ли я президентом третий срок подряд, — тоже запомнит нынешнюю ночь. Он там, в 
той комнате, ему тоже сейчас полтора года...
 Нас ожидают трудные времена, но в будущем я останусь для вас тем же Франклином 
Рузвельтом, которого вы знали многие годы.
 Я всегда был и останусь с вами.


ГАЙД-ПАРК

 «Тем же Франклином Рузвельтом, которого вы знали...» Немногие в толпе, должно 
быть, помнили Франклина подростком, когда он бродил по полям в снегоступах, 
подстреливал птиц для коллекции, катался на коньках и буерах по ледяной 
поверхности Гудзона. Затем он стал бывать в Гайд-Парке реже, — каждую осень 
парень отправлялся учиться: четыре года — в Гротон и еще четыре — в Гарвард.
 Возвращался к вдовствующей матери, но ненадолго. Вскоре Франклин женился, 
весьма кстати, на своей дальней родственнице Элеоноре Рузвельт, племяннице 
президента Теодора Рузвельта. И снова покинул Гайд-Парк — на этот раз ради 
Манхэттена, где изучал право и практиковал в качестве юриста. Стал часто 
появляться в Гайд-Парке осенью 1910 года, когда целеустремленно боролся на 
выборах за место сенатора в Нью-Йорке. Но после этого снова удалился в другие 
края, в Олбани, где прожил два года в качестве демократа — противника 
коррумпированного Общества Таммани; потом переехал в Вашингтон, где был 
помощником морского министра в администрации Вудро Вильсона. В 1920 году 
исколесил страну, добиваясь поста вице-президента.
 Затем Рузвельт неожиданно вернулся домой снова. Тело его, казалось, стало 
сокращаться, длинные ноги отказывались ходить. Политическая карьера рухнула. 
Семь лет, оставаясь в Гайд-Парке, он искал средство излечения от детского 
паралича, ползая по пустующим пляжам Флориды, принимая целебные ванны в 
Уорм-Спрингсе, штат Джорджия. Франклин не нашел такого средства. Но нашел себя 
— занял устойчивую политическую позицию, сделал самые высокие политические 
ставки. В 1928 году друзья помогли ему перебраться в Олбани, откуда он в 
течение четырех лет руководил в качестве губернатора штатом Нью-Йорк. В марте 
1933 года, в обстановке углублявшейся экономической депрессии, отправился из 
Гайд-Парка в Вашингтон, чтобы восемь лет энергично руководить страной, 
переживавшей кризисы и относительные подъемы.
 И вот 1940 год. Рузвельт расстался с надеждой добиться третьего срока 
президентства традиционным путем, поскольку ему противостоял опасный соперник в 
лице Уэнделла Уилки. Он погрузился в водоворот изменчивых политических альянсов 
и яростных споров о внешней политике. Ему досаждали изоляционисты в обеих 
партиях, профсоюзный ренегат Джон Л. Льюис, наметившийся разлад с прежним 
руководителем его выборных кампаний Джеймсом А. Фарли. На политическую 
обстановку в Америке оказывала преобладающее влияние фигура Гитлера. Президенту,
 более всего дорожившему свободой выбора и возможностью распоряжаться временем, 
пришлось в разгар предвыборной кампании передавать Англии эсминцы и призывать 
на военную службу американских парней.
 Победа на выборах давалась дорогой ценой. В последние, решающие дни Рузвельт 
сделал изоляционистам весьма нежелательные уступки. После того как Уилки прямо 
высказал прогноз: третий срок президентства повлечет за собой диктатуру и войну,
 Рузвельт решительно заверил «матерей Америки», что их «сыновья не будут 
посланы воевать за рубеж». Между тем в отношении Гитлера он несколько месяцев 
проводил идею: фашизм повсюду — угроза демократии; нацисты не удовольствуются 
захватом Европы, но с помощью своих младших партнеров — Италии и Японии — 
попытаются прибрать к рукам в конечном счете весь мир. И вот на фоне этого 
такое категоричное обещание матерям Америки!
 Теперь он снова достиг апогея власти и престижа. Но кем был на самом деле 
Франклин Рузвельт? Искусным политиканом, сумевшим выстоять под градом 
политических выпадов республиканцев, а затем обойти их с флангов и победить в 
последние две недели предвыборной кампании? Питомцем семейного дома в 
Гайд-Парке — таким, который никогда, по существу, не отрывался от семьи и 
оценивал людей и события на основе старомодных стандартов «положение обязывает»,
 долга аристократа и идеалов отмирающего прошлого? Выпускником 
привилегированной школы Гротона — все еще воодушевлялся увещеваниями ее ректора 
Эндикота Пибоди насчет честности, общественной морали и справедливости? 
Государственным законодателем, принявшим в самый разгар реформ чуть ли не 
радикальный фермерский лейборизм в стиле партии Сохатого — Теодора Рузвельта? 
Политиком от коалиции демократов, научившимся сделкам и компромиссам с боссами 
демократической штаб-квартиры Таммани, профсоюзными лидерами, отцами города, 
аграриями с запада, умеренными республиканцами и сенаторами-изоляционистами? 
Интернационалистом типа Вильсона, добившегося создания Лиги Наций, а затем 
вышедшего из нее? Гуманистом, способным потратить миллиарды долларов на пособия 
по безработице и возмещение убытков и в то же время почти одержимо отстаивать 
сбалансированный бюджет? Врагом тоталитаризма, который во время мюнхенской 
агонии выступал в качестве наблюдателя, красноречивого, но бездеятельного? Мог 
ли он быть один во всех этих лицах?
 Никто не мог бы ответить на эти вопросы в ночь после голосования в ноябре 1940 
года, и, уж конечно, не соседи по Гайд-Парку. Однако они, возможно, придавали 
некоторое значение тому, что в этот теплый ноябрьский вечер вокруг Рузвельта 
собралась масса сограждан.
 Здесь присутствовала его мать, все еще активная и подвижная на восемьдесят 
седьмом году жизни. В 1870-м она пленяла красотой, позднее стала молодой