произношения. Она больше походит на 
европейскую девушку, чем на англичанку».
 Ответ гласил: «Студия заинтересована Хепберн. С нетерпением ждем возможности 
увидеть ее на экране». Тотчас же вслед за этой телеграммой пришла и вторая: 
«Спросите у Хепберн, не против ли она изменить свою фамилию во избежание 
конфликта с Кэтрин Хепберн».
 Другие на ее месте, не раздумывая, согласились бы на это столь обычное для 
Голливуда предложение. Но Одри с самого начала показала свой характер. «Если вы 
хотите получить меня, вам придется взять меня вместе с моим именем», – гласил 
ее ответ.
 Не стоит забывать, что все это происходило одновременно с подготовкой Одри к 
исполнению главной роли в пьесе по роману Колетт на Бродвее. Даже если бы 
предложили только одну из этих двух ролен, – Жижи или принцессы Анны, – у любой 
молодой актрисы вскружилась бы голова и возникла мысль, что она удостоилась 
особого покровительства богов. И то, что ей сразу навязывались обе роли, 
заставляло предположить, что боги буквально по уши влюблены в Одри Хепберн.
 Из Лондона в Нью-Йорк поступило сообщение: «Проба назначена в студии „Пайнвуд“ 
на 18 сентября 1951 года. Делает пробу Торольд Дикинсон. В ней также участвуют 
Лайонел Мертон и Кэтлин Несбит. Проба состоит из двух сцен из „Римских каникул“ 
и беседы». Торольду Дикинсону, который только что завершил работу с ней над 
«Секретными людьми», она нравилась, да и сама Одри чувствовала себя с ним 
уверенно. Канадский актер Лайонел Мертон подружился с Одри во время съемок «Мы 
едем в Монте-Карло». Кэтлин Несбит, которая должна была вместе с Одри играть в 
«Жижи», взяла на себя труд по подготовке девушки к работе над этой ролью, и 
потому есть все основания полагать, что она также готовила ее к кинопробе. Все 
указывает на то, что Миланд разрешил Одри и ее агентам самим подбирать людей 
для кинопробы. Сам Уайлер не смог приехать: он все еще был в Риме. Но он 
прекрасно знал, как ненадежны бывают подобные пробы. Могут дать как 
преувеличенно лестный образ актрисы, так и явно (из-за ее волнения, например) 
преуменьшить ее достоинства. Но приведенная здесь деловая записка не раскрывает 
то конфиденциальное соглашение, которое Уайлер заключил с Дикинсоном и 
представителем «Парамаунта» Полом Штайном. Он попросил их оставить камеру 
включенной и после окончания пробы, не сказав об этом Одри, с тем, чтобы можно 
было судить о ее естественном поведении, о том, какая она тогда, когда не 
играет.
 Кинопроба сохранилась до сих пор. В противовес тому, что писал Миланд, Одри 
Хепберн выглядит удивительно приземистой – возможно, виной тому французская 
кухня в период съемок на Лазурном берегу. Она просыпается в постели 
американского репортера, мило по-кошачьи потягивается, простирает руки к 
утреннему солнцу с девичьей невинностью и свежестью новичка в этом чудесном 
мире обыкновенных людей, затем вступает в беседу с журналистом (Лайонел Мертон),
 идет к двери, демонстрируя все то легкое изящество, которое она развила в себе 
балетом. Вот она открывает дверь, оборачивается и подмигивает нам, словно 
шаловливый эльф.
 «Вот оно!» – слышен голос Пола Штайна. Одри застывает в легкой нерешительности,
 смотрит прямо в камеру, и тут выражение изумления озаряет ее лицо, когда она 
начинает понимать, что ее пытаются обмануть. Но ее не так-то легко провести. 
«Только один человек имеет право произнести: „Закончено!“, – говорит она, явно 
обращаясь к Торольду Дикинсону, – и я не сделаю и шага до тех пор, пока не 
услышу его». Камера продолжает работать, и внезапно Одри начинает корчиться от 
смеха, который не в силах сдерживать. Эта реакция – поразительно 
непосредственная и удивительно располагающая к актрисе. «Очаровательно!» – 
воскликнул Уайлер, просмотрев пробу в Риме. В Нью-Йорке с ним полностью 
согласились. «Примите наши поздравления. Проба Хепберн превосходна, – гласила 
телеграмма. – Все здесь считают ее великолепной».
 Письмо из Нью-Йорка, пришедшее через несколько дней, придало этим впечатлениям 
официальную форму. Под именем «Одри Хепберн», подчеркнутым красными чернилами, 
стоит следующая резолюция: «Эта дама назначена на роль в фильме. Проба, вне 
всякого сомнения, – одна из лучших, когда-либо делавшихся в Голливуде, 
Нью-Йорке или Лондоне. Примите наши сердечные поздравления. От Барни, Фрэнка и 
Дона». Барни Балабан, Фрэнк Фримен и Дон Хартман составляли руководящую тройку 
«Парамаунта». Ни одно благословение не давалось с большей авторитетностью. И 
только один человек не разделял общего восторга. Архивы «Парамаунта» сохранили 
личную записку Ричарду Миланду, написанную округлым ученическим почерком Одри 
Хепберн. «Господи, помоги мне справиться со всем этим», – такими словами 
заканчивается записка Одри.
 «Парамаунт» попытался выкупить Одри у английской компании, резонно полагая, 
что если поручается главная роль начинающей и никому не известной актрисе, то 
надо иметь право и на доходы от этого предприятия. Предложили «Ассошиэйтед 
Бритиш» 100 тысяч фунтов откупных, равнявшихся тогда полумиллиону долларов, а 
по сегодняшнему курсу составлявших более пяти миллионов фунтов. Сделка была 
заключена. Правда, английская студия продолжала настаивать на соблюдении Одри 
ее контрактных обязательств: она должна была сняться, по крайней мере, еще в 
двух фильмах. «Парамаунту» было разрешено подписать с ней контракт на семь 
фильмов, по одному фильму в год, которые будут сниматься с ее участием либо на 
«Парамаунте», либо с разрешения этой студии любой другой кинокомпанией. За Одри 
оставалось право работать на телевидении и в театре. «Ассошиэйтед Бритиш» 
получала гонорар за каждый фильм, в котором Хепберн снималась по контракту с 
«Парамаунтом», либо они получали право на прокат этих фильмов в Великобритании, 
что даже выгодней. Что же касается Одри, то ей должны были заплатить две с 
половиной тысячи фунтов (7 тысяч долларов), что по тем временам показалось ей 
целым состоянием. Н