращаюсь назад во время короткого затишья, снова ползу от воронки к 
воронке, минуя вражеские трупы. На востоке догорает день, уже проявился 
расплывчатый силуэт луны за облаками. Над полем боя стоит оглушительная тишина. 
Неужели в этом инфернальном мире птицы больше не благословляют уходящий день 
своими вечерними руладами? На какое-то мгновение мне показалось, что я услышал 
нежные соловьиные трели. Но только на одно мгновение, потому что почти сразу же 
прогремели залпы «благодарственного молебна» британцев на сон грядущий. И я 
снова превратился в сотрясаемую взрывами плоть на содрогающейся земле. Я 
метнулся в щель, увидев, как зарево огня поднялось над «танковым лесом». Там 
снова разверзся ад. Я подумал: разве нет предела человеческой выносливости и 
терпению? Они живут под танками и «берегут» себя для грядущих боев. А спроси у 
них, что такое подвиг, они затруднятся ответить.






ПОД УРАГАННЫМ ОГНЕМ


Дивизионный КП южнее Кана. 13.07.1944.

Раскаты орудийного грома, пронзительный вой мин, оглушительные разрывы снарядов 
и бомб, лязг гусениц и сухое стаккато автоматных и пулеметных очередей 
сливаются в какофоническую музыку войны. Она ввергает тебя в состояние 
оцепенения и напряженного ожидания, она заставляет тебя ощутить, что ты больше 
не принадлежишь самому себе…

На полях Нормандии развернулось ожесточенное сражение войны на уничтожение. 
Рядом со мной стоят офицеры, воевавшие здесь во время 1-й мировой. Один из них 
пристально вглядывается в объятый огнем и дымом пожарищ передний край нашей 
обороны и задумчиво произносит:

— То же самое было и во Фландрии в восемнадцатом году. Но иногда мне кажется, 
что сегодняшняя война приняла еще более ожесточенный характер.

На самой линии горизонта, в туманной дымке уходящего дня легко можно различить 
горящую деревню и разрушенное здание аэропорта Карпикет на западе, в пяти 
километрах от Кана. В середине прошлой недели сюда просочились британские и 
канадские танки. С пятницы на субботу союзники предприняли концентрический 
штурм города и за считанные часы превратили некогда цветущий Кан в сплошные 
развалины.

Наши войска вели тяжелые оборонительные бои под ураганным огнем противника. 
Враг со всей очевидностью дал понять, что это не обычная война, а война на 
уничтожение, когда только за одни сутки боя, в воскресенье, выпустил по нашим 
позициям на ограниченном участке фронта 80 000 фугасных, осколочно-фугасных и 
осколочных гранат. С той же яростью и при массированной поддержке полевой 
артиллерии и корабельных орудий враг нанес удар западнее Кана в направление 
Мальто и Этервиля с целью захвата переправ через Орн. Танковым армадам 
союзников удалось глубоко вклиниться в боевые порядки нашей обороны. Еще не 
угас огонь германского сопротивления на позициях западнее и севернее Кана.

Наши парни сражаются до последнего патрона, до последнего человека и до 
последней капли крови. Они не спрашивают, как повлияет на положение фронта их 
яростная борьба и… неминуемая смерть. Они честно выполняют свой солдатский долг.







В ОКОПАХ НА ВЫСОТЕ «112»


Фронт юго-восточнее Кана. 15.07.1944.

Мы стоим сильно пригнувшись в отрытых по плечи окопах высоты «112», ставшей 
ареной ожесточенных боев последних недель. Измочаленный осколками редкий 
кустарник скрывает нас от прямого наблюдения со стороны вражеских постов. До их 
передовых позиций рукой подать — каких-то 200 метров. Скрючившись в «земляных 
норах», враг так же, как и мы, пристально разглядывает наш передний край. Я 
стою в первой линии окопов держащей здесь оборону пехотной дивизии. На моих 
часах — 08.45. Местность просматривается на несколько десятков метров — еще не 
успел до конца рассеяться утренний туман, и моросит мелкий летний дождь. Только 
благодаря плохой видимости противник не обнаружил наших перемещений и не 
обрушил на нас шквальный огонь своих батарей. День за днем стальной кнут 
тяжелой артиллерии опускается на наши позиции, круша и перемалывая все живое и 
мертвое на изрытых глубокими воронками склонах высоты. Рядом в окопах сидят на 
корточках гренадеры танковой дивизии Ваффен СС — они сменили своих товарищей, 
сражавшихся в этом аду трое суток.

Авиация противника исключила всякую возможность перемещения в регионе Кана. Мы 
долго ждали благоприятного прогноза погоды, и, наконец, метеорологи дали 
«добро». Не опасаясь вражеских истребителей, мы рванули вперед на грузовиках 
повышенной проходимости, а тем временем в штаб пришло донесение, что наши 
войска только что отбили позиции обратного ската высоты «112» в ночной 
контратаке. Мы проникались духом недавнего сражения — мчались мимо искореженных 
обугленных остовов грузовиков, лавировали между воронками, проезжали через 
разрушенные и обезлюдевшие нормандские селения. Специально остановились 
рассмотреть «лисью нору» — индивидуальную стрелковую ячейку британцев. Все 
дороги были искромсаны бомбами, мы объезжали завалы и искали обходные пути. 
Здесь проходил передний край британцев.

Перед нами медленно вырастала громада холма. Обугленный, истерзанный лес на 
западном склоне, казалось, в немом крике простер изломанные руки-ветви к 
безжалостным свинцовым небесам. Мы медленно шагали вперед по полю смерти, 
настороженно озираясь по сторонам. Только этот крутой склон разделял сейчас нас 
и наших врагов. Мы с опаской прислушивались к редким выстрелам — к этому 
постоянному напоминанию врага о том, что смерть совсем рядом. Каждый шаг вперед 
обострял предчувствие близкой опасности. В ожесточенных боях за господствующую 
высоту «112» пролилось немало крови, и враг не зря предпринимал одну попытку за 
другой — с вершины открывается прекрасный вид не только на лежащие как на 
ладони немецкие позиции, но и глубоко в тыл наших войск. Сейчас на земле не 
осталось «живого места» — и вся она превратилась в одну сплошную рану, 
испещренную глубокими бороздами, изъеденную воронками, украшенную зловещими 
блестками смертоносных осколков на пожухлой траве. Кто знает, что выпало на 
долю этих мальчишек в мундиpax вермахта? С чем можно сравнить дьявольскую силу 
рвущей барабанные перепонки какофонии ураганного огня? С землетрясением?… 
Камнепадом?… Лавиной?…

Мы подошли к стрелковым позициям защитников высоты. Можно пройти в двух шагах и 
не заметить тщательно замаскированные «щели» — присутствие солдат выдают 
брезентовое полотнище, котел полевой кухни и лежащее перед брустверами 
взведенное оружие. Здесь не принято много разговаривать — здесь понимают друг 
друга с полуслова.

Из укрытия мы внимательно разглядываем «ничейную землю» между нашими окопами и 
передним краем противника. Совсем рядом проходит трасса Кан — Лизье — Эвре. 
Прямо перед НП стоит подбитый немецкий танк. Германские танкисты дорого продали 
свои жизни — поодаль замерли 4 сожженных длинноствольных «Шермана». Два из них 
шли бок о бок, когда бронебойные снаряды разворотили их бронированное нутро. 
Взрыв и детонация боекомплекта швырнули их навстречу друг другу. Так, 
сцепившись гусеницами, они и сгорели, сплавившись в двухбашенный 
монстроидальный сверхтанк с развернутыми в противоположные стороны орудиями. 
Магистраль, разбитая тяжелыми авиабомбами, ныряет в искромсанный лес. Слева 
виднеется Мезон-Бланш, что в переводе означает «белый дом», а еще левее — 
географические пункты с совсем уже мирными названиями: «le bon repos» («к 
мирному покою») и «la grace de dieu» («милость божья»).

Просто не верится, что нам удалось спокойно осмотреть окрестности. Двое суток 
тому назад мы уже попытались подобраться к высоте «112», но тогда яростный 
заградительный огонь противника не позволял нам и носа высунуть из укрытия. Эти 
позиции уже несколько раз переходили из рук в руки. Британцы дважды сидели в 
тех самых окопах, из которых мы внимательно разглядываем сейчас их боевые 
порядки. После многочасовой артподготовки они на какое-то время выбивали нас из 
траншей, но несли при этом такие потери, которых до сих пор не знала английская 
армия. Потеря высоты не обескуражила наших. Они накопили сил, преодолели 
сплошную огневую завесу и отбили позиции, чтобы снова отступить под давлением 
превосходящих сил противника и снова вернуться…

Теперь передний край снова проходит через вершину «112». Нам стало ясно, что 
значит для нашей армии эта невзрачная высота, когда солнце разогнало облака в 
небе над нашим тылом. Умытые дождем долины притягивали взгляд, а кристально 
чистый воздух, казалось, приближал далекую перспективу. Там на юге Фалез и 
Тюри-Аркур, там через луга и леса Нормандии несет свои воды Орн. Туда рвется 
враг — ему нужна река, переправы и плацдармы. Высота «112» стала символом 
кровавого сражения за Кальвадос. Война зверски изуродовала ее. Тяжелые бомбы 
выкорчевали тенистые дубравы, а тысячи осколочных снарядов срезали убранство ее 
полей. От взрывной волны легла как подкошенная зреющая на восточном и южном 
склонах пшеница.

Я сижу в окопе рядом с молодыми немецкими парнями. Перед ними разложены 
автоматы, пистолеты, фаустпатроны и базуки. Ветер медленно разгоняет тучи, и 
небо на севере все более прояснивается, а лица солдат становятся все мрачнее и 
отрешеннее. Вскоре до нас доносится приглушенный рев моторов — и над головами 
начинает кружить британский самолет-корректировщик. Благословенная тишина 
закончилась. Молох пробудился — страшная ненасытная сила снова требует кровавых 
человеческих жертв. Скоро на высоту обрушатся тонны смертоносного железа, но 
наши руки крепко держат автоматы, а глаза зорко смотрят в прорезь прицелов…






Глава 14.



БОЛЬШАЯ ИГРА











ОТСТАВКА ФОН РУНДШТЕДТА


Неблагоприятное развитие событий на Восточном фронте заставило Гитлера прервать 
поездку на фронт и срочно вернуться в Бергхоф. Теперь, когда была окончательно 
исчерпана возможность решения проблемы военными методами, Роммель и Рундштедт 
могли не опасаться «суда истории» и возможных обвинений в том, что они 
«поторопились и спасовали в решительный для судеб рейха час». Фельдмаршалы 
собрались на совет. Фон Рундштедт с самого начала занял несколько странную 
позицию и отделывался (как это в свое время делал Гинденбург) фразой о 
«богемском ефрейторе». В свете дальнейших событий и поведения Рундштедта во 
время следствия по делу о «заговоре 20 июля»[34 - Фон Рундштедт 
председательствовал на офицерском Суде чести, в состав которого входили Кейтель,
 Шрот, Крибель, Киргхейм и Гудериан. Он разжаловал многих подозреваемых 
офицеров, чтобы согласно приказу фюрера предать их не Имперскому военному суду, 
а особому суду, так называемому Народному трибуналу. (Прим. перев.)] фигура 
маршала предстает в достаточно неприглядном виде.

После встречи под Суасоном окончательно подтвердились подозрения Роммеля о том, 
что у Гитлера развилась своего рода «фронтофобия» и он неадекватно реагирует на 
действительность. С этого момента фюрер стал для него воплощением зла. Роммель 
принял твердое решение: во время запланированной повторной поездки диктатора на 
Запад в ультимативной форме потребовать от него как можно быстрее прекратить 
войну во Франции, чтобы избежать «избиения вермахта с воздуха» и удержать 
расползающийся по швам фронт в Советской России. Но с тех пор Гитлер так 
никогда и не появился на Западном фронте.

Зато в штабе группы армий «Запад» появилось изрядное число «приказов фюрера», 
отстраняющих от должности за «неподобающее вольнодумство» ни в чем не повинных 
офицеров. Так главнокомандующий танковой группой «Запад», генерал, барон Гейр 
фон Швеппенбург, попал в опалу и был обвинен в «пораженческих настроениях» 
только за одно предложение в своей докладной записке:

— …мужество и героизм немецких пехотинцев и танкистов не компенсируют 
фактическое отсутствие в вермахте двух родов войск…

28 июня генерал-фельдмаршалов Рундштедта и Роммеля вызвали на оперативное 
совещание в Обер-зальцберг. Увы, долгожданной беседы тет-а-тет так и не 
состоялось — наученный совещанием в Суасоне фюрер не захотел остаться наедине с 
маршалом. Обсуждение положения на Нормандском фронте проводилось только в 
широком кругу и все больше смахивало на поиски «козлов отпущения». Обоим 
маршалам удалось поделиться своими опасениями только с генерал-фельдмаршалом 
Кейтелем и пережить приятное потрясение — твердокаменный глава ОКВ разделял их 
позицию и даже произнес:

— Да, да. Я все знаю, но уже ничего нельзя сделать…

Через несколько дней после возвращения маршалов из Ставки Гитлер сместил фон 
Рундштедта и назначил его преемником фельдмаршала Клюге. Это был реванш фюрера 
за их беседу с Кейтелем. Начиная с июля положение на фронте резко ухудшилось. 
Лимит прочности и боевого духа немецких войск в Нормандии и Бретани давно уже 
был исчерпан. За месяц ожесточенных боев вермахт безвозвратно потерял 250 000 
солдат и офицеров, включая две дюжины генералов и 300 командиров среднего звена.
 За это время на передний край не было передислоцировано ни одного взвода, 
кроме 30 000 военнослужащих, вернувшихся на фронт после выписки из госпиталей. 
Неоднократные просьбы об усилении гарнизонов Атлантического побережья Франции, 
особенно в зоне Английского канала, встречали решительный отказ ОКБ. Наконец, 
Кейтель спохватился, но было уже поздно. Так называемая «Канадская дивизия» 
вермахта дислоцировалась на Нормандских островах и не сделала ни одного 
выстрела за всю кампанию. Роммель добивался ее перевода на полуостров Котантен 
для обороны Шербура, а когда услышал очередное «нет», в сердцах воскликнул:

— В таком случае через 4 или 5 недель лопнет вибрирующая струна фронта и 
танковая волна союзников хлынет во Внутреннюю Францию. Враг выйдет на 
оперативный простор, а за нашей спиной нет больше резервов, чтобы встретить их 
под Парижем…

По меткому замечанию американцев, летом 1944 года германский фронт в Нормандии 
представлял собой «твердую скорлупу с мягкой сердцевиной незащищенного тыла».






«ПРЕОБРАЖЕНИЕ» КЛЮГЕ


В самый напряженный и решительный для судьбы фронта момент генерал-фельдмаршал 
фон Клюге сменил фон Рундштедта на посту главнокомандующего группой армий 
«Запад». Штаб-квартира фюрера поставила перед ним недвусмысленную задачу: 
«навести, наконец, порядок на Западе и добиться от Роммеля неукоснительного 
выполнения приказов ОКВ». Так Клюге появился на КП группы армий, твердо 
уверенный в том, что до сих пор неудачи фронта были связаны с неграмотными 
действиями Роммеля и Рундштедта. Первая же встреча с Роммелем закончилась 
острой стычкой, когда, нарочито растягивая слова, Клюге изрек:

— Герр Роммель, нужно же и вам когда-нибудь научиться подчиняться!

Роммель вспылил, хлопнул ладонью по столу и вскричал:

— Герр фельдмаршал фон Клюге, ответьте мне на вопрос: где, когда и при каких 
обстоятельствах я выказывал неповиновение?

Решительный разговор был на некоторое время отложен, и по рекомендации маршала 
Роммеля фон Клюге отправился в инспекционную поездку на фронт. К чести фон 
Клюге, он как опытнейший практик-фронтовик очень быстро составил себе 
представление о реальном положении дел и понял, что его попросту ввели в 
заблуждение в Бергхофе и напрасно настроили против Роммеля. Потрясенный Клюге 
своими глазами увидел обескровленные остатки немецких дивизий, проявлявших 
неслыханное мужество и героизм, которыми восхищались даже враги. Он увидел 
истекающий кровью фронт, выполняющий «приказ фюрера держаться любой ценой».

Ведомство Геббельса неистовствовало в восхвалении новых систем вооружения, 
«способных повернуть ход войны вспять и нанести сокрушительный удар по врагу». 
Так как никакого подкрепления в ближайшее же время не предвиделось, эта попытка 
«реанимации боевого духа» рвущего жилы фронта влекла за собой катастрофические 
последствия — вермахт ожидали разочарование, потрясение, шок и коллапс.

В июле в штаб-квартире Роммеля разыгрались драматические события. Вначале для 
беседы с маршалом прибыл генерал-квартирмейстер[35 - Нем. 
Generalquartiermeistcr, штабной офицер в армиях Пруссии, Германии, России и 
других, занимавшийся преимущественно оперативными вопросами. (Прим. перев.)] 
Вагнер, связанный с группой Вицлебена, Бека и Штауффенберга. Вагнер привез из 
Берлина своего ближайшего друга, оберста Финка, в свою очередь уже много лет 
дружившего с графом фон Штауффенбергом. Финк вступил в должность 
обер-квартирмейстера при главнокомандующем группой армий «Запад». Через 
несколько дней на оперативном совещании при главнокомандующем экспедиционными 
войсками во Франции Штюльпнагеле генерал Шпайдель заявил о «невозможности 
нанесения запланированного контрудара под Каном из-за катастрофической нехватки 
резервов».

9 июля в Ла-Рош-Гюйон к Роммелю прибыл связной Герделера, оберстлейтенант фон 
Хофакер. Он привез послание руководства заговорщиков с анализом 
военно-политического положения Германии:…после не вызывающего сомнения военного 
успеха союзников во Франции и развала Западного фронта необходимо стремиться к 
заключению перемирия и сепаратного мира с Великобританией и США, чтобы бросить 
все силы на Восток и остановить русскую армию. Союзники не захотят иметь дел с 
Гитлером, Герингом, Гиммлером или Риббентропом и ни при каких обстоятельствах 
не сядут с ними за стол переговоров. Для спасения Отечества военное руководство 
Западного фронта должно проявить инициативу и предпринять самостоятельные шаги. 
«Запад» обязан вступить в прямые переговоры с Эйзенхауэром или Монтгомери. 
Меморандум с подробными планами, включающими взаимную перегруппировку войск и 
прекращение воздушной войны, следовало как можно быстрее передать союзникам. 
Герделер возлагал особые надежды на Роммеля и надеялся, что именно он возглавит 
и осуществит эту акцию… Маршал одобрительно отнесся к меморандуму Герделера — 
требования заговорщиков в целом соответствовали его собственному видению 
проблемы и политическим намерениям — и пообещал Хофакеру свою полную поддержку. 
Роммель считал целесообразным изложить содержание меморандума еще и 
фельдмаршалу фон Клюге.

Я склонен допустить, что Роммель не был посвящен в реальную подоплеку событий 
«20 июля». Генерал Шпайдель утверждает, что Хофакер, двоюродный брат оберста 
фон Штауффенберга, не поставил маршала в известность о готовящемся покушении на 
фюрера. Так или иначе, но заручившись поддержкой генерал-фельдмаршала, Хофакер 
убыл через Париж в Берлин с известием о некотором прояснении ситуации на Западе.


Сохранились записки бывшего главы военной администрации Франции 
министериальдиректора[36 - Чин высших должностных лиц Германии. (Прим. перев.)] 
доктора Михеля со ссылкой на переговоры между обер-стлейтенантом Хофакером и 
фельдмаршалом Роммелем:

— …военную администрацию переходного периода должен возглавить генерал-оберст в 
отставке Бек, а следующим шагом станет провозглашение нового правительства с 
рейхсканцлером Герделером, ныне обер-бургомистром в отставке. Получено 
принципиальное согласие генерал-фельдмаршала Роммеля возглавить немецкую 
делегацию на переговорах о заключении мира на западноевропейской арене военных 
действий. Фон Хофакер считает, что после предварительной проработки вопроса 
Роммелю следует предложить пост рейхспрезидента в новом правительстве с тем, 
чтобы максимально использовать его имя и авторитет в целях возрождения 
Отечества. Хочу особо подчеркнуть важность этого момента и напомнить, что 
появление в правительстве чрезвычайно популярной в народе фигуры Роммеля 
(сегодня он второй по популярности после Гитлера!) совершенно необходимо при 
смене режима для сглаживания неизбежных внутриполитических осложнений…

Маршал энергично взялся за дело: сначала он собирался в осторожных беседах 
прояснить для себя позицию командующих армиями и прозондировать почву в 
генеральской среде, параллельно форсируя подготовку к переговорам с союзниками. 
Под предлогом инспекционной поездки Роммель отправился в действующую армию. 
Маршал вернулся в Ла-Рош-Гюйон опустошенным и измученным — для него было 
тяжелейшим испытанием видеть обескровленные, находящиеся на грани полного 
изнеможения войска.

