то «хорошему 
республиканцу не нужно ничего, кроме хлеба, оружия и сорока экю в день»; теперь 
настало время наконец самому стать богатым. Потому что в изгнании Фуше понял 
власть денег и теперь служит ей, как всякой власти. Слишком долгим, слишком 
мучительным было его пребывание на дне, на отвратительном дне, покрытом грязью 
презрения и лишений, – теперь он напрягает все силы, чтобы всплыть, чтобы 
подняться в те выси, в тот мир, где за деньги покупают власть, а из власти 
чеканят деньги. Проложена первая штольня в этом богатейшем руднике, сделан 
первый шаг на фантастическом пути, ведущем из Мансарды пятого этажа в 
герцогскую резиденцию, от нищеты к состоянию в двадцать миллионов франков.
 Теперь Фуше, окончательно сбросив с плеч неприятный груз революционных 
принципов, приобрел подвижность, и вот внезапно он снова в седле. Его друг 
Баррас занят не только темными денежными сделками, но и грязными политическими 
интригами. Он склонен потихоньку продать республику Людовику XVIII за 
герцогский титул и солидный денежный куш. Ему мешает только присутствие 
порядочных коллег – республиканцев вроде Карно, все еще верующих в республику и 
не понимающих, что идеалы существуют лишь для того, чтобы на них наживаться. И 
в государственном перевороте Барраса 18 фрюктидора [74] , освободившем его от 
этого тягостного надзора, Фуше, без сомнения, основательно помог своему 
компаньону тайными, подкопами, ибо едва успел его покровитель Баррас стать 
неограниченным властелином в Совете пяти, в обновленной Директории, как этот 
избегающий дневного света человек вырывается вперед и требует вознаграждения. 
Он требует, чтобы Баррас использовал его в сфере политики, при армии или в 
любом другом месте, дал ему любое поручение, при исполнении которого можно 
набить себе карманы и оправиться от долгих лет нищеты. Баррас нуждается в нем и 
не может отказать своему подручному в устройстве темных дел. Но все-таки имя 
Фуше, Mitrailleur de Lyon, еще слишком отдает запахом пролитой крови, чтобы 
можно было решиться в медовый месяц реакции открыто, в Париже обнаружить свою с 
ним связь. Поэтому Баррас отправляет его в качестве представителя правительства 
прежде всего в Италию, где находится армия, а затем в Батанскую республику, то 
есть в Голландию, для ведения секретных переговоров. Баррас уже имел 
возможность убедиться, что Фуше – отличный мастер закулисных интриг: скоро ему 
придется еще основательнее испытать это на самом себе.
 Итак, в 1798 году Фуше – посол Французской республики: он снова в седле. Он 
развивает такую же холодную энергию при исполнении своей нынешней 
дипломатической миссии, как некогда при исполнении миссии кровавой. Особенно 
стремительных успехов добивается он в Голландии. Умудренный трагическим опытом, 
созревший в бурях времени, с гибкостью, выкованной в суровом горниле нищеты, 
Фуше проявляет прежнюю энергию, сочетая ее с новой осторожностью. Скоро новые 
властители – там, наверху, – начинают понимать, что это полезный человек, 
который всегда держит нос по ветру и за деньги готов на все. Угодливый с 
высшими, беспощадный к низшим, этот искусный и ловкий мореплаватель как бы 
создан для бурь. И так как корабль правительства все более зловеще накреняется 
и его неуверенный курс каждый миг грозит крушением, Директория принимает 3 
термидора 1799 года неожиданное решение: Жозеф Фуше, посланный с секретным 
поручением в Голландию, внезапно назначается министром полиции Французской 
республики.
 Жозеф Фуше – министр! Париж вздрогнул как от пушечного выстрела. Неужели снова 
начинается террор, раз они спускают с цепи этого кровожадного пса? Mitrailleur 
de Lyon, осквернителя святынь, грабителя церквей, друга анархиста Бабефа? 
Неужели – упаси бог! – вернут из малярийной Гвианы Колло д'Эрбуа и Бийо и снова 
поставят на площади Республики гильотину? Неужели снова начнут печь «хлеб 
равенства», введут филантропические комитеты, вымогающие деньги у богачей? 
Париж, давно успокоенный со своими полутора тысячами танцевальных зал и 
ослепительными магазинами, со своими jeunesse doree, приходит в ужас – богачи и 
буржуа трепещут, как в 1792 году. Довольны лишь якобинцы – последние 
республиканцы. Наконец после ужасных преследований один из их рядов снова у 
власти – самый смелый, самый радикальный, самый непреклонный; теперь наконец-то 
приструнят реакцию, республика будет очищена от роялистов и заговорщиков.
 Но странно, и те и другие спрашивают себя через несколько дней: в самом ли 
деле этого министра полиции зовут Жозеф Фуше? Снова оправдалось мудрое 
высказывание Мирабо (и в наши дни применимое к социалистам), что якобинцы в 
должности, министра уже не якобинские министры: ибо уста, прежде требовавшие 
крови, теперь источают примирительный елей. Порядок, спокойствие, безопасность 
– эти слова беспрерывно повторяются в полицейских объявлениях бывшего 
террориста, и его первый девиз – борьба с анархией. Свобода печати должна быть 
ограничена, с мятежными речами необходимо покончить. Порядок, порядок, 
спокойствие, безопасность. Ни Меттерних, ни Сельдницкий, ни один из 
ультрареакционеров Австрийской империи не издавал более консервативных декретов,
 чем Жозеф Фуше.
 Буржуа облегченно вздыхают: Савл превратился в Павла! Но подлинные 
республиканцы неистовствуют от гнева на своих собраниях. Они мало чему 
научились за эти годы, – они все еще произносят яростные речи, речи и речи, они 
грозят Директории, министрам и конституции цитатами из Плутарха. Они буйствуют, 
словно еще живы Дантон и Марат, словно набат, как прежде, может созвать 
стотысячную толпу из предместий. Но все-таки их назойливая болтовня в конце 
концов вызывает в Директории беспокойство. Как быть, что предпринять? – 
осаждают новоиспеченного министра полиции его коллеги.
 «Закрыть клуб», – отвечает он невозмутимо. Недоверчиво смотрят на него 
министры и спрашивают, когда он думает осуществить эту дерзкую меру. «Завтра»,
 – спокойно отвечает Фуше.
 И в самом деле, на другой день Фуше, бывший президент якобинцев, отправляется 
вечером в радикальный клуб на улице Бак. Здесь все эти годы продолжало биться 
сердце революции. Здесь те же люди, перед которыми выступали Робеспьер, Дантон 
и Марат, перед