на Сицилии, чтобы поддержать терпящих поражение итальянцев в Ливии. Давлению 
нацистов подвергались и Балканские страны, раздираемые давними ссорами и 
междоусобицами.
 В сложной шахматной игре Рузвельт следовал ходам Гитлера с нарастающим 
беспокойством. Неспособный к активным действиям из-за сопротивления конгресса, 
неадекватного вооружения и собственных сомнений, он тем не менее пытался что-то 
предпринимать. Так, Черчилль сообщил в конце марта, что торпедирован британский 
линкор «Малайя» во время конвоирования каравана грузовых судов, и заявил, что 
будет «весьма обязан», если линкор отремонтируют на верфях в США, — президент 
ответил, что будет рад этому. Гитлер потребовал от Петена присоединиться к 
«Оси», — Рузвельт поручил своему послу в Виши адмиралу Уильяму Д. Лихи 
подтвердить веру Америки в конечную победу англичан. Черчилль предупредил 
президента о планах Виши отправить линкор «Дюнкерк» из Орана в Тулон для 
ремонта, игнорируя опасность использования мощного боевого корабля в интересах 
нацистов, — Рузвельт поручил Лихи заявить Петену энергичный протест, который и 
возымел действие. Греки, опасавшиеся нацистского вторжения, попросили 
президента прислать 30 давно обещанных современных боевых самолетов, — 
главнокомандующий вооруженными силами США потребовал от командования ВМС 
отправить их (однако Греция была оккупирована до прибытия самолетов). 
Югославский князь Павел стал проявлять признаки уступчивости перед угрозами 
нацистов, — Вашингтон постарался убедить регента, что Южные Балканы не должны 
подчиняться Гитлеру.
 Президент поочередно пользовался угрозами, взятками в виде поставок товаров по 
ленд-лизу, моральным увещеванием и дружескими советами. Но его слова и дела 
оказались пустым звуком в условиях, когда самая могущественная демократия на 
земле призывала малые страны сопротивляться нацистскому нашествию, отделенная 
бездной Атлантического океана — тысячами миль от опасной зоны.
 В этой тяжелой ситуации две великие демократии не совсем ладили друг с другом. 
Белый дом предпочитал в основном следовать либеральной политике в отношении 
Петена и жесткой в отношении Франко. Англичане настаивали на обратном. Черчилль 
хотел, чтобы Рузвельт продемонстрировал военно-морскую мощь в Восточной 
Атлантике в назидание Португалии и другим нейтралам. Президент опасался 
провоцировать Лиссабон на враждебные действия и не хотел отвлекать силы флота 
из Тихого океана. Черчилль телеграфировал, что собирается занять Азорские 
острова, в случае если Испания уступит давлению нацистов или подвергнется их 
оккупации. Рузвельт отговаривал англичан предпринимать такой шаг до нападения 
нацистов на саму Португалию и добавлял: если англичане действительно высадятся 
на Азорах, они должны гарантировать, что это не станет постоянной оккупацией. 
«Мы не собираемся увеличивать размеры своей территории, — отвечал уязвленный 
премьер-министр, — мы только хотим сохранить свою жизнь, а возможно, и вашу».
 Если между Вашингтоном и Лондоном временами отсутствовало единство, то и сам 
Вашингтон не был един. По мере роста пугающими темпами потерь в Атлантике 
Стимсон добивался от президента санкции на эскорт судов союзников американскими 
боевыми кораблями и самолетами. Шеф медлил — настолько, что ряд военных стали 
искать козла отпущения за промедление в Халле, который тоже проводил весьма 
осторожную политику в Атлантике и бассейне Тихого океана. Икес ворчал в своих 
дневниковых записях: «Я снова ругаюсь, черт побрал бы этот Государственный 
департамент».
 Однако большинство деятелей, близких к администрации, усматривали проблему в 
отсутствии руководства со стороны самого Рузвельта. Фрэнсис Перкинс и Фрэнк 
Уолкер обнаружили во время своих поездок по стране тревожную летаргию и 
невежество населения в вопросах внешней политики. Франкфуртер говорил Икесу, 
что ему трудно понять неспособность президента взять в свои руки инициативу. В 
конце апреля Стимсон резко предупредил шефа, что политическая обстановка 
ухудшается и администрация должна действовать.
 Рузвельт готов был действовать, но не более чем черепашьими темпами. Казалось, 
он находился под влиянием общественного мнения, представлявшего собой странное 
сочетание изменчивости и незыблемости, невежества и ума, а также быстро 
переходившего от оптимизма к пессимизму. Если просвещенная публика, говорил он 
однажды репортерам, «знает историю, она не должна в один день впадать в эйфорию 
из-за успешного морского сражения у побережья Италии и на следующий день 
испытывать вселенскую скорбь и отчаяние в связи с нападением стран „Оси“ на 
Грецию». Победа в войне, продолжал он, будет одержана не в результате одного 
успешного морского боя, но путем укрепления главного оборонительного рубежа 
демократии, то есть Англии — Британской империи.
 Президента угнетали настроения пораженчества и фатализма в стране. Книга 
«Волна будущего» Анны Морроу Линдберг произвела некоторую сенсацию изображением 
безжалостных и соответственно авторитарных сил.
 — Эти люди, — говорил президент репортерам, — заявляют, с одной стороны: «Мне 
это не нравится, мне не нравится диктатура»; с другой стороны, они утверждают: 
«Диктатура разрушает демократию, но она также защищает демократию, поэтому я ее 
принимаю». Не могу назвать это хорошим американизмом...
 Тем не менее самого Рузвельта, казалось, одолевали сомнения. Когда Норман 
Томас предупредил в своей статье, что эскорт судов приведет к войне, Рузвельт 
направил ему осторожный ответ: «...пробудь вы хотя бы неделю невидимкой в Белом 
доме, рядом со мной, — уверен, это не доставило бы вам удовольствия, потому что 
вы испытывали бы шок каждые десять минут.
 Полагаю, что вы и я приблизительно одинакового возраста, и конечно же мы хотим 
дожить отпущенное нам время по крайней мере не хуже, чем прошедшее. Сегодня я 
не уверен, что нам удастся сделать это».