По этой причине, не говоря уже о позоре, который не изгладится в течение 
столетий, я не могу представить себе даже с чисто материальной стороны худшего 
мира, чем тот, который был бы нам навязан, если бы мы попросту капитулировали в 

момент, когда сила нашего сопротивления далеко еще не иссякла. Если мы 
преждевременно разоружимся, враг, который правильно оценивает эту силу, станет 
обращаться с нами не мягче, а напротив, суровее и грубее, ибо к его упоению 
победой присоединится еще чувство презрения к противнику. В этом вопросе нужно 
снова учесть разницу между нашим образом мыслей и образом мыслей врагов. В этом 

отношении для нас было бы выгоднее искать мир через Англию, а не через Америку 
и 
Вильсона{197}.

В заключение я хотел бы еще указать на следующее: наши враги совершенно 
опьянены 
победой, но их народы чувствуют, что подошли вплотную к миру, о котором мечтали 

столько лет, к концу жертв и страданий. Поэтому нервы народных масс напряжены. 
Если мы теперь в ответ на предложения врагов решимся крикнуть: Стой! Вперед!, 
если мы еще раз покажем противнику зубы и объявим его требования неприемлемыми, 

то внезапно обнаружившаяся необходимость продолжать борьбу окажет на него 
величайшее психологическое действие. Утомленными борьбой народными массами 
вражеских стран овладеет страшное разочарование и весьма значительные силы 
начнут оказывать давление на правительства, склоняя их к смягчению условий.

В связи с усилением геройского сопротивления нашего фронта и с весьма 
обоснованным страхом перед большевизмом только такое поведение Германии может 
завоевать нам приемлемые условия.

Вашего великогерцогского высочества остаюсь с величайшим почтением фон Тирпиц.

Когда я писал эти строки, у меня оставалась лишь ничтожная надежда образумить 
"правящих" мужей. Этим письмом закончилось мое участие в политике.

Несчастливый исход войны дает виновникам его предлог, хотя и не право, обвинять 

перед неразумной массой тех, кто смогли бы выиграть войну или по крайней мере 
закончить ее с почетом, если бы им предоставили свободу действий. 
Предполагается 
создать специальный государственный суд; если он будет создан, то на скамью 
подсудимых нужно будет посадить совсем других людей, в том числе многих из тех, 

кто собирается разыгрывать из себя судей. Мне бы не хотелось затрагивать 
чувства 
этих людей, но долг перед историей заставляет меня пригвоздить к позорному 
столбу погубившую нас систему.

Эта политическая система, развитию которой фактически хотя и бессознательно 
способствовал Бетман-Гольвег и которая существует и ныне, правда, в чудовищно 
гипертрофированном виде, заключает в себе отказ от достижений нашего 
государства 
в результате слепого доверия к самым шантажистским и лживым миражам, 
создаваемым 
заграницей, и следования собственным интернационалистским иллюзиям. Все 
традиции 
и весь опыт нашей истории кажутся забытыми и их придется накапливать вновь.

По моему убеждению, эта система дала нашим агрессивно настроенным соседям 
случай 
и предлог к войне. Она подточила нашу политику изнутри, так что народ потерял 
моральную силу, необходимую для продолжения войны. Та же система является 
существенной причиной того, что наш флот не смог дать почувствовать свою силу в 

этой войне. Та же система дала неправильное направление нашей политике, 
стремившейся к разгрому России и щадившей Англию. Та же система повинна в нашей 

беспримерной по своей глупости и отсутствию достоинства капитуляции осенью 1918 

года и усугубила новыми ошибками тяжелые последствия этого шага. Та же система 
неистовствовала после революции против последних остатков государственного 
разума, так что быть немцем кажется теперь позором и наказанием. А ведь 
когда-то 
это было для меня источником величайшего счастья и гордости.

При наличии твердого руководства наш народ может совершить больше любого 
другого. Но в руках плохих и негодных руководителей германский народ становится