Другому ничего не достанется, а пузо хорошо намнут! 
смеялся генеральский денщик, глядя на шумевшую, волновавшуюся толпу. 
      И весь этот час, что простояли на отдыхе, толпа у фонтана не редела. А 
когда по команде все стали в ружье и корпус с сожалением прошел мимо 
вожделенного источника, в размешанной грязи у фонтана остались несколько 
пуговиц, осколки разбитой бутылки, какой-то ремешок, грязная тряпка и тысячи 
следов человеческих ног и лошадиных копыт, пробивавшихся к прозрачной студеной 
воде. 
      Но даже и те счастливцы, которым удалось хоть разик глотнуть воды, уже 
через несколько минут снова продолжали томиться от жажды. Люди не могли 
дождаться следующего привала. С тоской поглядывали на небо. 
      - Хоть бы господь дождичка послал! 
      Но небо было безоблачно. Солнце палило без устали. И по-прежнему мокла 
под ранцем и тяжелым ружьем спина, а из-под треуголки тек по щекам пот. 
Распахнуть мундир или снять ненавистную треуголку было невозможно: каждую 
минуту мог налететь сам командир корпуса генерал-поручик Каменский, который и 
на походе не давал солдату никакой поблажки. 
      Желтая генеральская коляска то и дело съезжала в сторону с дороги и 
останавливалась, пропуская мимо себя ряды солдат, или обгоняла медленно 
тащившуюся пехоту и пушки. 
      Как только генеральская коляска сворачивала с дороги в степь, по рядам 
солдат проносилось; 
      - Гляди, опять выехал! 
      - У, черт килатый!.. 
      - А ему что утро, что полдень - все единственно, не жарко: верх в коляске 
поднял и сидит, ровно сыч! 
      И сдвинутые было на затылок треуголки поспешно надевались по всем 
правилам, расстегнутые пуговицы мундиров застегивались. Солдаты подымали 
опущенные, усталые плечи, бодрились и так отбивали шаг, что едущие сзади 
артиллеристы совсем скрывались в облаке пыли. 
      А он, небольшой, широкоплечий, стоял в коляске, одной рукой опираясь на 
трость, а другой держась за козлы. Строгие, внимательные глаза подмечали 
непорядок в обмундировании, снаряжении. И уже раздавалось: 
      - Эй ты, конопатый! С левого фланга! Где у тебя патронная сумка? Господин 
ротный, на два часа его под ружье! 
      Капрал, в чьем капральстве случался такой конфуз, сердито смотрел на 
проштрафившегося мушкатера и шептал, играя желваками: 
      - Погоди ужо! 
      А сам "конопатый", служивший всего лишь второй год в армии, краснел от 
стыда, виновато улыбался и думал: 
      "Хоть бы сегодня напороться на турка! Чтоб не пришлось стоять на привале 
под ружьем!.." 
      Генерал-поручик Каменский никогда не отличался мягкостью характера, но в 
последние дни был придирчив, как никогда. Причину этого знал весь его 
восьмитысячный корпус. 
      Главнокомандующий Дунайской армией граф Румянцев решил перейти весной 
1774 года на правый берег Дуная и пробиться за Балканы, чтобы поскорее окончить 
надолго затянувшуюся войну с турками. Эту операцию он поручил двум 
генерал-поручикам - Каменскому и Суворову. Каменский шел из Измаила, а Суворову 
с корпусом в шесть тысяч человек надо было переправиться через Дунай у Гирсова 
и сначала следовать по берегу реки, а потом соединиться с Каменским и вместе 
идти к Шумле, где со всей армией стоял визирь. 
      И вот теперь Каменский уже прошел Базарджик, а Суворов как в воду канул. 
Суворов был младшим - его на несколько месяцев позже произвели в 
генерал-поручики, чем Каменского, - но он не давал ничего знать Каменскому о 
своем движении. 
      Каменский послал главнокомандующему письмо, жалуясь на строптивого 
товарища. Румянцев ответил, что Михаил Федотович сам виноват, ежели не может 
установить связи с деташаментом Суворова. 
      До Шумлы оставалось не так уж много, а о Суворове не было ни слуху ни 
духу. Каменский окончательно вышел из себя и сегодня, 8 июня, с утра отправил 
на розыски Суворова по разным дорогам казачьи разъезды. 
      Но день понемногу проходил, а Суворова все не было. Корпус продолжал идти 
по унылой, безлесной и безводной степи, покрытой молочаем и колючим кустарником.
 По сторонам от дороги не было видно ни деревушки, ни полей, ни человека. 
Только в одном месте из-за кустов глянуло на солдат длинноносое лицо 
чабана-валаха в громадной барашковой шапке. Увидев русских, чабан с неожиданной 
для валаха быстротой метнулся назад, что-то закричал на собак, обленившихся на 
жаре, и небольшое стадо овец с ослом посредине, навьюченным пожитками чабана, 
стало быстро уходить в сторону от дороги. Чабан бежал, размахивая своей клюкой 
и ежесекундно оглядываясь назад. 
      Солдаты оживились. 
      - Вишь, сполoхали человека. 
      - Бежит, ровно егарь... 
      - А не худо бы, братцы, баранинки сейчас... 
      - Будешь ты и сухарем сыт! 
      Наконец этот мучительный длинный день прошел-таки. К вечеру корпус 
Каменского подошел к деревне Юшенли и остановился на ночевку. 
      Войска стали лагерем в степи, по обеим сторонам деревн