заиметь себе врагов, которые заставили бы гестапо перепроверить сведения о нем. 
Именно этого Зорге боялся больше всего. Двадцать четыре часа в сутки он жил под 
угрозой разоблачения в результате какойнибудь случайной ошибки, которая могла 
привлечь к нему внимание гестапо.
     Успех Зорге как журналиста и разведчика стоил ему немало сил и здоровья. 
Это в равной степени тревожило и его немецкого друга генерала Отта, и его 
друзей по разведке.
     Именно в это время мне представилась мимолетная возможность разоблачить 
Зорге как шпиона. Теперь я знаю (и это меня иногда приводит в ужас), какова 
была ставка в игре, которую вел Зорге.
     Как секретарь посольства, я выполнял обязанности начальника протокольной 
службы, должен был следить за соблюдением этикета на приемах и ведал их 
организацией. С этим у меня никогда не было хлопот. А вскоре после того как Отт 
стал послом, в Японию приехала одна из русских княгинь, близкая родственница 
русского императора Николая Романова. Теперь она жила в Германии и стала 
немецкой подданной, а поэтому наше посольство должно было позаботиться о ней.
     Во время визита княгини в Токио с ней произошел удивительный случай в 
нашем посольстве. Княгиня была приглашена на официальный прием. Был приглашен и 
Зорге. После обеда гости вышли изза стола и группами разошлись по фойе. Я 
заметил, что Зорге о чемто строго говорит княгине. Мне показалось, что 
разговор не очень нравится гостье, и я решил помешать ему. Однако меня срочно 
вызвали к телефону, и мне не удалось сделать того, что я хотел.
     Возвращаясь в фойе, я чуть было не столкнулся с княгиней в прихожей. Она 
быстрыми шагами направлялась к лестнице в свою комнату. По лицу ее текли слезы. 
Я, наверное, вскрикнул от удивления; помню, она приложила руку ко лбу и жестом 
показала мне, что не хочет ни о чем разговаривать. Я еще смотрел ей вслед, 
когда она вдруг остановилась, потом подошла ко мне и раздраженно сказала: «Это 
ужасно. Как он смеет так говорить!» Больше она не произнесла ни слова и только 
попросила меня никому не рассказывать о том, что я видел и что она тогда 
сказала. Сославшись на головную боль, она ушла к себе в комнату, а я вернулся в 
фойе и передал послу, что княгиня, почувствовав себя немного нездоровой, ушла к 
себе.
     Мой взгляд остановился на Зорге. Он нервно ходил взадвперед по залу, лицо 
его было злым. Тогда я подумал, что он сделал княгине какоето оскорбительное 
замечание, которое привело к взаимной вспышке гнева. Теперь я понимаю, почему 
тогда так нервничал Зорге. Всем было хорошо известно, что княгиня ненавидит 
коммунистов. Зорге, тоже зная об этом, повидимому, умышленно напомнил ей о 
судьбе ее семьи и, может быть, даже попытался оправдать действия большевиков. 
Помоему, именно это и вызвало столь болезненную реакцию у княгини. А поведение 
Зорге в тот момент, когда я, проводив княгиню, вернулся в фойе, видимо, можно 
объяснить как сожаление о том, что он зашел так далеко в своем разговоре с 
княгиней.
     У меня сначала было мелькнула мысль немедленно информировать посла и 
рассказать ему и сопровождавшему княгиню полковнику Бергеру о своих подозрениях.
 Сделай я это, генерал Отт и Бергер были бы вынуждены во всех подробностях 
доложить о происшествии в Берлин, с тем чтобы избежать какихлибо недоразумений 
в случае жалобы со стороны княгини. Донесения Отта и Бергера, несомненно, 
повлекли бы за собой вмешательство гестапо и всестороннюю проверку личности 
Зорге. Вместо этого, вспомнив о своем обещании княгине и не желая предпринимать 
какихлибо действий, которые могли бы вызвать скандал, я решил ничего и никому 
не говорить о происшедшем.
     Теперь я сознаю, что если бы тогда официально доложил кому следует о 
поведении Зорге, то княгиня наверняка подтвердила бы все мной сказанное. Но 
Зорге везло даже тогда, когда другой на его месте обязательно бы оказался в 
беде изза допущенной ошибки.
     В конце 1938 года в международной обстановке наступило относительное 
затишье, но оно было обманчивым. Группа Зорге была занята отправкой информации 
о численности и составе реорганизованных японских дивизий в метрополии, 
Северном Китае и Манчжурии, а также сведений о конструкции новых танков и 
тактикотехнических характеристиках поступивших на вооружение японской армии 
самолетов. Сбор этих чисто военных разведывательных данных не представлял 
особого труда для группы Зорге. Даже не информировав своего шефа об источнике 
информации, Мияги сумел получить довольно точные сведения от своего старого 
друга, который в течение многих лет был личным секретарем генерала Угаки. Этот 
генерал был одним из немногих старших офицеров верховного командования, 
считавших безусловно правильными планы генерального штаба по захвату Китая. Он 
выступал с резкой критикой тех членов правительства, которые высказывали 
сомнения в необходимости продолжать военную авантюру в Китае. Борьба двух 
группировок в японском верховном командовании закончилась победой сторонников 
генерала Угаки, который вошел в состав правительства Коноэ, а друг Мияги стал 
официально личным секретарем члена правительства. Зорге долгое время не мог 
понять, каким образом Мияги удавалось получить обширную военную информацию, и 
был немало удивлен, когда Мияги случайно проговорился об этом источнике. В 
следующей своей радиотелеграмме во Владивосток Зорге указал, что всю военную 
информацию от него в будущем следует считать весьма надежной.
     Передача информации осуществлялась не только по радио, но и через связных. 
Анна Клаузен дважды ездила в Шанхай. Во время первой поездки она должна была 
встретиться со связным в универсальном магазине. В петлице ее жакета была алая 
гвоздика, под мышкой — небольшой пакет. Мимо нее один или два раза прошел 
мужчина в черном костюме с гвоздикой в петлице пиджака (этот цветок и был