ческая идеология — это злейший враг истинного социализма.
    С Верной мы также часто и подчас довольно остро дискутировали по 
политическим вопросам, и я много вынес из таких споров. Она не выдавала себя за 
большого знатока международных дел, но в вопросах социальной политики и 
образования, некоторых других проблемах внутренней политики Норвежской рабочей 
партии разбиралась прекрасно. Она истово защищала справедливую и человечную, на 
ее взгляд, партийную линию НРП. Политика социального выравнивания позволяла 
сгладить классовые противоречия. Наличие частной собственности не нужно 
отождествлять с капитализмом, поскольку про»
58
грессивная система налогообложения дает возможность делать новые инвестиции и 
технически совершенствовать производство не за счет простых людей. «Мы 
перераспределяем национальный доход таким образом, что он идет на пользу слабым 
и беззащитным членам общества», — подчеркивала Верна.
    В то же время супруга премьер-министра живо интересовалась всем 
происходящим в Советском Союзе. Ее радовали наши успехи в создании системы 
пионерских лагерей и воспитании подрастающего поколения. Она весьма высоко 
отзывалась о советской системе образования, уровне научно-технических 
достижений, особенно когда в Советском Союзе был выведен на орбиту первый 
искусственный спутник Земли. Верна просила поделиться советским опытом отбора в 
обычных школах талантливых детей, создания специализированных школ, скажем, с 
математическим и физическим уклоном, что позволяло готовить 
высококвалифицированные научные кадры.
    Но она не стеснялась и резко критиковать некоторые стороны советской жизни. 
Прежде всего это касалось демократии. Она была абсолютно убеждена в ее 
отсутствии у нас. Верна доказывала мне, что даже в самой коммунистической 
партии у нас нет демократического процесса принятия решений. «Виктор, если бы 
руководитель НРП забыл о съездах и пленумах, он немедленно подвергся бы 
остракизму со всех сторон и моментально лишился бы поста. Сталин же не провел 
ни одного съезда во время войны и в первые послевоенные годы, и никто у вас 
даже пальцем не пошевелил. И это вы называете демократией?!»
    Однопартийная система в нашей стране также была предметом резкой критики со 
стороны Эйнара и Верны. Я пытался ссылаться на особенности исторического 
развития, на то, что именно компартия руководила народной революцией и не могла 
уступить победу контрреволюционным партиям. Мои собеседники подчеркивали, что 
именно благодаря успешной конкуренции с другими партиями НРП стала мощнейшей 
политической силой в стране. Сознательный выбор народа, который отдает 
предпочтение именно твоей партии перед рядом других, вселяет и уверенность в 
правоте дела. Эйнар сухо заметил, что любые ссылки на исторические особенности 
не могут делаться вечно. Однопартийная система в Советском Союзе сложилась не 
навсегда, потому что партия рискует допустить серьезные просчеты при отсутствии 
оппонентов и критики. История подтвердила правоту моих оппонентов.
    Верна постоянно затрагивала в беседах тему концлагерей. Это было еще до XX 
съезда. Не зная подлинной картины, я отвечал, что, несомненно, в лагерях 
находятся уголовники, точное количество которых неизвестно. Но она не 
сдавалась: «Поверьте мне, Виктор, мы знаем правду, поскольку разбирались в этом 
вопросе основатель-
59
но. У вас есть концентрационные лагеря для политзаключенных, а это недопустимо».

    Все это производило на меня сильное впечатление. В глубине души я 
соглашался, что во многом критика Советского Союза оправданна, и мои 
собственные взгляды под влиянием этих бесед претерпевали эволюцию.
    При обсуждении чисто норвежских проблем аргументы супруги премьера также 
были откровенны и остры. Так, вскоре после раскола в НРП и создания на базе 
левой фракции «Ориентеринг» новой Социалистической народной партии во главе с 
Финном Густавсеном Верна поинтересовалась, что я думаю об этом. Я ответил, что 
с удовлетворением отмечаю близость внешнеполитических взглядов Густавсена 
советским подходам. Верна ответила необычно резко, поскольку, видимо, она не 
могла примириться с расколом в рядах ее партии: «Запомни одну вещь, Виктор. Тот,
 кто стал ренегатом, останется им навсегда. Густавсен встал на путь перебежчика,
 и это не последнее его предательство».
    Читая сегодня то, что пишется в норвежских газетах о моих контактах с 
Эйнаром и Верной, особенно с последней, я могу только недоумевать, когда авторы 
статей пытаются бросить тень на наши отношения, намекая на их конспиративный 
характер. Ссылаясь на то, что я был «опасным для Норвегии человеком», газетчики 
с издевкой замечают, что надо бы поглубже разобраться, к чему сводился наш 
контакт.
    Правда же состоит в том, что мои контакты с семейством Герхардсен были 
совершенно открытыми. Скрывать было нечего, но и сообщать каждому 
встречному-поперечному о своей необычной и высоко ценимой дружбе я не собирался.
 У норвежской контрразведки была полная возможность следить за тем, что 
происходило. Все встречи с Верной и Эйнаром оговаривались по телефону из 
посольства или моей квартиры. Ни для кого не секрет, что телефоны советских 
дипломатов прослушивались. Мы и не пытались скрывать наши отношения.
    Однажды я встретился с Верной в одном из центральных столичных ресторанов, 
чтобы поговорить о возможности организации гастролей советского цирка. Она 
обратила мое внимание на то, что там же обедает один из известных ей 
высокопоставленных сотрудников полиции. «Ну и пусть себе обедает», — ответил я. 
Верна поприветствовала полицейского кивком. В 1960 году, когда я прибыл в 
Норвегию на двухмесячную стажировку в связи с переходом с чисто дипломатической 
работы на службу в разведку,