Фронт держался на честном слове и мог рухнуть в любую минуту.

Три дня спустя, 12 июля, в штаб-квартире группы армий «Б» состоялся первый 
разговор Роммеля с генерал-фельдмаршалом Клюге о реальном положении дел на 
Западном фронте. Впрочем, его искренние слова не могли стать откровением для 
имевшего свои источники информации в Берлине фон Клюге — маршал регулярно 
получал известия от близкого к кругам берлинских заговорщиков некоего барона 
фон Безелагера. Обратимся к воспоминаниям Шлабрендорфа:

— В конце июня Тресков отправил к фон Клюге своего представителя. 
Оберстлейтенант Безелагер получил приказ доложить о катастрофической ситуации 
на Восточном фронте, а потом просить, умолять, заклинать, требовать от 
командующего группой армий «Запад» открыть фронт, прекратить сражаться против 
британцев и американцев, а бороться с Гитлером и его кликой. В любом случае 
Клюге должен был добиться откомандирования в свой штаб Трескова или меня. Таким 
образом мы хотели усилить свое влияние на фельдмаршала. Во второй декаде июля 
Безелагер вернулся с ответом фон Клюге: нет никакой нужды уступать противнику 
хотя бы одну линию окопов. Вопрос прорыва — дело ближайших дней. Как 
главнокомандующий группой армий «Запад» он совершенно не уверен в своем штабе и 
не чувствует себя свободным в принятии решений. В настоящий момент не 
представляется ни малейшей возможности добиться перевода к нему Трескова или 
меня.






ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА


Роммель предпринял последнюю попытку решения проблемы мирным путем. В докладной 
записке на имя Гитлера он кратко изложил суть волнующих его проблем и отправил 
срочное послание в Ставку по беспроволочному телеграфу штаба группы армий 
«Запад». Он привел конкретные цифры и дал развернутый оперативно-тактический 
анализ создавшегося положения на Нормандском фронте. Обещанное подкрепление — 
танки и самолеты — так и не подошли. Противник регулярно усиливается новыми 
прекрасно обученными и хорошо вооруженными дивизиями. Несмотря на массовый 
героизм немецких солдат, фронт рухнет в промежутке от двух до трех недель. Это 
повлечет за собой тяжелейшие последствия. В конце документа маршал сделал 
собственноручную приписку:

— Мой фюрер, прошу вас безотлагательно сделать необходимые «политические» 
выводы.

По словам начальника штаба, он настоял на том, чтобы из текста было убрано 
слово «политические». Впрочем, и так было понятно, какие «выводы» имелись в 
виду.

Это был самый настоящий вызов. Роммель раскрыл карты, и теперь уже для Гитлера 
не была секретом занимаемая маршалом позиция. Ультиматум Роммеля напомнил 
«фюреру немецкого народа» о судьбе всех диктаторов — о смещении, ссылке и даже 
смерти. И в конечном итоге, этот документ сыграл решающую роль при вынесении 
смертного приговора герою Африки. Роммель осознавал, какой страшной опасности 
подвергает свою жизнь, но не мог действовать вопреки своей совести.

Некоторое время Роммель ждал вызова в штаб-квартиру Гитлера или ответа на свое 
послание. Убедившись в тщетности предпринимаемых попыток, он решил действовать 
на свой страх и риск. План остался прежним: перемирие и сепаратный мир на 
Западе без подключения к переговорам Адольфа Гитлера.

Маршал предполагал связаться с Эйзенхауэром или Монтгомери через нейтральные 
страны, а в дальнейшем наладить прямой радиообмен двух фронтов. Он был готов 
вывести немецкие войска из зон оккупации на Западе и передислоцировать их в 
район Западного вала или за Рейн. В качестве ответного шага Роммель требовал от 
союзников прекращения «войны в воздухе» и невмешательства на Восточном фронте. 
Его политическая декларация включала в себя развенчивание «культа фюрера» и 
правдивый рассказ о кровавых преступлениях режима, а Гитлер и его преступная 
клика должны были предстать перед Народным судом. Роммель был противником 
военной диктатуры и считал, что Германия должна стать в будущем демократическим 
парламентарным государством.

Уже после войны появилось множество публикаций, в которых утверждалось, что 
союзники никогда бы не пошли на предложения немецкой стороны о заключении 
перемирия и сепаратного мира. Не берусь утверждать, но на мой взгляд нет ничего 
невероятного в том, что тяжелые потери американцев и англичан на фронте 
вторжения заставляли Эйзенхауэра и Монтгомери во избежание дальнейшего 
кровопролития рассматривать и такой вариант развития событий на Западном фронте.
 Все прекрасно понимали, что даже краткосрочное перемирие не позволит немцам 
продолжить в дальнейшем военные действия. Кроме этого, заключение мира на 
Западе фактически означало бы и завершение войны на Восточном фронте, но 
союзники предпочли остаться в своем «кулачном праве» — их не «устраивала» 
свободная Германия, некогда отвергшая требования о «полной и безоговорочной 
капитуляции».

Для меня важен не факт согласия или несогласия союзников с военно-политической 
программой Роммеля, а то, что она вообще существовала. После того, как Гитлер 
отказался «безотлагательно сделать необходимые «политические» выводы», 
генерал-фельдмаршал начал действовать энергично, решительно и целеустремленно.






Глава 15.



РОКОВЫЕ ВЫСТРЕЛЫ











ТЯЖЕЛОЕ РАНЕНИЕ


Нормандская драма подходила к своей кульминации. Через два дня после 
ультимативного послания фюреру во время инспекционной поездки на передний край 
командирскую машину Роммеля на бреющем полете атаковал союзнический штурмовик и 
расстрелял ее из бортовой пушки и пулеметов. На этот раз не Гитлер, а сама 
судьба нанесла предательский удар в спину человеку, вставшему на путь борьбы за 
лучшее будущее для своего народа. Об обстоятельствах тяжелейшего ранения 
маршала подробно рассказал в своем рапорте гауптман Ланг, адъютант Роммеля, 
сопровождавший его во время этой роковой поездки:

— 17 июля маршал отправился в ежедневную поездку на фронт, проходивший тогда 
через устье Орна — Див — Лизье — Кан — высота «112» — Сен-Ло — южный берег. 
После шестичасовой поездки мы остановились на КП 277-й пехотной дивизии на 
стыке оборонительных позиций 1-го танкового корпуса Ваффен СС, 276-й пехотной 
дивизии и 47-го танкового корпуса. В ночь с 16-го на 17-е и за день до этого 
противник предпринял несколько яростных атак в зоне ответственности обеих 
дивизий. Командование задействовало последние резервы для отражения вражеского 
штурма на этом участке фронта. Потом мы отправились на КП 1-го и 2-го танковых 
корпусов Ваффен СС на совещание с группенфюрером СС Бит-рихом и 
обергруппенфюрером СС Зеппом Дитрихом. Мы перемещались с особой осторожностью, 
но нас все равно демаскировали клубы пыли на дорогах, а вражеская авиация 
систематически охотилась за любым транспортом в прифронтовой полосе. Около 16.
00 мы отправились в обратный путь. Фельдмаршалу понадобилось срочно вернуться 
на пункт управления группы армий «Запад» в связи с прорывом противника на 
другом участке фронта. Во второй половине дня активность союзнической авиации 
значительно возросла. То и дело попадались горящие на обочинах грузовики, и нам 
все чаще приходилось пользоваться проселочными дорогами. Примерно в 18.00 мы 
оказались в районе Ливаро. На выезде из города горела большая немецкая 
автоколонна — по ней отбомбилось крупное подразделение союзнических штурмовиков.
 Из соображений безопасности мы свернули на объездную мощеную дорогу, чтобы 
снова выехать на трассу через четыре километра под Вимутье. Вернувшись на 
трассу, мы увидели 8 истребителей-бомбардировщиков над Ливаро. Как выяснилось 
позже, они кружили над городом около 4-х часов, охотясь на транспортные 
средства и полностью парализовав движение в регионе. Мы решили, что вражеские 
летчики не увидели нашу машину, и направились в сторону Вимутье… Неожиданно наш 
наблюдатель, обер-ефрейтор Гольке, доложил, что два самолета отделились от 
группы и летят в нашем направлении. Водитель, обер-фельдфебель Даниэль, получил 
приказ максимально увеличить скорость и доехать до бокового ответвления на 
трассе, примерно в 300 м от нас, чтобы попытаться укрыться там. Мы даже не 
успели добраться до спасительного поворота, как летящие с огромной скоростью в 
нескольких метрах над землей самолеты приблизились к нам и открыли огонь с 
расстояния в 500 м. В этот момент фельдмаршал Роммель развернулся и смотрел 
назад. Первая же очередь автоматической пушки попала в машину с левой стороны. 
Взрывом осколочно-фугасной гранаты обер-фельдфебелю Даниэлю оторвало левую руку 
и раздробило левое плечо. Осколки стекла сильно порезали лицо фельдмаршала, он 
получил сильнейший удар в левый висок и скуловую кость и потерял сознание. 
Позже выяснилось, что у него был перелом черепа в трех местах. Майор Нойхауз 
получил перелом таза после того как за его спиной взорвалась осколочная граната 
и разнесла пистолетную кобуру. От полученного ранения водитель Даниэль потерял 
сознание, и идущую на большой скорости машину бросило вбок: она врезалась в 
пень иее вышвырнуло на левую сторону проезжей части в кювет. Во время 
воздушного налета маршал держался правой рукой за ручку задней дверцы 
автомобиля. В какой-то момент она открылась и его в бессознательном состоянии 
выбросило на дорогу — он так и остался лежать с правой стороны в 20 метрах от 
перевернувшейся машины. Второй самолет кружил над местом катастрофы и поливал 
очередями машину и лежащих на дороге людей. Получившие легкие ранения Ланг и 
Хольке сразу же перенесли маршала Роммеля в безопасное укрытие. Весь в крови, 
так и не приходя в сознание, он лежал на земле. Кровь хлестала из 
многочисленных ран на лице — особенно из области глаза и изо рта. Левый висок 
был рассечен и сильно вдавлен. Сознание не вернулось к нему и в укрытии. 
Раненые нуждались в срочной медицинской помощи, и гауптман Ланг попытался 
раздобыть транспорт — это заняло 45 минут. В госпитале францисканского 
монастыря в Ливаро французский врач сделал перевязку и оценил состояние маршала 
как критическое. По прежнему не приходящих в сознание Роммеля и Даниэля 
перевезли в расположенный в 40 км госпиталь люфтваффе. Военные хирурги 
осмотрели маршала и зафиксировали перелом основания черепа, два перелома 
височной кости, осколочный перелом скуловой кости, повреждение глазного яблока, 
осколочные ранения головы и сотрясение мозга. Несмотря на переливание крови, в 
эту же ночь скончался Даниэль.






«Я БЫЛ ГОТОВ ПРИСТРЕЛИТЬ ГИТЛЕРА


Через несколько дней Роммеля перевезли в военный госпиталь Ле-Везины под 
Сен-Жерменом. Фон Клюге навестил медленно выздоравливающего маршала и признался 
ему, что в начале 1942 года был одержим идеей ликвидировать диктатора. 
Бессмысленные приказы фюрера во время зимней кампании 1942—1943 годов в России, 
стоившие жизни тысячам немецких солдат, пробудили в нем такую ненависть, что он 
был готов пристрелить Гитлера, если бы в то время каким-нибудь образом 
пересеклись их пути.

Положение на Нормандском фронте было настолько шатким, что в любой день 
союзники могли прорвать оборонительные порядки немцев и тогда ничто не помешало 
бы им захватить маршала в плен. 8 августа, несмотря на категорические 
возражения лечащих врачей, Роммель добился отправки в Гер-линген под Ульмом. 
Начиная с 1943 года чета Ром-мелей арендовала здесь маленькое имение неподалеку 
от родины маршала — Хайденхайма. Сюда, на бескрайние просторы Швабии звало 
Роммеля его измученное сердце. Фрау Роммель окружила супруга вниманием и 
заботой. Под присмотром тюбинген-ских профессоров медицины, доктора Альбрехта и 
доктора Штока, его здоровье быстро пошло на поправку.

Тактика «замалчивания», избранная Гитлером для борьбы с растущей, несмотря на 
военные поражения, популярностью генерал-фельдмаршала Роммеля, привела к тому, 
что широкая общественность ничего не знала ни о его тяжелом ранении, ни об 
уходе с должности командующего группой армий «Б», ни о назначении на этот пост 
фон Клюге. Военная цензура бдительно следила за соблюдением «рейхстайны». 
Только в середине августа появились первые сообщения об «автокатастрофе» без 
указания места и каких-либо подробностей. Роммель предпринимал тщетные попытки 
объяснить немецкой общественности причины, по которым он «оставил пост 
командующего и снял с себя ответственность за фронт вторжения». Для 
немецкогонарода — во всяком случае, для того подавляющего большинства, которое 
не слушало «вражеские радиоголоса» — он так и остался жертвой банального 
дорожно-транспортного происшествия. Истинная подоплека событий прояснилась 
только после войны…






Глава 16.



СУДЬБА ГОВОРИТ «НЕТ»











ПОКУШЕНИЕ В «ВОЛЧЬЕМ ЛОГОВЕ»


Через три дня после тяжелого ранения Роммеля оберст фон Штауффенберг оставил 
«адскую машину» в комнате для совещаний штаб-квартиры фюрера. Смерть Гитлера 
должна была открыть путь к власти временному правительству Вицлебена — Бека — 
Герделера и послужить сигналом к проведению переговоров на Западном фронте 
между Роммелем и союзниками. Нет никаких сомнений в том, что, хотя маршал так 
никогда и не был посвящен в подробности «заговора 20 июля», эта акция в целом 
соответствовала его убеждениям и намерениям. Судьбе было угодно распорядиться 
так, что в решающий момент Роммель оказался прикованным к постели в госпитале 
люфтваффе.

Тем временем совершенно иной оборот, чем это было бы при антигитлеровски 
настроенном Роммеле, приняли события и на фронте вторжения. Сегодня уже трудно 
сказать, почему фон Клюге и другие посвященные в обстоятельства дела офицеры 
так и не решились прибегнуть к спасительному для Германии шагу.

Заговорщики допустили ряд непростительных ошибок: они были настолько уверены в 
окончательном успехе акции, что не предприняли совершенно естественных мер 
безопасности — не была захвачена радиостудия в Зезене и другие радиостанции, 
кроме этого, так и не была блокирована телефонная связь между Ставкой фюрера в 
Восточной Пруссии и рейхсминистерствами в Берлине. Получивший свободу действий 
Геббельс «прочно сел на телефон» и всеми правдами и неправдами пытался 
выправить продолжавшее оставаться напряженным и к вечеру 20 июля положение.

После ранения Роммеля и неудавшейся попытки ликвидировать диктатора, Германия 
потеряла последний шанс с честью выйти из ставшей безвыходной ситуации — отныне 
страна была обречена на саморазрушение. Обстоятельства «заговора 20 июля» 
скрыты от нас непроницаемой завесой из полуправды и дезинформации, в тугой 
клубок сплелись случайности и закономерности, трагическое стечение 
обстоятельств лавинообразно повлекло за собой катастрофические последствия, 
поэтому мне кажется уместным несколько более подробное рассмотрение этого 
исторического события.

19 июля фон Клюге принял группу армий «Б», сохранив за собой пост 
главнокомандующего группой армий «Запад», и перебрался в бывшую резиденцию 
маршала Ла-Рош-Гюйон. Командно-штабной аппарат остался прежним, соратники 
Роммеля трудились на своих местах, и не их вина, а их беда заключалась в том, 
что фон Клюге оказался не тем человеком, кто смог бы возглавить сопротивление 
диктатору.

После плодотворной беседы с фельдмаршалом Роммелем, за несколько дней до его 
тяжелого ранения, оберстлейтенант фон Хофакер повез в Берлин приятное для 
заговорщиков известие о том, что маршал готов к активным действиям на Западе. 
Между тем в столице рейха предатель выдал группу Лейшнера, и она была 
арестована гестапо. Угроза ареста заставила заговорщиков действовать с 
удвоенной энергией и форсировать подготовку к покушению. Фон Штауффен-берга 
окончательно подстегнул состоявшийся накануне разговор между Канарисом и 
Гиммлером. Рейхсфю-рер СС заявил ошеломленному шефу абвера:

— Мне прекрасно известно, что определенные армейские круги намереваются 
«поиграть мускулами». Но пусть не тешат себя иллюзиями — я готов нанести удар 
по их «осиномугнезду». Я долго ждал, потому что хотел узнать всех предателей 
поименно. Теперь я знаю все — и вырву ядовитое жало у таких изменников, как 
Герделер и Бек.

Отсчет времени пошел на минуты, и Штауффенберг приступил к активным действиям. 
В Париже ждали опаздывающего на встречу Хофакера. Несмотря на беседу с фон 
Безелагером, крайне неуверенно, нерешительно и непоследовательно вел себя фон 
Клюге, занявший в конечном итоге сверхосторожную выжидательную позицию.

Читая стенограммы телефонных разговоров между штаб-квартирой группы армий «Б», 
«Волчьим логовом» и Военным министерством на Бендлерштрассе, отчетливо 
осознаешь — не отвернись в тот день фортуна от заговорщиков и окажись во 
Франции хотя бы один военачальник калибра Роммеля, дальнейший ход европейской и 
мировой истории мог бы быть иным! Вернувшийся в Берлин фон Штауффенберг был 
абсолютно уверен в смерти Гитлера. Об этом он доложил собравшимся на совещании 
в Военном министерстве офицерам-заговорщикам: генерал-оберсту Беку, 
генерал-фельдмаршалу в отставке фон Вицлебену и другим. После этого Бек сразу 
же стал звонить в штаб-квартиры некоторых групп армий и требовать 
«беспрекословного подчинения его приказам». В частности, группа армий «Север» 
получила приказ передислоцироваться из Курляндии в Восточную Пруссию, а группа 
армий «Б» — начать подготовку к выводу войск из Франции и Бельгии.

20 июля 1944 года в 16.30 в штаб-квартире группы армий «Б» раздался телефонный 
звонок из Берлина.

Штауффенберг: — Добрый день. Это оберст фон Штауффенберг. Могу я переговорить с 
фельдмаршалом Клюге?

Адъютант: — Одну минуту!

Клюге: — Да, слушаю вас.

Штауффенберг: — Здравствуйте, фельдмаршал. Передаю трубку генерал-оберсту 
Фромму. Фромм: — У аппарата генерал-оберст Фромм. Герр фельдмаршал, вы ничего 
не знаете о последних событиях?

Клюге: — Нет.

Фромм: — Фюрер мертв…

Клюге: — Вот как… И что же мне сказать армии?

Фромм: — Одну минуту, передаю трубку генерал-оберсту Беку.

Бек: — Как главнокомандующему вам лучше знать, что вы скажете войскам.

Клюге: — Не забывайте, что у меня здесь чуть ли ни все Ваффен СС!

Бек: — Но с ними Зепп Дитрих, значит все будет в порядке… Хочу вам сообщить, 
что мы ввели чрезвычайное положение в стране. Мы не исключаем возможности, что 
со стороны СС могут последовать заявления, что фюрер жив. Это ложь — он мертв. 
Прошу вас неукоснительно выполнять мои приказы…

Клюге: — Мне нужно подумать, позже я вам перезвоню.

В 16.40 позвонил обер-квартирмейстер группы армий «Запад», оберст Финк. Финк: — 
Пожалуйста, генерала Шпайделя.

Шпайдель: — Слушаю вас.

Финк: — Все по плану… мертв!

Шпайдель: — Так… Немедленно доложу фельдмаршалу.

Тем временем на Бендлерштрассе в Берлине по инициативе генерала Ольбрихта 
состоялся телефонный разговор между Фроммом и Кейтелем. Фельдмаршал сообщил, 
что Гитлер жив и получил только легкую контузию в результате взрыва бомбы. Эта 
сногсшибательная новость ввергла Фромма в состояние паники, и он решил не 
приводить в действие секретный план под кодовым названием «Валькирия». Около 17.
00 по радио прозвучало сообщение о том, что «фюрер чудом спасся после покушения 
на него врагов рейха». Клюге позвонил в Ставку и связался со своим старинным 
приятелем, генерал-майором Штифом.

Группа армий «Б», 17.10.

Клюге: — Штиф, послушайте, фюрер жив или мертв?

Штиф: — Фюрер жив. Мой 1-«а», майор Фобер, разговаривал с ним через час после 
покушения…

Ситуация в Берлине становилась все более напряженной: Ольбрихт, Штауффенберг и 
Мерц фон Квирнгейм отстранили (а позже и арестовали) колеблющегося командующего 
Резервной армией Фромма и назначили на эту должность генерал-оберста Хепнера. 
Несмотря на сообщения «о чудесном спасении фюрера», заговорщики решили идти до 
конца. Осторожный Клюге никогда не действовал без подстраховки — примерно в 17.
45 он позвонил в Берлин.

Клюге: — Фромм на месте?

Штауффенберг: — Генерал-оберста Фромма здесь нет. Передаю трубку 
генерал-оберсту Беку.

