английски прекрасно. Он беспощадно критиковал кайзера, но не рассердился, когда 

я запротестовал против его сильных выражений, указав, что как офицер я обязан 
выступить в защиту кайзера. Он рассказывал, что в 1848 году императрица Августа 

добивалась отречения короля и отказа от престола принца Прусского и что когда 
депутат фон Бинке спросил его в качестве лидера правых в палате, как он отнесся 

бы к предложению о передаче престола принцу Фридриху-Вильгельму при регентстве 
принцессы Августы{67}, он ответил, что потребовал бы ареста автора подобного 
предложения; впоследствии принцесса еще раз говорила с ним в Потсдаме и, 
энергично хлопая себя по ляжкам, заявила, что думает только о своем сыне, после 

чего последний вышел из оконной ниши, где он дожидался, и, плача, протянул к 
нему{}n" руки. О кайзере Фридрихе Бисмарк отзывался с симпатией; уже будучи 
болен, он оказывал содействие канцлеру вопреки императрице Виктории. 
Кайзеру{}n" 
я могу передать следующее: он, Бисмарк, хочет одного чтобы его оставили в покое 

(to be let alone) и дали ему спокойно умереть. Он выполнил свою задачу, и для 
него нет больше ни будущего, ни надежд.

Поездка продолжалась два часа; несколько раз начинался дождь, но верх коляски 
не 
поднимался. Князь курил трубку и рассказывал о своем прежнем увлечении 
охотой; когда-то он мог проскакать сто миль, чтоб подстрелить козла. А теперь 
он 
- разбитый старик и ему доставляет удовольствие видеть дичь, но он уже не может 

заставить себя послать пулю в блестящий мех красивого животного. Рассказывал он 

и о своей покойной жене, которая была ему опорой; при этом глаза его 
наполнились 
слезами. Я поражался тому, как точно описывает он свое состояние. Говорил он и 
о 
своих отношениях с англичанами и о том, что всегда любил моряков, но только нас 

- настоящих моряков, а не флотских генералов.

Я старался оказывать ему почти царские почести; это диктовало мне чувство, да 
иначе и нельзя было поступать. При выходе из коляски я встал во фронт и отдал 
ему честь; перед усадьбой собрались люди и кричали "ура". Мы приехали к ужину; 
я 
снова сидел рядом с Бисмарком. Тут мне следует упомянуть еще об одном его 
тактичном поступке. Мне хотелось получить его фотографию с автографом, но я 
знал, насколько неприятно действуют подобные просьбы и, сопровождая принца 
Генриха в Италию, с отвращением наблюдал за грызней из-за орденов и фотографий. 

С другой стороны, я жалел о том, что в свое время не осмелился попросить что-
нибудь на память у старого Мольтке, когда по поручению Штоша информировал его в 

Киле о торпедах и ощутил при этом ясность его ума. Бисмарк избавил меня от 
необходимости просить его и, сославшись на то, что помнит моего старого отца 
еще 
с первого класса "Серого Монастыря", вручил мне свою фотографию для передачи 
отцу, который тогда еще был жив.




3


Я посетил этого старого барина еще дважды - последний раз в свите кайзера, 
который после торжественных проводов принца Генриха в Циндао несколько 
неожиданно отправился из Регенсбурга в Фридрихсруэ со всеми сопровождавшими его 

лицами. Бисмарк принял кайзера сидя в кресле на колесах, у скромного входа в 
свою усадьбу. Мы сразу же пошли к столу; Бисмарк уселся лишь с посторонней 
помощью, но затем опять посвежел; я сидел как раз напротив князя, рядом с ним 
кайзер, а рядом со мной будущий генерал-полковник фон Мольтке. Князь постарался 

завести политический разговор о наших отношениях с Францией и т.д. К моему 
большому огорчению, кайзер не поддержал этот разговор и беседа свелась к 
обычным 
за императорским столом анекдотикам.

Всякий раз, когда Бисмарк заговаривал о политике, кайзер не обращал на это 
внимания. Это ужасно, - прошептал мне Мольтке; нам казалось, что кайзер не 
проявляет должного уважения к такому человеку{70}. По какому-то поводу Бисмарк