голову и на ломаном немецком языке спросил: «В плену Попеску?» Видно, это для 
него наиболее волнующий вопрос.
 Побыв там еще несколько минут, я вернулся обратно в дом Паулюса.
 Все трое лежали на кроватях. Адам учил русский язык, повторяя вслух записанные 
у него на бумажке слова.
 3 февраля 1943 года.
 Сегодня в 11 часов утра опять у Паулюса, Шмидта и Адама.
 Когда я вошел, они еще спали. Паулюс проснулся, кивнул головой. Проснулся 
Шмидт.
 Шмидт: «Доброе утро, что видели во сне?»
 Паулюс: «Какие могут быть сны у пленного фель дмаршала? Адам, вы уже начали 
бриться? Оставьте мне горячей воды».
 Начинается процедура утреннего умывания, бритья и проч. Затем завтрак и 
обычные сигары.
 Вчера Паулюса вызывали на допрос, он все еще под его впечатлением.
 Паулюс: «Странные люди. Пленного солдата спрашивают об оперативных вопросах».
 Шмидт: «Бесполезная вещь. Никто из нас говорить не будет. Это не 1918 год, 
когда кричали, что Германия — это одно, правительство — это другое, а армия — 
третье. Этой ошибки мы теперь не допустим».
 Паулюс: «Вполне согласен с вами, Шмидт».
 Опять долгое время молчат. Шмидт ложится на постель. Засыпает. Его примеру 
следует Паулюс. Адам вынимает блокнот с записанными русскими словами, 
прочитывает, что-то шепчет. Затем также ложится спать.
 Внезапно приезжает машина Якимовича. Генералам предлагают ехать в баню. Паулюс 
и Адам с радостью соглашаются. Шмидт (он боится простудиться), после некоторого 
колебания, также. Решающее воздействие оказало заявление Паулюса, что русские 
бани— очень хорошие и в них всегда тепло.
 Все четверо уехали в баню. Генералы и Адам на легковой машине. Хайн сзади на 
полуторке. С ними поехали и представители штабной охраны.
 Примерно через полтора часа все они возвратились. Впечатление прекрасное. 
Обмениваются оживленными мнениями о качестве и преимуществах русской бани перед 
другими. Ждут обеда с тем, чтобы после него сразу лечь спать.
 В это время к дому подъезжают несколько легковых машин. Входит начальник РО, 
генерал-майор Виноградов с переводчицей, через которую передает Паулюсу, что он 
увидит сейчас всех своих генералов, находящихся у нас в плену.
 Пока переводчица объясняется, мне удается выяснить у Виноградова, что 
предполагается киносъемка для хроники всего «пленного генералитета».
 Несмотря на некоторое неудовольствие, вызванное перспективой выхода на мороз 
после бани, все поспешно одеваются. Предстоит встреча с другими генералами! О 
съемке им ничего не известно. Но уже около дома ждут операторы. Шмидт и Паулюс 
выходят. Снимаются первые кадры.
 Паулюс: «Все это уже лишнее».
 Шмидт: «Не лишнее, а просто безобразие» (отворачивается от объективов).
 Садятся в машины, едут к соседнему дому, где находятся другие генералы. 
Одновременно с другой стороны подъезжают на нескольких машинах остальные — 
генерал-полковник Гейц и др.
 Встреча. Операторы лихорадочно снимают. Паулюс по очереди жмет руки всем своим 
генералам, перебрасывается несколькими фразами: «Здравствуйте, друзья мои, 
больше бодрости и достоинства».
 Съемка продолжается. Генералы разбились на группы, оживленно разговаривают. 
Разговор вертится главным образом по вопросам — кто здесь и кого нет.
 Центральная группа — Паулюс, Гейц, Шмидт. Внимание операторов устремлено туда. 
Паулюс спокоен. Смотрит в объектив. Шмидт нервничает, старается отвернуться. 
Когда наиболее активный оператор подошел к нему почти вплотную, он, едко 
улыбнувшись, закрыл объектив рукой.
 Остальные генералы почти не реагируют на съемку. Но некоторые как будто 
нарочно стараются попасть на пленку, и особенно рядом с Паулюсом.
 Между всеми беспрерывно ходит какой-то полковник и повторяет одну и ту же 
фразу: «Ничего, ничего! Не надо нервничать. Главное — что все живы». Внимания 
на него никто не обращает.
 Съемка заканчивается. Начинается разъезд. Паулюс, Шмидт и Адам возвращаются 
домой.
 Шмидт: «Ничего себе удовольствие, после бани наверняка простудился. Специально 
все сделано, чтобы мы заболели».
 Паулюс: «Еще хуже эта съемка! Позор! Маршал (Воронов), наверно, ничего не 
знает! Так унижать достоинство! Но ничего не поделаешь — плен».
 Шмидт: «Я и немецких журналистов не перевариваю, а тут еще русские. 
Отвратительно!»
 Разговор прерван появившимся обедом. Едят, хвалят кухню. Настроение 
поднимается. После обеда спят почти до ужина. Ужин опять хвалят. Закуривают. 
Молча следят за кольцами дыма.
 В комнате рядом раздается звон разбиваемой посуды. Хайн разбил сахарницу.
 Паулюс: «Это Хайн. Вот медвежонок!»
 Шмидт: «Все валится из рук. Интересно, как он удерживал руль. Хайн! Руль вы 
никогда не теряли?»
 Хайн: «Нет, генерал-лейтенант. Тогда у меня было другое настроение».
 Шмидт: «Настроение — настроением, посуда — посудой, тем более чужая».
 Паулюс: «Он был любимцем фельдмаршала Рейхенау. Тот умер у него на руках».
 Шмидт: «Кстати, каковы обстоятельства его смерти?»
 Паулюс: «От сердечного удара после охоты и завтрака с ним. Хайн, расскажите