Бек: — Бек у аппарата. Генерал-оберст Фромм сложил свои полномочия!

Клюге: — Как, я же только что с ним разговаривал…

Бек: — Здесь его больше нет. Он сдал командование генерал-оберсту Хепнеру. 
Передаю ему трубку.

Хепнер: — Это Хепнер, слушаю вас.

Клюге: — Хепнер, фюрер жив, он уцелел после взрыва!

Хепнер: — Нет, это неправда. Мы тоже услышали это по радио. Поверьте, это козни 
СС — они пытаются сорвать практически завершившуюся операцию. Мы отправили вам 
все необходимые распоряжения…

На этом месте телефонная связь с Берлином прервалась…

В этот же день из Парижа в Ла-Рош-Гюйон прибыли генерал фон Штюльпнагель, 
оберст Финк и, наконец, «отыскавшийся» фон Хофакер. Между 19.00 и 20.00 они 
совещались с Клюге и Шпайделем.

Около 19.30 1-«а» группы армий, оберст фон Темпельхоф, позвонил на 
Бендлерштрассе своему бывшему однокурснику по Военной академии, оберсту фон 
Квирнгейму, занимавшему пост начальника общего отдела Главного управления 
сухопутных войск.

Темпельхоф: — Привет, как у вас дела?

Квирнгейм: — У нас все в порядке. К вам уже должны были дойти все наши приказы…

Темпельхоф: — Нет, мы еще ничего не получили…

Неожиданно Квирнгейм замолчал — и в телефонной трубке стали раздаваться только 
неясные шумы. Видимо, в эту минуту за Мерцем фон Квирнгеймом пришли гестаповцы.






ГЕББЕЛЬС ВКЛЮЧАЕТСЯ В ИГРУ


По прямому указанию Гитлера подавление мятежа возглавил рейхсминистр Геббельс. 
Ремер и верные режиму войска освободили командующего Резервной армией Фромма и 
арестовали Хепнера. Сохранились архивы так называемого Народного трибунала и 
собственноручно подписанные Хепнером протоколы допроса, в котором он 
рассказывает о своем аресте и о самоубийстве бывшего начальника германского 
Генерального штаба генерал-оберста Людвига Бека:

— …Потом в комнату вошел Фромм[37 - Был обвинен в государственной измене и 
казнен в марте 1945 года. (Прим. перев.)] и сказал, что сейчас сделает с нами 
именно то, что мы собирались сделать с ним сегодня днем. В моем кабинете сидели 
генерал-оберст в отставке Бек, генерал Ольбрихт, оберст граф фон Штауффенберг, 
оберст Мерц фон Квирнгейм, оберлейтенант Хафтен и оберстлейтенант Фламрот. 
Генерал-оберст Фромм держал в руке пистолет, он заявил, что находящиеся в 
кабинете офицеры арестованы, и приказал сдать личное оружие. Никто из нас не 
был вооружен, только Бек сказал, что здесь у него лежит «парабеллум», но он 
хотел бы сохранить его для личных нужд.

— Будьте так любезны, — произнес Фромм. — Только не тяните время!

Бек достал пистолет и начал его заряжать. Фромм заметил, что с оружием нужно 
обращаться аккуратно и не направлять на находящихся в комнате людей. Бек начал 
говорить, что в эту минуту думает о том далеком и счастливом времени, когда… 
Фромм резко оборвал его:

— Послушайте, нам некогда вспоминать вашу молодость. Прошу вас, поторопитесь.

Бек сказал еще несколько слов, приставил пистолет к голове и выстрелил. Но пуля 
ушла в потолок, оставив на голове кровоточащую рану. Потом он произнес 
заплетающимся языком:

— Так был выстрел или нет?

— Помогите старику, — сказал Фромм. — Заберите у него пистолет. Вы же видите, 
что у него недостает мужества.

После этих слов от группы стоящих слева офицеров отделились двое и направились 
к расплывшемуся мешком в кресле Беку. Тот вяло сопротивлялся и просил оставить 
у него «парабеллум». Потом Фромм обратился к сидящим в кабинете офицерам:

— Ну-с, господа, если кто-то имеет что-нибудь сказать или написать — не смею 
мешать. Только попрошу поторопиться. Хотите оставить записку, Ольбрихт? Прошу 
вас за тот круглый стол, на ваше старое место. Вы раньше всегда сидели там — 
напротив меня!…

Наверное, минут через пять Фромм вернулся в комнату и спросил:

— Господа, вы готовы? Время вышло. Подумайте не только о себе, но и о других — 
каково это переносить всем нам здесь присутствующим…

«От имени фюрера и немецкого народа. Мною, ге-нерал-оберстом Фроммом, проведено 
заседание военно-полевого суда. Военно-полевой суд приговорил к смертной казни 
оберста Генерального штаба фон Мерца, генерала сухопутных войск Ольбрихта, 
этого оберста, чье имя я не желаю произносить (он имел в виду Штауффенберга), и 
того оберлейтенанта — забыл, как его зовут…».

Потом Фромм обратился к пришедшему с ним оберлейтенанту:

— Возьмите пару человек и приведите приговор в исполнение внизу, во дворе.

Оберлейтенант повел осужденных во двор, а Фромм подошел к Беку и спросил:

— Ну, и что мы будем делать?

Бек оцепенело сидел в кресле и едва ли был в состоянии вымолвить хоть одно 
слово. Слева и справа от него стояли два офицера. Потом он с большим трудом 
произнес:

— Дайте мне другой пистолет.

Кто-то из офицеров протянул ему, если я не ошибаюсь, «маузер», а Фромм сказал, 
что это вторая и последняя попытка. Фромм подождал несколько секунд, потом 
направился к выходу и бросил офицерам, чтобы они отвели Бека во двор.

В этот момент раздался выстрел…






СПАСОВАВШИЙ КЛЮГЕ


Вечером 20 июля, около 20.30 командующий экспедиционными войсками во Франции 
генерал фон Штюльпнагель позвонил из Ла-Рош-Гюйона своему начальнику штаба, 
оберсту фон Линстову:

Штюльпнагель: — Что нового?

Линстов: — К сожалению, ничего. А у вас, герр генерал? У вас все в порядке?

Штюльпнагель: (нерешительно и растягивая гласные) — Да-а… Да-а-а… Да-а-а-а… 
Черт бы все это побрал!

Беседа с Клюге показала, что тот не готов к решительным действиям и продолжает 
колебаться. Поэтому Штюльпнагель, Финк и Хофакер вернулись в Париж несолоно 
хлебавши — фельдмаршал не оправдал возложенных на него надежд. Трудно сказать, 
что в той ситуации заставило фон Клюге действовать так, а не иначе. Он мог 
испытывать банальный страх перед фюрером. Возможно, им двигало чувство 
благодарности к человеку, недавно вручившему ему чек на крупную сумму. Или это 
была попытка в последнюю минуту вытащить голову из петли? При этом «мудрый 
Ганс»[38 - Игра слов от «klug» (нем.) — умный, смышленый, мудрый. (Прим. перев.
)], как прозвали его в кругу друзей, был человеком исключительной личной 
храбрости.

Летом 1943 года в ходе операции «Цитадель» под Орлом — Курском — Белгородом его 
командирский «Физелер-Шторх» трижды подбивали русские зенитчики, так что пилот 
с трудом дотягивал до линии фронта и садился на вынужденную. Фон Клюге, чьей 
настольной книгой был «Закат Европы» Шпенглера, не прятался за спины других и 
на фронте вторжения. Один-единственный человек в вермахте, оберст Хеннер фон 
Тресков, был для Клюге непререкаемым авторитетом в вопросах политики еще с той 
поры, когда маршал командовал группой армий «Центр» на Восточном фронте. О том 
влиянии, которое оказывал на него этот офицер Генерального штаба, написал 
Шлабрендорф в книге «Офицеры против Гитлера»:

— …Нет никаких сомнений в том, что ход событий принял бы совершенно иной оборот,
 окажись Тресков рядом с Клюге накануне попытки государственного переворота. 
Только он один мог помочь генерал-фельдмаршалу выбрать единственно правильную 
линию поведения и держаться ее до конца…

Клюге принял решение — с этой минуты его пути с заговорщиками разошлись.

Около 23.00 ему позвонил командующий воздушным флотом генерал-фельдмаршал 
Шперле.

Шперле: — Послушайте, Клюге, похоже, что Штюльпнагель сошел с ума! Он отдал 
приказ барону фон Бойнбергу арестовать всю парижскую СД. (Генерал Бойнберг был 
военным комендантом Большого Парижа.)

Клюге: — Вот даже как. Хорошо, я приму меры.

Через несколько минут позвонил главнокомандующий экспедиционными войсками в 
Бельгии — Северной Франции генерал фон Фалькенхаузен и поинтересовался, как 
проходит «акция». Клюге ответил, что не располагает никакой информацией.

Ближе к полуночи по радио началась трансляция речи Гитлера: «…Провидение 
хранило меня. Теперь я обрушу гнев нации на гнусных предателей…».

Сразу же после «Обращения к нации» Гитлера генерал-фельдмаршал фон Клюге 
позвонил своему начальнику штаба генералу Блюментриту. Клюге: — Что будем 
делать, Блюментрит? Штюльпнагель отдал приказ арестовать СД! Я вынужден 
отстранить его от должности. Поезжайте в Париж, примите у него дела. Будущее 
покажет, что делать дальше…






АМПУЛА С ЯДОМ


Сразу же после звонка Блюментриту генерал-фельдмаршал фон Клюге связался с 
одним из военных госпиталей Парижа и срочно вызвал к телефону своего зятя, 
гауптмана медицинской службы люфтваффе.

Клюге: — Ты сделал то, о чем я тебя просил? Можешь сейчас приехать ко мне?

Зять: — Да.

Клюге: — Когда тебя ждать?

Зять: — На машине — через три четверти часа.

Клюге: — Хорошо. Я распоряжусь, чтобы тебя переправили с того берега на лодке. 
(Союзнические ВВС разбомбили мост через Сену под Ла-Рош-Гюйоном.)

Зять генерал-фельдмаршала привез ему ампулу с цианистым калием. Опасаясь 
обвинений Суда чести как минимум в «недоносительстве», Клюге решил избежать 
участи безжалостно казненных по «делу 20 июля» и несколько позже покончил жизнь 
самоубийством.

Не было прямых доказательств участия Клюге в антиправительственном заговоре, но 
Гитлер и его окружение с подозрением относились к маршалу. Очередная гримаса 
судьбы — Клюге был вынужден отправить «верноподданническую» телеграмму фюреру с 
поздравлениями «по поводу чудесного избавления» и заклеймил позором «гнусных 
злоумышленников». Положение на фронте стремительно ухудшалось.

Оборонительные порядки немцев, как и предсказывал генерал-фельдмаршал Роммель, 
оказались прорванными на нескольких участках — в условиях полного окружения 
германские дивизии вели кровопролитные бои и только некоторым из них было 
суждено выбраться из вражеского «мешка».






«ЗАТРАВЛЕННЫЙ ЗВЕРЬ»


Вплоть до «Фалезского мешка» фон Клюге находился под пристальным наблюдением СД.
 Возможно, кровавым палачам гестапо пытками удалось вырвать признания о планах 
заговорщиков на Западе, и Гитлер знал о подготовке переговоров с Эйзенхауэром и 
Монтгомери. Он вполне мог знать и об отказе генерал-фельдмаршала участвовать в 
заговоре, но подсознательно опасался, что «кровавое избиение немецких дивизий» 
заставит фон Клюге сделать решительный шаг.

В недрах ОКБ родилась версия, что Клюге «специально попал в окружение» под 
Фалезом — Треном, чтобы «вступить в личный контакт с Монтгомери для переговоров 
о заключении перемирия».

В первые августовские дни после того, как отправившийся на фронт Клюге ровно 
сутки не выходил на связь, его стали активно разыскивать из «Волчьего логова» и 
ОКВ.

3.08.1944. Штаб-квартира группы армий «Б».

Йодль: — Где сейчас находится генерал-фельдмаршал фон Клюге?

Шпайдель: — Он на фронте. Скорее всего, попал в окружение под Фалезом. Мы 
пытаемся связаться с ним, но рация молчит.

Йодль: — Кто его сопровождает?

Шпайдель: — Майор Баер и оберлейтенант Тангерман.

Йодль: — Подождите, записываю. Баер… и… Тангерман.

Позже сопровождавших маршала офицеров не раз вызывали на допросы для выяснения 
всех обстоятельств этой поездки. В частности выяснилось, что рация 
действительно была повреждена во время налета вражеских штурмовиков. Упустив 
свой единственный шанс 20 июля, фон Клюге уже не думал о переговорах с 
союзниками — его сердце было преисполнено горечи, скорби и ожидания кровавой 
развязки. Обостренный инстинкт затравленного со всех сторон «гестаповскими 
ищейками» зверя подсказывал ему, что вот-вот в горло вопьются клыки цепных псов 
Гитлера.

13 августа генерал-фельдмаршал Клюге снова был на переднем крае немецкой 
обороны в регионе Фалез — Трен. После попытки танкового прорыва к Авраншу, 
которая закончилась серьезными потерями для немецкой стороны, здесь явно стали 
вырисовываться контуры крупного «котла». Стратегически бессмысленный танковый 
удар по Авраншу был идефиксом фюрера. Все разъяснения специалистов по поводу 
того, что 200 танков и самоходных орудий при абсолютном воздушном господстве 
противника не в состоянии вклиниться в сильно укрепленные позиции союзников, 
отвергались с маниакальным упрямством. Гитлера не остановил и недвусмысленный 
прогноз: предполагаемая неудача лавинообразно ухудшит положение на Западном 
фронте — драконовскими методами он вынудил фронт атаковать. Штурм Авранша 
закончился сокрушительным поражением — он и не мог закончиться иначе при 
сложившемся соотношении сил.

На свой страх и риск фон Клюге нанес мощный удар в направлении Сены, чтобы 
деблокировать окруженную группировку немецких войск. 15 августа после 
удавшегося прорыва он связался со Ставкой. Во время этого разговора я с группой 
офицеров находился в кабинете генерал-фельдмаршала. Не только у меня одного 
создалось такое впечатление, что Клюге перешагнул некую незримую черту и сжег 
за собой все мосты — с такой яростью он обличал безумное руководство Гитлера и 
его советников.

Клюге: — Йодль на месте?

Йодль: — Да, слушаю.

Клюге: — Я только что вернулся из сектора выхода наших войск из «мешка» под 
Фалезом. Гауссер тоже должен пробиться с остатками своих дивизий. Лично я 
оцениваю состояние фронта как критическое. Передайте фюреру, что ни один приказ,
 даже «приказ фюрера», не изменит положения дел. Чтобы спасти хоть часть наших 
дивизий, мы должны форсировать Сену и закрепиться на северном берегу.

Клюге: — Алло, Йодль, вы поняли меня?

Йодль: — Да, э-э-э… понял…

Клюге: — Прошу вас, Йодль, немедленно свяжитесь с фюрером и от моего имени 
объясните ему, что никакие «распоряжения сверху» абсолютно ничего не изменят 
здесь. Промедлив сейчас, мы окончательно потеряем все! Со своей стороны я уже 
отдал приказ отходить за Сену обеим армиям. Нужно спасать то, что еще можно 
спасти. Жду вашего звонка.

Все мы, собравшиеся в эту минуту в кабинете маршала, какое-то время 
действительно ждали телефонного звонка из штаб-квартиры. Телефон молчал…

Телефонный разговор, провозвестивший о крушении Нормандского фронта, подошел к 
концу.






ПОЯВЛЕНИЕ МОДЕЛЯ


Что оставалось делать Гитлеру? То же, что он делал всегда в подобных случаях: 
Верховный главнокомандующий «сменил лошадей на переправе»! Он сместил Клюге, 
чтобы в будущем предъявить ему стандартный набор обвинений — от невыполнения 
приказов и своеволия до профессиональной непригодности и измены. Не было 
никаких звонков из Ставки, не поступало никаких телеграмм или радиограмм от 
Кейтеля или Йодля — новый командующий, генерал-фельдмаршал Модель, объявился на 
следующий день, 16 августа, и сам позвонил в штаб-квартиру фон Клюге в 
Ла-Рош-Гюйоне.

Клюге: — Слушаю вас.

Модель: — Это Модель.

Клюге: — Кто, кто?… Модель?

Модель: — Да, Модель.

Клюге: — Генерал-фельдмаршал Модель?

Модель: — Да, это я.

Клюге: — Вот как… Ну и?…

Модель: — Я везу вам письмо от фюрера. Сейчас буду у вас.

Клюге: — Так-так… Жду вас…

Генерал-фельдмаршал Модель появился в Нормандии как курьер Гитлера. Фюрер не 
удостоил фон Клюге даже телефонного звонка — он просто прислал его прямого 
«сменщика». Правда, в штаб группы армий «Запад» пришла телеграмма, в которой на 
маршала возлагалась ответственность за провал контратакующего удара по Авраншу. 
Клюге, оказывается, был «виновен» и в прорыве танковой группы Паттона, которой 
противостояли обескровленные немецкие дивизии с транспортными средствами 
исключительно на лошадиной тяге!

В письме Гитлер поблагодарил фон Клюге «за его личное участие в жестоких 
сражениях под Авраншем» и выразил сожаление, что не может рисковать 
«подорванным здоровьем» фельдмаршала «в связи с обострением положения на 
Западе». Письмо заканчивалось словами: «Искренне надеюсь на ваше скорейшее 
выздоровление и рассчитываю на вас в будущем».

Это письмо Гитлер написал уже после того, как им же был подписан указ о 
предании маршала суду Народного трибунала. Клюге не строил иллюзий и знал, что 
ждет его в ближайшем будущем. Он не мог оказать никакого реального 
сопротивления диктатору — время было безвозвратно упущено, на дворе был уже 
август, а не июль. Все, что у него осталось, — это выправка и честь, — а его 
единственным оружием стало перо! В прощальном письме на имя фюрера 
генерал-фельдмаршал фон Клюге написал:

— …Группа армий «Запад» физически не могла препятствовать прорыву союзников под 
Авраншем. Нам не хватало оружия и боеприпасов, а превосходство противника было 
подавляющим. У нас не было ни малейшего шанса. Напротив, бессмысленные приказы 
атаковать привели к тому, что положение на остальных участках фронта еще более 
усугубилось…

…Не знаю, сможет ли генерал-фельдмаршал Модель изменить положение к лучшему. Я 
искренне хотел бы на это надеяться…

…Мой фюрер, если бы вы приняли решение закончить войну! На долю немецкого 
народа выпало столько страданий, что пришло время положить конец его 
невообразимым мукам…

Уже через сутки противник вышел к Сене и бил прямой наводкой по КП группы армий.
 В 17.00 фон Клюге попрощался с немногочисленными офицерами главного штаба. Он 
пожал каждому руку и произнес:

— Прощайте и не поминайте лихом!

Затем машина маршала направилась на восток. В 15.00 следующего дня в 
штаб-квартиру группы армий пришло известие о том, что генерал-фельдмаршал фон 
Клюге скончался под Верденом от апоплексического удара. Ведомство Геббельса в 
очередной раз дезинформировало общественное мнение: на самом деле фон Клюге 
принял цианистый калий, ампулу с которым ему передал его зять, гауптман 
медслужбы люфтваффе. Фон Клюге покончил жизнь самоубийством практически на том 
же самом месте, где 21 июля совершил попытку самоубийства еще один участник 
антиправительственного заговора — генерал фон Штюльпнагель.






Глава 17.



ЧЕК НА ЧЕТВЕРТЬ МИЛЛИОНА РЕЙХСМАРОК











РОММЕЛЬ ОТКАЗЫВАЕТСЯ ОТ «ДОТАЦИИ»


Есть одно очень простое объяснение непонятному «отступничеству» и колебаниям 
фон Клюге в решающие часы событий «20 июля». Сосредоточив в своих руках всю 
полноту командной власти на Западе, вместе с генералами фон Штюльпнагелем и фон 
Фалькенхаузеном генерал-фельдмаршал мог «взорвать» весь Западный фронт. Так 
почему же он этого так и не сделал? Вот что написал по этому поводу 
Шлабрендорф:

— Фон Клюге получил пакет, в котором находился банковский чек на 250 000 марок 
с собственноручной припиской Адольфа Гитлера: «Дорогой фельдмаршал, поздравляю 
вас с днем рождения. 125 000 марок можете вложить в строительство имения. Я 
отдал соответствующие указания рейхсминистру Шпееру».

