рассказывала об учители рисования – голландце, 
говорившем ей: «У каждой линии есть две стороны». Метафизическое что-то, 
возможно… И все же та прямота, с которой Одри выражала любое состояние души, 
показывала, как хорошо она научилась следовать линии образа в соответствии со 
сценарием, отыскивая мотивы поведения, создавая убедительный, впечатляющий 
образ.
 На съемочной площадке ей дали совет, который она называла «лучшим советом в 
мире». Одри случайно услышала, как Валентина Кортезе решительно отказывалась 
давать интервью вместе с Сержем Реджиани, известным итальянским киноактером, 
исполнявшим роль главного заговорщика. Интервью требовалось якобы для того, 
чтобы помочь рекламе фильма. Кортезе уже пришлось испытать на себе работу 
голливудской рекламной машины, когда она снималась в «Черной магии» и «Большой 
дороге воров». Она прекрасно знала, как хорошо этот механизм умеет пережевывать 
человеческую личность, а затем выплевывать ее в совершенно неузнаваемом виде. 
«Конечно, я отдаю себе отчет в том, что если актриса популярна, то здесь нельзя 
ограничиться только игрой… большое значение имеет и ее личность, и людям, к 
тому же, хочется побольше узнать о ней, почувствовать, что они не совсем ей 
чужие. И порой это бывает действительно очень трогательно. Но мы должны иметь 
право на личную жизнь. В Голливуде же настоящий ужас. Здесь ожидают от тебя 
того, что ты станешь рабыней, тебе нужно быть готовой выполнить любое 
требование в любой момент, и не только тогда, когда ты снимаешься в фильме». 
Повернувшись к Одри, она добавила с содроганием: «Хорошо подумай, прежде чем ты 
решишь подписать долгосрочный контракт. Свобода – вот самая чудесная вещь на 
свете».
 С того дня и до последнего часа Одри Хепберн мерила свою жизнь, как 
общественную, так и личную, поистине стальной меркой. Да, она делала свое дело 
ответственно и с успехом. Но ее жизнь за экраном принадлежала иному миру, и 
Одри намеревалась прожить ее так, как хотела она сама, а не так, как требовала 
реклама. И она защищала эту свою жизнь от любого непрошеного вторжения, от 
наглого любопытства интервьюеров, рассказывая им как можно меньше о том, как 
она проводит время между съемками. Одри была в числе первых кинозвезд, которые 
настаивали на своем, ставшем ныне вполне обычным, праве на личную жизнь. К 
примеру, нет ни одного свидетельства о том, что она когда-либо соглашалась 
давать интервью у себя дома.
 Естественность и простота, которые она излучала в своих фильмах, заметны 
буквально с первой минуты ее появления на экране в клетчатом костюме, плоской 
шляпке с развевающейся лентой, которая так изящно подчеркивает живость и задор, 
свойственные Hope. Эти чувства заметны в той безыскусной радости, с которой она,
 беженка, получает полноправное британское гражданство. И даже когда ее 
персонаж ничем особенным не проявляет себя на экране, мы все равно не упускаем 
из виду Одри. Она постоянно начеку, словно птичка, готовая вот-вот взлететь с 
ветки. Когда Валентина Кортезе по ходу фильма произносит: «Они правы, Нора 
будет хороша в кабаре», – эти слова не менее справедливы и в отношении самой 
Одри. Ей присуща та живость, которая обычно свойственна артистке кабаре, а не 
настоящей балерине.
 Первый значительный фильм с участием Одри не оправдал ожиданий… и денег, в 
него вложенных. В «Секретных людях» были серьезные художественные просчеты. 
Авторы фильма заставили Валентину Кортезе стать информатором в полиции и 
предать патриотов, привлекших ее к участию в заговоре. Причина этой ошибки – в 
характере Дикинсона, постановщика фильма, высоконравственного человека и 
убежденного пацифиста. Идея фильма, возможно, должна была состоять в том, что 
«настоящее сопротивление тиранам есть повиновение воле Провидения». Но эта 
драматическая мораль затемняется и становится поистине двусмысленной, когда 
повиновение оборачивается предательством. И как только героиня Кортезе теряет 
симпатии зрителей, начинает рассыпаться и правдоподобие образа Норы, которую 
играла Одри: она кажется уж слишком простодушной. Та сцена, в которой в Hope 
должно было пробуждаться политическое сознание, так и не была написана. А жаль: 
было бы очень интересно посмотреть, как сыграла бы ее Одри.
 И все же Одри выигрывает рядом с высокопрофессиональными и опытными звездами 
Кортезе и Реджиани. Они играют в стиле «обреченного» романтизма, который был 
моден в тогдашнем европейском кино. Стиль Одри, напротив, свободнее, свежее и 
более естествен.
 И об Одри заговорили те самые средства массовой информации, к которым позднее 
в ней разовьется столь сильное недоверие. Торольд Дикинсон попытался убедить 
Бэлкона откупить Одри у «Ассошиэйтед Бритиш». Но там, где дело касалось будущих 
кинозвезд, Бэлкон был плохим бизнесменом, особенно в случае с женщинами. Все 
его комедии, снятые в Илинге, и другие фильмы имеют подчеркнуто «мужской уклон».
 Очевидно, он увереннее чувствовал себя с актерами, чем с актрисами. Еще до 
выхода фильма на экраны на Одри обрушился ураган просьб об интервью и рекламных 
фотографиях. Еженедельный многотиражный журнал «Иллюстрейтед» опубликовал 
несколько снимков сельских пейзажей Сассекса и холмов Даунс: Одри кормит уток в 
деревенском пруду, сидит на веслах в лодке, простирает лирически руки на фоне 
бескрайнего неба. Ей все это страшно не нравилось. «Какое это имеет отношение к 
кино?» – спрашивала она. И все же не отказывала фотографам. Одри задавала себе 
вопрос: на самом ли деле она заслужила такое внимание? Не случайно ли оно? «Я 
лучше подожду, пока у меня действительно будет что показать зрителям», – 
говорила она Дикинсону. Эта ответственность перед публикой и страх, что она 
надоест зрителям, если опережающая фильм реклама слишком раздует значение ее 
роли, преследовали актрису. "Она даже назвала меня «сэр», – писал один репортер 
ежедневной газеты. Такое обращение звучало весьма необычно в устах начинающей 
кинозвезды; и все же оно очень точно отражало характер воспитания Одри.
 Репортерам, конечно же, не