на Владимировна Никитина». 

  Н. Я. Лукашов 
 Но в окончательном счете организация стремилась затушевывать и партийность, и 
программу. Игра шла втемную. Даже цели организации, по показанию Пинки, 
говорились не всем. Существовала программа для себя, для вожаков и программа 
для наружного употребления; чтобы привлечь разношерстное офицерство, 
приходилось с каждым говорить на его языке. Благодаря строго конспиративному 
принципу, по которому один человек должен был знать только четырех из 
организации, эта игра втемную удавалась. Не мудрено, что организация включала в 
себя людей, начиная с алексеевцев и кончая меньшевиками.
 Но столь же естественно, что это разношерстное тело должно было начать 
разлагаться. Тайна мало-помалу стала пробиваться наружу. Начались подозрения и 
недоверие друг к другу. Отсюда разлад, дробление сил, и в конечном счете 
намеченный контакт с немецкой ориентацией рушится, а искусственное объединение 
рассыпается.
 Несомненно и участие левых кадетов.
 К началу 1918 года в кадетской партии замечались два направления: «немецкая 
ориентация» и «союзническая ориентация». «Союзническая ориентация» как раз 
принадлежала к левому крылу кадетов. Следствием установлено участие левого 
кадета Лукашова Николая Яковлевича, бывшего прапорщика и начальника связи 16-й 
Сибирской стрелковой дивизии. Обнаруженный при нем материал свидетельствует о 
том, что он был докладчиком на апрельской кадетской конференции [63] по 
некоторым вопросам.
 Знаменательно, что общая линия «Союза защиты родины и свободы» как раз 
совпадает с той линией, которую отстаивает Лукашов. Поэтому мы приводим здесь 
целиком его доклад о «немецкой ориентации».

 «НЕМЕЦКАЯ ОРИЕНТАЦИЯ»

 «Надо поставить вопрос со всею откровенностью. От предполагаемых ли 
ультиматумов графа Мирбаха, от тайных ли замыслов гетмана Скоропадского, но все 
ждут в близком будущем каких-то решительных событий. Немцев еще нет в Москве и 
Петербурге, но гроза иноземного вторжения надвигается все ближе и ближе. И 
вторжению этому, по-видимому, постараются придать характер ответа на некий 
призыв. Жизнь вплотную подошла к вопросу, о котором давно уже люди шепчут друг 
другу на ухо и которому на столбцах газет отводится туманное наименование 
«ориентация».
 Страна экономически разрушается, населению грозит голодная смерть, 
правительственная власть бездарна и невежественна, но борьба с нею невозможна, 
так как политические партии бессильны образовать правительство, имеющее 
сколько-нибудь прочную опору в стране, а главное, организовать такую опору при 
бдительном надзоре со стороны германского начальства невозможно. Такова 
несложная аргументация тех – к сожалению, все более обширных кругов общества, – 
которые откровенно или полупри-кровенно мирятся с «призывом». Международная 
сторона такой комбинации с немцами мыслится в виде изменения – или, если угодно,
 истолкования – Брестского договора с целью устранения наиболее тяжких его 
последствий: отделения Украины, отдачи туркам Карса, Батума и Ардагана, 
присоединения Лифляндии и Эстляндии и временной оккупации недавно занятых 
немцами областей. Так рисуются кое-кому условия, будто достижимые, на которых 
немцы могли бы заключить с нами мир – не бумажный, не «Брестский» с набегами на 
Крым и на Ростов, а мир настоящий за цену полного разрыва нашего с союзниками. 
Могут ли ответственные политические круги решиться на такой мир, в придачу к 
которому предложены были бы, вероятно, и услуги по водворению внутреннего 
порядка и созданию сильного не большевистского правительства.
 Нужно дать себе отчет в характере запрашиваемой от нас цены. Мы должны порвать 
нити, связующие нас с союзниками, выйти из англо-французской международной 
орбиты и войти в констелляцию [64] центральных европейских держав. Таков 
основной, суровый, но ясный вывод из предполагаемой комбинации. Только при 
такой ясной постановке приобретает для немцев некоторый смысл новый «мир» с 
обессиленной Россией. Поставленная в таком неприкрытом виде, эта проблема 
обозначает не только оформление предательства, совершенного нашею разбежавшеюся 
армией и ее вдохновителями, – она обозначает и основной поворот на долгие годы 
во всей системе нашей международной политики.
 Salus respublicae [65] требует в эту ответственную историческую минуту всей 
доступной нам трезвости, отречения от всего, что может отдавать беспочвенным 
сентиментализмом. Очень много этого греха на нашей интеллигентской душе, и 
необходимо потому особенно зорко следить за собою в эти небывалые в жизни наших 
политических партий минуты. Нужно иметь мужество отнестись даже к мысли об 
учинении предательства не только с точки-зрения морального его безобразия. 
Будем только трезвы и только проницательны. Но бывает трезвость, считающаяся с 
перспективами ближайшего дня, находящаяся во власти навязчивой идеи от тяжкой, 
непосредственно давящей обстановки, и бывает трезвость иная – сознающая, что в 
сложной политической обстановке непрекращающейся всемирной войны, созидания и 
разрушения держав, в смертельной схватке грандиозных экономических интересов не 
надо проявлять нет