громным, и после осмотра виноградников и винодельных мощностей 
Андерсен захотел убедиться, что не имеет дело с чем-то для показа иностранцам. 
Он выбрал наугад два дома и попросил разрешения заглянуть туда, чтобы увидеть, 
как живут простые люди. Велико было его удивление, когда он увидел добротную 
обстановку, дорогие ковры на стенах и полу, но особое удивление вызвали запасы 
хозяев в погребах. «Здесь примерно две тонны белого вина, — сказал грузин. — 
Надо всегда иметь запас для гостей, свадеб и долгих зимних вечеров».
    Вечером того же дня за праздничным столом под открытым небом оживленно и 
весело грузинские виноделы принимали чету Андерсен. Длинные и цветистые 
грузинские тосты — кошмар для любого переводчика. Когда один из хозяев в разгар 
застолья встал и произнес тост в честь Сталина, норвежец был крайне удивлен. Со 
времени XX съезда КПСС прошло два года, и странно было слышать предложение 
выпить «за великого сына грузинского и русского народов,
67
который построил лучшее в мире государство и навечно останется в памяти 
людской». Но Андерсен не показал своего удивления, лишь обратил на меня 
вопрошающий взор. «У нас свобода мнений», — подмигнув, сказал я ему.
    В Тбилиси в те годы выступал замечательный танцовщик Вахтанг Чабукиани. Нам 
достали билеты на балет «Отелло» с его участием. Андерсен, в отличие от меня, 
балетом не «болел», но не пожалел об увиденном. Чабукиани был, на мой взгляд, 
великим артистом, калибром не ниже Рудольфа Нуриева, но менее известным за 
рубежом, поскольку и выезжали в то время редко, и кинозаписи делали не так 
часто, как во времена Нуриева. Встретившись после спектакля с Вахтангом в 
кабинете директора, Андерсен не смог сдержать своего восторга. Грузинский 
танцовщик держался очень скромно, говорил с достоинством и юмором. Он рассказал,
 что не всегда успех зависит от него, например ему трудно было танцевать со 
знаменитой английской балериной Маргот Фонтен. «Я люблю танцевать с 
миниатюрными, подвижными и легкими как пушинка партнершами, — сказал он. — И 
вынужден признаться, что, танцуя с ней, думаю только о том, как бы не уронить 
ее на пол».
    Для меня поездка с Андерсеном была приятным напоминанием о Норвегии и 
близким знакомством с жизнью собственного народа. Обозначилось улучшение 
материального благосостояния людей. Нехватка товаров народного потребления, 
которая стала острой позже, в то время еще была не столь заметной. В некоторых 
отраслях, напротив, были даже проблемы с перепроизводством, например сливочного 
масла. Быстрыми темпами шло жилищное строительство. Пусть качество «хрущевок» 
было не очень высоким, но многие семьи впервые смогли получить отдельные 
квартиры с удобствами.
    Иными словами, это было время, когда советские люди смотрели в будущее с 
оптимизмом и уверенностью. Не все, разумеется, было прекрасно и радовало, но 
сравнение с прошлым обнадеживало. Борьба с политическим инакомыслием, которая 
якобы имела в конце 50 — начале 60-х годов гигантские масштабы, на деле 
вылилась в несколько судебных процессов над диссидентами. Может быть, эта 
проблема была бы меньшей, если бы размежевание со сталинизмом в 1956 году не 
повлекло за собой непредвиденные последствия. У многих горькая правда о том, во 
что они безоговорочно верили, развенчание обожествленного Сталина, с именем 
которого шли в бой в годы войны, вызвали шок и разочарование. Если все, что 
было до 1956 года, оказалось не таким безоговорочно правильным и законным, то 
где гарантия, что новые руководители страны будут действовать безошибочно? 
Такая утрата веры в руководство страны и скептицизм стали для некоторых наших 
соотечественников жизненным кредо и основанием для отвержения абсолютно всего в 
советском обществе, вплоть до эмиграции, и борьбы против него. Теперь,
68
после разрушения Советского Союза, некоторые диссиденты, не ладившие с властями,
 выражают сожаление по поводу своих прежних действий. Если бы мы знали, к чему 
придем, от наших выступлений и деятельности нужно было бы отказаться, считают 
они. Другая часть общества и членов партии не поддерживала осуждение Сталина, 
по-прежнему видя в нем лидера, создавшего и защитившего великое 
социалистическое государство.
    Для лучшего понимания того, насколько сложно найти историческую правду, 
стоит сослаться на Уинстона Черчилля, который уже после разоблачения культа 
личности заявил в палате лордов в 1959 году (в день 80-летия Сталина), что тот 
«был гениальным полководцем, обладавшим необыкновенной энергией, знаниями и 
несгибаемой волей. Он был жестким и беспощадным в словах и делах. Даже мне при 
всем опыте работы с английским парламентом трудно было возражать ему. Он был 
уникальным государственным деятелем... в силу своего глубокого, логичного и 
продуманного понимания истории, хозяином положения в критические моменты жизни 
своей страны, который никогда не предавался иллюзиям. Даже нас, которых он 
открыто называл империалистами, Сталин побудил к совместной борьбе с 
империалистами. Он принял Россию в разрухе, а оставил после себя страну, 
обладающую атомным оружием». Речь Черчилля широко освещалась средствами 
массовой информации на Западе. В Советском Союзе тогда она не была опубликована.

    Думаю, что для цельного понимания настроений в обществе после XX съезда 
КПСС нужно учитывать всю сложность оценки роли Сталина в истории, которая до 
сих пор будоражит наше общество.
    В конце лета 1959 года ко мне на работу в МИД позвонил человек, которого я 
раньше не знал. Он представился полковником КГБ и сказал, что хотел бы со мной 
поговорить. Стояла великолепная погода, и мы решили пройтись по парку. 
Полковник был хорошо информирован обо мне и без всякого предисловия предложил 
подумать о переходе на службу в политическую разведку.
    Для меня это было полной неожиданнос