Клюге депонировал чек, получил разрешение на индивидуальное строительство и, в 
конечном итоге, потратил деньги на собственные нужды. Нам стала известна эта 
история, и мы не постеснялись сказать генерал-фельдмаршалу, что, с нашей точки 
зрения, он имел моральное право взять эти деньги только из соображений 
конспирации: чтобы не вызывать подозрений у Гитлера своим отказом и не ставить 
под удар запланированный государственный переворот. У Клюге просто не поднялась 
рука на щедро одарившего его «благодетеля». Если бы покушение фон Штауффенберга 
закончилось смертью Гитлера, фон Клюге без колебаний влился бы в ряды 
заговорщиков…

Денежные дотации Гитлера были его данайским даром! Удивляет даже не сам факт их 
существования или указанная в банковском чеке сумма — удивляет иезуитская 
изощренность в выборе времени «подношения» и преследуемые цели. В ряде случаев 
«подарки фюрера» совпадали с официально выраженным Гитлером неудовольствием или 
даже опалой «именинника». Фрондерствующие генералы в будущем вполне могли 
оказаться в рядах военной оппозиции, поэтому Гитлер приковывал их к себе 
«золотыми цепями». Это прекрасно понимали и сами одариваемые. В свете 
вышеизложенного интересным представляется поведение генерал-фельдмаршала Листа. 
В июле 1942 года Лист наступал на Ростов. Неожиданно несколько дивизий, 
приданных группе армий «А» для усиления, были переброшены на Сталинградское 
направление. На запрос штаб-квартиры фюрера о дальнейших намерениях Лист 
радировал в Ставку, что имеющиеся в его распоряжении силы не позволяют 
продолжать наступление. Для начала генерал-фельдмаршал собирался отступить к 
Дону. Можно только предположить, какими проклятиями сопроводил Гитлер принятие 
такого решения. Йодль срочно вылетел на Северный Кавказ. Он подробно обсудил с 
Листом создавшееся положение и, в конце концов, согласился с его точкой зрения. 
Лист посчитал вопрос исчерпанным и стал ждать соответствующих указаний от ОКВ и 
четких приказов фюрера. Пришла одна-единственная «соломонова радиограмма» из 
Ставки: «Оставляю за вами право на принятие окончательного решения. А. Гитлер». 
Такая позиция фюрера скорее походила на его несогласие с генерал-фельдмаршалом. 
Лист не пожелал нести ответственность за опрометчивое решение Верховного 
главнокомандующего или приносить себя в жертву в угоду его тщеславию. Он сложил 
с себя полномочия, в этот же день сел в самолет и улетел в Германию.

В 1944 году, когда Гитлер стал испытывать хроническую нехватку «приемлемых 
главнокомандующих и маршалов», он решил снова задействовать Листа, отправив ему 
ордер на получение денежной помощи в размере полумиллиона рейхсмарок. Лист, не 
имевший ни малейшего сомнения относительно побудительных мотивов Гитлера, не 
захотел чувствовать себя чем-то обязанным и отослал финансовый документ 
отправителю с припиской «не нуждаюсь».

Кейтель стал абсолютно зависимым человеком, когда получил от Гитлера 
дарственную грамоту на поместье Бошберг под Берхтесгаденом. Полная 
подчиненность злой воле диктатора, вечное поддакивание, одобрение самых 
безумных военных эскапад фюрера, полный отказ от собственного пусть даже и 
очень скромного мнения были платой так никогда и не состоявшейся личности 
генерал-фельдмаршала за возможность «кормиться из рук фюрера» и пользоваться 
его карманом. В Бошберге было построено казино для ОКБ, но Кейтель получил 
личные заверения фюрера, что после окончания войны поместье перейдет к нему.

Фон Браухич, сменивший барона фон Фрича на посту главнокомандующего сухопутными 
силами, также оказался в материальной зависимости от диктатора. После развода с 
первой женой и выплаты ей и детям крупной компенсации он оказался несколько 
стесненным в средствах, и Гитлер выделил ему значительную сумму из личных 
сбережений для вступления в новый брак. Это принято в кругу друзей, но такие 
взаимоотношения между главой государства и главнокомандующим родом войск 
называются коррупцией в цивилизованном мире.

Думаю, что читателя заинтересует информация о должностных окладах генералов и 
фельдмаршалов вермахта. Основной месячный оклад (без премий и надбавок) 
генерала от инфантерии, генерал-оберста и генерал-фельдмаршала составлял 2 000 
марок. После французской кампании к окладу добавилось ежемесячное необлагаемое 
налогами денежное пособие в сумме 1 000 марок. В 1942 году произошла 
дифференциация заработной платы: отныне необлагаемое налогами пособие 
фельдмаршалов увеличилось до 2 000 марок, а у генералов осталось на прежнем 
уровне, таким образом, совокупный ежемесячный доход генерала вермахта составил 
3 000 рейхсмарок, а генерал-фельдмаршала — 4 000.

Удалось ли Роммелю «укрыться от пролившегося на генералитет золотого дождя»? 
Супруга генерал-фельдмаршала, фрау Луиза-Мария Роммель, рассказала мне, что «ни 
при жизни ее мужа, ни после его трагической гибели ни она, ни ее сын никогда не 
получали каких-либо дополнительных выплат или пособий». По действовавшему тогда 
законодательству о материальной помощи семьям погибших при исполнении служебных 
обязанностей военнослужащих вдова маршала в течение 3-х месяцев получала 
должностной оклад супруга. В свою очередь сам Роммель никогда не получал 
дополнительных денежных сумм сверх положенного всем генерал-фельдмаршалам 
ежемесячного оклада в 4 000 марок.

Хочу привести еще один пример, чтобы окончательно прояснить отношение маршала к 
этому щекотливому вопросу. После выдающихся побед в Северной Африке до 
генерал-фельдмаршала дошли слухи о том, что Гитлер собирается подарить ему 
поместье. В салоне самолета в 1943 году маршал высказал свое отношение к 
«подарку фюрера» 1-«а» из своего ближайшего окружения:

— …Да, и у меня должно быть свое имение. Но я сказал «нет» и отказался. Теперь 
я без всякого уважения отношусь и к Гудериану — он не должен был принимать 
«пожалованное фюрером землевладение»…

Совершенно нелогичные с точки зрения здравого смысла поступки иных 
государственных и армейских деятелей «Третьего рейха» станут понятными и вполне 
объяснимыми, если тщательно проанализировать платежные ведомости 
рейхсканцелярии и бюджетно-финансового отдела вермахта. Не исключено, что 
только таким образом будущие поколения историков получат ключ к разгадке многих 
таинственных страниц 2-й мировой войны!






Глава 18.



ОБМАНУТЫЙ ОБМАНЩИК











РАЗГОВОР С ГЕББЕЛЬСОМ


…Разверзлись мрачные глубины, и дыхание хаоса опалило наши души. В сумятице 
теней страна была парализована сумеречным предчувствием неминуемой беды, 
казалось, что материализовались древнейшие атавистические страхи, гнездившиеся 
где-то в самых потаенных уголках подсознания. Знамением времени стали 
нерешительность, болезненное раздувание «дутых» побед, недооценка реальной 
угрозы, пессимизм и неверие в будущее. Прогнило что-то в «тысячелетнем рейхе»…

Уже после тяжелейшего ранения Роммеля и неудавшегося теракта фон Штауффенберга, 
в конце июля и в начале августа я побывал в двух командировках — в 
штаб-квартире фюрера и на германском Восточном фронте. За время поездок у меня 
было множество встреч — в том числе и совершенно случайная, с доктором 
Геббельсом — множество откровенных бесед, споров и дискуссий. Я окунулся в 
грозовую атмосферу последнего фронтового лета и записывал в блокнот впечатления 
о каждом прожитом дне, чтобы сохранить непередаваемую интонацию того непростого 
для страны времени.

В последние июльские дни положение наших войск на Нормандском фронте стало 
удручающе плохим. Призрак Сталинграда все чаще стал являться командованию 
группы армий «Б»: союзники накапливали силы для расчленяющего удара, 
противостоять которому остатки наших дивизий уже не могли. Возникала реальная 
угроза тотального окружения.

На фронте вторжения бесчинствовала пропаганда, направляемая твердой рукой 
доктора Геббельса и идеологами СС. Там, где можно было обойтись несколькими 
по-мужски скупыми словами правды, пропагандисты с преступным легкомыслием 
твердили о набившем оскомину «чудо-оружии и его опустошительном для врага 
действии».

О последних событиях на аренах военных действий наши фронтовики узнавали из 
многочисленных листовок, сбрасываемых с вражеских самолетов, или из 
установленных в районе передовой громкоговорителей. Зачастую это происходило 
задолго до появления официальных сводок вермахта. Фронтовики тряслись от гнева 
после каждого нового кликушества «о высоком, как никогда боевом духе войск, о 
жажде боя и конечной победе над врагом», имея возможность сравнивать 
геббельсовскую дезинформацию с реальным положением дел.

По поручению командующего танковой армией я выехал в командировку в 
штаб-квартиру фюрера в отдел военной пропаганды. Я должен был заявить 
официальный протест компетентным лицам по поводу недобросовестного освещения 
событий во Франции. Оставалось только удивляться, в каком неведении пребывали 
высшие командные инстанции относительно положения и реальных возможностей наших 
войск на фронте вторжения. Со дня событий «20 июля» прошло полмесяца, только 
что были обнародованы планы формирования фольксштурма[39 - От нем. Volkssturm, 
народное ополчение, созданное путем тотальной мобилизации всех мужчин 
призывного возраста (от 16 до 60 лет), а с февраля 1945 и женщин (с 18 лет).], 
но при этом было крайне затруднительно называть вещи своими именами, не 
опасаясь обвинений в «пораженческих настроениях».

Я быстро убедился в том, что многочисленные беседы ни на шаг не приблизили меня 
к решению поставленной командованием задачи. 2 августа, опираясь на собственный 
опыт и наблюдения, я подал по инстанции рапорт с подробным анализом положения 
на Нормандском фронте. Я сообщил о том ущербе, который наносит нашему наземному 
транспорту вражеская авиация, полностью исключив для немецкой стороны 
возможность любых перемещений в светлое время суток, и о необходимости 
скорейшего боевого применения «Фау», чтобы остановить растущее недоверие к 
власти сражающихся из последних сил фронтовиков. Если же «чудо-оружия» на самом 
деле никогда не существовало и в природе или его боевое применение — это дело 
отдаленного будущего, пропаганда совершила преступление, попадающее под 
юрисдикцию военно-полевого суда.

Далее я кратко изложил основные требования фронта: срочно отправить на Запад 
подкрепление, прежде всего тяжелое вооружение и самолеты; честная и откровенная 
информация о положении дел на театре военных действий для людей, проливающих 
свою кровь и честно выполняющих свой долг; строгое наказание, с позволения 
сказать, «военкоров», распространяющих в тылу дезинформацию о ходе боевых 
действий на Западе.

Мой рапорт попал к делопроизводителям штабов Йодля и Гудериана, и уже вечером 
этого же дня меня вызвали на закрытое обсуждение положения во Франции в казино 
главного штаба вермахта. В эмоциональном стиле Роммеля я обрисовал панораму 
жестоких сражений на землях Нормандии, но так и не смог преодолеть 
запрограммированную предвзятость и отстраненный академизм холодно внимавших мне 
штабистов.

Ровно через сутки я был уже на КП генерал-фельдмаршала Моделя в Ломже. За 
ужином в присутствии начальника штаба Кребса я еще раз подробно проанализировал 
положение на Западе. Модель был искренне удивлен нарисованной мной безрадостной 
картиной и несколько озадачен, поскольку после беспрецедентной катастрофы 
центрального Восточного фронта и вынужденной перегруппировки для защиты 
Восточной Пруссии, он возлагал большие надежды на подкрепление с атлантического 
театра военных действий. Застольная беседа и ядовитые замечания Моделя — типа 
«все это были только маленькие «бедки», а настоящие беды на Востоке еще не 
успели начаться» — произвели на меня сильное впечатление. Но еще большую пищу 
для размышления давали служебные донесения генерал-фельдмаршала на имя 
Геббельса — Модель любезно ознакомил меня с содержанием некоторых из них. Это 
была ничем не приукрашенная правда о положении дел на Восточном фронте и 
жесточайшая критика в адрес высшего военного руководства. Маршал безжалостно 
бичевал деструктивную недальновидность «приказов фюрера», которые «…с пугающим 
постоянством опаздывают на 24 часа и потому уже не в силах ничего изменить, 
зато приводят к прямо противоположным результатам — невероятным и бессмысленным 
потерям в войсках. Доверие солдат и офицеров к высшему руководству стремительно 
падает. Коллапс группы армий «Центр», вызванный июньским наступлением русских, 
обусловлен в первую очередь тем, что ОКВ и тогдашний главнокомандующий, 
генерал-фельдмаршал Буш, ошиблись в прогнозировании направления главного удара 
Красной Армии. Русские внезапно изменили тактику и вопреки ожидаемым от них 
привычным действиям фронтально обрушились на боевые порядки немецкой армии. 
Только за последнюю неделю июня захватили 7 штабов корпусов, рассеяли и разбили 
26 немецких дивизий. Безвозвратные потери с нашей стороны составили 300 000 
человек…»

Моделю удалось остановить русских у границ Восточной Пруссии, но было весьма 
затруднительно предположить, как долго удастся ему продержаться — фронт, 
протяженностью в 450 км, держали 6 германских дивизий!

Из «заслуживающих доверия источников» я узнал, что генерал-фельдмаршал Модель 
обменялся несколькими радиограммами с советским маршалом Жуковым в духе «беседы 
за рюмкой чая»! Последний радиосеанс, как это доверительно сообщил мне мой 
«информатор», состоялся 10 июля 1944 года. Командный пункт группы армий 
располагался тогда в маленьком польском курортном местечке 
Друскиницки-на-Нареве. Модель радировал русскому маршалу:

— Почему вы не атаковали меня в пункте «X»? Там у нас приличная «дыра», и вы 
могли бы хорошо продвинуться вперед!

Ответ не заставил себя долго ждать, и Жуков ответил:

— Спасибо за совет, но я не собирался наступать в том месте, но не беда — я 
поймаю вас в другом!

«Обмен любезностями» продолжился и в Ломже. Думаю, что эти «радиобеседы» с 
Жуковым не преследовали какой-либо стратегической цели, но остался вопрос: 
зачем они вообще понадобились генерал-фельдмаршалу Моделю (вскоре после этого 
неожиданно переведенному на пост командующего группой армий «Б» Западного 
фронта!), тем более, что без особой санкции Гитлера он не имел права «вступать 
в переговоры с врагом».

4 августа на вечернем курьерском поезде я выехал из Лецена[40 - Лодзь.] и был 
искренне удивлен, заметив, что к поезду цепляют салон-вагон доктора Геббельса. 
Он возвращался в Берлин со съезда гауляйтеров в Позене[41 - Познань. (Прим. 
перев.)] и доклада в Ставке фюрера.

Рейхсминистр пропаганды, с которым мне довелось беседовать в 1942 году после 
взятия Тобрука Африканским корпусом Роммеля, встретил меня словами:

— А, старый знакомый — неисправимый пессимист, Лутц Кох!

Информация об отправленном 15 июля ультиматуме Гитлеру дошла и до рейхсминистра,
 и я получил соответствующую моему чину долю «начальственного негодования» как 
спецкор группы армий «Б». В самые первые дни вторжения Геббельс всячески 
препятствовал публикации моих правдивых материалов в прессе. Он был наслышан и 
о моей последней докладной записке в штаб-квартире фюрера — она только усилила 
его подозрения.

Мы стояли в коридоре мерно покачивающегося салон-вагона, а Геббельс рассказывал 
мне о съезде и своих впечатлениях. Шпеер сделал прекрасный отчет о проделанной 
работе. Производственные показатели растут, а после того как гестапо 
расправилось с саботажниками в Резервной армии (он имел в ввиду Фромма, 
Штауффенберга и Мерца фон Квирн-гейма), на Западный и Восточный фронты 
отправятся войска, удерживавшиеся заговорщиками в тылу.

Постепенно Геббельс стал входить в раж:

— Если вам окончательно не изменило чувство меры и Западный фронт на самом деле 
такой беспомощный, как вы любите изображать это в своих репортажах, — не беда! 
Несколько дней тому назад я присутствовал на испытаниях совершенно секретного 
оружия. Признаюсь вам: от ужаса и восторга у меня сердце екнуло в груди! Вы 
знаете толк в оружии, Кох, представьте себе нечто стремительное и беспощадное, 
с грацией лебедя, хищностью орла и зоркостью сокола. А потом — чудовищной силы 
взрыв. Ничего более смертоносного люди на этой земле еще не видели… Мы выиграем 
эту войну, Кох!

У меня создалось такое впечатление, что в эту минуту он сам искренне верил в то,
 о чем говорил, но тем не менее я не преминул заметить:

— Прекрасно, герр рейхсминистр! В таком случае могу дать дельный совет: если 
это оружие действительно повернет ход войны вспять, то пусть испытательный 
полигон посетит депутация из двенадцати прославленных убеленных сединами 
полководцев вермахта — пусть они увидят «чудо-оружие» своими глазами…

— А это еще зачем? Вы меня прямо удивляете, Кох. Разве не достаточно, что я 
говорю об этом в моих речах по радио и пишу в «Ангрифе»[42 - «Штурм», печатный 
орган Министерства пропаганды.] и «Фелькишер беобахтер»?[43 - «Народный 
обозреватель» — ежедневная газета НСДАП. (Прим. перев.)]

— Герр рейхсминистр! После стольких лет ожидания нового оружия фронт либо не 
верит официальной пропаганде вообще, либо верит, но с большими оговорками. 
Пусть с этой дюжины офицеров возьмут подписку о неразглашении тайны, но дайте 
воякам возможность пощупать ракету или бомбу своими руками. Потом они вернутся 
в войска и скажут, что оружие превосходно и скоро поступит на передний край — 
вот тогда фронт поверит и воспрянет духом.

Геббельс на несколько секунд задумался, как бы примеряясь к моим словам, потом 
энергично покачал головой и отрывисто бросил, что это категорически исключено 
из соображений строжайшей секретности. Я подумал тогда, что военные эксперты 
любят задавать «неудобные» вопросы о технических характеристиках и сроках 
изготовления, например. Видимо, квалифицированных ответов не было!

Уже после войны один летчик-испытатель люфтваффе прокомментировал мне широко 
растиражированное в средствах массовой информации высказывание Геббельса о том, 
что «у него сердце екнуло в груди». Рейхсминистр получил официальное 
приглашение на «испытания модифицированного «Штукас» с реактивным двигателем». 
Конструкторы объяснили доктору Геббельсу, что бомбардировочное вооружение 
«чудо-штурмовика» состоит из экспериментальной подвесной бомбы небывалого веса, 
около 2 000 кг мощной взрывчатки, а прицельное бомбометание проводится из 
пикирующего полета; сверхвысокая скорость практически исключает возможность 
воздушного перехвата или поражения наземными средствами ПВО. Атака с малой 
высоты действительно произвела на присутствующих сильное впечатление. Только 
мало кто знал, что для увеличения скорости и «потолка высоты» пришлось пойти на 
«нештатное уменьшение веса» — перед выставочным полетом техники расклепали и 
сняли все бронелисты внешней обшивки и частично демонтировали оборудование, 
оставив фактически только капот, крылья и двигатель! Благодаря этим и другим 
манипуляциям скорость удалось увеличить на 300 км по сравнению со 
среднестатистической для этого типа боевых машин. Самолет поднялся в воздух с 
близлежащего аэродрома, набрал высоту 8 000 м и направился к полигону. 
Форсированные двигатели работали в режиме сверхперегрузки и не могло идти 
никакой речи об их повторном использовании. Это было одноразовое, но весьма 
эффектное зрелище, рассчитанное исключительно на впечатлительного Геббельса: 
сам самолет никто так и не успел разглядеть — только мелькнула зыбкая 
сверхзвуковая тень — потом короткий пронзительный вой и невероятной мощи взрыв. 
Барабанные перепонки были готовы лопнуть от дьявольского грохота. Огромных 
размеров полигон утонул в море дыма и огня, над землей вставал 
антрацитово-черный гриб гигантских размеров…

Все «новейшие системы вооружения», которые были продемонстрированы Геббельсу, а 
он полунамеками и заклинаниями в своем классическом «шаманском» стиле раструбил 
о них на всю Германию, на самом деле оказались фикцией, блефом, преступным 
очковтирательством… Неискупимая вина перед фронтом и немецким народом лежит и 
на Министерстве вооружений, на тех военных инженерах и конструкторских бюро, 
которые занимались не внедрением новейшего оружия, а «инсценировкой его 
возможностей». Множество людей занималось откровенной фальсификацией, 
выбиванием кредитов и не гнушалось никакими уловками, чтобы обвести вокруг 
пальца такого профана в области вооружения и боеприпасов, как доктор Геббельс. 
Я не хочу облыжно обвинять всех и вся — не исключено, что с годами из множества 
разработок в конечном итоге и получилось бы что-либо эффективное — но в жестких 
условиях военного времени фронт не мог ждать. Геббельс же никогда и не пытался 
вникнуть в суть проблемы, избегая задавать «необходимые вопросы» там, где это 
единственно и было необходимо. Как пропагандиста его вполне удовлетворяли 
недобросовестные заверения и обещания инженеров-конструкторов. Обрядив в 
нарядные фразы, приукрасив красным словцом, он вдыхал жизнь в очередное «чудо» 
и запускал его в эфир, на страницы журналов и газет. Неизвестно, насколько 
благими намерениями руководствовался рейхсминистр в своих действиях, зато 
хорошо известно, куда привели они Германию, немецкий народ да, впрочем, и его 
самого — «обманутого обманщика».

