вырваться из  цепей,  которые каждый  раз  оставляют у  тебя  на  груди алые
полосы.
     Летом мы  ездим  купаться  на  подмосковный  пляж, предназначенный  дня
дипломатов. И на  газоне, где мы устраиваем маленький однодневный лагерь, ты
продолжаешь свои упражнения. Немногие советские люди, которым открыт вход на
этот  пляж, - переводчик  Брежнева,  дети министров,  кинорежиссеры,  поэты,
модные журналисты - аплодируют, когда ты делаешь "крокодила на одной лапе" -
сложную фигуру, при  которой атлет удерживается параллельно земле,  опираясь
на согнутую в локте руку.
     Однажды  вечером мой  сын Владимир, которому  шесть лет, переплывает на
другой берег  реки и не может вернуться. Миша  Барышников плывет  за  ним, я
пользуюсь  удобным  случаем,  чтобы  спросить,  не  считает  ли  он,  что  у
маленького Володи способности  к танцам.  Поглядев  на  него,  Миша  ответил
утвердительно,  но вечером,  когда я зашла  поцеловать  сына  перед сном, он
раздраженно говорит мне,  что никогда  не  займется  этим  бабьим  ремеслом.
"Жаль, он действительно очень способный,  - говоришь ты мне, когда я передаю
тебе этот  разговор.  - Но ведь  я  тоже  когда-то  отказался  от  спорта  и
предпочел театр".
     Каждый день  я вижу,  как ты делаешь "станок", глядя  на себя в большое
зеркало в ванной.  Ты  очень гордишься двумя  выступающими  мышцами, которые
идут  по  всему  животу сверху вниз. Ты объясняешь, что  этого очень  трудно
добиться. Прямые брюшные мышцы  заканчивают серию мелких "плиток  шоколада",
как  ты  их  называешь,  которые  так  красивы  в  греческих  Апполонах.  Ты
небольшого  роста  -  метр  семьдесят, но  абсолютно  пропорционален.  Худые
длинные  ноги, очень  узкий таз,  слегка  покатые плечи, удлиняющие  фигуру,
которая без этого была бы коренастой, потому  что торс, как это часто бывает
у русских, - очень мощный, мышцы короткие и круглые.
     Впрочем,  тебе это  дает  возможность  знаменитого  боксерского  удара,
которым ты  пользуешься с  таким удовольствием.  Сколько раз я видела, как в
драке  ты укладываешь людей в два раза сильнее тебя! Самый  красивый из этих
ударов  ты  нанес одному  очень  крупному мужчине немного  "под  шафе",  как
говорят  русские, который в тот момент, когда я надевала пальто, чтобы выйти
из грузинского  ресторана "Арагви", взял меня за плечо и развернул к себе со
словами: "Ну-ка,  покажись, Марина!..." Он  не  успел  закончить  фразу, как
длинным свингом  слева ты заставил его пролететь в  горизонтальном положении
через вход из белого  мрамора и приземлиться в  кустах. Два вышибалы, оба со
здоровыми бычьими головами, остолбенели на какое-то время, глядя то на тебя,
то на  того типа. Через несколько  секунд, в течение которых мы гадаем,  что
будет  дальше, -  а обычно  в этих  случаях сразу же  вызывают милицию - они
разражаются хохотом  и, с  силой  хлопнув тебя по  спине, провожают  нас  до
машины, поздравляя как знатоки.
     Я  тоже   немного  знаток,   потому   что   мой  отец   был  прекрасным
боксером-любителем, и я тысячу раз видела, как он улаживал ссоры кулаками, о
которых  говорил: "Правый - больница,  левый - насмерть". Единственный раз я
видела,  как  ты  промахнулся.  Это тоже произошло в  ресторане, когда  один
сильно  пьяный  человек хотел во что бы  то ни  стало заставить  тебя выпить
стакан водки. Наконец, исчерпав все аргументы, ты попробовал апперкот, но ты
сидел, и  удар получился не сильный, пьяный  качнулся назад, ты лишь  слегка
задел его по подбородку и вывихнул себе большой палец. Несмотря на то что ты
даже застонал от боли, я не  смогла  удержаться  от  смеха. Рассердившись, а
главное - сильно обидевшись, ты дулся до конца ужина.
     Тело  свое  ты разогреваешь перед каждым  спектаклем, делая специальную
гимнастику актера. Вся  труппа Таганки в обязательном порядке ею занимается,
потому  что  спектакли  Любимова требуют от  артиста, кроме  таланта,  очень
высоких  спортивных качеств.  Эта  серия упражнений  для  приведения себя  в
форму,  постановки  голоса  и  дыхания  и для  внутренней  концентрации была
составлена  Станиславским,  а  потом  улучшена  элементами  йоги   и  других
восточных дисциплин. Тебе такая гимнастика просто необходима. В "Гамлете" ты
теряешь за  один  спектакль два-три килограмма.  В  "Жизни  Галилея"  -  еще
больше, потому что четыре часа ты не  покидаешь сцены. Именно благодаря этим
упражнениям  твой знаменитый  голос,  хриплый, когда  ты  поешь,  становится
по-настоящему ясным и  сильным на сцене.  Я  не помню, чтобы у тебя хоть раз
совершенно пропал голос, а ведь  это - постоянный страх артистов. Даже после
самого тяжелого спектакля в твоем распоряжении всегда остается несколько нот
для  забавного  "пурлюрлю", которое  поется  сверху  вниз,  чтобы  проверить
диапазон голоса. Меня приводит  в отчаяние  то, что  тело,  над  которым  ты
столько трудишься, голос, за которым ты так следишь, вдруг до неузнаваемости
меняются, разрушаются, портятся. После двух дней  пьянки твое тело  начинает
походить  на тряпичную  куклу.  Голоса почти  нет  - одно  хрипенье.  Одежда
превращается в лохмотья. Твое ужасное "второе я" берет верх.

     Мы едим в кухне.  Я накрываю на стол; но  по  неопределенному выражению
глаз и  равнодушной  жадности, с какой ты глотаешь все, что есть на тарелке,
по твоим  расплывчатым  ответам  на  мои вопросы я  понимаю, что мысли  твои
далеко. Строфы  крутятся у тебя  в голове.  Действительно,  как раз  посреди
ужина ты бросаешься к рабочему столу.  Мне остается лишь убрать тарелки - ты
больше  не будешь есть. Я завариваю очень крепкий чай, тихонько ставлю перед
тобой  чашку  и закрываю дверь. Ты  уже  исписал  целый листок  своим тонким
старательным почерком.
     Несколько часов  ты остаешься сидеть, уставившись в белую  стену. Ты не