вольно задаешься вопросом, а понимала ли она, как обделили 
ее в ходе заключения всех этих сделок. Кроме того, в американском контракте 
содержалось и дополнительное условие, позволяющее «Парамаунту» отказаться от ее 
услуг в том случае, если бы в фильме «Римские каникулы» она не оправдала тех 
обещаний, которые с избытком дала в своей кинопробе.
 Надвигавшаяся постановка «Жижи» была связана с еще большим риском для Одри. 
Так как она еще не подписала контракт с Джильбертом Миллером, «Парамаунт» мог 
принудить импресарио вывести Одри из пьесы, как только Уильям Уайлер начнет 
работу над фильмом летом следующего года. В качестве компенсации Миллеру Одри 
пришлось соглашаться на участие в гастролях по Америке со спектаклем «Жижи» 
сразу же по окончании съемок «Римских каникул». Но если предположить, что 
«Жижи» ждет провал на Бродвее? В этом случае Одри приступит к съемкам в столь 
важном для нее фильме, сознавая, что ее актерская репутация уже очень сильно 
испорчена бродвейской катастрофой. Та ответственность, которую она приняла на 
себя, показалась совершенно неподъемным грузом для хрупкой добросовестной 
девушки.
 Джимми Хэнсон уныло следил за всеми этими переговорами. Ему стало ясно, что 
Одри теперь настолько опутана сетями своей профессии, что перспективы их брака 
отодвигаются далеко на второй план. И все равно они поклялись, что их взаимное 
чувство достаточно сильно, чтобы выдержать и это испытание. А кроме того, 
бизнес вынудил Хэнсона поехать в Америку. Это совпадало с поездкой Одри. Но она 
отправилась в Нью-Йорк в одиночестве по морю, чтобы в дороге подготовить роль. 
Баронесса осталась в Лондоне в квартире на Саут-Одли-стрит, медная табличка на 
двери которой гласила: «Баронесса ван Хеемстра», а немножко ниже: «Одри 
Хепберн».
 Одри вылезла из своей постели в каюте на рассвете, когда судно подходило к 
Манхэттену. Она увидела знаменитую панораму Нью-Йорка. Сбылось так много 
прекрасных снов и мечтаний, и кажется почти неизбежным, что одному самому 
маленькому ее желанию суждено было остаться неудовлетворенным. «Мы прибыли в 
Нью-Йорк в три часа ночи в абсолютной темноте, – вспоминает она. – Я стояла, 
дрожа от холода, в одной ночной рубашке перед иллюминатором и ничего не видела».





  ЕЁ КОРОЛЕВСКОЕ ВЫСОЧЕСТВО 


 Прямо с корабля повел ее помощник Джильберта Миллера на бейсбольный матч 
«Мировой серии». Она сидела на стадионе, радуясь тому, что после двух недель, 
проведенных среди океанских волн, очутилась в необъятных американских просторах.
 Она с аппетитом жевала свой «хот дог». «Еда, – писала Одри матери в Англию, 
где мясо все еще продавалось по карточкам, – все эти бифштексы!»
 При первом беглом взгляде Джильберт Миллер понял, что у него появилась 
неожиданная проблема: вес Одри. В Лондоне он расставался с застенчивой, слегка 
угловатой молодой женщиной: это было следствием того, что после подписания 
контракта руководство «Парамаунта» заставило ее сесть на диету. Теперь же здесь,
 в Нью-Йорке, перед ним стояла пухленькая дамочка. Во время морского 
путешествия Одри не стесняла себя в еде. Она как бы создавала запас прочности, 
который был необходим для предстоящей работы и всех волнений. Миллер без 
промедления посадил ее на суровую диету, дав строжайшие указания метрдотелю и 
поварам в «Динти Мур», что ей следует подавать лишь бифштекс с соусом «Тартар» 
и салаты из зелени. Расписание ее рабочего дня было не менее строгим, чем ее 
диета. Ежедневно Кэтлин Несбит давала ей уроки театрального мастерства, а по 
выходным Одри ездила к ней в пригород Нью-Йорка, где актриса снимала дом, и там 
занятия продолжались.
 Эта театральная постановка «Жижи» была, конечно, не похожа на мюзикл по роману,
 который экранизировали несколько лет спустя. Одри брала также и уроки пения. 
Она начинала работать над диалогами из пьесы, которую за время своей поездки 
успела выучить наизусть. «В первые дни репетиций меня можно было услышать 
только с переднего ряда, – вспоминала она. – Но я работала день и ночь. Каждый 
вечер, приходя домой, я проговаривала слова текста четко и громко». И Одри 
победила. «Наконец меня услышали». И даже Кэтлин Несбит похвалила ее. Но 
Джильберт Миллер не собирался рисковать. У Одри все еще не было уверенности. 
Возможно, из-за слишком большой требовательности к себе. Чтобы сделать ей 
рекламу, Миллер попросил Ирвинга Пенна и Ричарда Эйвдона сфотографировать ее. 
Именно во время этих фотосеансов у Эйвдона Одри научилась маскировать то, что 
ей казалось недостатками. Очертания ее челюсти выглядели излишне тяжело, 
слишком «решительно», лицо казалось квадратным. Эйвдон показал ей, как можно 
исправить это в ходе фотографирования. И с тех пор она начинает сниматься в три 
четверти (и никогда анфас!). Голова слегка наклонена так, что высокие скулы 
несколько скрадывают тяжесть нижней челюсти. И эта поза становится обычной для 
Одри. Сеансы у Эйвдона странным образом предугадали сцену, которую она сыграет 
через пять лет в «Смешном лице», где Фрэд Астер в роли фотографа из модного 
журнала успокаивает Одри, расстроенную и излишне скованную из-за своего 
«смешного, смешного лица». По фильму фотографа зовут Ричард Эйвери, и его образ,
 бесспорно, навеян Эйвдоном. Ее внутренний образ, конечно же, исправляет все 
реальные и воображаемые недостатки внешности. Другой великий фотограф, которому 
Одри позднее тоже позировала, Филипп Хальсман, рассказывал: «В ее лице так 
много различных ракурсов, такое богатство выражения, и оно так быстро и часто 
меняется, что вы постоянно б