которыми он сам выступал со страстными речами; теперь, после 
падения Робеспьера, после поражения Бабефа, только в «клубе Манежа» живет еще 
воспоминание о бурных днях революции.
 Но сентиментальность несвойственна Фуше; он может, при желании, с потрясающей 
быстротой забыть о прошлом. Бывший учитель математики в монастыре ораторианцев 
принимает во внимание только параллелограмм реальных сил. Он считает, что с 
идеей республики покончено, ее лучшие вожди и деятели в могиле, следовательно, 
клубы давно уже превратились в сборище болтунов, где один перепевает другого. В 
1799 году курс цитат из Плутарха и патриотических слов упал не меньше, чем курс 
ассигнаций; сказано слишком много фраз и напечатано слишком много бумажных 
денег. Франция (кто осведомлен об этом лучше министра полиции, контролирующего 
общественное мнение!) устала от ораторов, адвокатов и реформаторов, устала от 
законов и декретов, она жаждет лишь покоя, порядка, мира и ясности финансового 
положения; как после нескольких лет войны, так и после нескольких лет революции,
 после каждого порыва общественного воодушевления, предъявляет свои права 
неудержимый эгоизм отдельной личности и семьи.
 Как раз в тот момент, когда один из давно отживших свой век республиканцев 
произносит пламенную речь, открывается дверь и входит Фуше в форме министра, 
сопровождаемый жандармами. Он удивленно обводит холодным взором вскочивших со 
своих мест членов клуба: какие жалкие противники! Давно перевелись люди дела, 
вдохновители революции, ее герои и смельчаки, остались лишь болтуны, а чтобы 
справиться с болтунами, достаточно уверенного жеста. Не колеблясь, он 
поднимается на трибуну; впервые после шести лет слышат якобинцы его ледяной, 
трезвый голос, но теперь в нем не звучат, как прежде, призывы к свободе и 
ненависти к тирану, теперь этот тощий человек спокойно, коротко и просто 
объявляет клуб закрытым. Собравшиеся так ошеломлены, что никто не оказывает 
сопротивления. Они не приходят в ярость, не устремляются, как без конца клялись,
 с кинжалами на губителя свободы. Они лишь что-то бормочут, тихо отступая, и в 
смятении покидают помещение. Фуше рассчитал правильно: с мужчинами надо 
бороться, болтунов усмиряют одним жестом.
 Зал пуст; он спокойно направляется к двери, запирает ее и прячет ключ в карман.
 И этим поворотом ключа, собственно говоря, положен конец французской революции.

 Всякое учреждение становится тем, что из него делает тот или иной человек. 
Принимая министерство полиции, Жозеф Фуше, в сущности, получает второстепенную 
роль, что-то вроде подотдела министерства внутренних дел. Он обязан наблюдать и 
информировать, как тачечник, он должен подвозить материалы, чтобы потом господа 
из Директории, словно короли, возводили здание внутренней и внешней политики. 
Но прошло едва три месяца, как Фуше пробрался к власти, и его изумленные 
покровители с ужасом замечают, что он следит не только за низами, но и за 
верхами, что министр полиции контролирует остальных министров Директории, 
генералов, всю политику. Его сеть охватывает все учреждения и все должности, в 
его руки стекаются все известия, он делает политику рядом с политикой, ведет 
войну рядом с войной; во всех направлениях расширяет он пределы своей власти, 
пока наконец возмущенный Талейран не определяет по-новому обязанности министра 
полиции: «Министр полиции – это человек, который сначала заботится о делах, 
которые его касаются, а затем обо всех тех делах, что его совсем не касаются».
 Превосходно построена эта сложная машина, этот универсальный аппарат, 
контролирующий целую страну. Тысячи известий стекаются ежедневно в дом на 
набережной Вольтера, ибо за несколько месяцев этот мастер интриги наводнил всю 
страну шпионами, тайными агентами и доносчиками. Но его сыщики не только 
обычные неуклюжие, мелкие детективы, которые подслушивают у дворников, в 
кабачках, публичных домах и церквах повседневные сплетни: агенты Фуше носят 
украшенные золотыми галунами мундиры и дипломатические фраки или легкие 
кружевные платья, они мило болтают в салонах предместья Сен-Жермен и, 
прикинувшись патриотами, пробираются на тайные совещания якобинцев. В списке 
его наемников есть маркизы и герцогини, носители самых громких имен Франции; да,
 он может похвастать (фантастический факт!) тем, что у него состоит на службе 
самая высокопоставленная женщина страны – Жозефина Бонапарт [75] , будущая 
императрица. Он оплачивает секретаря своего будущего повелителя и императора; в 
Хартуэлле, в Англии, он подкупил повара короля Людовика XVIII [76] . О каждой 
сплетне ему доносят, каждое письмо вскрывается. В армии, среди купечества, у 
депутатов, в кабачках и на собраниях незримо присутствует министр полиции; 
тысячи известий стекаются ежедневно к его письменному столу; там 
рассматриваются, фильтруются и сравниваются эти отчасти правдивые и важные, 
отчасти пустые доносы, пока из тысячи шифров не будут извлечены точные сведения.

 Ибо сведения – это главное; на войне так же, как в мирное время, в политике 
так же, как в финансовых делах. Уже не террор, а осведомленность олицетворяет 
власть во Франции 1799 года. Сведения о каждом из этих жалких термидорианцев: 
сколько денег он получает, кто ему дает взятки, за сколько его можно купить, 
чтоб держать под вечной угрозой и обратить начальника в подчиненного; сведения 
о заговорах, отчасти чтобы их подавлять, отчасти чтобы поддерживать с тем, 
чтобы всегда уметь вовремя повернуть в политических делах в нужную сторону; 
своевременно полученные сведения о военных действиях или мирных переговорах, 
дающие возможность заключать на бирже сделки с услужливыми финансистами и 
наживаться самому. Таким образом, эта осведомительная машина в руках Фуше 
беспрерывно доставляет ему деньги, и, в свою очередь, деньги являются маслом, 
позволяющим ей двигаться бесшумно. Игорные и публичные дома, так же как банки, 
тайно выплачивают ему миллионную дань, превращающуюся в его руках во взятки, а 
взятки –