Позже вечером Геббельс рассказывал мне о новейшем сверхзвуковом истребителе и 
называл совершенно неправдоподобные цифры. Он был просто одержим идеей 
многомиллионной армии фолькс-штурма, а еще и Шпеер обещал ему несколько сотен 
тысяч рабочих из оборонной промышленности. Когда я осторожно пытался перевести 
разговор в русло обсуждения нашего положения на Западном фронте и пытался 
объяснить, что без тяжелого вооружения и авиации наши дивизии обречены, он 
только досадливо морщился и обиженным тоном произносил:

— Все вы там, на Западе пессимисты — никто больше ни во что не верит. Поверьте 
мне, мы не просто одержим победу — это будет наш полный триумф! Я покажу нашим 
хваленым генералам, как нужно воевать. Между прочим, я и сам имею звание 
генерала. Главное в современной войне — это высокий боевой дух армии, а уж об 
этом я как-нибудь позабочусь. Вспомните французскую революционную армию… На 
сегодняшний день только три человека что-нибудь да значат в рейхе! Это я, Шпеер 
и Гиммлер. Рейхсфюрер командует Резервной армией, Шпеер великолепно справляется 
со своими обязанностями в области новейших систем вооружения, а у меня — 
пропаганда и фольксштурм. Через считанные недели торжественную присягу примут 
миллионы новых солдат…!

Наши генералы, Кох, это наше больное место. Я не могу без презрения смотреть на 
большинство из них. Как эти мизерабли вели себя во время путча! О каких 
«революционерах» может идти речь, это ведь жалкие приготовишки! Им даже не 
пришло в голову перерезать линии телефонной связи между Ставкой и Министерством 
пропаганды! Я натравил на них Ремера, а это быстро отбило у них не только 
зрение и слух, но и многое другое. Я кричал прямо в мерзкую личину одного из 
этого генеральского отребья, что он негодяй и подлец, свинья в ермолке — он 
воспринимал это как должное. Другой вымолил у меня разрешение позвонить домой. 
Как вы думаете, Кох, о чем он попросил свою жену? Ни за что не догадаетесь! Он 
просил, чтобы она привезла ему бутылку красного вина и бутерброд, потому что он,
 видите ли, не успел пообедать перед арестом…

Но мы покончим с ними. Фрайслер[44 - Роланд Фрайслер по прозвищу «вешатель» — 
председатель Народного трибунала 1942—1945 гг. Погиб при бомбардировке Берлина 
союзниками во время заседания трибунала. (Прим. перев.)] устроит им хороший 
спектакль!

Завтра утром я встречаюсь с Фрайслером. Мы досконально изучили следственный 
материал, выработали единую линию и устроим им показательный процесс. А потом 
их вздернут — и только так! Пули жалко на этих отъявленных мерзавцев!

…Слава Богу, что в партию затесался только один перерожденец — Гельдорф 
(начальник городского управления полиции Берлина). А ведь я имел глупость 
дважды буквально за уши вытаскивать его из совершенно безобразных историй. Даже 
вспоминать не хочу, чего мне это стоило, а теперь он предает всех и меня в том 
числе. Этот негодяй требовал, чтобы меня расстреляли на месте, не вступая ни в 
какие переговоры, иначе я «заболтаю» палачей. В этом он недалеко ушел от истины 
— в день путча моим единственным оружием было слово и телефонная трубка в руках,
 но я исправил то, что они натворили своим взрывом…

Рейхсминистр остановился перевести дух, а в разговор включился эсэсовский 
офицер и добавил, что Гиммлер дважды выделял Гельдорфу крупные суммы на 
улаживание «альковных проблем». В непрерывный поток оскорблений и издевательств 
внес свою лепту и офицер связи: под общий смех присутствующих он заметил, что 
«Гельдорф как та ласковая телятя, что у двух маток сосет, брал деньги и у 
фюрера».

Никому из представителей высших эсэсовских и партийных кругов даже в голову не 
пришло возмутиться самим фактом коррупции — их волновало только то, что 
Гельдорф оказался по противоположную сторону баррикады.

Отдохнувший Геббельс рассказал мне о деталях покушения на фюрера и о поведении 
генерал-фельдмаршала Кейтеля:

— Кейтель стареет и глупеет не по дням, а по часам, но его мужество и 
самопожертвование во время покушения достойны всяческого уважения. 
Перепачканный кровью и пылью, в разодранном в клочья мундире он первым выбрался 
из-под обломков и закричал:

— Где фюрер?… Где мой фюрер?…

Потом этот «медведь» поднял фюрера с пола, рыдая, отнес на уцелевший диван, 
гладил и только приговаривал:

— Мой фюрер, мой любимый фюрер…

Уже около полуночи я отправился в свое купе. Я перебирался из одного вагона в 
другой, под ритмичный перестук колес механически открывал и закрывал входные и 
выходные двери тамбуров, а перед моими глазами стоял агонизирующий Западный 
фронт. Верил ли Геббельс сам в то, что говорил? Или же профессиональная 
неискренность пропагандиста заставляла его подбирать подходящие слова, 
тщательно формулировать предложения и лицемерить даже в достаточно узком кругу? 
Вне всякого сомнения, он не был просто марионеткой в чьих-то руках — он обладал 
сильной волей, а в груди бушевал неугасимый пожар страстей. Рейхсминистр был 
достойным выкормышем фюрера.

В голову пришла еще одна мысль, от которой стало совсем неспокойно на душе: за 
весь многочасовой разговор Геббельс ни разу не спросил меня о здоровье Роммеля, 
хотя прекрасно знал, что я отношусь к ближайшему окружению генерал-фельдмаршала.







Глава 19.



МАРШАЛ И АНГЕЛ СМЕРТИ











ПЕТЛЯ ЗАТЯГИВАЕТСЯ


Судьба западной кампании была решена еще при жизни Роммеля. Новый командующий 
Модель был абсолютно не в силах что-либо изменить на атлантическом театре 
военных действий. Здесь вполне хватало талантливых полководцев и без него, а 
если Западному фронту чего-то и не доставало, то только солдат, техники и 
самолетов. Официальная пропаганда пыталась теперь повернуть все дело так, будто 
бы «изменники и предатели, желая поражения рейху, специально не отправляли на 
фронт подкрепление, боеприпасы и технику», но на самом деле все обстояло 
значительно хуже: запасы жизненных сил немецкого народа и возможности оборонной 
промышленности Германии на шестом году войны были полностью исчерпаны. Никаких 
резервов уже очень давно не было и в помине!

Модель энергично взялся за дело и уже через считанные дни убедился в том, что 
причины неудач на Западе кроются не в «неумелом командовании и низком боевом 
духе германских войск», а вызваны подавляющим превосходством противника.

Только сейчас многие начали осознавать, какую тяжелую потерю понесли Германия и 
Западный фронт в связи с ранением Роммеля. Новый главнокомандующий был 
грамотным, мужественным и жестким полководцем, но в отличие от Роммеля 
фельдмаршал Модель был еще и ярко выраженным «партийным генералом», убежденным 
нацистом и беззаветно преданным Гитлеру человеком. Модель поругивал невнятные 
распоряжения штаб-квартиры фюрера, но не могло быть и речи о невыполнении 
приказов или попытках прекращения безумного самоуничтожения.

После прорыва под Авраншем союзники вырвались на оперативный простор. Танковые 
дивизии Эйзенхауэра без труда подавили сопротивление разрозненных и 
обескровленных немецких войск и вышли к Сене. Контратакующий удар Моделя после 
как всегда опоздавшего на сутки «приказа фюрера» был нанесен уже в «пустой 
след». За несколько недель противник без особого труда форсировал Сомму, Маас, 
преодолел линию Мажино и вышел к бельгийско-голландской границе на севере и к 
Западному валу и Вогезам на востоке.

С все более возрастающим беспокойством за развитием событий наблюдал медленно 
выздоравливающий Роммель. 6 сентября 1944 года обстоятельный доклад о 
катастрофическом положении Западного фронта сделал его бывший начальник штаба 
Шпайдель, уволенный из рядов вермахта. Управление личного состава сухопутных 
войск уже неоднократно требовало от фельдмаршала Моделя отправить в отставку 
подозреваемого в участии в событиях «20 июля» генерала. Главнокомандующий 
группой армий «Запад» (и группой армий «Б») не хотел терять опытного штабного 
офицера, но, в конце концов, ему пришлось уступить, а Шпайдель был вынужден 
уйти. Во время взрыва бомбы в Ставке фюрера был тяжело ранен и впоследствии 
скончался начальник управления личного состава сухопутных войск, генерал-майор 
Шмундт. Генерал Бургдорф, верный партайгеноссе[45 - От нем. «товарищ по партии».
 (Прим. перев.)] Гитлера, сменил его на этом посту. Отставка Шпайделя и 
последовавшее вскоре назначение на должность начальника штаба группы армий «Б» 
генерала Кребса стали его первыми враждебными акциями по отношению к Роммелю.

Во время последней встречи Шпайдель рассказал Роммелю, что в штаб-квартире 
фюрера Кейтель и Йодль без зазрения совести обвиняют маршала в «пораженчестве». 
Роммель отдавал себе отчет в том, что Гитлер и военно-политическое руководство 
рейха больше не доверяют ему, а неуклюжие, но не менее опасные от этого, 
поползновения Кейтеля и Йодля расценивал, как «попытки найти и наказать 
«главного стрелочника кампании на Западе». Маршал рассказал мне, что еще весной 
1944 года региональное управление СД Ульма отправило в Берлин донесение, в 
котором он обвинялся в «распространении пораженческих настроений и 
антиправительственной агитации». Роммель никогда не скрывал, что сразу же после 
выздоровления намеревается предпринять действия, направленные на прекращение 
войны.

Тяжелое ранение обрекло его на беспомощность и бездействие. Фельдмаршал с 
горечью говорил мне о недальновидных политиках и безответственных военных, так 
и не нашедших в себе достаточно мужества, чтобы хотя бы сейчас, когда вместе с 
Нормандским фронтом окончательно рухнули и последние надежды, выступить против 
Гитлера и попытаться спасти свой несчастный народ. Еще резче он отзывался о 
показательном процессе над «заговорщиками 20 июля», дальнейшая судьба которых 
была ему вовсе не безразлична. Шпайдель говорит, что Роммель уже не считал 
Гитлера психически нормальным человеком, а то, как обращаются власти с 
заговорщиками, называл «не приличествующим немцу поведением и вопиющим 
варварством».

Даже в нынешнем полубеспомощном состоянии Роммель не отказался от идеи 
скорейшего прекращения войны. На следующий день после визита к своему раненому 
командиру и единомышленнику Шпайдель собирался отправиться с докладом в Ставку 
фюрера. Генерал-фельдмаршал попросил его связаться с начальником генерального 
штаба Гудерианом и на словах передать генерал-оберсту мысль, которая буквально 
сводила Роммеля с ума и не давала покоя долгими бессонными ночами — как можно 
быстрее, во что бы то ни стало, соглашаясь на любые условия, вступить в 
переговоры с союзниками. Но Шпайдель не увиделся с Гудерианом. На рассвете 7 
сентября он был арестован на своей квартире во Фройденштадте, прошел через 
пытки, допросы, одиночное заключение и был освобожден только после вступления в 
страну англо-американских оккупационных войск.

Характерный штрих: в обязанности гестапо, естественно, не входило извещение 
Роммеля об аресте Шпайделя, но в штаб-квартире фюрера уже настолько 
наплевательски относились к генерал-фельдмаршалу, что не сочли нужным сообщить 
ему об аресте бывшего начальника штаба. Это печальное известие принес ему 
адъютант генерала, и Роммель сразу же попытался вступиться за своего боевого 
друга. Но, к сожалению, все попытки разбивались о стену молчания — ему даже не 
удалось узнать причины ареста и вменяемое «преступление». Когда Штрёлин, 
обер-бургомистр Штутгарта, узнал об аресте Шпайделя, он немедленно выехал в 
Герлинген к Роммелю «за подробностями». Штрёлин чувствовал себя крайне 
неуверенно после ареста человека, с которым встречался на Троицу вместе с 
бывшим министром иностранных дел фон Нейратом и другими. Но генерал-фельдмаршал 
и сам мало чего знал, он мог только высказать свои предположения и всячески 
давал понять совсем уже напуганному обер-бургомистру, что не исключает 
возможность прослушивания своей квартиры агентами СД.






«ТЫ ОБЯЗАН УЙТИ…»


В разговоре со своим сослуживцем командиром артиллерийской части группы армий 
«Б», оберстом Латманом, генерал-фельдмаршал задумчиво произнес:

— Когда я выздоровею, то пойду к фюреру и скажу ему: — Разве не хватит? 
Посмотри, на тебе кровь миллионов немцев! Твое время вышло, ты обязан уйти…

Со времен 1-й мировой войны Роммель поддерживал дружеские связи с боевым 
братством «вюртембергских горных егерей». Маршал не скрывал своих взглядов 
перед бывшими однополчанами. Еще в январе 1944 года он открыто говорил с ними о 
конструктивных слабостях Атлантического вала и утверждал, что «практически нет 
никаких шансов успешно противодействовать вторжению союзников во Францию». Он 
рассказал им о своей поездке в Ставку и об острой стычке с Герингом в 
присутствии фюрера:

«Не у меня одного создалось такое впечатление, что в рейхе больше не выпускают 
самолеты, — сказал я оторопевшему от изумления рейхсмаршалу. — Враг вытворяет в 
воздухе все, что его душе угодно! Над нашими позициями неделями не появляются 
самолеты германских люфтваффе…» Гитлер внимательно прислушивался к разговору, и 
я обратился к нему: «Мой фюрер, из России ко мне перебрасывают выжатые как 
лимон дивизии. Нельзя ли покончить с этой практикой? Не лучше ли направлять ко 
мне изнывающие от скуки оккупационные войска. В Париже они только и заняты тем, 
что бьют баклуши, развратничают и пьянствуют. Если вы думаете, что так можно 
выиграть войну, то вы ошибаетесь. Мой фюрер, я искренне опасаюсь, что в один 
прекрасный день нам придется капитулировать». Гитлер подобрался, как перед 
прыжком, и, злобно прищурившись, произнес: «Вы не первый, вы далеко не первый, 
Роммель, кто говорит мне эти слова. Я частенько слышал их от моих генералов на 
Восточном фронте. Но посмотрите, где они теперь? Одни в могиле, а другие 
деградировали…»






«БЕСНОВАТЫЙ ФЮРЕР»


Друзья маршала сохранили воспоминания о его последних днях. Роммель был 
прекрасным рассказчиком, остроумным и ироничным, а в эти дни, обреченный на 
бездействие, он говорил особенно много, переосмысливая свою жизнь:

— После нескольких инспекционных поездок во Францию я убедился в том, что 
Атлантический вал — это пустая трата времени. Признаюсь, поначалу я тоже принял 
за чистую монету пропагандистские трюки с «оружием возмездия». Позже, за 2 дня 
до ранения я отправил «бесноватому фюреру» обстоятельный доклад о тяжелейшем 
положении фронта. Американцы и англичане были вполне готовы к прорыву. Я 
написал, что если срочно не будут предприняты самые решительные меры, вина 
целиком и полностью ляжет на его плечи.

Старинный друг четы Роммелей Юлиус Мюльшлегель, владелец мельницы в Биберахе, 
приехал со своей супругой в Герлинген. Во время прогулки в саду маршал 
неожиданно замер, наклонился поближе к гостю и прошептал:

— Мюльшлегель, хочу вас предупредить — за мной следят. Они окружили дом. 
Прогулку придется прервать. Если мы с женой не надумаем переезжать отсюда, 
придется поставить высокий забор, чтобы хоть как-то укрыть себя от соглядатаев…

Интересно, за мной придут тоже ночью? Они арестовывают генералов между 02.00 и 
04.00 утра. Пусть приходят — у меня есть для них сюрприз. (Роммель надеялся на 
охранников, но те, как это и следовало ожидать, не вмешались в решительную 
минуту.)

Свидетелем ужасной сцены довелось стать Рудольфу Веклеру, президенту ассоциации 
горнострелковых частей. Он не застал маршала дома и пошел его любимым маршрутом 
в соседний лес. Когда Веклер окликнул увлеченного поисками грибов фельдмаршала, 
тот вскрикнул от неожиданности и смертельно побледнел:

— Черт возьми, Рудольф, я вас сразу не узнал и подумал, что за мной пришли…






НЕДОБРОЖЕЛАТЕЛИ


Ровно два месяца прошли со дня тяжелого ранения — шестого по счету за две 
мировые войны. Командование вручило положенный в таком случае «золотой знак за 
ранение», и Роммель с гордостью носил награду. Под присмотром университетских 
профессоров медицины, доктора Альбрехта и доктора Штока, маршал быстро набирал 
форму, его физическое состояние значительно улучшилось и уже в обозримом 
будущем можно было вести речь о полном восстановлении работоспособности. Но 
безоблачное небо над головой заволакивали свинцовые тучи, а смертельная удавка 
затягивалась все туже…

После ареста Шпайделя генерал-фельдмаршал стал подозрительным и недоверчивым. 
Он прекрасно знал, на что способен Гитлер. Непримиримый Йодль и раньше не 
скрывал свою антипатию к «самому молодому маршалу сухопутных войск». 
Злопамятный Геринг никогда и никому не прощал критических замечаний в адрес 
люфтваффе. Роммель всегда был противником «авиационного государства в 
государстве» рейхсмаршала Геринга и выступал против «особого положения» этого 
рода войск в системе вермахта. Даже чисто визуально трудно было представить 
себе двух более разных людей: аскет — Роммель и сибарит — Геринг.

Один из критически настроенных очевидцев так описал «явление Геринга» римскому 
обществу в 1943 году:

— …Потом показалась тяжело пыхтящая туша рейхсмаршала. От драгоценностей рябило 
в глазах: кольцо с крупным голубым бриллиантом на одной руке, перстень с еще 
более крупным изумрудом — на другой; тяжелый платиновый браслет наручных часов, 
украшенный опять-таки изумрудами, и еще один необычной формы изумруд на 
галстучной булавке. Довершали картину тщательно ухоженные руки со следами 
недавнего маникюра…

Для Кейтеля генерал-фельдмаршал Роммель всегда был «неудобным подчиненным», 
постоянным напоминанием о той ответственности, которую разделяло ОКВ за 
безумные приказы и решения Верховного главнокомандующего вермахта. Роммель 
никогда не скрывал своего презрения к этим людям — они платили ему ненавистью. 
К лагерю противников относилась еще одна темная личность — Борман, «серый 
кардинал НСДАП». Оставаясь в тени, этот человек из-за кулис манипулировал 
«вождями», партией и вермахтом. С его легкой руки генералитет оказался разбит 
на три группы: «партийные генералы», «кляузники и сутяжники» и «солдафоны». В 
первую группу входили деятели вроде Кейтеля, Шернера, Моделя, Бургдорфа и иже с 
ними. Их всячески продвигали по службе, присваивали звания, вручали ордена. Они 
оседали в генштабе и повсеместно вытесняли из армии тех, кто пытался сказать 
правду о военно-политическом положении рейха, то есть относился к «кляузникам» 
по терминологии Бормана. Третью группу составляли безропотные исполнители 
безумных приказов фюрера и ОКВ, а НСДАП требовала от них безоговорочного 
повиновения и «следования в русле партийного учения». Возможно, рейхсляйтер был 
самым опасным врагом Роммеля.






ДНЕВНИК ФРАУ РОММЕЛЬ


Накануне драматической развязки генерал-фельдмаршала Роммель, его родные и 
близкие жили в атмосфере постоянного напряжения и предчувствия неминуемой беды. 
Фрау Роммель вела дневник в то страшное время:

Август, 1944.

… СД начала действовать демонстративно грубо и нахально: в середине августа, 
незадолго до приезда мужа, меня разбудили выстрелы и поднявшаяся суматоха. 
Неизвестный пытался взломать дверь со стороны веранды и проникнуть в дом. Когда 
охранники окликнули его — он бросился бежать. Тогда охрана открыла огонь, но 
злоумышленнику удалось скрыться…

…Приблизительно в это же время ко мне приехал крайсляйтер[46 - Руководитель 
окружной организации НСДАП. Назначался непосредственно фюрером. (Прим. перев.)] 
Ульма и поинтересовался, надежен ли наш персонал. На мой недоуменный вопрос он 
ответил, что один из руководителей СД Ульма по секрету сообщил ему, что 
«генерал-фельдмаршал не верит в окончательную победу и критикует руководство…»

7 сентября 1944.

