а также под влиянием изменившейся обстановки и разговоров с Мюллером, я 
серьезно намерен пересмотреть свое отношение к публичному выступлению против 
гитлеризма, но мне необходима ее наиболее удобная форма, которая не была бы 
истолкована в Германии, как «удар в спину германской армии».
 Говорят, что Турция разорвала дипломатические и экономические отношения с 
Германией… Вероятно, за этим разрывом следует ожидать высадки союзниками 
десанта на Балканах; наряду с другими целями, этот разрыв преследовал и 
удаление из Турции официальных немецких представителей и агентуры, которые 
могли обнаружить подготовку десанта.
 4 августа 1944 года. Большая часть времени сегодня снова ушла на разговоры с 
господином полковником Швецом.
 Я спросил его: «Какие предвидятся изменения в уже начертанной судьбе Германии, 
если я присоединюсь к движению?»
 Он ответил: «Ваш призыв к армии означает спасение многих немецких жизней, ибо 
поднимает голос человек, которого уважает и знает вся армия. Он показывает 
выход из катастрофического положения.
 С вашим присоединением к движению представительство новой демократической 
Германии становится серьезным фактором, который нельзя будет обойти, когда 
будет решаться судьба будущей Германии».
 Я, усмехнувшись, спросил: «А заслуженные господа из Национального комитета?»
 Полковник: «Заслуженные господа из Национального комитета заслужили себе 
полное право требовать от вас, чтобы вы присоединились к ним и стали во главе 
движения».
 Я: «Но мне же говорят, что у меня нет совести…»
 Полковник: «Вы должны понимать, что с вами говорил представитель государства, 
которое твердо хочет, чтобы это бессмысленное кровопролитие прекратилось — 
дискуссия по этому вопросу ведется с вами уже год, а вы выставляете наивные и 
смешные аргументы, чтобы обосновать вашу отрицательную позицию.
 Положение выглядит так: 27 генералов немецкой армии говорят и пишут: 
«Необходимо убрать Гитлера — он нас вел и ведет в пропасть», — а вы — маршал — 
молчите… Ваше молчание равно громкому призыву в этом специфическом моменте, 
призыву к продолжению кровопролития, а этого не допустят ни генералы, ни мы. Вы 
должны сказать решительное слово».
 Я: «Если вы так ставите вопрос, то вы должны и понять, что я не могу менять 
свою позицию под нажимом ультиматума — я должен подумать; бесспорно, что беседа 
с генералом Мюллером внесла в мою концепцию новые элементы ориентации, но я 
должен их еще обдумать. Я должен всем этим поделиться со своими друзьями в 
Войково; потом я могу принять решение. Скажите, как обстоит вопрос с 
формированием немецкой армии из числа военнопленных?»
 Полковник: «Насчет армии я точно не могу вам сказать, но, видите ли, до сих 
пор ее не сформировали, несмотря на то что массы немецких военнопленных требуют 
от нас создания такой армии — они хотят драться против Гитлера.
 Но Красная армия исходит из эгоистических интересов при решении этого вопроса 
— она не заинтересована в том, чтобы немец стрелял в немца, но что во время 
оккупации Германии немецкие части будут нести службу внутреннего порядка — это 
не подлежит сомнению».
 Мне понравился ответ на последний вопрос, и напоследок я ему сказал, что 
будущая дружба между нашими народами была бы в опасности, если бы Красная армия 
допустила такое положение, чтобы немец стрелял в немца и отвлекался от главной 
цели — Гитлера. Жаль только, что нет сведений из Германии и что русская пресса 
очень мало приводит сообщений по вопросу «путча».
 8 августа 1944 года. Мне трудно писать эти строки. Видимо, такова моя судьба, 
если она приготовила мне такой крутой поворот. Сегодня я решился выступить 
против фюрера.
 Я так и не понял, почему так быстро, слово к слову, строка к строке, сложилось 
мое заявление. Если оно действительно поможет хотя бы одному человеку в этом 
мире, то значит, что я писал его недаром. О судьбе Коки, Зюсси и других мне 
очень трудно думать, но я все-таки надеюсь, что с ними все будет в порядке.
 Вероятно, это удел всех «путчистов» — если не физическая, то моральная смерть… 
Впрочем, посмотрим, что будет дальше.
 9 августа 1944 года. Сегодня вечером, в 22.30, я пригласил в гостиную 
господина полковника, чтобы побеседовать с ним. В ходе беседы я сказал, что 
решил оставаться жить здесь, на даче. В состав своего «штаба» я отобрал 
следующих лиц:
 1. генерала Зикста фон Армина
 2. генерала Штреккера
 3. генерала Лейзера
 4. полковника Шильркнехта
 5. полковника фон Бело
 6. денщика Шульте.
 Для размещения этих лиц я попросил, чтобы предоставили верхний этаж дома. 
Самый умный генерал — это Зикст фон Армин — он будет моим советником.
 Перейдя к вопросу положения Северной группировки, я сказал, что существует 
историческая аналогия между положением армейской группы в Прибалтике и войсками 
корпуса генерала Йорка в районе г.Тильзит — в 1813 г.5 Надо будет сделать все, 
чтобы эти войска отказались от Гитлера, то есть в пропаганде надо будет 
использовать эту историческую параллель. Полковник ответил, что мне нужно будет 
свое заявление написать от руки. Я дал свое согласие.
 10 августа 1944 года. Сегодня, с согласия русских, я назначил генерала Лейзера 
старшим по режиму. Лейзер будет согласовывать все хозяйственные вопросы с