|
заморской торговли и морского могущества происходит не по команде, а
органически
вытекает из внутреннего развития народа, и что семидесятимиллионный народ,
скученный на ограниченной территории, без огромной экспортной торговли должен
буквально умереть с голоду.
6
Годы, последовавшие за визитом Холдена, принесли с собой улучшение англо-
германских отношений, которое в Германии было встречено с естественным
сочувствием, но из которого, как оказалось впоследствии, были сделаны не совсем
правильные выводы. В 1912 году наша морская политика доказала свое миролюбие,
пожертвовав третьим кораблем и, что было особенно важно, перейдя в том же году
с
четырехтактного темпа на двухтактный. В военном отношении это было небезопасно,
так как увеличивало расстояние между нами и англичанами, и начиная с осени 1915
года фактически ухудшало наши шансы в случае морского сражения. Однако это
реальное доказательство нашего миролюбия, которое никакая софистика не могла
лишить его истинного смысла, приобретало политическое значение, которое
принесло
нам полезные плоды и продолжало бы приносить их и в будущем, если бы июльские
события 1914 года, о которых речь шла впереди, не оборвали начавшееся
развитие{148}.
Я вспоминаю не без сожаления о тех недавних временах, когда барон фон Маршалль
был послан в Лондон. В годы, предшествовавшие принятию судостроительных
программ, Маршалль, выступая в рейхстаге в качестве министра иностранных дел,
иногда касался и морских вопросов, и один бывший чиновник министерства
иностранных дел говорит по поводу этой его деятельности, что до систематической
разъяснительной работы, развернувшейся после прихода адмирала Тирпица к
руководству морским ведомством, ни один министр не сделал столько, сколько
Маршалль, чтобы пробудить сознание политических и экономических неудобств,
связанных с отсутствием у нас флота{149}. Длительная ссылка в Константинополь
сопровождалась полным расцветом государственных способностей этого выдающегося
ума; в мае 1912 года кайзер назначил его преемником на важнейшем
внешнеполитическом посту империи графа Вольф-Меттерниха.
В отличие от своего предшественника барон фон Маршалль сразу же принялся за
тщательное изучение конкретных статистических и технических данных о
соотношении
сил обоих флотов, без знания которых нельзя было вести настоящие переговоры с
Англией. В связи с этим он посетил перед отъездом в Лондон также и меня, и мы
установили в продолжительной беседе наше полное единодушие по вопросам морской
политики.
Английские государственные деятели узнали в Маршалле достайного противника по
его успешной деятельности на второй Гаагской конференции 1907 года{150}, а
также
в Константинополе. Находясь в Константинополе, он имел случай изучить
английскую
мировую политику в одном из важнейших для нее пунктов, и ему удалось опередить
англичан в сношениях с Высокой Портой. Его поведение в Лондоне являлось
контрастом с германской привычкой подражать англичанам и подпадать под их
влияние. Маршалль знал, что бритт становится тем вежливее, чем решительнее
отстаивает свои позиции его конкурент. Он заявил, что Германия не сможет вести
свою экономическую политику, не располагая на море силами, достаточными для
того, чтобы избавить нас от необходимости шаг за шагом отступать перед Англией.
Когда в июле 1912 года он вручал верительные грамоты в Букингэмском дворце,
король удостоил его обращения на немецком языке; Маршалль отвечал также по-
немецки и тем дал присутствовавшим на приеме английским министрам возможность
проявить такое знание немецкого языка, которого не предполагал у них ни один
германский дипломат. Маршалль использовал эту торжественную церемонию, чтобы
пожаловаться на то, что под влиянием новой панической речи Черчилля по морскому
вопросу английская пресса сводит на нет значение оказанного ему радушного и
многообещающего приема: если подобные случаи будут иметь место и в дальнейшем,
его усилия будут затрачены впустую.
Как рассказывал мне очевидец - наш тогдашний морской атташе капитан Виденман,
это достойное и твердое выступление, основанное на правильной оценке положения,
|
|