…Во второй половине дня позвонили соседи и сообщили, что два подозрительных 
типа крутились около нашего дома. Убедившись в том, что их обнаружили, 
незнакомцы тут же скрылись в лесу. Примерно в 15.30 адъютант мужа, гауптман 
Алдингер, действительно обнаружил на лесном холме, прямо напротив нашей садовой 
калитки, двух нездешних мужчин. (Я почему-то запомнила, что у одного из них 
были голубые очки.) Они предъявили совершенно новые паспорта и утверждали, что 
работали инженерами на оборонном предприятии и эвакуированы сюда из 
Регенсбурга…

Во время оккупации военная прокуратура американцев расследовала обстоятельства 
смерти генерал-фельдмаршала Роммеля. Было установлено, что уже за несколько 
месяцев до трагической гибели он находился под негласным наблюдением гестапо. В 
Берлине решили не подключать к операции штутгартский и ульмский филиалы, 
опасаясь, что кто-нибудь из числа местных доброжелателей захочет предупредить 
маршала, поэтому слежку осуществляли мюнхенские гестаповцы.

За генерал-фельдмаршалом следили три агента — женщина и двое мужчин. Они 
появились в Герлингене с подложными документами и под фальшивыми именами. После 
того, как адъютант фельдмаршала, гауптман Алдингер, записал анкетные данные 
двух подозрительных мужчин и послал их на проверку в ульмское отделение СД, 
моментально пришел ответ, что документы в полном порядке…

После капитуляции, летом 1945 года жена бывшего ортсгруппенляйтера[47 - 
Руководитель низовой организации НСДАП. (Прим. перев.)] Герлингена рассказала 
фрау Роммель, что в сентябре 1944-го к ним в дом, расположенный по соседству с 
домом Роммелей, пришел сотрудник СД и потребовал докладывать о том, с кем 
общается маршал, и кто его навещает. Потом этот человек регулярно приходил за 
донесениями. Вся информация по «делу Роммеля» поступала к Борману. В архивах 
рейхсканцелярии американцы обнаружили его комментарии к рапортам секретных 
агентов, которые рейхсляйтер готовил для Гитлера:

— 28 сентября, 1944. Агент подтверждает еще более тяжелые подозрения, чем те, 
что были у нас до сих пор…

В начале октября Гитлер, Кейтель, Гиммлер и Бургдорф провели специальное 
совещание по «делу Роммеля». Учитывая популярность генерал-фельдмаршала и тот 
общественный резонанс, который могло бы вызвать официальное судебное 
преследование, Гитлер принял решение о «внесудебной расправе».

Октябрь, 1944.

— 7 октября пришла подписанная Кейтелем телефонограмма из Ставки — 10 октября 
муж должен был присутствовать на важном совещании в Берлине. 9 октября к 18.00 
на железнодорожный вокзал Ульма должны были подать для него спецпоезд. Муж 
связался с лечащим врачом, чтобы перенести запланированную на 10 октября 
консультацию. Профессор Шторх категорически не рекомендовал ему надолго 
покидать дом и подвергать нагрузкам неокрепший организм. По приказу мужа 
гауптман Аддингер попытался связаться с генерал-фельдмаршалом Кейтелем. Маршала 
на месте не оказалось, но удалось разыскать Бургдорфа. Я и гауптман оставались 
в комнате, пока супруг разговаривал с генералом. Муж попросил передать 
фельдмаршалу Кейтелю: лечащие врачи считают, что в настоящий момент его 
состояние здоровья не позволяет предпринимать столь длительные поездки. Муж 
поинтересовался, не известна ли генералу проблематика совещания и нельзя ли в 
случае крайней необходимости прислать к нему надежного офицера связи. Бургдорф 
ответил:

«Насколько мне известно, фюрер поручил генерал-фельдмаршалу Кейтелю обсудить с 
вами вопрос будущего нового назначения…»

13 октября.

— Из штаба корпуса в Мюнхене пришла телефонограмма о том, что на следующий день 
к 12.00 в Герлинген прибудет генерал Бургдорф. Муж с возрастающим подозрением 
отнесся к поднимающейся вокруг него суматохе. Гостивший у нас приятель супруга 
Оскар Фарни заметил: «Гитлер не посмеет тронуть тебя». «Думаю, он уже принял 
решение о моем устранении», — ответил супруг.

Обостренное чутье обложенного со всех сторон красными флажками волка 
подсказывало ему, что срочный визит Бургдорфа — это очередная ловушка Гитлера. 
Но физически и психически Роммель стал совершенно другим человеком, чем это 
было до ранения двухмесячной давности. Депрессия сменялась воодушевлением, и 
тогда он возлагал большие надежды на будущее, которого, увы, для него уже не 
было. В последнее время он не расставался с личным оружием, но даже в своем 
нынешнем состоянии Роммель был слишком горд для того, чтобы прибегнуть к такому 
«простому» решению проблемы.

14 октября.

— Погожий осенний денек. Янтарно-желтые нивы, и одетые в багрец и золото 
герлингенские леса. Рано утром в краткосрочный отпуск приехал Манфред 
(пятнадцатилетний сын маршала, проходивший обучение как «помощник зенитчика» на 
одной из батарей ПВО). Позже он рассказал мне, что после завтрака до 11.00 
гулял с отцом и от него узнал о предстоящем визите генералов Бургдорфа и 
Майзеля:

«Отец пребывал в искреннем недоумении и все пытался понять — с какой целью 
Гитлер направил к нему этих людей».

За его внешней невозмутимостью, холодностью и корректностью скрывалась 
беззащитная душа искалеченного войной, доведенного до нервного срыва человека. 
В блокноте на рабочем столе остались последние распоряжения по поводу 
совершенно малозначительных вещей — отменить вызов машины для поездки на 
консультацию… решить вопрос со стоянкой мотоцикла адъютанта… и другие 
второстепенные «хозяйственные дела». Стороннему наблюдателю могло показаться, 
что Роммель сохраняет олимпийское спокойствие. На самом деле он уже принял 
решение и был внутренне готов к наихудшему.






«ЧЕРЕЗ ЧЕТВЕРТЬ ЧАСА Я УМРУ…»


Ровно в 12.00 появились генерал Бургдорф, начальник Управления личного состава 
сухопутных войск, и генерал-лейтенант Майзель из Генерального штаба сухопутных 
войск, уполномоченный специальной комиссии по событиям «20 июля». Генералы 
вежливо поздоровались с фрау Роммель и юным Манфредом и после нескольких 
дежурных светских фраз выразили желание побеседовать с маршалом наедине. После 
этих слов жена и сын покинули рабочий кабинет, а маршал крикнул адъютанту, 
чтобы тот держал наготове папку с документами. Роммель предполагал, что Майзель 
и Бургдорф от имени Верховного главнокомандующего потребуют у него отчет о 
«проигранной Нормандской операции». Даже в минуту наивысшей опасности он не мог 
до конца поверить в то, что Гитлера уже не интересуют «мотивы, причины и 
подоплека» событий. Фюрер решил, что маршал должен умереть…

Беседа продолжалась около часа. Потом из кабинета вышел Бургдорф, а через 
несколько секунд Майзель. Фрау Роммель ждала супруга в спальне маршала. Когда 
смертельно бледный, с исказившимися чертами лица ее супруг появился в дверях, 
она с внезапной отчетливостью поняла: произошло что-то ужасное и непоправимое. 
Позже она по памяти восстановила и записала драматический диалог:

Фрау Роммель: — Эрвин, что случилось?

Роммель: — Через четверть часа я умру…

Фрау Роммель: — Господи, что ты говоришь? Что им нужно от тебя?

Роммель: — Фюрер поставил меня перед выбором — принять яд или предстать перед 
Народным трибуналом. Генералы привезли сильнодействующий яд — полный паралич 
через три секунды. Меня обвиняют в соучастии в покушении…

Фрау Роммель: — Кто выдал тебя?

Роммель: — Штюльпнагель, Шпайдель или Хофакер — кто-то из них троих дал 
показания. Думаю, что кроме этого, я еще фигурировал в списках Герделера как 
будущий рейхспрезидент!

Фрау Роммель: — Что ты ответил им на все эти обвинения?

Роммель: — Я сказал, что не могу поверить в то, что это правда. Предположил, 
что эти показания были «выколочены» костоломами из гестапо…

Фрау Роммель: — Что же нам теперь делать, Эрвин?

Роммель: — Я не боюсь трибунала и готов ответить за свои поступки. Все, что я 
собирался сделать, было направлено на пользу Германии и ее народа. Но я 
абсолютно уверен в том, что мне не дадут возможности благополучно добраться до 
Берлина — просто «ликвидируют» в пути.

…Теперь я понимаю, что подразумевал Бургдорф под «новым назначением» пару дней 
тому назад — речь шла о моих похоронах! Представь себе, они уже расписали 
церемонию погребения…

Ни о чем не подозревавший Манфред в поисках родителей заглянул в спальную 
комнату — увидел заплаканную мать, побледневшего отца и едва не лишился чувств 
от потрясения, когда услышал переданное генералами «иудино послание» диктатора:

— Гитлер приказал передать, что в случае моей добровольной смерти семью никто 
не тронет. Наоборот, государство позаботится о вас…

Роммель попрощался с женой и сыном, вышел в соседнюю комнату и в последний раз 
переговорил со своим адъютантом Алдингером. Свалился с плеч страшный груз 
неопределенности последних недель и месяцев — его судьба была решена, и 
обратного пути не было. Маршал положил руку на плечо адъютанта и тихо произнес:

— Вот все и закончилось, гауптман. Фюрер приказал мне умереть. По пути в Ульм 
генералы дадут мне яд. Бургдорф обещает, что я умру быстро и безболезненно, а 
потом мне полагаются государственные похороны с воинскими почестями. Гитлер 
обещал безопасность жене и сыну, им даже будут выплачивать пенсию после моей 
смерти.

Гитлер принял окончательное решение, а альтернатива — Народный трибунал с 
заранее предопределенным приговором, неминуемый расстрел и преследование семьи. 
Меня особо предупредили, что все выезды из Герлингена контролируются гестапо. 
Если бы я даже надумал связаться с армией, то телефон блокирован. Я сказал жене,
 что для нас это единственный приемлемый выход. На мне нет вины — я не замешан 
ни в каком преступлении. Я служил фатерланду всю свою сознательную жизнь.

Полагаю, что приблизительно через полчаса вам позвонят и сообщат о несчастном 
случае или скоропостижной смерти…






УБИЙСТВО РОММЕЛЯ


Дальнейшие события описала сама фрау Роммель:

…Муж, Манфред и гауптман Алдингер вышли в сад, где их нетерпеливо поджидали 
генералы Бургдорф и Майзель. Потом они направились к легковой машине, которая 
стояла у садовых ворот. Манфред заметил, что за рулем сидел эсэсовец. Муж сел 
на заднее сидение, следом за ним оба генерала. Машина развернулась и поехала в 
сторону Випингена — Блаубойрена. Я до сих пор так и не знаю, как все это 
происходило…

…Еще когда генералы Бургдорф и Майзель разговаривали с мужем в кабинете, нам 
звонили наши герлингенские друзья и предупреждали, что рядом с нашим домом 
появились грузовики с эсэсовцами, перекрыто магистральное шоссе и блокированы 
выезды из городка.

Вскоре появился адъютант генерала Майзеля. Я отказалась принимать его, и с ним 
беседовал гауптман Алдингер. Офицер сообщил, что «неожиданно» мужу стало 
нехорошо и его в бессознательном состоянии доставили в резервный госпиталь 
«Вагнершуле» в Ульме. Предварительный диагноз медиков — эмболия (закупорка 
сосудов головного мозга)…

…Сразу после этого позвонил комендант Ульма, оберст Куцнани. Он не подозревал 
об истинной подоплеке событий и был искренне потрясен трагической гибелью мужа. 
Он рассказал мне, что Бургдорф звонил в Ставку и ОКВ и сообщил им о кончине 
генерал-фельдмаршала. От них он получил указания начать подготовку церемонии 
государственных похорон…

…Вечером я, сын и гауптман Алдингер поехали в Ульм. Нас принял дежурный врач и 
сообщил, что мужа привезли в госпиталь в 13.25, и в это же время он 
зафиксировал остановку сердца. Попытки реанимации — укол кардио-стимулирующих 
препаратов в сердечную мышцу и прямой массаж сердца — не помогли…

…Вечером следующего дня мы встречали на вокзале Ульма мою свояченицу. Днем 
гауптман Алдингер побывал в комендатуре в комитете по организации похорон. Мы с 
сыном ждали его в машине. Неожиданно появился генерал Майзель и выразил свои 
соболезнования, но я сделала вид, что не вижу протянутой для рукопожатия руки…

…Мы со свояченицей поехали в госпиталь «Вагнершуле». Там в маленькой комнате 
стоял гроб с телом моего покойного мужа. Как и в прошлый раз меня потрясло 
совершенно несвойственное ему при жизни выражение лица — навечно застывшие 
ненависть и презрение…

В ходе расследования по «делу Роммеля» американская военная прокуратура 
установила имя «эксперта по ядам» Главного управления имперской безопасности 
(РСХА), которому была поручена ликвидация генерал-фельдмаршала. Я держал в 
руках подписанный протокол допроса, в котором убийца изложил суть полученного 
задания и поэтапный хронометраж ружение не могли не считаться с общественным мнением и серьезно 
опасались разоблачения истинных причин смерти фельдмаршала. Официальная 
траурная церемония должна была успокоить сомневающихся и несколько остудить 
накал страстей. Из пропагандистских соображений и для придания делу «внешней 
благообразности и правдоподобия» Гитлер даже издал и подписал специальный указ:

— 14 октября сего года генерал-фельдмаршал Роммель скончался от болезни, 
вызванной осложнениями после травм, полученных в автокатастрофе во время 
служебной поездки по Нормандскому фронту. Рейх и вермахт потеряли одного из 
своих лучших военачальников. Ушел из жизни мужественный борец, человек 
беззаветной храбрости и личной отваги…

…Родина высоко оценила его огромный вклад в дело освободительной борьбы 
немецкого народа с британскими захватчиками в Северной Африке. За два года 
героических боев Африканского корпуса с превосходящими силами противника он 
проявил себя как талантливый полководец и заботливый командир. Роммель стал 
первым представителем наших славных сухопутных войск, кто был награжден 
«Рыцарским крестом с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами» «Железного 
креста». Как главнокомандующий группой армий он вплоть до последней минуты 
перед тяжелым ранением укреплял обороноспособность рейха на Западном фронте. 
Его имя навечно вошло в историю героической борьбы немецкого народа за свободу 
и независимость своего Отечества — вермахт склоняет голову перед светлой 
памятью великого солдата и патриота. В ознаменование траура приказываю 
приспустить государственные знамена и полковые штандарты…

Гитлера не мучила «химера совести», он лишний раз подтвердил, что нет предела 
человеческому лицемерию, когда прислал на похороны Роммеля огромный лавровый 
венок. Немецкий народ даже не подозревал, как жестоко обманул его священные 
чувства безумный диктатор. Только считанные единицы из числа собравшихся на 
траурную церемонию в Ульме знали истинного виновника трагической гибели 
«лучшего сына нации». Многие из тех, кто перед лицом всенародного горя цинично 
улыбались в душе, подсознательно отгоняли от себя видения того страшного для 
них дня, когда тайное станет явным и немецкий народ призовет их к ответу за все 
преступления режима. Геббельсовская пропаганда использовала смерть маршала в 
своих целях. Но в обрушившихся на страну лицемерных потоках славословия все 
отчетливее звучали голоса тех, кто искренне оплакивал великого сына немецкого 
народа.

Организацией церемонии погребения генерал-фельдмаршала Роммеля занимались его 
убийцы из Управления личного состава сухопутных войск. 18 октября в актовом 
зале ратуши Ульма, которая позже была уничтожена союзническими 
бомбардировщиками, собрались представители всех родов войск вермахта, партийные 
и государственные деятели, посланники вассальных государств Германии. От имени 
фюрера надгробную речь произнес генерал-фельдмаршал фон Рундштедт, и началась 
она с преисполненной двусмысленного подтекста фразы:

— Фюрер и Верховный главнокомандующий вермахта призвал[50 - Игра слов от нем. 
«berufen»: 1. Приглашать, назначать, призывать. 2. (разг.) Сглазить, накликать 
беду. (Прим. перев.)] нас сюда, чтобы почтить память верного сына своего 
Отечества. Полководцы его калибра рождаются раз в сто лет, нация любила 
генерал-фельдмаршала Роммеля и по праву гордилась им…

…Трагическая судьба вырвала его из наших сомкнутых рядов. Его сердце 
принадлежало фюреру…

Потом в зал стали вносить венки от родственников, друзей и близких покойного. 
Фон Рундштедт возложил лавровый венок от фюрера. Я до сих пор не могу без 
содрогания, стыда и бессильного гнева вспоминать эту чудовищную сцену — 
склонившийся над гробом Рундштедт и… венок от убийцы у ног его жертвы.

После гражданской панихиды все направились на улицу, и фон Рундштедт предложил 
опереться на его руку вдове маршала. Фрау Роммель инстинктивно отшатнулась — в 
это мгновение «личный представитель фюрера» олицетворял для нее самого убийцу 
ее супруга…

Под звуки «Песни о боевом товарище» и залпы артиллерийского салюта гроб вынесли 
из ратуши и установили на орудийном лафете. Тысячи людей замерли в скорбном 
молчании по обе стороны площади. Жители близлежащих городских кварталов 
получили строгий приказ наглухо закрыть все выходящие на улицу окна и балконы. 
«Знающие люди» утверждали, что на церемонию похорон непременно приедет сам 
Адольф Гитлер. Требования комендатуры «закрыть окна и двери» были либо 
обязательными в таком случае мерами безопасности, либо власти вели свою игру и 
из пропагандистских или каких-либо других соображений распространяли ажиотажные 
слухи.

Траурная процессия медленно двигалась вдоль шпалер скорбящих сограждан к 
городскому крематорию. Здесь уже не было господ в шитых золотом мундирах и дам 
в богатых туалетах — у фоба с бренными останками генерал-фельдмаршала Роммеля 
собрались его верные друзья и соратники. Простые и искренние слова прощания 
звучали без неуместных в этой обители скорби пафоса и фальши:

— …Ветераны Вюртембергского горнострелкового батальона до сих пор вспоминают 
юного офицера с горящими глазами — оберлейтенанта Роммеля. Солдаты боготворили 
его, зная, что он никогда не пошлет их в бой ради самого боя, а только в случае 
настоятельной необходимости. Когда Германия узнала о его безвременной кончине, 
не было ни одной немецкой семьи, ни одного немецкого мужчины или немецкой 
женщины, кто бы не почувствовал себя осиротевшим. Такое чувство испытываешь 
тогда, когда теряешь бесконечно близкого тебе и родного человека. Плоть от 
плоти немецкого народа, он был бесконечно близок любому из нас. Спи спокойно, 
дорогой товарищ, вечная тебе память…

— …Мне выпала великая честь сражаться под командованием генерала Роммеля в 
знойных песках Северной Африки. На родине, на фронте и в британских лагерях 
военнопленных оставшиеся в живых ветераны Африканского корпуса помнят своего 
командира — «рыцаря без страха и упрека». Под его командованием мы стали чем-то 
большим, чем просто войсковое соединение — мы стали «братьями по оружию». Когда 
он хвалил или отчитывал нас, мы смотрели в его бездонные глаза и видели в них 
отражение покоренных им вершин. Мы и сами были готовы свернуть любые горы, 
когда он поднимал нас в атаку…

21 октября 1944 года урна с прахом полководца была захоронена на скромном 
сельском кладбище Герлингена. Мятежный дух фельдмаршала Роммеля нашел последнее 
пристанище в живописнейшей местности у подножья Швабских Альб. В последние 
недели своей жизни он с удивлением обнаружил, что есть еще на земле такие 
уголки, куда не добралась война. Видимо, предчувствуя свою близкую смерть, он 
выразил последнюю волю: «…пусть меня похоронят здесь, хочу обрести вечный покой 
в этой благословенной земле…».

Гестапо оставило вдову генерал-фельдмаршала и его сына в покое — с некоторых 
пор им перестала угрожать участь «членов семьи врагов нации» с неминуемым 
арестом и концлагерем, как это практиковалось в рейхе согласно доктрине 
семейной ответственности. В телефонном разговоре с генерал-фельдмаршалом 
Моделем генерал Бургдорф передал ему пожелание фюрера «не поднимать больше пыли 
в деле Роммеля». Кампания по заметанию следов убийства продолжалась. На самом 
высоком уровне было принято решение более снисходительно обращаться и с людьми 
из ближайшего окружения Роммеля. Только этим можно объяснить тот факт, что 
генерал Шпайдель остался в числе немногих уцелевших «заговорщиков 20 июля». Ему 
есть, за что благодарить судьбу, тем более, что «менее виновные люди» из 
окружения Герделера и Штауффенберга были давно казнены по приговору Народного 
трибунала.

