багажом, а сам отправился пешком. Он шел и шел, а поезд все не обгонял его. 
После 30 километров ходьбы он, наконец, добрался до Равы-Русской. Его ординарец 

с багажом появился лишь спустя двадцать четыре часа. Тридцатикилометровая 
прогулка оказалась нетрудной для спортивного Холка. Он был хорошо тренирован и 
не почувствовал особой усталости от длительной ходьбы.

Граф Холк и к авиации относился как к спорту, испытывая большое удовольствие. 
Он 
имел редкий талант пилотирования и практически всегда превосходил своего врага 
в 
небе.

Не знаю точно, насколько глубоко мы вылетали на разведку в Россию. Несмотря на 
то что Холк был очень молод, с ним я никогда не чувствовал себя в опасности. 
Наоборот, в критические моменты он всегда был мне поддержкой. Когда я видел его 

целеустремленное лицо, моя отвага удваивалась.

Наш последний совместный полет едва не кончился бедой. Отличительная 
особенность 
авиации заключается в том, что в воздухе чувствуешь себя абсолютно свободным 
человеком, хозяином самому себе. Определенных планов на тот полет не было. 
Нужно 
было сменить аэродром, но мы были не совсем уверены, на какой луг нам лучше 
приземлиться. Чтобы не подвергать нашу старую "коробку" слишком большому риску 
при посадке, мы направились к Брест-Литовску. Русские всюду отступали. Все 
горело - потрясающая картина! Мы решили выяснить направление движения колонн 
противника и полетели над горящим городом Вицнисом. Гигантское облако дыма, 
поднявшееся на 2 тысячи метров, не позволило нам продолжить полет, поскольку мы,
 
чтобы лучше видеть землю, летели на высоте 1,5 тысячи метров. Несколько 
мгновений Холк размышлял. Я спросил его, что он собирается делать, и 
посоветовал 
облететь облако, что заняло бы минут пять. Но он не собирался этого делать. 
Наоборот, чем больше была опасность, тем привлекательнее это становилось для 
него. Поэтому мы полетели прямо сквозь облако! Находясь в воздухе с таким 
отчаянным парнем, я испытывал наслаждение! Наш риск мог бы стоить нам дорого. 
Как только хвост самолета исчез в дыму, аэроплан стало трясти. Слезы застилали 
глаза. Воздух стал намного теплее, а внизу я не видел ничего, кроме 
бесконечного 
моря огня. Внезапно машина потеряла равновесие и, вращаясь, провалилась. Я 
ухватился за опору и повис на ней. Иначе бы меня выбросило из машины. Первым 
делом я взглянул на Холка, и мужество вернулось ко мне. Его лицо выражало 
железную уверенность. Единственное, о чем я подумал: "Глупо было бы после всего 

погибнуть так негеройски".

Позже я спросил Холка, о чем он думал в тот момент. Он ответил, что никогда 
раньше не испытывал таких неприятных ощущений.

Мы падали до высоты 500 метров над горящим городом, а потом, то ли благодаря 
искусству моего пилота, то ли высшей воле, а может, и тому и другому, внезапно 
вынырнули из дымного облака. Наш славный "альбатрос" вновь обрел себя и полетел 

вперед, как будто ничего не случилось.

С нас было довольно приключений, и, вместо того чтобы направиться на новую базу,
 
мы повернули на нашу старую. Мы все еще находились над русскими на высоте всего 

лишь 500 метров. Через пять минут Холк воскликнул: "Мотор загибается!" Должен 
сказать, что Холк имел знания о моторах не больше, чем о лошадях, а я не имел 
ни 
малейшего понятия о механике. Понятно было лишь то, что мы будем вынуждены 
сесть 
среди русских, если мотор откажет. Одна опасность следовала за другой.

С нашей малой высоты было ясно видно, что русские под нами энергично 
передвигались. Кроме того, они с завидным усердием стреляли по нашему самолету. 

Вокруг стоял треск, как от орехов, жарившихся на огне.

Наконец мотор заглох окончательно, поскольку в него попали. Мы летели все ниже 
и 
ниже и просто ухитрились проскользнуть над лесом и приземлиться на брошенной 
артиллерийской позиции, про которую накануне вечером я докладывал, что она 
занята русскими. Я сказал об этом Холку. Мы выбрались из нашей "коробки" и 
поспешили укрыться в ближнем лесу. У меня был пистолет и шесть обойм. Холк был