друга. Но, к сожалению, все попытки разбивались о стену молчания — ему даже не 
удалось узнать причины ареста и вменяемое «преступление». Когда Штрёлин, 
обер-бургомистр Штутгарта, узнал об аресте Шпайделя, он немедленно выехал в 
Герлинген к Роммелю «за подробностями». Штрёлин чувствовал себя крайне 
неуверенно после ареста человека, с которым встречался на Троицу вместе с 
бывшим министром иностранных дел фон Нейратом и другими. Но генерал-фельдмаршал 
и сам мало чего знал, он мог только высказать свои предположения и всячески 
давал понять совсем уже напуганному обер-бургомистру, что не исключает 
возможность прослушивания своей квартиры агентами СД.






«ТЫ ОБЯЗАН УЙТИ…»


В разговоре со своим сослуживцем командиром артиллерийской части группы армий 
«Б», оберстом Латманом, генерал-фельдмаршал задумчиво произнес:

— Когда я выздоровею, то пойду к фюреру и скажу ему: — Разве не хватит? 
Посмотри, на тебе кровь миллионов немцев! Твое время вышло, ты обязан уйти…

Со времен 1-й мировой войны Роммель поддерживал дружеские связи с боевым 
братством «вюртембергских горных егерей». Маршал не скрывал своих взглядов 
перед бывшими однополчанами. Еще в январе 1944 года он открыто говорил с ними о 
конструктивных слабостях Атлантического вала и утверждал, что «практически нет 
никаких шансов успешно противодействовать вторжению союзников во Францию». Он 
рассказал им о своей поездке в Ставку и об острой стычке с Герингом в 
присутствии фюрера:

«Не у меня одного создалось такое впечатление, что в рейхе больше не выпускают 
самолеты, — сказал я оторопевшему от изумления рейхсмаршалу. — Враг вытворяет в 
воздухе все, что его душе угодно! Над нашими позициями неделями не появляются 
самолеты германских люфтваффе…» Гитлер внимательно прислушивался к разговору, и 
я обратился к нему: «Мой фюрер, из России ко мне перебрасывают выжатые как 
лимон дивизии. Нельзя ли покончить с этой практикой? Не лучше ли направлять ко 
мне изнывающие от скуки оккупационные войска. В Париже они только и заняты тем, 
что бьют баклуши, развратничают и пьянствуют. Если вы думаете, что так можно 
выиграть войну, то вы ошибаетесь. Мой фюрер, я искренне опасаюсь, что в один 
прекрасный день нам придется капитулировать». Гитлер подобрался, как перед 
прыжком, и, злобно прищурившись, произнес: «Вы не первый, вы далеко не первый, 
Роммель, кто говорит мне эти слова. Я частенько слышал их от моих генералов на 
Восточном фронте. Но посмотрите, где они теперь? Одни в могиле, а другие 
деградировали…»






«БЕСНОВАТЫЙ ФЮРЕР»


Друзья маршала сохранили воспоминания о его последних днях. Роммель был 
прекрасным рассказчиком, остроумным и ироничным, а в эти дни, обреченный на 
бездействие, он говорил особенно много, переосмысливая свою жизнь:

— После нескольких инспекционных поездок во Францию я убедился в том, что 
Атлантический вал — это пустая трата времени. Признаюсь, поначалу я тоже принял 
за чистую монету пропагандистские трюки с «оружием возмездия». Позже, за 2 дня 
до ранения я отправил «бесноватому фюреру» обстоятельный доклад о тяжелейшем 
положении фронта. Американцы и англичане были вполне готовы к прорыву. Я 
написал, что если срочно не будут предприняты самые решительные меры, вина 
целиком и полностью ляжет на его плечи.

Старинный друг четы Роммелей Юлиус Мюльшлегель, владелец мельницы в Биберахе, 
приехал со своей супругой в Герлинген. Во время прогулки в саду маршал 
неожиданно замер, наклонился поближе к гостю и прошептал:

— Мюльшлегель, хочу вас предупредить — за мной следят. Они окружили дом. 
Прогулку придется прервать. Если мы с женой не надумаем переезжать отсюда, 
придется поставить высокий забор, чтобы хоть как-то укрыть себя от соглядатаев…

Интересно, за мной придут тоже ночью? Они арестовывают генералов между 02.00 и 
04.00 утра. Пусть приходят — у меня есть для них сюрприз. (Роммель надеялся на 
охранников, но те, как это и следовало ожидать, не вмешались в решительную 
минуту.)