Однако верхом цинизма фюрера стало инспирированное им строительство памятника 
«погибшему герою рейха». 7 марта 1945 года вдова фельдмаршала Роммеля получила 
письмо от главного инспектора мемориальных кладбищ Германии, профессора Крайса. 
По заданию Гитлера три известнейших скульптора рейха — профессоры Брекер и 
Торак из Берлина и Ленер из Дрездена — работали над эскизами монументального 
памятника полководцу. Фюрер поставил только одно условие: «в композиции 
обязательно должен присутствовать лев как символ неукротимости боевого духа 
генерал-фельдмаршала». Ни о чем не подозревающий профессор Крайс отправил фрау 
Роммель письмо следующего содержания:

— Уважаемая госпожа Роммель! Фюрер поручил мне разработать проект мемориального 
комплекса, посвященного памяти вашего безвременно почившего супруга. Я привлек 
к разработке проекта известнейших архитекторов страны и посылаю вам лучшие на 
мой взгляд эскизы. Памятник существует в виде уменьшенной копии, так как в 
настоящий момент не представляется возможным изготовить его в натуральную 
величину и транспортировать в Герлинген. Думаю, что сейчас следует вести речь 
об установке временной могильной плиты из камня (1 м шириной и 1,80 м длиной) с 
высеченными на ней инициалами генерал-фельдмаршала и эмблемой. Мне кажется, что 
стилизованная фигура льва лучше всего выражает величие духа и мужество вашего 
усопшего супруга. Профессор Торак изобразил умирающего льва, в то время как 
профессор Брекер — рычащего льва. На эскизе скульптора Ленера из Дрездена 
изображен лев, готовящийся к прыжку. На мой взгляд, третий вариант самый 
удачный. Впрочем, оставляю на ваше усмотрение выбор наиболее понравившегося 
варианта. В настоящий момент существует запрет на изготовление надгробных 
памятников из камня для солдат и даже для кавалеров «Рыцарского креста». Но я 
получил специальное разрешение от рейхсминистра Шпеера и могу приступить к 
изготовлению надгробной плиты незамедлительно, если вы остановитесь на одном из 
отправленных вам эскизов…

Перед тем как отправиться к вдове генерал-фельдмаршала, эскизы побывали у 
Бормана, по заданию Гитлера контролировавшего соответствие надписи на 
мемориальной плите фальшивому эпикризу, написанному в резервном госпитале Ульма.


Только считанные единицы знали о драматических обстоятельствах смерти 
генерал-фельдмаршала Роммеля и трагедии его семьи. Вплоть до краха «третьего 
рейха» жизнь и судьба фельдмаршала были «тайной, покрытой мраком». И только с 
началом нового драматического витка новейшей истории Германии прозвучали первые 
робкие слова правды о выдающемся немецком полководце.






Приложение





Таблица 1










ТАБЛИЦА ВОИНСКИХ ЗВАНИЙ






Таблица 2










ШТАБНЫЕ ДОЛЖНОСТИ ВЕРМАТА






Таблица 3










ВОЙСКОВЫЕ ПОДРАЗДЕЛЕНИЯ ВЕРМАХТА






Генерал-фельдмаршалы вермахта



…Вермахт — инструмент моей

внешней политики. Придет час,

когда я поставлю перед ним

задачу и потребую выполнения

приказа, а не обсуждения его

правильности

или неправильности…

    Адольф Гитлер




1-я мировая война стала самой кровавой войной начала века. 34 государства 
планомерно уничтожали друг друга в течение 4-х лет. Всего было мобилизовано 
74 млн человек, 10 млн были убиты, а 20 млн получили ранения. Германия 
капитулировала последней — 11.11.1918.

28 июня 1919 года в предместье Парижа Версале державы-победительницы — США, 
Британская империя, Франция, Италия, Япония, Бельгия — подписали мирный договор 
с потерпевшей полное и безоговорочное поражение в этой войне Германией. В стане 
победителей оказались ныне мало кому известное королевство Хиджаз (с 1932 — 
Саудовская Аравия), Гаити, Сиам, Гондурас, Панама и другие. Не были приглашены 
только представители наиболее пострадавшей в этой войне стороны — России. 
Впрочем, Россия и не могла присутствовать на переговорах в Версале — развал 
фронта, начавшийся после февральской революции, довершил октябрьский переворот, 
и 03.03.1918 Кремль заключил сепаратный мир с немцами, так называемый Брестский 
мир, согласно которому Германия аннексировала Польшу, Прибалтику, часть 
Белоруссии и Закавказья. Кроме этого, Россия обязалась выплатить 6 млрд марок 
контрибуции, зато уцелели «ленины, Троцкие и совдепия». С самого начала этой 
безумной войны Российская империя действовала фактически вопреки своим 
геополитическим интересам, за что получила революцию и лишилась 
государственности. Пренебрегая расхожим мнением о том, что история не имеет 
сослагательного наклонения, рискну предположить, что окажись в той мировой 
бойне Российская империя по одну сторону баррикады с Германией, ход истории был 
бы совершенно иным: в России не захватили бы власть большевики, а в Германии не 
сложились бы социально-экономические условия, обеспечившие захват власти 
национал-социалистами Адольфа Гитлера. В результате Хиджаз с Сиамом и другие 
страны обязали Германию вернуть Франции Эльзас и Лотарингию, Бельгии — округа 
Мальмеди и Эйпен, Польше — Познань, часть Поморья и другие территории Западной 
Пруссии. Данциг (Гданьск) был объявлен вольным городом. До февраля 1923 года 
Мемель (Клайпеда) имел особый статус и был впоследствии присоединен к Литве. 
Вопрос отторжения Шлезвига, южной части Восточной Пруссии и Верхней Силезии 
предстояло решить путем плебисцита. Саарская область переходила на 15 лет под 
управление комиссии Лиги Наций, а затем ее судьба должна была решиться 
волеизъявлением народа. Германия обязывалась соблюдать независимость Австрии, 
признавала независимость Чехословакии и Польши. На левобережье немецкого Рейна 
и участке правого берега реки шириной 50 км, в так называемой «Рейнской 
демилитаризованной зоне», согласно договору было запрещено размещать 
предприятия оборонной промышленности, содержать вооруженные силы и строить 
оборонительные сооружения. Колониальные владения Германии были поделены между 
державами-победительницами. Кроме этого, Германию обязали выплатить репарации. 
Так были заложены основы будущих территориальных претензий «третьего рейха» к 
Европе…

Военные статьи договора запрещали Германии иметь генеральный штаб, ВВС, танки, 
зенитную и противотанковую артиллерию, подводные лодки. Сухопутная армия была 
ограничена 100 тысячами солдат, а офицерский корпус не должен был превышать 4 
000 человек…

Созданные на основе Версальского договора вооруженные силы, так называемый 
временный рейхсвер, состояли из сухопутной армии и флота. Под вывеской 
Управления войск министерства рейхсвера по сути скрывался запрещенный мирным 
договором генеральный штаб. Разграбленная до последней нитки униженная Германия 
стала готовиться к новой войне, заключив тайное военное соглашение с 
правительством СССР. Будущий «гений танковых атак», Гейнц Гудериан, учился в 
одной из секретных танковых школ в Казани, известной под кодовым названием 
«Кама». На секретных полигонах проходили испытания новейшая техника и системы 
вооружения. После прихода Гитлера к власти в 1933 году Германия вышла из Лиги 
наций, а в 1935 денонсировала военные статьи Версальского договора. К 1934 
численность рейхсвера возросла до 300 000 человек, а к лету 1935 — до 500 000. 
16 марта 1935 года в Германии была введена всеобщая воинская повинность и 
принят «Закон о строительстве вермахта». К 1939 численность вермахта составляла 
уже 3 млн человек, а к концу 1943 — 11 млн человек.

Адольф Гитлер провозгласил себя верховным главнокомандующим вермахта, а первым 
командующим вооруженными силами рейха стал Вернер фон Бломберг. За планы 
ремилитаризации Рейнской зоны и в связи со своим юбилеем Гитлер произвел 
Бломберга в генерал-фельдмаршалы 29 апреля 1936 года. Так 58-летний генерал 
стал первым офицером вермахта, который был удостоен высшего воинского звания в 
немецкой армии. С 1936 по 1945 это звание было присвоено 19 офицерам вермахта 
(вместе с фельдмаршалами люфтваффе их было 25, но речь пойдет только о 
сухопутных войсках). Гитлер весьма скупо распоряжался маршальскими жезлами, и 
Бломберг пребывал в гордом одиночестве до тех пор, пока 19 июля 1940 года на 
приеме в рейхстаге в ознаменование победы над Францией Гитлер произвел в 
маршалы сразу 9 высших офицеров. Паулюс получил маршальский жезл в день 
капитуляции 6-й армии в Сталинграде, и Гитлер поклялся не присваивать больше 
высшего воинского звания «предавшим его генералам». Как известно, фюрер легко 
отказывался от своих слов — последним генерал-фельдмаршалом сухопутных войск 
стал Фердинанд Шернер, произведенный в этот чин за несколько недель до 
самоубийства диктатора. Фельдмаршалы «третьего рейха» были очень разными людьми 
по образованию, воспитанию, идеологии, способностям… Были среди них 
счастливчики и неудачники, нацисты и антинацисты, аристократы и выходцы из 
низов, но все они входили в военную элиту и командовали сильнейшей армией мира 
к началу 2-й мировой войны. Впрочем, обо всем и обо всех по порядку…




ВЕРНЕР ФОН БЛОМБЕРГ (1878—1946)


Фон Бломберг родился в офицерской семье. Служил в Генеральном штабе во время 
1-й мировой войны. С начала 1919 служил в рейхсвере, а в 1935 стал военным 
министром. Стоял у истоков создания вермахта. Был в числе родоначальников 
люфтваффе и танковых войск. Бломберг не был убежденным нацистом, он стал им из 
конформизма. На словах Гитлер декларировал аполитичность армии: «Я не назначаю 
своих гауляйтеров командующими армиями, но и не разрешаю солдатам лезть в 
политику». А на деле инспирировал приказы, подобные тем, которые подписал в 
1933 — 1934 фон Бломберг. Один из самых непопулярных приказов из этого ряда — 
отдание военнослужащими чести членам НСДАП, одетым в нацистскую форму. Бломберг 
издал также приказ, запрещающий солдатам и офицерам рейхсвера пользоваться 
еврейскими магазинами. Наконец, партийная символика — орел со свастикой — 
появилась на мундирах рейхсвера и позже вермахта в 1934 после категорического 
требования фон Бломберга. В армии ценили его за рассудительность и 
воспитанность, но недолюбливали за прусскую заносчивость и надменность, за что 
и прозвали «Дутым львом» и «Зигфридом с моноклем».

С его именем связан неслыханный для того времени скандал. Овдовевший в 1932 
маршал женился на молодой Еве Грун в 1938. Кандидатуру невесты одобрил сам 
фюрер. Через некоторое время выяснилось, что молодая жена в свое время была 
арестована за кражу, занималась проституцией и позировала для порнографических 
открыток. Гитлер запретил Бломбергу появляться в рейхсканцелярии и отправил его 
в отставку, но это не помешало фюреру впоследствии отзываться о первом и 
единственном военном министре в своем правительстве с известным уважением. 
После капитуляции Бломберг был арестован союзниками и умер в следственной 
тюрьме Нюрнберга от рака.






ВАЛЬТЕР ФОН РЕЙХЕНАУ (1884—1942)


Наряду с Манштейном, Роммелем, Леебом, Листом и Клейстом считается одним из 
самых талантливых полководцев 2-й мировой войны.

Рейхенау родился в прусской офицерской семье. Во время 1-й мировой войны служил 
в Генеральном штабе и воевал на Западном фронте. Примкнул к Гитлеру скорее не 
из-за того, что был вдохновлен идеями национал-социализма, а потому, что был 
убежденным антикоммунистом. В 1933—1935 был начальником одного из управлений 
военного министерства. Стоял у истоков образования вермахта. Принимал участие в 
секретной программе возрождения немецкой армии и бывал в СССР вместе с фон 
Бломбергом. Смерть Гинденбурга 2 августа 1934 открыла Гитлеру путь к 
неограниченной власти. Рейхенау вошел в историю «третьего рейха» благодаря тому,
 что составил текст присяги на верность новому «рейхсканцлеру и фюреру всего 
немецкого народа». Рейхенау перевел на немецкий язык труды британского эксперта 
по танкам Лиддела Харта и всячески способствовал развитию нового рода войск в 
Германии.

Начинал польскую кампанию командующим 10-й армией. Командовал 6-й армией во 
время вторжения во Францию и СССР. Был произведен в генерал-фельдмаршалы в 1940 
году.

На Восточном фронте воевал под Киевом, Белгородом и Харьковом. В декабре 1941 
вступил в должность командующего группой армий «Юг» вместо отправленного в 
«резерв фюрера» Рундштедта. 12 января 1942 в штаб-квартире Рейхенау в Полтаве с 
ним случился сердечный приступ. 5 дней он находился в коме, и врачи приняли 
решение отправить его в Германию. Самолет с генерал-фельдмаршалом совершил 
вынужденную посадку и Рейхенау получил серьезные черепно-мозговые травмы. Все 
это и привело к летальному исходу.

Генерал-фельдмаршал Вальтер фон Рейхенау был одним из самых мыслящих и жестоких 
военачальников Гитлера. Он одобрительно относился к политике геноцида на 
оккупированных территориях, сотрудничал с СС.






ФЕДОР ФОН БОК (1880—1945)


Родился в семье прусского генерала. Служил в Генштабе, участник 1-й мировой 
войны — командовал пехотным полком в боях на Сомме. Служил в рейхсвере. 
Командовал группой армий «Север» во время польской кампании. 17 сентября 1939 
дивизии фон Бока захватили Брест-Литовск и 18 сентября соединились с 
вступившими в Восточную Польшу советскими войсками. Произведен в 
генерал-фельдмаршалы в составе большой группы офицеров в 1940.

На Восточном фронте командовал группой армий «Центр». В боях под Смоленском 
разбил 81 дивизию Красной Армии, захватив в плен 300 000 человек; под Вязьмой — 
663 000 человек, 1242 танка, 5412 орудий. В 1942 был назначен командующим 
группой армий «Юг». Гитлер остался недовольным действиями фон Бока под 
Харьковом, отстранил от должности и зачислил в резерв.

За энергичность и целеустремленность получил в войсках прозвище «Кюстринский 
факел». Типичный прусский офицер, с презрением относившийся к Гитлеру и 
национал-социализму. Отклонил предложение принять участие в офицерском заговоре 
против Гитлера. В своей книге «Офицеры против Гитлера» фон Шлабрендорф 
характеризует его как тщеславного и эгоистичного «пруссака», что, в общем-то, 
соответствует действительности.

Единственный из немецких фельдмаршалов, погибший во время военных действий: 4 
мая 1945 выехал в Гамбург к формировавшему новое правительство гросс-адмиралу 
Деницу. Автомобиль генерал-фельдмаршала был обстрелян британским штурмовиком — 
во время налета погибли сам фон Бок, его супруга и дочь.






ВАЛЬТЕР ФОН БРАУХИЧ (1881—1948)


Родился в семье профессионального военного. Служил в Генштабе, принимал участие 
в военных действиях на Западном фронте во время 1 — й мировой войны. Служил в 
рейхсвере и к 1933 имел чин генерал-лейтенанта. После отстранения обвиненного в 
гомосексуализме Фрича был назначен главкомом сухопутных войск в 1938. С его 
именем связан второй по громкости скандал после «дела Бломберга»: военная 
карьера фон Браухича также оказалась под угрозой из-за женщины. Он собирался 
развестись с женой и жениться на Шарлотте Рюффер, дочери силезского судьи. 
Бывшая жена требовала крупную сумму «отступного», которую Гитлер выделил 
Браухичу из личных сбережений — это был первый, но не единственный факт 
коррупции во взаимоотношениях между фюрером и его маршалами. Получил 
маршальский жезл на приеме в рейхстаге в 1940.

Принимал участие в разработке планов нападения на Польшу, Францию, Югославию, 
Грецию, СССР. Относился к числу тех, кто выступал против открытия Западного 
фронта. 19 декабря 1941 Гитлер обвинил его в провале наступления на Москву и 
отправил в запас.

Наряду с фон Леебом относился к числу самых религиозных маршалов рейха — его 
настольной книгой была Библия. Личной заслугой фон Браухича является принятие 
на вооружение вермахтом 88-мм зенитной и противотанковой пушек. После отставки 
фон Браухича Гитлер возложил на себя командование сухопутными силами — это 
фактически означало, что германский Генеральный штаб перестал существовать.

В мае 1945 был захвачен в плен и вывезен в Англию. Потом британцы вернули его в 
Германию, где он и скончался в госпитале следственной тюрьмы Гамбурга.






ВИЛЬГЕЛЬМ КЕЙТЕЛЬ (1882—1946)


Выходец из простонародья. Воевал в Бельгии во время 1-й мировой войны. После 
войны вошел в число 4 000 офицеров Веймарской республики. Принимал активное 
участие в возрождении вооруженных сил Германии. В конце 20-х и начале 30-х 
годов неоднократно бывал в СССР в связи с секретным договором о военной помощи. 
В 1938 Гитлер назначил его начальником штаба ОКБ, а в 1940 присвоил звание 
генерал-фельдмаршала. Кейтель практически не занимался разработкой 
оперативно-тактических планов, он вошел в историю 2-й мировой войны как автор 
самых бесчеловечных и варварских приказов по вермахту. В марте 1941 из-под его 
пера вышел печально известный «Приказ о комиссарах», а в июле 1941 он 
специальным распоряжением передал власть на оккупированных территориях 
рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру, в декабре этого же года им был подписан приказ 
под кодовым названием «Мрак и туман» — о проведении акций устрашения на Западе.

Кейтель был абсолютно бесхарактерным, внушаемым и преданным фюреру человеком — 
«Лакейтелем» или «кивающим ослом», как его прозвали в среде генералитета.

8 мая 1945 подписал акт о полной и безоговорочной капитуляции в Берлине. Стал 
единственным генерал-фельдмаршалом рейха, приговоренным к смертной казни через 
повешение на Нюрнбергском процессе.






ГАНС ФОН КЛЮГЕ (1882—1944)


Фон Клюге с одобрением отнесся к планам нападения на СССР. Начал войну в 
должности командующего 6-й армией во время захвата Данцигского коридора. В 1940 
воевал на Западном фронте. Произведен в генерал-фельдмаршалы 19 июля 1940. В 
1941 командовал 4-й армией на Восточном фронте, а с 18 декабря 1941 по 28 
октября 1943 — группой армий «Центр». Выбыл из строя после автокатастрофы на 
шоссе Орша — Минск. 2 июля 1944 сменил фон Рундштедта на посту командующего 
группой армий «Запад», но через полтора месяца недовольный его действиями 
Гитлер заменил фон Клюге на Моделя.

«Мудрый Ганс» выступал против бесчеловечного обращения с военнопленными, 
евреями и прочими «неарийскими народами». Шлабрендорф характеризует его как 
способного и агрессивного солдата, но крайне нерешительного человека. 18 
августа 1944 смещенный со своего поста Клюге выехал в Германию по вызову фюрера,
 и в районе Меца покончил жизнь самоубийством.






ЭРВИН ФОН ВИЦЛЕБЕН (1881—1944)


Родился в аристократической прусской семье. Воевал на Западном фронте во время 
1-й мировой войны. Служил в рейхсвере, а с 1935 командовал 3-м военным округом. 
С сентября 1939 по октябрь 1940 командовал 1-й армией, в этом же году получил 
маршальский жезл. В 1941 командовал группой армий «Д» и до февраля 1942 был 
главнокомандующим германскими оккупационными войсками на Западе. Ушел в 
отставку в 1942.

Вицлебен был одним из самых главных участников офицерского «заговора 20 июля». 
Он единственный из генерал-фельдмаршалов вермахта, кто был приговорен к 
смертной казни по приговору Народного трибунала и повешен на рояльной струне 7 
августа 1944.

«В назидание потомкам» Гитлер приказал заснять казнь на кинопленку…






РИТТЕР ФОН ЛЕЕВ (1876—1956)


Вильгельм Йозеф Франц фон Лееб родился в семье потомственного военного. 
Участник подавления «Боксерского восстания» в Пекине. Участник 1-й мировой 
войны. В 1916 получил высший баварский орден за храбрость и титул рыцаря 
(риттер). Лееб стал фельдмаршалом вермахта в 1940 году.

В 1939 командовал группой армий «Ц», переименованной во время русской кампании 
в группу армий «Север». К 12 сентября 1941 дивизии Лееба заняли Шлиссельбург и 
Пулковские высоты — Ленинград находился в пределах досягаемости германской 
артиллерии особой мощности. Многие военные историки расценивают приказ «не 
штурмовать город, а взять его в блокаду» как крупнейшую ошибку Гитлера в ходе 
всей войны. Фон Лееб высказал предположение, что «Гитлер вступил в сговор со 
Сталиным, чтобы погубить армию». 12 января 1942 подал прошение об отставке, 
которое было в скором времени удовлетворено…

Фон Лееб был человеком строгих правил и самым религиозным маршалом рейха. 
Специалисты считают его крупнейшим экспертом оборонительной тактики. Наряду с 
Роммелем он был вторым «пишущим» фельдмаршалом: его работы использовались в 
СССР при составлении «Устава гарнизонной и караульной службы». Главный труд — 
«Оборона» — был переведен на несколько европейских языков. Лееб был 
антинацистом и выступал против западной кампании. Был арестован союзниками 
после капитуляции и в 1948 приговорен как второстепенный военный преступник к 3 
годам тюремного заключения.






