подробно».
 Хайн: «В этот день мы с фельдмаршалом ездили на охоту. У него было прекрасное 
настроение и чувствовал он себя хорошо. Сел завтракать. Я подал кофе. В этот 
момент у него начался сердечный припадок. Штабной врач заявил, что надо 
немедленно везти его в Лейпциг к какому-то профессору. Быстро организовали 
самолет. Полетели: фельдмаршал, я, врач и пилот. Курс на Львов.
 Фельдмаршалу становилось все хуже и хуже. Через час полета он скончался в 
самолете.
 В дальнейшем нам вообще сопутствовала неудача. Над львовским аэродромом летчик 
уже пошел на посадку, однако опять взлетел. Мы сделали еще 2 круга над 
аэродромом. Сажая самолет второй раз, он почему-то, пренебрегая основными 
правилами, зашел на посадку по ветру. В результате мы врезались в одно из 
аэродромных зданий. Целым из этой операции выбрался один я».
 Опять наступает почти часовое молчание. Курят, думают. Паулюс поднимает голову.

 Паулюс: «Интересно, какие известия?»
 Адам: «Наверно, дальнейшее продвижение русских. Сейчас они могут это делать».
 Шмидт: «А что дальше? Все этот же больной вопрос! По-моему, эта война 
окончится еще более внезапно, чем она началась, и конец ее будет не военный, а 
политический. Ясно, что мы не можем победить Россию, а она нас».
 Паулюс: «Но политика не наше дело. Мы — солдаты. Маршал вчера спрашивает: 
почему мы без боеприпасов, продовольствия оказывали сопротивление в безнадежном 
положении. Я ему ответил — приказ! Каково бы ни было положение, приказ остается 
приказом. Мы — солдаты. Дисциплина, приказ, повиновение — основа армии. Он 
согласился со мной. И вообще смешно, как будто в моей воле было что-либо 
изменить.
 Кстати, маршал оставляет прекрасное впечатление. Культурный, образованный 
человек. Прекрасно знает обстановку. У Шлеферера он интересовался 29-м полком, 
из которого никто не попал в плен. Запоминает даже такие мелочи».
 Шмидт: «Да, у фортуны всегда две стороны».
 Паулюс: «И хорошо то, что нельзя предугадать свою судьбу. Если бы я знал, что 
буду фельдмаршалом, а затем в плену! В театре по поводу такой пьесы я сказал бы 
— ерунда!»
 Начинают укладываться спать.
 4 февраля 1943 года.
 Утро. Паулюс и Шмидт еще лежат в постелях. Входит Адам. Он уже побрился, 
привел себя в полный порядок. Протягивает левую руку, говорит: «Хайль!»
 Паулюс: «Если вспомнить римское приветствие, то это значит, что вы, Адам, 
ничего не имеете против меня. У вас нет оружия».
 Адам и Шмидт смеются.
 Шмидт: «По-латыни это звучит — моритури тэ салутант (идущие на смерть 
приветствуют тебя)».
 Паулюс: «Совсем как мы».
 Вынимает папиросу, закуривает.
 Шмидт: «Не курите до еды, вредно».
 Паулюс: «Ничего, плен еще вреднее».
 Шмидт: «Надо набраться терпения».
 Встают. Утренний туалет. Завтрак.
 Приезжает майор Озерянский из РО за Шмидтом. Его вызывают на допрос.
 Шмидт: «Наконец заинтересовались и мной» (он был несколько уязвлен, что его не 
вызывали раньше).
 Шмидт уезжает. Паулюс и Адам ложатся. Курят, потом спят. Затем ждут обеда. 
Через пару часов возвращается Шмидт.
 Шмидт: «Все то же — почему сопротивлялись, не соглашались на капитуляцию и т.д.
 Говорить было очень трудно — плохая переводчица. Не понимала меня. Так 
переводила вопросы, что и я не понимал ее.
 И, наконец, вопрос: моя оценка оперативного искусства русских и нас. Я, 
конечно, отвечать отказался, заявив, что это вопрос, который может повредить 
моей родине. Любой разговор на эту тему после войны».
 Паулюс: «Верно, я ответил так же».
 Шмидт: «Вообще все это уже надоело. Как они не могут понять, что ни один 
германский офицер не пойдет против своей родины».
 Паулюс: «Просто нетактично ставить перед нами, солдатами, такие вопросы. 
Сейчас на них никто отвечать не будет».
 Шмидт: «И всегда эти штучки пропаганды — не против родины, а для нее, против 
правительства и т.д. Я уже как-то заметил, что это только верблюды 1918 года 
разделяли правительство и народ».
 Паулюс: «Пропаганда остается пропагандой! Даже курса нет объективного».
 Шмидт: «А возможно ли вообще объективное толкование истории? Конечно, нет. 
Взять хотя бы вопрос о начале войны. Кто начал? Кто виноват? Почему? Кто может 
на это ответить?
 Адам: «Только архивы через много лет».
 Паулюс: «Солдаты были и останутся солдатами. Они воюют, выполняя свой долг, не 
думая о причинах, верные присяге. А начало и конец войны — это дело политиков, 
которым положение на фронте подсказывает те или иные ре шения».
 Далее разговор переходит на историю Греции, Рима и т.д. Говорят о живописи и 
археологии. Адам рассказывает о своем участии в экспедициях по раскопкам. Шмидт,
 говоря о живописи, авторитетно заявляет, что германская является первой в мире 
и лучшим художником Германии является… Рембрандт (?!), якобы потому, что 
Нидерланды, Голландия и Фландрия — «старые» германские провинции.