свойственна большинству политических лидеров; что касается Рузвельта, проблема 
заключалась в том, какой заложенный в нем принцип определял проявление этих 
качеств в конкретных ситуациях, если такой принцип вообще существовал.
 Наконец, он отличался постоянной способностью переходить из одного настроения 
в другое, готовностью почти всегда брать на себя ответственность за решение 
потенциально опасных политических проблем, стремлением хотя бы на короткое 
время сбросить личину респектабельного политического лидера и играть несколько 
странную или забавную роль. Например, незадолго до Рождества 1940 года, когда 
Рузвельт работал над важной речью, в адрес его собаки Фалы поступило письмо от 
дога Хенрика Ван Луна — Ноддла. Немедленно Ноддлу был отправлен ответ от Фалы: 
«Печенье великолепно. Рада, что тебе нравлюсь. Рада, что ты никогда не ездил в 
поезде. Потому что нашей собачьей породе претят дальние поездки в вагонах, что 
раскачиваются на вращающихся колесах, — например, поездки на расстояние пять 
тысяч миль, чтобы увидеть много островов... P. S. Предпочитаю прогуливаться во 
дворе, где растут деревья и найдется место, чтобы почесаться».
 Был ли у этого человека за блестящим фасадом идейный и ценностный стержень? 
Какие испытания его закалили?


ЛОНДОН

 В то время, когда Рузвельт встречался в Гайд-Парке с соседями, самолеты 
люфтваффе сбрасывали свои смертоносные грузы на Лондон и улетали обратным 
курсом на континент. Это происходило почти на заре. Пронзительно выли сирены, 
оглушенные лондонцы выбирались из бомбоубежищ после пятидесятой по счету ночной 
бомбардировки нацистов. Центр древней столицы изрыт огромными воронками, здания 
напоминали скелеты, большая часть портовой зоны обратилась в руины. На крышах 
домов столичных жителей трепетали крохотные бумажные «Юнион Джеки» [1] .
 Уинстона Черчилля воодушевило переизбрание Рузвельта. Раньше британский 
политик не осмеливался высказать это, но сейчас писал уже избранному 
президенту: «Думаю, вас не обидит, если я скажу, что молился за ваш успех и 
испытываю к вам искреннюю благодарность за него». Это не означает, осторожно 
добавлял Черчилль, что он ожидает или желает чего-то большего, чем 
рузвельтовская «исчерпывающая, справедливая и беспристрастная оценка самых 
актуальных мировых проблем сегодняшнего дня... Мы входим в наиболее мрачную 
фазу того, что, очевидно, явится затяжной и широкомасштабной войной... 
Надвигаются события, о которых будут помнить до тех пор, пока в разных уголках 
мира говорят на английском языке...». Как ни странно, Рузвельт никогда не 
откликался на это послание. Возможно, его молчание выражало то, что не 
высказано словами.
 Для Черчилля наступили суровые времена. Решительный, когда дело касалось 
военных действий, дерзкий во время поражений, он нетерпелив и капризен в эти 
дни проволочек и неопределенности, когда приливы войны клокочут мощными 
водоворотами и бурными потоками. В это время Англия остается в одиночестве. 
Королевские ВВС нанесли люфтваффе серьезные потери. Гитлер отложил, а затем и 
вовсе отменил вторжение немецких войск на Британские острова. Стабилизировалась 
оборона британских войск, как на островах, так и в Африке. Однако на этот раз 
стали нарастать тревожными темпами потери английского военного и гражданского 
флота в Атлантике. Германия оказывала давление на вишистскую Францию и 
франкистскую Испанию с целью вовлечь их в войну. «Свободная Франция» 
предприняла неудачную попытку захватить Дакар. Внутри страны экономика едва 
тащилась, политики ссорились друг с другом.
 Старые ориентиры рушились. Под бомбами опрокидывались знаменитые памятники 
Лондона. Традиционные аристократические клубы попросту исчезали в промежуток 
между полдником и ужином. Очень часто Черчиллю приходилось перемещаться с 
Даунинг-стрит, 10 в помещение штаба по подземному переходу на глубине 35 футов. 
Там, в монашеской спальне, он продолжал работать, диктуя ясные, умные и 
поразительно точные указания. Он снабжал свои приказы и запросы ярлыками 
красного цвета с указанием: «Выполнить сегодня»; председательствовал на 
совещаниях в желтой палате пещерного типа, защищенной стальными балками. 
Неутомимый под землей, он, когда раздавались тяжелые разрывы бомб, с 
болезненным видом поднимался на крышу здания, где, в шинели и фуражке летчика, 
водонепроницаемом костюме, с противогазом и стальным шлемом, попыхивал длинной 
сигарой и наблюдал, как горит Лондон. Его режим дня разительно отличался от 
рузвельтовского. Начинал он работать посреди утра, в кровати, заваленной 
телеграммами и сводками, позднее, утром же, встречался со своими помощниками, 
экспансивно председательствовал на встречах представителей штаба во время ленча,
 подолгу дремал после полудня, в каком бы состоянии ни находился, затем 
продолжал совещания или посещал один из кварталов города, подвергшихся 
бомбардировкам; после этого диктовал вечерние указания, проводил совещания или 
затевал беседы на свободные темы далеко за полночь, часто приводя в отчаяние 
коллег.
 К концу 1940 года эти коллеги приобрели профессионализм, стойкость и легкий 
цинизм бывалых вояк. Компактный надпартийный кабинет министров Черчилля включал 
лидера лейбористов Клемента Эттли, лорда, — хранителя печати; Герберта Морисона,
 опытного профсоюзного босса из Ист-Энда, министра внутренних дел; сэра Кинсли 
Вуда, министра финансов; лорда Галифакса, министра иностранных дел. Пост 
министра обороны совмещал с премьерством сам Черчилль. Но руководил 
министерством обороны генерал сэр Гастингс Л. Исмэй, высокопрофессиональный 
военный, которому как-то удавалось совладать с раздражением и капризами