несколько дней спустя и у тебя было время улететь на самолете  или уплыть на
корабле,  поиски усложняются. А иногда ты  возвращаешься  сам, как  это было
одной весенней ночью.
     Я  сижу  дома  -  в  квартире,  которую мы  снимаем  на окраине Москвы.
Началась оттепель, и земля  вокруг строящихся домов превратилась в настоящее
месиво.  Чтобы выбраться к  автобусу или  в магазин, нужно идти по досочкам,
проложенным мостками через лужи липкой грязи... Я не сплю и, когда раздается
звонок в  дверь, иду открывать. Какой-то глиняный  человечек  протягивает ко
мне руки. Густая коричневая  жижа медленно сползает с него на коврик, только
серые глаза остаются светлым пятном на  липкой маске. Потом лицо оживляется,
ты  начинаешь  хохотать  как  сумасшедший,  довольный, что испугал  меня,  и
принимаешься  объяснять,  что  собирался  прийти  домой  вчера  вечером,  но
поскользнулся и упал в глубокую яму и, несмотря на сверхчеловеческие усилия,
не  смог  оттуда выбраться. Если бы  не случайный  прохожий,  ты бы  умер от
холода, утопая в  грязи.  Ты так  рад,  что жив и что  ты здесь  и  вдобавок
протрезвел благодаря нескольким часам вынужденного сидения в яме, что я тоже
начинаю смеяться, отмывая тебя под душем.
     Но обычно я нахожу тебя гораздо позже,  когда твое  состояние  начинает
наконец  беспокоить собутыльников. Сначала  им  так  приятно  быть с  тобой,
слушать, как ты поешь, девочки так польщены твоим вниманием, что  любое твое
желание для них - закон. И совершенно разные люди угощают тебя водкой и идут
за тобой, сами не зная куда.  Ты увлекаешь их по своей колее  - праздничной,
безумной  и шумной.  Но  всегда наступает  время,  когда, наконец  уставшие,
протрезвевшие, они видят,  что  вся эта свистопляска оборачивается кошмаром.
Ты становишься неуправляем, твоя удесятеренная водкой сила пугает их, ты уже
не кричишь, а воешь. Мне звонят, и я еду тебя забирать.
     Однажды  какая-то девица, оказавшаяся в такой  момент  с тобой,  решает
отвезти тебя  в больницу, где  ее  брат  работает  врачом. На пятый день  мы
находим тебя в тяжелейшем  состоянии. Нам  стоит огромного  труда  перевезти
тебя в  институт  Склифосовского, потому что твои новые друзья не хотят тебя
отпускать,  да  и  запрещено  это  в  административном  порядке.  Приходится
действовать через главного  врача. И еще раз ты был на волосок от смерти,  и
тебя спасла только компетентность Веры, Вадима, Игорька и их бригады.
     А иногда мне звонят из другого города, откуда-нибудь из дальнего уголка
Сибири  или  из порта, где  стоит  корабль,  на котором  ты оказался.  Если,
несмотря на то что я - иностранка, мне туда можно  приехать, я еду. Если нет
- я жду, пока  твои  приятели  привезут тебя.  И вот  тогда начинается самое
трудное:  я запираюсь  с  тобой дома, чтобы отнять тебя от бутылки. Дна  дня
криков, стонов, мольбы, угроз, два дня топтания на месте, потери равновесия,
скачков,  падений,  спазмов,  рвоты, безумной  головной  боли. Я  вылила всю
выпивку,  но,  если,  к  несчастью, где-нибудь  в  доме остается на  донышке
немного спиртного,  я бегу наперегонки  с тобой, чтобы вылить и это,  прежде
чем ты успеешь глотнуть. Постепенно ты  успокаиваешься, ты урывками спишь, я
стерегу тебя и бужу, когда тебе снятся кошмарные сны.  Наконец, ты засыпаешь
спокойным сном, и я тоже могу отдохнуть несколько часов. Мне это необходимо,
потому что, как только  ты проснешься, начнется следующая фаза,  может быть,
самая тяжелая. Ты называешь  это моральным похмельем.  Ты  уже  не страдаешь
физически,  но  вернулось  сознание, ты подводишь  итоги.  Они часто ужасны.
Отмененные спектакли, ссоры с Любимовым, выброшенные деньги, потерянная  или
раздаренная одежда, ссадины и синяки, ножевые раны, товарищи, пострадавшие в
многочисленных дорожных  авариях, мои  прерванные съемки, моя тревога и  все
обидное, что ты наговорил мне, - а ты будешь помнить свои слова, даже если я
никогда больше не заикнусь об этом.
     И  тут мне надо тебя успокоить и, подавив в себе гнев, простить. Потому
что тебе  стыдно и, пока  я  не  обниму тебя  и не укачаю, как  ребенка,  ты
безутешен.
     Всею два раза в жизни у меня не  хватило  на  это сил.  Первый раз  - в
самом начале нашей  совместной жизни, когда в бреду ты  называл меня не моим
именем. Второй раз - когда ты  вышвырнул меня в  коридор и заперся в ванной,
чтобы допить бутылку. Задыхаясь от ярости, я хлопнула дверью и послала  тебя
к черту. В обоих случаях, естественно, ты  провел полгода в адских мучениях.
И я тоже.

     Молодой человек, встречающий нас у входа, весь взмок. Впрочем, мы тоже.
Как и во  всех  московских  учреждениях,  во Дворце  бракосочетания  слишком
сильно топят. Мы оба в водолазках,  ты  - в  голубой, я - в бежевой.  Мы уже
сияли  пальто,  шарфы,  шапки,  еще   немного  -  и  разденемся  догола.  Но
торжественный  тон  работника  загса заставляет нас немного угомониться.  Мы
стараемся  вести  себя  соответственно случаю,  но  все-таки  все  принимает
комический оборот. День и час церемонии были назначены несколько дней назад.
Мы немного удивлены той поспешностью, с какой нам было позволено пожениться.
Наши свидетели - Макс Леон и Сева Абдулов -  должны были бросить в этот день
все  свои дела. Рано  утром я  начинаю готовить  свадебное угощение,  но все
пригорает  на электрической  плитке. Мы  расположились на несколько недель в
малюсенькой студии одной подруги-певицы, уехавшей на гастроли. Я  расставила
мебель вдоль стен, чтобы было  немного просторней. Но  так или иначе, в этом
крошечном пространстве могут усесться и двигаться не больше шести человек.
     Тебе  удается  упросить  полную  даму,  которая должна  нас  расписать,
сделать  это не в большом  зале с цветами,  музыкой  и  фотографом,  а в  ее
кабинете. Нам бы и в голову  не пришло, что именно заставило ее согласиться!