т с барабанным боем и музыкой, и на рыночной площади он без 
участия церкви дает ребенку имя. В Мулене он верхом на коне, во главе целого 
кортежа, разъезжает по городу с молотком в руке и разбивает кресты, распятия и 
религиозные изображения, «постыдные» свидетельства фанатизма. Похищенные митры 
и напрестольные покровы бросают в костер, и, пока вздымается яркое пламя, 
ликующая чернь пляшет вокруг атеистического аутодафе. Но неистовствовать, 
разбивая мертвые предметы, беззащитные каменные фигуры и хрупкие кресты, было 
бы для Фуше только частичным торжеством. Настоящее торжество доставил ему 
архиепископ Франсуа Лоран, который после его речей сорвал с себя облачение и 
надел красную шапку, а когда тридцать священнослужителей с восторгом 
последовали его примеру, весть об этом успехе, словно пожар, пронеслась по всей 
Франции. И гордо хвастается Фуше перед своими менее удачливыми 
коллегами-атеистами, что он уничтожил фанатизм, искоренил христианство во 
вверенной ему области так же, как богатство.
 Могло бы показаться, что все это – деяния безумца, исступленного фанатика и 
фантазера. Но в действительности Жозеф Фуше даже в мнимой страстности остается 
трезвым калькулятором и реалистом. Он знает, что обязан отчитаться перед 
Конвентом, знает, что курс патриотических фраз и писем падает так же быстро, 
как и курс ассигнаций, поэтому, если хочешь возбудить удивление, нужно 
заговорить языком металла. И, отправляя набранные им полки к границе, он все 
добытое при ограблении церквей отправляет в Париж. Ящик за ящиком с золотыми 
дароносицами, сломанными расплавленными серебряными подсвечниками, 
тяжеловесными распятиями и драгоценными камнями втаскивают в Конвент. Он знает: 
республике нужны прежде всего наличные деньги, и он первый, он единственный 
посылает депутатам из провинции такую красноречивую добычу. Сперва они поражены 
этой небывалой энергией, потом приветствуют ее громовыми аплодисментами. С 
этого часа в Конвенте знают и повторяют имя Фуше – железного человека, самого 
неустрашимого, самого настойчивого республиканца республики.
 Когда Фуше, исполнив свою миссию, возвращается в Конвент, он уже не похож на 
того неизвестного, незначительного депутата, каким он был в 1792 году. Человеку,
 который выставил десять тысяч рекрутов, который выжал сто тысяч марок золотом, 
тысячу двести фунтов наличными деньгами, тысячу слитков серебра, ни разу не 
прибегнув к Rasoir national [32] , к гильотине, Конвент поистине не может не 
выразить восхищения его усердием – pour sa vigilance. Ультраякобинец Шометт 
публикует гимн в честь его деяний. «Гражданин Фуше, – пишет он, – сотворил те 
чудеса, о которых я рассказал. Он почтил старых, поддержал слабых, уважил 
несчастных, разрушил фанатизм, уничтожил федерализм. Он восстановил 
производство железа, арестовал подозрительных, примерно наказал каждое 
преступление, преследовал и сажал в тюрьмы эксплуататоров». Спустя год после 
того, как он осторожно сел на скамью умеренных, Фуше слывет самым радикальным в 
среде радикалов, и когда восстание в Лионе потребовало назначения особенно 
энергичного человека, беспощадного, не знающего колебаний, – кто мог показаться 
более подходящим для проведения самого ужасного эдикта, когда-либо созданного 
этой или какой-либо другой революцией? «Услуги, уже оказанные тобой революции,
 – предписывает ему на своем великолепном жаргоне Конвент, – служат залогом тех,
 которые ты еще окажешь. Ты должен снова разжечь потухающий факел гражданского 
духа в Ville affranchie (Lyon) [33] . Доверша революцию, положи конец войне 
аристократов, и пусть развалины, которые свергнутая власть стремится 
восстановить, обрушатся на них и раздавят их».
 И в этом образе мстителя и разрушителя, Mitrailleur de Lyon [34] , впервые 
вступает Жозеф Фуше, впоследствии миллионер и герцог Отрантский, в мировую 
историю.




 2. Палач Лиона (1793)


 В книге истории французской революции редко открывают одну из самых кровавых 
ее страниц – главу о Лионском восстании. И все же ни в одном городе, даже в 
Париже, социальные противоречия не выразились так остро, как в этом первом 
индустриальном городе тогда еще мелкобуржуазной и аграрной Франции, в городе, 
ставшем родиной шелковой промышленности. Еще в разгар буржуазной революции 1792 
года рабочие впервые образуют там отчетливо пролетарскую массу, резко 
отделявшуюся от роялистски и капиталистически настроенных предпринимателей. Нет 
ничего удивительного, что на этой раскаленной почве как реакция, так и 
революция принимают самые кровавые и фантастические формы.
 Приверженцы якобинцев, толпы рабочих и безработных группируются вокруг одного 
из тех своеобразных людей, которых внезапно выносит на поверхность всякий 
мировой переворот, одного из тех кристально чистых идеалистов, которые, однако, 
своей верой и своим идеализмом навлекают больше бед и вызывают больше 
кровопролитий, чем самые грубые реалистические политики и самые свирепые 
террористы. Обычно именно такие искренне верующие религиозные экстатические 
натуры, стремящиеся перестроить и улучшить мир с самыми благородными 
намерениями, дают побудительный толчок к убийствам и несчастьям, которые 
отвратительны для них самих. В Лионе таким человеком был Шалье, 
расстрига-священник и бывший купец, для которого революция стала истинным, 
настоящим христианством; он был предан ей с любовью суеверной и самозабвенной. 
Восхождение человечества к разуму и к равенству означает для этого страстного 
почитателя Жан-Жака Руссо осуществление тысячелетнего царства, его пылкое и 
фанатичное человеколюбие видит в мировом пожаре зарю но