достоинством Австрии принять "добрые услуги" четырех великих держав; кроме того,
 
он считал, что Германия не желала вмешиваться в сербские дела, а 
австро-сербский 
конфликт уже начался и был неизбежен. По его мнению, можно было стремиться лишь 

к тому, чтобы локализовать его. В соответствии с этим он 27 июля телеграфировал 

Лихновскому: Мы считаем невозможным привлекать нашего союзника к европейскому 
суду в связи с его конфликтом с Сербией. По сообщению австрийского посла, Ягов 
в 
тот же день уведомил его об отказе германского правительства от участия в 
предложенной Греем конференции.

Степень искренности греевского предложения могла возбудить сомнения. Однако 
такие сомнения не могли быть решающими в вопросе об его принятии. Центральные 
державы должны были обеспечить себе гарантии; как уже сказано, 30 июля Грей не 
стал возражать, когда Бетман-Гольвег потребовал подобной гарантии в виде 
оккупации Австрией части сербской территории. Хотя Грей сам взял обратно свое 
предложение от 26 июля о созыве конференции еще раньше, чем ему стало известно 
об отклонении его Бетман-Гольвегом, неизвестно все же, руководило ли им 
намерение затруднить переговоры. Вероятно, что и он еще надеялся на 
непосредственные переговоры между Австрией и Россией. В этом он сходился с 
канцлером, который, отвергнув мысль о созыве конференции, пытался посредничать 
непосредственно между Веной и Петербургом.

Вторая ошибка, совершенная Бетманом в связи с отказом от конференции, была 
столь 
же велика, как и первая, состоявшая в чрезмерном доверии к миролюбию Антанты. 
Бетман проявлял излишнюю чувствительность, когда дело шло о достоинстве австро-
венгерского государства, которое не было тождественно с Германской империей, и 
своей тогдашней политикой связал нас на жизнь и на смерть с его судьбой. Далее, 

Бетман утверждал, что мы не вмешиваемся в предприятие, которое еще 5 июля было 
принципиально одобрено им самим и министерством иностранных дел. Ягов проявил 
очень мало интереса к австро-сербскому конфликту и 27 июля признался 
французскому послу, что еще не успел прочесть сербский ответ. Чем объяснить эти 

дипломатические промахи, совершенные в роковой час? Их можно понять только 
учитывая общие черты политической системы, проводившейся имперским руководством 

с 1909 года. Речь шла, правда, о предотвращении мировой войны, но поскольку 
королевский прусский военный суд несомненно признал бы, что справедливое дело 
Австрии и несправедливое дело Сербии касалось только Сербии и Австрии, то 
предложение Грея, носившее иной характер, следовало счесть беспредметным. 
Однако 
одной только юридической ограниченностью невозможно объяснить отсутствие 
интуиции, проявленное в те дни имперским руководством. В основе подобного 
поведения лежит более глубоко заложенное свойство, предопределившее роковой 
исход большей части политических шагов, предпринятых во времена 
канцлерства{160}, - отсутствие чувства реальности, свойственное многим немцам.




3


В течение многих лет Бетман-Гольвег занимался постройкой того, что сам он 
называл "карточным домиком", то есть англо-германского соглашения, 
базировавшегося не на фактах, а на дипломатическом кокетничанье.

Люди неделовые могут воображать, будто, садясь за стол на конференциях и говоря 

друг другу любезности, устраняя недоразумения и открывая перспективы на 
отдаленное будущее, мы достигаем многого. Английская политика пользовалась 
подобными случаями, чтобы запутывать других; сама же она стремилась к тому, 
чтобы результаты переговоров определялись теми реальностями, которые лежали под 

столом конференции. После того как в 1912 году Бетману помешали в обмен на 
английские любезности и будущие перспективы отдать единственную благоприятную 
для нас реальность - германский флот, шансы на подлинное и длительное 
соглашение 
с Англией значительно повысились. Однако упускать из виду реальности, 
говорившие 
в пользу Англии, тоже не следовало. Мир в общем повиновался указаниям 
сильнейшей 
морской державы. Мы были самым значительным противником, но именно 
вследствие этого должны были остерегаться идти дальше, чем это делали 
неизбежным