периода. В ней все еще проявлялся оптимизм автора в отношении человека и 
цивилизации, которые, по его мнению, идут по пути прогресса, оптимизм, который 
постепенно угас, сначала из-за его собственных неудач, из-за его предательства 
Ады и своих идеалов, а после 1914 года – из-за невиданных дотоле ужасов и 
разрушения, которые принесла человечеству война.
 Очерк был написан в 1911 году в Уингстоне, и прелести Манатона нашли в нем 
свое отражение. Это было неизбежно. Красота природы и ее неразгаданность легли 
в основу философии Голсуорси: «Но изредка на тех же деревьях на фоне того же 
неба мне видится весь жар и страстность, какую Тициан вложил в свои языческие 
картины. Я прозреваю таинственный смысл, таинственную связь между этим небом, 
этими соснами с их узловатыми красными стволами и жизнью, какой я ее знаю».
 «Мне представляется, что историки, оглядываясь на нас из далекого будущего, 
назовут наш век Третьим возрождением... теперь ортодоксальная религия, 
оплодотворенная Наукой, порождает новую, более глубокую концепцию жизни – 
стремление к совершенству не в надежде на награду, не из страха наказания, а 
ради самого совершенства. Медленно, у нас под ногами, ниже уровня нашего 
сознания складывается эта философия, а ведь именно в периоды новых философий и 
должно процветать искусство, которое по самой сути своей всегда есть открытие 
нового.
 Новая философия – полнокровное искусство! Разве признаки его не налицо? В 
музыке, скульптуре, живописи, в прозе и в драматургии...
 А как она возникла, эта медленно набирающая силу вера в совершенство ради 
совершенства? Наверное, так: в один прекрасный день западный мир проснулся и 
обнаружил, что он уже не верит единодушно и безоговорочно в загробную жизнь 
индивидуального сознания. Он почувствовал: я могу сказать только «может быть»: 
может быть, смерть – это конец человека, а может быть, смерть – ничто. Стоило 
ему усомниться, и он стал себя спрашивать: «А хочу ли я жить дальше?» И, 
обнаружив, что хочет этого ничуть не меньше, чем раньше, он задал себе вопрос: 
а почему это так? Постепенно он понял, что в нем живет страстное желание 
совершенствоваться – в этой ли жизни или в загробной, если она существует; 
совершенствоваться потому, что совершенство – желанная цель, высокий, 
вожделенный идеал, мечта, заключенная во вселенной, главный двигатель всего 
сущего. И он стал понимать, что в космическом плане это совершенство – не что 
иное, как совершенный покой и гармония, а в плане человеческих отношений – не 
что иное, как совершенная любовь и справедливость».
 Я сочла нужным привести столь обширную цитату, так как в ней достаточно полно 
проявляется оптимизм Голсуорси – писателя и человека, вера в то, что мир 
постепенно движется вперед, к прекрасному состоянию, именуемому «Совершенством».
 Это также дает возможность осознать, сколь разрушительное воздействие оказали 
на него два бедствия – и личное, и общечеловеческое, обрушившиеся одно за 
другим, которые превратили его к 1918 году – году окончания войны – в 
разочарованного и весьма пессимистически настроенного человека.
 Америка восстановила отношения между Джоном и Адой, но не смогла полностью 
залечить их раны. Возвращение в Англию и особенно приезд в Лондон вновь 
обострили ситуацию. Голсуорси писал Маргарет Моррис, что Ада нездорова, она 
простудилась, болеет невралгией и ревматизмом. «Как только мы сможем, мы сразу 
же уедем (за границу. –  К. Д.) ». Это сообщение относится к 7 июля, но 11 июля 
они обедали с Колефаксами, затем плавали «наперегонки на яликах из Рединга»; а 
12 июля вместе с Рудольфом Саутером отправились на традиционный ежегодный 
крикетный матч между Итоном и Хэрроу на стадионе Лордз, игравший в жизни 
Голсуорси столь важную роль: «Команда Хэрроу оказывала мужественное 
сопротивление, однако в конце концов оно было сломлено. Когда же они наконец 
победят?» Все это свидетельствует о том, что Ада, вероятно, была не столь уж 
серьезно больна.
 Они отправились в Тироль 15 июля и поехали сразу в свое излюбленное место – 
Кортину, где убедились в том, что их «любимый уголок не изменился, лишь погода 
была неблагоприятной». Так же как и работа над «Воспоминанием» и «Летом», 
пребывание в Кортине стало некой связующей нитью с их более счастливым прошлым. 
Здесь к ним приходили давние воспоминания и возникали ассоциации с временами их 
большого счастья; по этим местам они бродили, будучи любовниками, когда 
приехали сюда в первый год своего освобождения после смерти отца Джона, в 
ожидании развода Ады. Могли ли они теперь вернуть хотя бы частицу своего 
прошлого?
 Очевидно, из-за плохой погоды Голсуорси имел возможность работать достаточно 
ритмично, следуя распорядку дня, которого он придерживался в Уингстоне: по 
утрам писал, между чаем и ужином просматривал написанное. Он дописал, перечитал 
и доработал «Лето» – среднюю часть «Темного цветка» – и написал первые две 
главы «Весны»; он исправил гранки «Гостиницы успокоения»; он также работал над 
пьесой «Патриот» (которая затем получила название «Толпа»).
 Последний день их пребывания в Кортине совпал с его днем рождения: «Мне 45 лет.
 Будь они прокляты!» – написал он в своем дневнике 14 августа. Но его очень 
утешала мысль, что, несмотря на возраст, они с Адой «все такие же хорошие 
ходоки, как и прежде».
 6 сентября они наконец вернулись в Уингстон, и Голсуорси вновь смог приняться 
за работу над «Темным цветком». К середине октября он завершил вчерне «Весну» – 
«за шесть недель было написано тридцать шесть тысяч слов». Иногда у Голсуорси 
проявлялся почти математический подход к литературе – то он тщательно 
подсчитывал количество написанных слов, то, во время войны, высчитывал до 
мелочей сумму, заработанную каждым его произведением.
 Прошел год с момента разрыва отношений между Голсуорси и Маргарет Моррис, и