. Тотчас же и тут 
и там запылали веселые огни костров. В каждом капральстве артельные старосты 
варили кашу. Но немного солдат смогли дождаться ужина: большинство из них, 
утомившись переходом, быстро задремало у костров. Солдаты жались поближе к 
огоньку - днем им было жарко в тесных мундирах, а ночью холодно: ночи стояли 
студеные. 
      Другие, более предусмотрительные, продолжали тесниться у деревенского 
колодца, запасаясь водой к завтрашнему дню. 
      В деревне Юшенли, в пяти-шести убогих валашских землянках, совершенно 
утонувших в высоком бурьяне, расположился штаб генерал-поручика, а сам 
Каменский занял единственную в Юшенлях мазанку зажиточного валаха. 
      Хозяин, малоразговорчивый валах, не торопясь ушел из мазанки ночевать в 
камышовый хлев для скота. За его спиною, прикрывая, как турчанка, лицо, 
прошмыгнула стройная молодая жена. 
      Михаил Федотович вошел в мазанку, швырнул на лавку треуголку и трость и 
заходил из угла в угол. 
      Весь вечер он был зол и раздражителен. 
      Его злил тусклый свиной пузырь в мазанке, заменявший стекло. Каменский 
велел было выставить пузырь, но в мазанку тотчас налетела туча комаров. 
Пришлось завешивать окно. 
      Злил повар, который, как казалось Каменскому, не скоро готовил ужин. 
      И наконец, когда Михаил Федотович, поужинав и повязав на ночь голову 
платком, отчего стал похожим на деревенскую девку-вековуху, лег среди мазанки 
на пуховик и хотел заснуть, его раздражало непрерывное мычание коровы за стеной.
 Видимо, от коровы только что отняли теленка, и она не переставала жалобно 
мычать. 
      Генерал-поручик Каменский не выдержал. 
      - Егор! - крикнул он сдавленным от злобы голосом. 
      Денщик, не раз битый за день, боязливо жался у порога. 
      - Чего изволите, ваше превосходительство? 
      - Ступай, прирежь эту чертову корову! Пусть не мычит. Не дает спать! 
приказал генерал-поручик, сердито ворочаясь на пуховике. 
      Денщик охотно побежал исполнять приказание. Сперва за стеной послышалась 
какая-то возня, потом все стихло. Надоедливое мычание прекратилось, и Каменский 
кое-как уснул. 
      II 
      Бить стремительно вперед, 
      маршируя без ночлегов. 
      Суворов 
      Шеститысячный корпус Суворова шел малопроезженными, худыми дорогами, а 
иногда и вовсе без дорог, по степи, "вороньей тропой", как шутили солдаты. 
      Когда граф Румянцев отправлял обоих генерал-поручиков за Дунай, он, не 
желая обидеть Александра Васильевича, не подчинил его Каменскому, хотя это и 
нужно было бы сделать. Румянцев сказал лишь, что в случае разногласия решающее 
слово принадлежит Каменскому, как старшему по производству. Но прибавил, что 
надеется на согласованность действий обоих начальников. 
      Но какая согласованность могла быть у Суворова с Каменским? 
      Каменский во всем подражал Фридриху II, а Суворов не признавал ни 
прусского отношения к солдату, ни прусской палочной учебы, ни прусской линейной 
тактики. Каменский делал переходы днем, Суворов - ночью. Каменский слепо верил 
лишь в одно линейное построение, а Суворов предпочитал колонны и батальонные 
каре. Каменский по прусскому образцу готовился обороняться, маневрировать, 
отходить - Суворов держался своего всегдашнего правила: идти вперед прямо на 
врага. 
      Уезжая из Браилова, из ставки Румянцева, к себе в корпус, Суворов тогда 
же задумался: как быть? 
      Не подчиняться старшему Суворов - дисциплинированный, военный человек - 
не мог. Но, с другой стороны, ясно видел: прусская тактика не принесет славы 
русскому оружию. Он был убежден, что нельзя на всех театрах войны применять 
одни и те же способы ведения боя. Суворов считал, что при линейной тактике 
разбить турок в короткий срок будет трудно. И что Каменский, скованный прусской 
выучкой, не способен проявить инициативу. 
      Сказать об этом главнокомандующему Суворов не хотел: хотя Румянцев ценил 
талантливость генерал-поручика Суворова, но все-таки еще не настолько, чтобы 
предпочесть суворовскую тактику. 
      Суворов долго думал, как поступить. Он верил, что и в этот раз победит 
турок, если только Каменский не свяжет его по рукам. 
      Он решился на крайнее средство: для блага отечества, для пользы дела 
Суворов поставил на карту свое имя. Пусть потом главнокомандующий как угодно 
наказывает его, но Суворов сделает по-своему, сделает так, чтобы русские 
разбили врага. 
      Суворов решил до последнего момента идти отдельно от Каменского, а потом, 
подходя к Шумле, выдвинуться вперед и принять на себя главный удар турок. 
      Он рассчитывал на то, что успеет завязать бой по-своему и Каменскому не 
останется ничего другого, как помогать младшему товарищу. 
      Суворов так и сделал. 
      Он должен был выступить 28 мая, но тронулся с места только 30-го. О своей 
двухдневной задержке Суворов донес Румянцеву. Он написал, что задержался, 
поджидая прибытия Апшеронского пехотного полка. И в частном письме к Румянцеву 
язвительно прибавил, что надеется вовремя поспеть к Шумле, потому что 
генерал-поручик Ка