люблю тебя  не  меньше, чем моя бабушка любила своего  взбалмошного супруга,
потому что ярость  моя быстро спадает, и я  легко прощаю. Ты чувствуешь, что
виноват, и обещаешь, что такого никогда больше не повторится. И, напустив на
себя  побольше серьезности, я выговариваю тебе за то, что  ты не подарил мне
как минимум по хорошей жемчужине за каждое свое художество.
     Это было бы, наверное, очень красиво - жемчужная нитка до пупа...

     Ты  едешь  на  машине  в Армению с  Давидом -  приятелем,  который  там
родился. Ни у одного из вас нет водительских прав, и  едете вы, естественно,
с запасом коньяка в багажнике. Армения - это суровая красота горных пейзажей
и чистота фресок, украшающих древние монастыри...
     При  выезде  из  Москвы  все  трагично.  Мы  только  что  в  энный  раз
расстались,  ты ушел из театра после страшного скандала с  Любимовым. К тому
же,  плохо вписавшись  в поворот, вы  несколько раз  переворачиваетесь через
крышу и остаетесь  невредимыми лишь потому, что, как ты говоришь, бог пьяных
любит.  Немного  собравшись с  силами  и заменив бутылки, разбитые во  время
невольного  каскада,  вы  снова  трогаетесь в  путь.  Мишель - жена  Давида,
которой, кстати,  принадлежит машина, - уже не знает, каким святым молиться.
Я в  это  время  еду  в Париж и  узник) подробности эпопеи  лишь значительно
позже.
     Как   только   попадается  первый   монастырь,  ты  неловко   пытаешься
перекреститься.  В  третьем монастыре,  уже после четвертой бутылки коньяка,
Давид  с  трудом удерживается от  хохота: ты  стоишь на коленях,  в глазах -
слезы,  ты  громко  объясняешься с высокими  ликами  святых, изображенных на
стенах.   Накаленный   до   предела  величественными   пейзажами,   красотой
архитектуры  и  огромным  количеством  выпитого  вина,  ты  на  четвереньках
вползаешь в церковь. Ты издаешь непонятные звуки, бьешься головой о каменные
плиты  пола. Спьяну ты ударился  в  религию.  Потом вдруг, устав  от  такого
количества разных  переживаний, ты  засыпаешь как убитый,  распластавшись на
полу.
     Это единственный раз на моей памяти, когда твое критическое отношение к
театральности православной  церкви тебе изменяет. Позже, рассказывая мне эту
историю, ты заключаешь:
     - Заставь дурака богу молиться - он и лоб расшибет.

     У  тебя  два сына от второго брака - Аркадий  и Никита. Когда  я с ними
знакомлюсь, им примерно шесть и семь лет. Я удивлена твоим резким нежеланием
говорить  о  них. Я прошу  тебя познакомить  нас,  но ты говоришь, что  твоя
бывшая жена не хочет, чтобы ее дети  встречались  с иностранкой, да  и  ваши
отношения натянуты. Я чувствую, что здесь потребуется много терпения. Мне бы
очень хотелось иметь возможность  общаться с твоими  сыновьями - я вижу, что
ты и  сам мучаешься от всего этого. И потом, мои  трое мальчиков приезжают к
нам  на  каникулы,  ты  их  очень  любишь, но жалеешь,  наверное,  что  твои
собственные дети не с нами.
     Мой  младший сын,  которого  тоже  зовут  Владимир, с  первых  же минут
знакомства  загорается  пламенной  дружбой к тебе. Он, как маленький зверек,
все  время  жмется к твоим ногам, рассказывает тебе  бесконечные истории  на
языке, понятном только  вам двоим, постоянно  повторяет  твое  имя:  Володя,
Володя.  Однажды,  как раз накануне  приезда в Москву,  он сломал руку, и мы
ведем его  к  врачу, потому что  он жалуется на сильные  боли.  Оказывается,
спицы, вставленные в кость мясником-хирургом, внесли заражение. Значит, надо
положить  его в больницу. Нам жалко на него смотреть, потому что, не  говоря
по-русски, он совершенно теряется среди детей в палате. Ты договариваешься с
хирургом, чтобы  его положили отдельно.  Таким  образом,  мы можем  посменно
дежурить возле него. Взамен ты даешь небольшой концерт для медсестер, врачей
и всех больных детей. Владимир гордится тобой,  и его пребывание  в больнице
становится приятным до  такой степени, что однажды, оставив его в слезах, мы
буквально через несколько минут видим, как  он  организует футбольный матч в
коридоре, бьет ногой по резиновым игрушкам, возбуждая оперированных малышей,
которые прямо с  капельницами  вылезают из палат посмотреть, - одним словом,
устраивает полную неразбериху на этаже, где отныне ему все позволено.
     Твои отношения с двумя другими моими сыновьями, Игорем и Петей, походят
скорее на  сообщничество.  Самый  красноречивый  эпизод происходит  однажды,
когда, вернувшись  домой, чтобы  переодеться  для  вечера,  я  нахожу  своих
мальчиков очень занятыми импровизацией ужина, который должен был приготовить
им ты, - в то время мы живем одни, твоя мать в отпуске на море.
     Они  говорят  мне,  что ты ненадолго  отлучился,  по подъедешь попозже.
Тогда я беру такси, потому что машина у тебя - "Рено-16", которую я привезла
из Парижа и на которой ты научился  водить, - и отправляюсь на званый  вечер
одна.  Ты  приезжаешь  гораздо  позже,  в  бледно-желтом  свитере, с мокрыми
волосами и  чересчур беспечным видом. Заинтригованная, я спрашиваю тебя, где
ты был. Ты говоришь, что  объяснишь  потом. Я не  настаиваю. Вечер проходит,
симпатичный и теплый, но ты  отказываешься петь, ссылаясь на хрипоту, чего я
раньше  никогда за тобой не  замечала... Я  буквально теряюсь в догадках. Мы
выходим, и,  когда  наконец  остаемся  одни,  ты  рассказываешь,  что  из-за
какого-то  наглого  автобуса  потерял  управление   машиной,  вылетел  через
ветровое стекло, вернулся домой в крови, мои сыновья заставили тебя  пойти к
врачу,  машина  стоит в переулке за  домом немного помятая, но что  касается
тебя - все  в полном порядке! И чтобы успокоить меня, ты быстро отбиваешь на
тротуаре чечетку.