ВИЛЬГЕЛЬМ ЛИСТ (1880—1971)


Родился в семье врача. Воевал на Западном фронте — на Сомме, на Ипре и во 
Фландрии. Он не имел никакого отношения к 16-му баварскому пехотному полку, в 
котором служил ефрейтор Гитлер, — Вильгельм Лист был однофамильцем полкового 
командира.

В 1926 служил в организационном управлении рейхсвера в военном министерстве, а 
в 1930 — был начальником Дрезденской пехотной школы.

В 1938 командовал 2-й и 5-й группами армий. Воевал в Польше и во Франции. Самый 
значительный военный успех Листа — это операция «Марита» на Балканах: он 
командовал в это время 12-й армией и к 30 апреля захватил в плен в Греции и 
Югославии 270 000 греков, 90 000 югославов, 12 000 британцев, австралийцев и 
новозеландцев.

На Восточном фронте командовал группой армий «А» с 26 июня 1942 — в ходе 
летнего наступления вермахта захватил Севастополь и Ростов-на-Дону. 9 сентября 
1942 был отправлен в отставку. Лист считается признанным мастером наступления. 
После войны был арестован союзниками. Он единственный из генерал-фельдмаршалов, 
кто был приговорен к пожизненному заключению за воинские преступления. 
Помилован к Рождеству 1952.






ГЕРД ФОН РУНДШТЕДТ (1875—1973)


Фон Рундштедт выходец из старинного дворянского рода. В 1-ю мировую войну был 
представителем Генштаба на Восточном фронте, с 1939 — советник Гитлера по 
военным вопросам. Командовал группой армий «Юг» в Польше, Франции и СССР. В 
1940 в возрасте 65 лет стал старейшим генерал-фельдмаршалом вермахта. В 
дальнейшем воевал на Западном фронте и неоднократно отстранялся от должности. 
Его «Ватерлоо» стало «Арденнское наступление» в декабре 1944, после провала 
которого был смещен в последний, четвертый раз!

Фон Рундштедт выступал против войны с СССР. Пользовался известным авторитетом в 
войсках, за импозантность и внушительность получил прозвище «Жрец».

Был арестован союзниками в 1945, провел 3 года в следственных тюрьмах. В 1948 
ему было предъявлено обвинение, но уже в 1949 фон Рундштедт был условно 
освобожден по состоянию здоровья.






ГЕОРГ ФОН КЮХЛЕР (1881—1969)


Родился в старинной прусской юнкерской семье. Во время 1-й мировой войны воевал 
на Сомме, под Верденом и в Шампани. Продолжил службу в рейхсвере, служил в 
военном министерстве, а в 1937 вступил в должность командующего 1-м военным 
округом и был произведен в генералы артиллерии.

Начал польскую кампанию командующим 18-й армией. Воевал в Голландии и во 
Франции — 14 июня вверенные ему войска заняли Париж, объявленный 13 июля 
открытым городом.

С 1941 по 1944 воевал на Восточном фронте в Литве, Латвии и Эстонии. С января 
1942 был назначен командующим группой армий «Север». Получил маршальский жезл 
«за остановку зимнего наступления Красной армии» в 1942. Отправлен в отставку в 
январе 1944.

Фон Кюхлера прозвали в вермахте «Пруссаком». Это был жесткий и талантливый 
командир.

После капитуляции был арестован союзниками и предстал перед судом как 
второстепенный военный преступник. Тем не менее, был приговорен в 1948 к 20 
годам тюремного заключения «за жестокое обращение с партизанами в СССР». 
Освобожден досрочно в 1955 году.






ЭРИХ ФОН МАНШТЕЙН (1887—1973)


Фридрих Эрих фон Левински родился в семье генерала артиллерии Эдуарда фон 
Левински. Его усыновила сестра матери и он взял себе фамилию отчима, 
генерал-лейтенанта фон Манштейна.

В 1906 поступил в прусский гвардейский пехотный полк, в 1913 — 1914 учился в 
военной академии. Воевал на Западном и Восточном фронтах 1-й мировой войны. 
Служил в рейхсвере, с 1935 по 1938 — начальник оперативного управления Генштаба 
сухопутных войск. Принимал непосредственное участие в разработке «молниеносной 
войны» против Франции. Командовал танковым корпусом во время наступления на 
Ленинград. С сентября 1941 по июль 1942 участвовал в боях на Керченском 
плацдарме и в боях за Севастополь. С ноября 1942 по февраль 1943 — командующий 
группой армий «Дон», а в феврале 1943 — марте 1944 был назначен командующим 
группой армий «Юг».

30 марта 1944 был отстранен Гитлером от должности и зачислен в «резерв фюрера».

Меняются оценки деятельности генерал-фельдмаршалов вермахта, однако все 
специалисты и военные историки сходятся на том, что Манштейн — бесспорно лучший 
стратег, самый талантливый полководец «третьего рейха».

Как второстепенный военный преступник в 1949 был приговорен британским военным 
трибуналом к 18 годам тюремного заключения. Освобожден условно-досрочно в 1953.






МАКСИМИЛИАН ФОН ВЕЙХС (1881—1954)


В 19 лет поступил в баварский полк тяжелой кавалерии. Служил адъютантом в 
кавалерийской дивизии во время 1-й мировой войны. Служил в рейхсвере.

Во время польской кампании командовал 10-й и 17-й дивизиями 8-й армии группы 
армий «Юг». После победы над Францией был произведен в чин генерал-оберста и 
награжден «Рыцарским крестом». Во время операции «Марита» командовал 2-й армией.
 От имени ОКВ вел переговоры с югославами и 18 апреля 1941 принял акт о полной 
и безоговорочной капитуляции. Командовал группой армий «Б» на Восточном фронте 
во время летнего наступления 1942 года. Произведен в генерал-фельдмаршалы 31 
января 1943 года. 10 июля 1943 года зачислен в «резерв фюрера», а после высадки 
союзников на Сицилию назначен главнокомандующим группой армий «Ф» на Балканах, 
где в основном занимался борьбой с партизанами Тито. Во время операции «Ход 
конем», в мае 1944 года, захватил в плен и уничтожил около 6 000 партизан. 
Широко практиковал массовые расстрелы заложников в Югославии. Уволен в отставку 
в марте 1945.

В вермахте фон Вейхс получил прозвище «Зенитчик» за использование зениток в 
качестве полевых орудий. Истовый католик, он был одним из самых жестких и 
решительных фельдмаршалов рейха.

Максимилиан фон Вейхс стал единственным генерал-фельдмаршалом, кто избежал 
военного трибунала. В 1945 — 1947 он находился в британском плену и был отпущен 
на свободу, избежав обвинений в военных преступлениях.






ЭВАЛЬД ФОН КЛЕЙСТ (1881—1954)


Аристократический род фон Клейстов дал Пруссии и Германии трех 
генерал-фельдмаршалов. Эвальд фон Клейст закончил учебу в военной академии в 
1912 году. Во время 1-й мировой войны воевал на Восточном фронте, принимал 
участие в битве при Танненберге. Служил в рейхсвере, в 1932 — 1935 командовал 
кавалерийской дивизией. Получил чин генерала кавалерии в 1936 году.

Командовал 22-м армейским корпусом во время польской кампании. Стал первым 
командующим танковой армией вермахта во время французской кампании 1940 года. 
Воевал на Балканах.

Командовал танковой группой на Восточном фронте — в Галиции и Западной Украине.

С октября 1941 — командующий 1-й танковой армией. 20 ноября 1941 захватил 
Ростов-на-Дону, а 28 ноября отступил, став первым командующим вермахта, 
потерпевшим поражение в этой войне. Воевал на Северном Кавказе и в Крыму. 31 
января 1943 получил маршальский жезл.

30 марта 1944 отправлен в отставку вместе с Манштейном.

Фон Клейст был монархистом по убеждениям. Он выступал против геноцида и расовой 
политики нацистов. Категорически отказывался сотрудничать с СС на 
оккупированных территориях.

Осужден югославским военным трибуналом за совершенные воинские преступления, а 
в 1948 году передан СССР. Умер в тюрьме в городе Владимире. Эвальд фон Клейст 
единственный генерал-фельдмаршал вермахта, кто похоронен в безымянной могиле в 
России.






ФРИДРИХ ПАУЛЮС (1890—1957)


Выходец из простонародья. Воевал на Западном и Восточном фронтах 1-й мировой 
войны. Служил в рейхсвере, в 1928 — 1929 командовал 2-й ротой 13-го пехотного 
полка, в котором в это время служил и Эрвин Роммель — командир пулеметной роты.

В 1939 исполнял обязанности начальника штаба 10-й армии, воевал в Польше и 
Бельгии. 1940 — заместитель начальника штаба сухопутных сил. В январе 1942 был 
произведен в генералы танковых войск и назначен Гитлером на должность 
командующего 6-й армией.

Паулюс стал генерал-фельдмаршалом 1 февраля 1943 — в день капитуляции вверенной 
ему армии. Его методичность, медлительность, усидчивость и обстоятельность — 
качества, совершенно необходимые для штабного работника — сослужили под 
Сталинградом плохую службу: Паулюс и 230 000 немецких солдат сдались в плен. 
Впоследствии он входил в национальный комитет «Свободная Германия» и был 
свидетелем обвинения со стороны СССР на Нюрнбергском процессе. Паулюс провел в 
плену 10 лет и в 1953 уехал на постоянное место жительства в ГДР. К этому 
времени из тюрем и лагерей были освобождены и 7 000 оставшихся в живых солдат 
его 6-й армии.






ЭРНСТ ФОН БУШ (1885—1945)


Родился в аристократической семье. В 1-ю мировую войну воевал на Западном 
фронте. Награжден медалью «За заслуги». Служил в рейхсвере.

Командовал 8-м корпусом во время польской кампании и 16-й армией во Франции. 
Фон Буш был одним из самых жестоких командиров вермахта, убежденным 
национал-социалистом, за что получил прозвище «Наци» в войсках. На Восточном 
фронте его армия начала боевые действия в составе группы армий «Север». 
Возглавил группу армий «Центр» 29 октября 1943 после автокатастрофы фон Клюге. 
1 февраля 1943 получил звание генерал-фельдмаршала. С его именем связано самое 
крупное поражение вермахта во 2-й мировой войне: в результате июньского 
наступления Красной Армии под Витебском — Могилевом — Бобруйском — Минском фон 
Буш потерял 300 000 солдат, 200 танков и около 2 000 орудий. В марте 1945 был 
назначен командующим группой армий «Северо-Запад». 4 мая подписал акт о 
капитуляции на вверенном ему участке фронта с Монтгомери. Был вывезен в 
Великобританию, где и скончался в английской тюрьме.






ВАЛЬТЕР МОДЕЛЬ (1891—1945)


На Восточном фронте командовал 3-й танковой дивизией и принимал участие в 
крупнейшей операции окружения во 2-й мировой войне, 15 сентября 1941, завершая 
захват Украины, соединился под Ромнами с танковыми группами фон Клейста и 
Гудериана (667 000 пленных, 3 718 орудий, 1 000 единиц бронетехники). 
Командовал 9-й армией в составе группы армий «Центр» под Ржевом в 1942 — 1943. 
В 1944 был назначен командующим группой армий «Б» вместо фон Клюге. В этом же 
году стал генерал-фельдмаршалом вермахта. В апреле 1945, после того, как 
большая часть группы армий «Б» была уничтожена в Рурском котле, застрелился под 
Дуйсбургом.

Ярый сторонник и фанатичный приверженец нацизма, «прославился» жестоким 
обращением с гражданским населением: массовыми расстрелами заложников, 
сотрудничеством с карательными отрядами СС. Практиковал «тактику выжженной 
земли» на оккупированных территориях. Один из любимых фельдмаршалов Гитлера, 
получил прозвище «Пожарник фюрера» за то, что во второй половине войны 
назначался командующим на самые опасные направления.






ФЕРДИНАНД ШЕРНЕР (1892—1973)


Родился в семье офицера полиции. Во время 1-й мировой войны служил в альпийских 
войсках на итальянском фронте и в Румынии. Награжден медалью «За заслуги».

В 1939—1940 командовал горнострелковым полком в Польше и во Франции. В 1940 
принял под командование 6-ю горнострелковую дивизию. Принимал участие во 
вторжении в Грецию, а с начала русской кампании 6-я дивизия Шернера вошла в 
состав горнострелкового корпуса «Норвегия» Эдуарда Дитля (Арктика). В июне 1942 
время командовал 40-м танковым корпусом на Украине. В феврале 1944 Гитлер 
назначил его командующим группой армий «Южная Украина» по рекомендации 
рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. 17 января Гитлер поручил Шернеру организовать 
оборону Силезии и назначил его командующим группой армий «Центр». 5 апреля 1945 
Гитлер вручил ему маршальский жезл. Шернер стал последним генерал-фельдмаршалом 
сухопутных сил вермахта. За три дня до самоубийства Гитлер назначил его 
главнокомандующим сухопутными силами.

Шернер был мастером обороны, убежденным нацистом и даже на фоне самых жестких 
военачальников рейха выделялся необузданной жестокостью: он беспощадно 
обращался с гражданским населением и отдавал под суд военного трибунала сотни 
солдат за дезертирство. Вообще-то любого генерал-фельдмаршала вермахта очень 
трудно «заподозрить» в гуманизме. Еще Мольтке сказал, что единственная форма 
гуманности, доступная во время войны, заключается в том, чтобы как можно скорее 
расправиться с врагом. «Чем беспощаднее расправляешься с противником, тем 
меньше его мучения…». Гитлер всегда приводил в пример Шернера и утверждал, что 
он «единственный командующий, который воюет так, как это нужно делать».

В конце войны Шернер был захвачен в плен американцами и выдан в СССР. За 
военные преступления был приговорен к 25 годам тюремного заключения. В 1957 
году помилован и отправлен в Германию. Шернер оказался единственным 
генерал-фельдмаршалом, кто был осужден немецким судом. В 1957 году он был 
приговорен к 5 годам тюремного заключения за расстрел немецкого солдата без 
должного судебного разбирательства.

 Лавров Н.






Литература


1. Гудериан. Воспоминания солдата. Смоленск, «Русич», 1998.

2. Митчем. Фельдмаршалы Гитлера. Смоленск, «Русич», 1998.

3. Шпеер. Воспоминания. Смоленск, «Русич», 1998.

4. Энциклопедия третьего рейха. Москва, «Локид — Миф», 1996.

5. Rauschning. Gespraeche mit Hitler. Europa-Verlag, Zuerich/New-York.

6. Schlabrendorf F. V. Offiziere gegen Hitler. Europa-Verlag, Zuerich.



notes


Примечания





1


Перевод Н. Лаврова.




2


Намек на библейский миф об апостоле Павле, который из гонителей христиан стал 
поборником христианства. (Прим. перев.)




3


В античные времена мистериями назывались тайные ритуальные культы древнейших 
божеств. (Прим. перев.)




4


Последнее солдатское звание перед унтер-офицерскими чинами в немецкой армии во 
время 1-й мировой войны. (Прим. перев.)




5


Вооруженные силы Германии (1919—1935), созданные на основе Версальского 
договора, состоявшие из сухопутных войск и флота. (Прим. перев.)




6


«Желтый план» — кодовое обозначение блицкрига с Францией.




7


Неофициальное название Эфиопии.




8


Историческая область в Ливии, бывшая колония Италии.




9


«ШТУКАС» der Sturzkampfbomber (нем.) — пикирующий бомбардировщик. Так во время 
войны называли «Юнкерс-87». (Прим. перев.)




10


«Марита» — кодовое название плана нападения на Грецию в 1941 году. (Прим. перев.
)




11


Хамсин — от арабского «пятьдесят». Ветер южных румбов дует 50 суток в году в 
сев. — вост. Африке, с апреля по июнь, сопровождается пыльными бурями и 
повышением температуры до 40 градусов Цельсия. (Прим. перев.)




12


Верховное главнокомандование вооруженными силами Германии. (Прим. перев.) Стали 
возникать сложности с организацией снабжения Африканского корпуса по 
Средиземному морю. Над Роммелем постоянно висел дамоклов меч решения 
британского правительства «зачистить» зону Суэцкого канала — Черчилль 
планировал нанести удар в Ливии, чтобы обезопасить жизненно важную 
коммуникационную артерию Британской империи от посягательств вооруженных сил 
стран «Оси».




13


Так на фронтовом жаргоне назывались легкие танки М-3 «Генерал Стюарт», 
применявшиеся союзниками только в Северной Африке. (Прим. перев.)




14


Благоприятное к нам море (лат.). (Прим. перев.)




15


Лаконичная и отточенная мысль. Принцип, которым человек руководствуется в своих 
действиях. (Прим. перев.)




16


Харизма (греч. charisma) — милость, божественный дар, исключительная 
одаренность. Харизматический лидер — человек, наделенный высшим авторитетом, 
основанным на исключительных качествах его личности — мудрости, героизме и т. д.
 (Прим. перев.)




17


От имени Шарль де Голль. Возглавлял примкнувшую в 1942 году к антигитлеровской 
коалиции организацию «Сражающаяся Франция». (Прим. перев.)




18


Вперед (ит.). (Прим. перев.)




19


Прозвище британских солдат. (Прим. перев.)




20


От англ. Гласность, реклама. (Прим. перев.)




21


(см. приложение).




22


От франц. «fronde», буквально — праща; общественные движения 1648—1653 во 
Франции против абсолютизма и правительства Мазарини, включавшие в себя 
различные социальные слои. (Прим. перев.)




23


30 марта 1944 года в Оберзальцберге получил «Дубовые листья» к «Рыцарскому 
кресту» из рук фюрера и отправлен в отставку.




24


Горный перевал в Альпах. (Прим. перев.)




25


Должностное лицо, глава административно-территориального округа, назначавшееся 
непосредственно фюрером. (Прим. перев.)




26


Так в тексте. Мартин Борман в это время занимал пост начальника партийной 
канцелярии и секретаря фюрера. (Прим. перев.)




27


От нем. die Vergeltung — возмездие. (Прим. перев.)




28


В древнегреческой мифологии бог пастбищ и дубрав, покровитель охотников и 
пастухов.




29


«Нежная Франция!» — фр. (Прим. перев.)




30


«Организация Тодт» — военно-строительная организация «Третьего рейха». (Прим. 
перев.)




31


Так в тексте. Встреча состоялась в конце января. {Прим. перев.)




32


Орадур-Сюр-Глан — поселок в департаменте Верхняя Вьенна, уничтоженный вместе с 
жителями в 1944 году зондер-коммандос СС. Сохранены его руины как историческое 
свидетельство нацистского варварства. (Прим. перев.)




33


Специальная башня над домом «для уединения и размышления» в поместье Гитлера в 
Бергхофе, Восточная Бавария. (Прим. перев.)




34


Фон Рундштедт председательствовал на офицерском Суде чести, в состав которого 
входили Кейтель, Шрот, Крибель, Киргхейм и Гудериан. Он разжаловал многих 
подозреваемых офицеров, чтобы согласно приказу фюрера предать их не Имперскому 
военному суду, а особому суду, так называемому Народному трибуналу. (Прим. 
перев.)




35


Нем. Generalquartiermeistcr, штабной офицер в армиях Пруссии, Германии, России 
и других, занимавшийся преимущественно оперативными вопросами. (Прим. перев.)




36


Чин высших должностных лиц Германии. (Прим. перев.)




37


Был обвинен в государственной измене и казнен в марте 1945 года. (Прим. перев.)




38


Игра слов от «klug» (нем.) — умный, смышленый, мудрый. (Прим. перев.)




39


От нем. Volkssturm, народное ополчение, созданное путем тотальной мобилизации 
всех мужчин призывного возраста (от 16 до 60 лет), а с февраля 1945 и женщин (с 
18 лет).




40


Лодзь.




41


Познань. (Прим. перев.)




42


«Штурм», печатный орган Министерства пропаганды.




43


«Народный обозреватель» — ежедневная газета НСДАП. (Прим. перев.)




44


Роланд Фрайслер по прозвищу «вешатель» — председатель Народного трибунала 
1942—1945 гг. Погиб при бомбардировке Берлина союзниками во время заседания 
трибунала. (Прим. перев.)




45


От нем. «товарищ по партии». (Прим. перев.)




46


Руководитель окружной организации НСДАП. Назначался непосредственно фюрером. 
(Прим. перев.)




47


Руководитель низовой организации НСДАП. (Прим. перев.)




48


Так в тексте. Описываемые события произошли 14.10.1944. (Прим. перев.)




49


«Конец Германии» — лат. (Прим. перев.)




50


Игра слов от нем. «berufen»: 1. Приглашать, назначать, призывать. 2. (разг.) 
Сглазить, накликать беду. (Прим. перев.)