произвело большое впечатление. За все время натянутых отношений между Англией и 

Германией ни один германский государственный деятель не пользовался в Англии 
таким почтением и уважением, и адмирал сэр Джон Джеллико выразил общее мнение, 
сказав о Маршалле в разговоре с третьими лицами: he look like a tower of 
confidence{151}.

Его преждевременная смерть явилась незаменимой потерей для столь бедной 
государственными деятелями Германии.

Говоря о растущей готовности англичан прийти к соглашению с нами, я хотел бы 
ограничиться теми явлениями, которые относятся к флоту. Первый лорд 
адмиралтейства еще в 1912 году надеялся с помощью Холдена навязать нашему флоту,
 
который он считал "роскошью", принцип два киля против одного, а уже в 1913 году 

согласился на предложенное Ллойд-Джорджем в 1908 году и мною в 1912 году 
соотношение сил, равное 2: 3 (правда, в несколько измененном виде, а именно 10 
: 
16). Таким образом, англо-германское морское соглашение фактически было 
достигнуто; поскольку мы не вносили новых законопроектов, англо-германские 
морские переговоры по существу закончились и в меру человеческого разумения 
яблоко раздора можно было считать устраненным{152}.

Я хотел, чтобы это развитие совершалось без помех. Надежность германской 
политики была нашим лучшим оружием. Поэтому в начале 1914 года я всячески 
противодействовал склонности наших тешивших себя иллюзиями политиков 
переоценивать наступившее улучшение англо-германских отношений. В это время 
кайзер в целях расширения заграничной службы флота, которое соответствовало 
также и моим видам, намеревался потребовать дополнительных ассигнований на 
строительство новых четырех легких крейсеров для подкрепления наших выросших 
политических интересов в Средиземном море. Я выразил самые серьезные сомнения 
насчет внезапного внесения дополнительной сметы, обоснованной подобными 
мотивами, которые могли вызвать политические осложнения того же рода, как и 
отправка военной миссии в Константинополь, произведенная без моего ведома и 
вызвавшая во мне глубокое сожаление. Через начальника кабинета я подал прошение 

об отставке, которое принято не было. Я намеревался потребовать дополнительных 
ассигнований осенью 1914 года в связи с отбытием одного соединения линкоров на 
всемирную выставку в Сан-Франциско{153}, а заодно испросить и средства, 
необходимые для расширения службы флота в заграничных водах. По человеческому 
разумению даже и в отдаленном будущем не предвиделось оснований для внесения 
еще 
одной новеллы. Я и не думал о дальнейшем увеличении числа наших линкоров. 
Напротив, я даже имел ввиду поставить вопрос о сокращении количества этих 
кораблей в случае, если бы чудовищный рост их размеров не прекратился и в 
дальнейшем.

В момент, последовавший за визитом Холдена, когда англичане вследствие нашего 
чрезмерного стремления к соглашению льстили себя надеждой на то, что с нами 
можно будет обращаться примерно так же, как с Португалией, лондонское 
правительство, правда, отвергло соглашение о нейтралитете, но выразило 
готовность дать обязательство воздержаться от участия в "неспровоцированной (!) 

агрессии" против нас. Взамен этой ничего не значащей любезности англичане 
поставили кайзеру два условия: во-первых, полную ликвидацию новеллы и, во-
вторых, оставление Бетмана на посту рейхсканцлера. Кайзер формально отклонил 
это 
требование как вмешательство в наши внутренние дела. Взаимное доверие 
государственных деятелей двух народов, которые подобно русским и немцам при 
правильной политике имеют много общих интересов и ничего друг от друга не 
требуют, никогда не может быть чрезмерным. Когда же существуют непреодолимые 
противоречия, которые удается держать в узде, но невозможно превратить в 
общность интересов (таковы противоречия между немцами и англичанами), любовь к 
определенному лицу не может выйти за известные пределы, не становясь 
подозрительной. Несмотря на это, желание англичан было удовлетворено, и Бетман 
остался на своем посту. Когда Бетман рассказал мне о вышеизложенном предложении 

англичан, он прибавил, что в связи с этим меня охарактеризовали как "опасного 
человека". Я ответил, что за всю мою жизнь не слышал более высокой похвалы.

В то время я еще не отдавал себе отчета в том, насколько отличен от 
политического инстинкта других народов образ мыслей многих немцЕв, считающих, 
что свидетельство о "безвредности", выданное государственному деятелю 
иностранным противником, является для него рекомендацией также и в его 
отечестве.