взял на себя, несмотря на просьбы нашего морского атташе, ответственность за 
необходимое распоряжение, которое у нас сделал бы вахтенный офицер.

Весь этот день царь был в дурном настроении из-за описанной сцены. Когда он 
появлялся в русском обществе вместе с кайзером, ему вообще было не по себе, 
возможно потому, что кайзер тотчас же становился естественным центром всякого 
кружка и, одевая русский мундир, вращался среди русских совершенно как русский. 

Царь же, в характере которого при слабой инициативе была заложена чисто русская 

сила пассивного сопротивления, чувствовал себя отодвинутым на второй план. 
Политическая и светская инициатива неизменно исходила от нас. Я всегда старался 

поддерживать весьма энергичные в своем роде попытки кайзера установить хорошие 
отношения с Россией и пользовался особым благоволением царя, хотя его характер 
отличался большой сдержанностью.

В 1903 году кайзер послал меня к царю в Петербург с деликатным поручением, 
которое я не передал, так как англофильски настроенная императрица не оставляла 

меня наедине со своим супругом (будущее показало, что я поступил правильно). Я 
не могу судить, являлась ли эта красивая женщина выдающейся и в духовном 
отношении; во всяком случае, по моим наблюдениям, она не очень беспокоилась о 
своей германской родине. Я воспользовался своим визитом, чтобы предостеречь 
царя 
против восточно-азиатской опасности, которую я считал весьма серьезной, 
учитывая 
известный мне декоративный характер русского восточно-азиатского флота. Николай 

II, который не выносил японцев, ответил, что считает опасность преувеличенной, 
ибо он настолько силен, что японцы ничего уже не могут сделать. В наших 
собственных интересах я сожалел о том, что русско-японская война не была 
предотвращена, и уже 2 октября 1904 года, когда в широкой публике еще 
рассчитывали на победу русского солдата, я указал канцлеру на опасность, 
которая 
возникнет для нас, если в случае поражения русских наша позиция в Циндао 
окажется аванпостной. Мы не могли подражать той наглости, с которой англичане 
поддерживали японцев во время войны, но даже в рамках нейтралитета нами было 
оказано словом и делом больше услуг русскому флоту, чем французами. Однако 
когда 
адмирал Рожественский перед своим отплытием с русским Балтийским флотом просил 
о 
том, чтобы его сопровождал тогдашний германский морской атташе фон Гинце, 
кайзер 
отклонил эту просьбу как несоответствующую нейтралитету. Между тем уже после 
начала войны английские команды привели в Японию построенные для нее в Италии 
крейсеры "Касуга" и "Нисин", английские офицеры играли очень активную и 
значительную роль в штабе адмирала Того как при Порт-Артуре, так и в Цусимском 
проливе. В морском сражении близ Порт-Артура Того, положение которого сулило 
мало успеха, собирался было уже прервать бой, но англичанин, находившийся при 
штабе, убедил его держаться дальше, и вскоре затем русский адмиральский корабль 

"Цесаревич" получил смертельный удар. После этого поражения, которому русские 
обязаны англичанам столько же, сколько японцам, британское влияние стало брать 
в 
России верх над германским. Вернувшись из японского плена, Рожественский в 
разговоре с фон Гинце объяснил это русским народным характером: Тому, кто 
помогает русскому и относится к нему по-дружески, он дает пинка, ибо смотрит на 

себя, как на холопа; тому же, кто потчует его кнутом, он целует полу 
одежды{101}. Несмотря на то, что в 1907 году Россия уладила свои отношения с 
Англией, я остался при том мнении, что царизм не представляет собой серьезной 
угрозы для нашего будущего.

Однако морское ведомство не закрывало глаза на рост воинственных настроений в 
русских сферах. Г-н фон Гинце, который благодаря своей ловкости затмевал при 
петербургском дворе германского посла, вскоре после японской войны сообщил о 
признаках враждебного отношения к Германии в русской армии, но Потсдам осудил 
его за это. Все же не следовало преувеличивать опасность со стороны русской 
военной партии, великих князей с их парижскими приятельницами и панславизма, 
хотя и необходимо было противодействовать им всеми средствами. Наша балканская 
политика 1908-1914 годов, в особенности же посылка военной миссии в 
Константинополь, возбуждала во мне сомнения.

Николай II, который в одной из последних бесед со мною сказал по собственной 
инициативе: Гарантирую вам, что я никогда не буду воевать с Германией, в 1914 
году также не желал войны с нами. Я оставляю в стороне вопрос о том, в какой 
мере нам удалось бы подавить влияние воинственных кругов Петербурга посредством 

более правильного отношения к царю и сербскому вопросу в июле 1914 года. Война