мог бы 
ударить безоружного. 
      Варюта просыпалась и тут же, в постели, пила кофе. Куда девалась парадная 
чистота и опрятность первых дней, первой недели замужества! 
      Неряшливость Суворову была хуже всего. Он во всем любил чистоту и порядок.
 Он от каждого солдата требовал опрятности, сам был чист и аккуратен, а жена не 
мылась по неделям. 
      Александр Васильевич пробовал урезонивать жену, но, кроме скандала, 
ничего из этого не получалось. 
      "Вот выбрал папенька! Знатного роду, а такая, тетёха!"-думал иногда он. 
      И, наблюдательный, он прозвал ее в уме "фаготом"- за всегдашнюю 
крикливость. 
      Суворов уже месяц был женат, но все никак не мог привыкнуть к этому. 
Каждый день повторялась старая история: когда Суворов утром видел в своих, с 
детства родных комнатах какую-то чужую румянощекую, полную женщину, он думал 
одно и то же: 
      "Когда же уедет эта гостья?" 
      Он не привык к семейной жизни, не любил спокойно сидеть на одном месте. 
Это было выше его сил. 
      С женщинами Суворов до этого сталкивался мало. Мать Александра 
Васильевича умерла, когда ему шел четырнадцатый год. С сестрами Саша не водился 
- они были значительно моложе его, да к тому же он все дни просиживал за 
чтением: у отца в комнате стоял большой шкаф, набитый военными книгами. 
      Потом, с пятнадцати лет, началась военная служба. Ну, еще; в лагере или 
на походе ущипнуть за мягкий бок какую-нибудь смазливую маркитантку, посмеяться 
и пошутить - это куда ни шло солдату. Это, по всей вероятности, не считал, для 
себя непозволительным ни Тюреннь, ни Монтекукули. Но жить вот так, как он 
теперь, - байбаком, держась за женин салоп, - слуга покорный! 
      "Совсем обабился! Халата и трубки только недостает!" - сердито фыркал 
Суворов, вышагивая по комнате. 
      Александру Васильевичу не сиделось на месте. 
      Однажды он встретил в городе знакомого штаб-офицера из штаба графа 
Румянцева, которого Румянцев прислал в Москву по каким-то делам. 
      Штаб-офицер рассказал, что граф намеревается весной перейти Дунай и 
пробиться за Балканы, чтобы поскорее окончить эту войну, которая тянется вот 
уже шесть лет. 
      Это известие всполошило Суворова. 
      На следующее утро Суворов принял решение: сегодня же, не откладывая, 
ехать к армии. 
      - Вели запрячь тройку! - сказал он Прошке. Варюта еще нежилась в постели, 
когда муж, в плаще и треуголке, пришел к ней проститься. 
      - Ну, Варюта, оставайся здесь с батюшкой, живите с богом, а я - поеду! 
      - Куда же ты, Сашенька? Погоди, я тотчас встану, поедем вместе! 
      - Я к армии еду. На войне бабам - какая ж работа, помилуй бог! усмехнулся 
Суворов. 
      Он поцеловал жену, которая от изумления не могла выговорить ни слова, и 
вышел из комнаты. 
      Когда он пришел к отцу, старик развел руками: 
      - Без сборов, ничего вчера не сказал. Раз-два - и в такую дорогу? 
      - Так, по-солдатски, раз-два и надо, папенька! Какие же у нас сборы? 
Треуголка да палаш - вот и весь сбор наш! Армия не ждет. И так загостился! 
весело сказал Александр Васильевич. 
      - А жена-то как? - спросил отец. 
      - Уповаю на вас, папенька. Посмотрите за ней! - ответил он, целуя худую 
отцовскую руку. 
      Суворов был рад, он был счастлив, что наконец-то снова едет туда, куда 
зовет его сердце. 
      Путь лежал на юг, к Дунаю, к армии графа Румянцева. 
      Путь лежал к победам и славе. 
      Глава пятая 
      КОЗЛУДЖИ 
      Последнюю баталию в турецкой 
      войне выиграл я при Козлуджи. 
      Суворов 
      I 
      Солдаты в узких, прусского покроя мундирах и тяжелых треуголках изнывали 
от жары. Июньские дни в Валахии были томительно жарки, и пехотинцы, идучи, 
обливались потом. Голова казалась тяжелее ранца, в висках стучало. Во рту 
пересохло - не хватало слюны. Губы запеклись. Лица стали темно-багровыми, а у 
иных - землистыми. Более слабые, недавно попавшие в армию, нехожалые еще 
рекруты падали на дороге от жары и изнеможения. В шеренгах не было ни говора, 
ни смеха. Все думали об одном - о воде. 
      В самый полдень генерал Каменский сделал на час привал, но и в этот час 
немногим удалось отдохнуть. 
      Желтая генеральская коляска (генерал-поручик Каменский страдал грыжей и 
не мог ездить верхом) остановилась у белоснежного мраморного фонтана, они уже 
не раз встречались на пути. 
      После того как напился сам генерал, денщик Егор налил самовар и все фляги,
 а кучера напоили генеральскую тройку,- фонтан тотчас же облепили сотни людей. 
      Сначала кинулась к нему ближайшая часть - батальон егерей, а потом, 
прослышав о воде, поспешили все: пехотинцы, артиллеристы, конница. В одну 
минуту у фонтана образовалась громадная толпа. Шум, крики, давка. Офицеры 
расталкивали солдат, гусары оттирали лошадьми пехоту, казаки выжимали гусар. 
      - Ишь, лезут-то