мире. Двери,  как в метро  захлопываются за тобой. Три часа ночи. В коридоре
пахнет эфиром. Несколько человек спят на банкетках.
     Я  прилипаю  к дверной  щели.  Там  хлопочут врачи в  стерильной  форме
бледно-зеленого  цвета.  Мне  виден  небольшой кусочек  операционной,  там -
беспрерывное движение. Значит, они занимаются тобой, еще есть надежда. Очень
скоро  я разочаровываюсь. Я прижимаюсь к стене, чтобы пропустить каталку, на
которой  лежит  женское  тело,  слабое и  обмякшее. Я  понимаю,  что  суета,
которая,  как  мне  казалось, служит залогом  твоего спасения, здесь  просто
никогда не  прекращается. Я провожу  несколько  часов,  не  отходя от двери.
Друзья принесли  мне  поесть, сигарет, шаль.  В коридоре  у  меня  появились
знакомые: родители одного парня,  которого привезли с тяжелыми ожогами; мать
молодой  женщины, которую  мы видели  на  каталке, - ее выбросил с  девятого
этажа ревнивый  жених; маленькая  старушка,  у которой муж попал под  поезд.
Всех нас объединяет беда. Нет больше иностранной актрисы, стариков, молодых.
Я ничем не  отличаюсь от них - обычная женщина, лихорадочно ожидающая вестей
о муже. Я беспрерывно встаю,  подхожу  к  двери, вглядываюсь в  усталые лица
врачей.
     Неимоверно долгий день наконец прошел. Я несколько раз тщетно  пыталась
поговорить  с кем-нибудь  из врачей. Они упорно молчат. Нужно ждать.  Поздно
вечером - прошло уже шестнадцать  часов, как я жду, - один из них, невысокий
человек с живыми глазами и торчащими усами, приглашает меня войти. Я попадаю
в  крохотную  комнатку. По углам  - разорванная,  заляпанная кровью  одежда,
тампоны, пустые ампулы... Направо - проем, выходящий в большую, ослепительно
ярко освещенную палату. На каталках лежат голые тела, опутанные  трубками. Я
узнаю среди них твое, такое беспомощное и словно выставленное напоказ, слышу
твое  отрывистое  дыхание. Врач  успокаивает меня: "Было  очень  трудно.  Он
потерял много крови. Если бы вы привезли его на несколько минут позже, он бы
умер. Но теперь - все в порядке..." Я слушаю его и, не  отрываясь, смотрю на
тебя. Мне  объясняют,  что  у тебя  в горле порвался сосуд, что тебе  больше
нельзя пить и  нужен длительный  отдых. Остальные врачи  - четверо мужчин  и
женщина  -  говорят  мне, как они счастливы, что  спасли тебя,  как они рады
познакомиться со мной, несмотря  на то  что  обстоятельства не из веселых. Я
сразу полюбила этих  людей.  Буквально  по кускам сшивая пациентов, которых,
кажется,  уже невозможно спасти, они рассказывают анекдоты, смеются, курят и
выпивают иногда по глотку спирта, занюхивая его кусочком  черного хлеба, как
это принято в России.
     Меня  усаживают на табуретке в углу маленькой  комнатки, и  я могу тебя
видеть. Мимо постоянно провозят вновь поступающих больных. И в мгновение ока
раздевают их, сшивают, колют, моют,  перевязывают - а я смотрю  на тебя.  Ты
дышишь, ты жив.
     Игорек, Вера, Вадим,  Толя и Леня хорошо  поработали. Отныне  они будут
служить тебе верой и правдой, как в ту страшную ночь.

     Больница   представляет   собой  великолепное  строение   XVIII   века,
выкрашенное в  небесно-голубой  и белый цвета. Я каждый  день прихожу  сюда,
приношу  тебе  поесть, ты  должен  набираться  сил.  Я пичкаю  тебя  мясными
бульонами,  полусырыми  бифштексами,  свежими овощами  и  фруктами.  У  тебя
начинают розоветь щеки.
     В общей палате, где ты лежишь, только больные, перенесшие травму горла,
- с ожогами или после удаления опухоли. Некоторые питаются через специальные
воронки, напрямую  соединенные с желудком.  Но атмосфера  при этом ничуть не
мрачная. Пожилые нянечки ругают  вас, как мальчишек, когда вы тайком курите,
и вообще  обходятся  с  вами  по-свойски и ласково.  Ты  у них, естественно,
любимчик.
     Ты еще  слаб, но уже потребовал, чтобы я принесла  тебе гитару, бумагу,
ручек. Ко всеобщей  радости, ты поешь вполголоса, сочиняешь забавные песенки
о соседях  по палате, санитарах и  врачах,  о тысяче разных мелочей из жизни
старой больницы. Палата становится концертным залом, и нянечкам потом бывает
нелегко восстановить порядок.
     В углу палаты - мужчина сумрачного вида с замкнутым выражением лица. Он
не участвует  в  общем веселье. Он  сжег  себе горло кислотой, приняв ее  за
водку. Ему сделали  множество  операций и пересадок. Он в больнице уже много
лет и очень страдает. Глаза  его  проясняются только  тогда,  когда он видит
маленькую узбекскую девочку  лет  шести с длинными иссиня-черными косичками.
Она  так же  мучается, как  и он,  -  она  тоже сожгла себе  горло,  глотнув
какой-то едкой жидкости, и вот уже три года лежит в больнице.  Это маленькое
существо  царапается и кусается, как дикий  котенок. Ее единственный  друг -
человек  с  воронкой.  Она  приходит  и  часами сидит с  ним.  Они  о чем-то
шепчутся, тихо смеются. Она  гладит его плохо выбритые щеки, он берет  ее на
руки и баюкает. Когда  ты  поешь, маленькая  больная смотрит  на  тебя снизу
вверх, и в ее черных блестящих глазах я чувствую любопытство и удивление. Ей
это нравится. Может быть, ты тоже станешь ее другом.
     Однажды к  сумрачному мужчине  приходит старый приятель оттуда, где  он
раньше жил. Видно,  что  пьяница.  Он тайком  сует  ему под подушку  бутылку
крепленого вина  - в России это называется портвейн  - отвратительное пойло,
отдаленно напоминающее  дешевое порто, отрада алкашей. Пользуясь отсутствием
нянечки,  человек  приставляет  бутылку  к  воронке   и,  сверкая   глазами,
облизываясь  и  урча от  удовольствия,  выливает  содержимое  прямо  себе  в
желудок. Эффект моментальный. Он принимается хохотать, ему тут же становится
жарко,  он срывает  с себя  одежду, швыряет воронку в другой конец  палаты и