Трафальгарской площади, видел прожекторы, несколько влюбленных парочек и пьяную 
женщину». Его отчужденное отношение к этой постановке выглядит странно, потому 
что Ада пишет в своем дневнике: «Эта пьеса очень нравилась Дж., он чувствовал, 
что в ней больше живых красок и простора, чем в любой другой его пьесе». Тем не 
менее два дня спустя они сходили в театр, и Голсуорси решил, что «постановка 
удалась».
 Но для него было облегчением вернуться в Уингстон и вплоть до июня непрерывно 
работать над романом «Сильнее смерти». Для супругов Голсуорси, привыкших к 
бесконечным поездкам за границу и активной светской жизни в Лондоне, военные 
годы, проведенные в Уингстоне, казались очень спокойными. Долгие часы работы 
перемежались верховыми и пешими прогулками по пустошам, у них было больше 
времени для чтения, Ада взялась переводить несколько рассказов Мопассана. «Мне 
очень нравится переводить», – с энтузиазмом сообщает она Моттрэму. В июне 
Голсуорси перечитал своего любимого Уайта-Мелвилла, «чтобы посмотреть, что же я 
так любил, когда был ребенком. Странное чтение, но что-то в нем есть. Naif [96] 
«.
 В сентябре «ужасные головные боли» заставили Голсуорси дать себе отдых. В 
конце месяца они с Адой уехали из Уингстона в Лондон, где повидались со своими 
друзьями. Измотанные работой, они к тому же почувствовали, что теперь, когда 
Лилиан и Рудольф Саутеры стали их постоянными гостями в Уингстоне, там стало 
слишком шумно и неуютно.
 Они навестили Томаса Гарди [97] в Дорчестере – «он очень хороший, худощавый и 
живой; мы очень его любим», – затем отправились в Тернбридж-Уэлс в гостиницу 
«Спа», где Ада собиралась принимать ванны. Это дало Голсуорси возможность 
проведать Конрада в Кэпел-Хаузе в Этфорде: «нашел всех их в добром здравии, 
много беседовал с милым Конрадом...»
 После короткого пребывания в Лондоне, где они увидели, какой ущерб был нанесен 
городу налетом «цеппелинов», они вернулись в Уингстон, и Джон вновь засел за 
роман «Сильнее смерти». По мере того как война затягивалась, усиливалось 
отчаянье Голсуорси: он не мог ничего делать, только писать, но достаточно ли 
этого? Кроме романа, он написал множество статей для газет и журналов, 
собранных впоследствии в двух книгах – «Связка» и «Еще одна связка». За статьей 
«Первые размышления о войне», появившейся в 1914 году в «Скрибнерз Мэгэзин», 
последовали «Вторые размышления», написанные в следующем, 1915 году для того же 
журнала. К концу года он был истощен и подавлен. «Чувствую себя слабым и 
опустошенным, поэтому решил сделать передышку перед завершением романа». В 
последний день года он пишет: «Несчастливый год, но приходится быть благодарным 
за то, что избежал того, что пришлось вынести другим. Боже мой!»
 Невозможно не заметить трещину, появившуюся в характере Голсуорси: человек и 
творец не являются единым целым, это две различные стороны индивидуальности. 
Человека больше всего тревожили ужасы войны, бесконечные страдания, массовая 
гибель людей. По словам Рудольфа Саутера, годы войны подействовали на Голсуорси 
совершенно губительно, он испытывал невыносимую боль, снять которую можно было 
бы лишь в том случае, если бы он сам участвовал в сражениях. Мы уже 
познакомились с записью в его дневнике от 15 ноября 1914 года, из которой видно,
 как мучили его мысли о том, не уклоняется ли он от исполнения своего долга, 
что ему не хватило мужества уйти на фронт добровольцем. Интересно, что перед 
самым концом войны, 17 июля 1918 года, он все-таки решил пойти добровольцем в 
резервные части, однако в выданной ему справке было сказано, что он «полностью 
непригоден к любому виду военной службы». (Эта справка была тщательно 
скопирована Голсуорси и воспроизведена в книге Мэррота.) Все свои чувства он 
изливал на бумаге в многочисленных статьях о войне – часто повторяющих одно и 
то же и неоригинальных, но всегда пронизанных острой болью их автора. В целом 
Голсуорси написано много такого, что не представляет особой ценности или 
интереса – так мог бы написать любой хороший журналист.
 Итак, Голсуорси-человек уже как бы отмежевался от Голсуорси-писателя. Он 
подсчитывал часы работы и количество слов в быстро растущем романе «Сильнее 
смерти», но ни одно из тревожащих его чувств не нашло отражения в этой книге; 
думая о войне, он создавал банальную любовную историю. Поэтому неудивительно, 
что книга получилась столь неубедительной и в конце концов сам автор счел ее 
неудачной.
 Но гораздо важнее, чем провал одной книги, становилось для Голсуорси 
противоречие между его собственным творчеством и произведениями писателей 
молодого поколения, которые в послевоенные годы создали новый по форме роман – 
таких, как Вирджиния Вулф, Джеймс Джойс и Э. М. Форстер [98] . В то время как в 
романах Голсуорси все меньшее место занимало описание внутренней жизни героев 
(можно сравнить хотя бы «Сильнее смерти» и «Братство»), новых романистов больше 
занимали идеи, чем действия. Голсуорси трудно было понять или одобрить те 
задачи, которые они ставили перед собой, и он относился к их работе более чем 
критически. (Чтобы быть справедливым до конца, необходимо отметить, что они 
недооценивали творчество Голсуорси в еще большей степени, чем он – их; широко 
известны едкие выпады Вирджинии Вулф в адрес Голсуорси, а уж назвать Уэллса, 
Беннетта и Голсуорси «этими тремя материалистами» означало вообще сильно 
погрешить против правды.) Но и в отзывах Голсуорси о своих собратьях по перу, 
по-настоящему вступивших в литературу после войны, к сожалению, проскальзывают 
жесткие нотки: «Простой, но огорчительной истиной стало то, что героями «новой» 
западной литературы становятся суперинтеллектуалы, созданные 
суперинтеллектуалами-писателями для суперинтеллектуалов-читателей. Чувствую, 
что подобная литература есть и будет слишком «тонким блюдом для грубого вкуса» 
большинства читателей».