ней, думать об этом с беспокойством или даже любопытством – по-детски наивно. 
Мы ведь не ожидаем (или по крайней мере не должны ожидать) со страхом и 
волнением то, что готовит нам завтрашний день. Но ведь смерть – это то же 
«завтра»? И это особое «завтра» является лишь одним из звеньев в цепи 
непрерывности, звено, столь же очевидное и необходимое, как восход солнца и 
день, который он открывает. Угасает ли при этом наше сознание или продолжает 
жить – все происходит так, как должно быть; или же, как мы оба подозреваем, это 
не будет похоже ни на жизнь, ни на смерть в том виде, в каком мы привыкли их 
понимать».
 По всей видимости, путешествие по Америке продолжалось благополучно. В 
Санта-Барбаре они остановились на ранчо «Сан-Исидро», и здесь Голсуорси имел 
возможность писать по утрам в «залитой солнцем тихой хижине», а днем они долго 
гуляли. Однажды они отправились на целый день в восемнадцатикилометровый поход 
к горе Ла-Камп-Фраиль, но так и не смогли подняться на вершину. На обратном 
пути «он нашел уединенный ручей, в раздражении на клещей сбросил с себя одежду 
и с наслаждением бросился в воду. Когда он вылез на берег, на нем было еще 
больше клещей, чем до того». Клещи были не единственной опасностью, которой они 
подверглись в Санта-Барбаре, им довелось пережить и небольшое землетрясение. 
«Это случилось глубокой ночью, я не спала из-за приступа астмы, когда начались 
характерные толчки. Это было похоже на то, как если бы под домом возился 
огромный зверь: с каждым толчком дом кренился из стороны в сторону. Только я 
сказала: «Еще один толчок, и мы погибнем», как тряска уменьшилась, а затем и 
прекратилась вовсе». Из Санта-Барбары они поехали в Вашингтон, который нашли 
очень приятным и гостеприимным городом. У них здесь было множество дел, начиная 
от посещения бейсбольного матча: «Ну и ну! Ужасно любопытное, невиданное дотоле 
сборище беспородных жеребцов» – до присутствия на заседании комиссии по 
расследованию крушения «Титаника»: «публика возбужденно искала виноватого, на 
которого можно было бы обрушить всю ответственность за случившееся». Свое 
путешествие они закончили в Нью-Йорке, где познакомились с Теодором Рузвельтом: 
«Он очень живой, но, с моей точки зрения, в нем нет обаяния». 9 мая они 
присоединились к супругам Мюррей, сели на борт лайнера «Балтика» и отплыли в 
Англию.
 Хотя Ада восстановила душевное равновесие и прибавила в весе, Джон все еще 
чувствовал себя крайне несчастным; это видно из тех длинных писем, которые он 
регулярно писал Маргарет Моррис. Это самые интимные письма из всех, которые он 
когда-либо писал, полные надежд и дурных предчувствий, надежд на то, что 
Маргарет сможет принять участие в пьесах, над которыми он работал или собирался 
работать. С борта «Кампании» он жаловался на «ужасное однообразие, особенно 
невыносимое, когда мысли и так не очень веселые», и что «невозможно ничем 
заниматься – только предаваться грустным размышлениям». Именно Маргарет он 
живописал, какое впечатление произвели на него Америка и американцы. «Это 
(Нью-Йорк) очень странное место, и люди здесь очень странные. На улицах 
встречаешь толстых, неуклюжих, каких-то недоразвитых мужчин на слабых ногах со 
ступнями широкими и плоскими и расставленными под таким странным углом, что, 
кажется, эти люди не способны бегать. Мне нравится, когда ноги принадлежат 
живому существу, которое умеет ими управлять. Женщины в целом выглядят более 
живыми, чем мужчины». «Люди... стремятся к стандартам и слишком торопятся 
внедрить их. Все в Америке захватывается и проглатывается прежде, чем кто-либо 
поймет, из чего это сделано и для чего предназначено; результатом является 
несварение желудка».
 Он также делился с ней своими идеями и взглядами:
 «Религия кажется мне таким обманом. У меня есть собственные прекрасные теории 
мироздания, частью которого являюсь я сам. Я постоянно ощущаю, какой необычайно 
сильной является просто эгоистичная жажда жизни – настолько, что почти каждый 
из нас считает, что все, что находится вне его, не имеет никакого значения. Я 
помню, что мальчиком у меня часто появлялось чувство, что, если человек умирает,
 вместе с ним должен умереть и исчезнуть весь мир – что все существует ради 
одного человека».
 В этих письмах ощущается постоянная забота о ее счастье и тревога из-за грусти,
 которую он в ней оставил. «Я очень хотел бы – я хотел бы этого. Вы не должны 
быть несчастной – Вы слышите меня, моя дорогая, – Вы не должны, потому что это 
делает меня еще несчастнее».
 Из этих писем становится совершенно ясно, сколь близкими и доверительными были 
отношения между Голсуорси и Маргарет Моррис – что-то похожее на то, что было у 
него с Адой в самом начале их романа и больше никогда и ни с кем. Но эти же 
письма знаменуют собой и конец близости между ним и Маргарет. Мисс Моррис 
отмечает в своей книге, что после возвращения Голсуорси в Англию в мае 1912 
года тон его писем значительно изменился. Он больше не обращался к ней «Мое 
дорогое дитя», а просто «Милая Маргарет», и в последних его письмах нет той 
теплоты, которая была характерна для его писем из Америки. Вернувшись в Англию, 
Голсуорси утвердился в своем решении не видеться с ней. «Я испугалась: он 
постепенно, но решительно изгонял меня из своей жизни».




 Глава 24
 «БЕСКОНЕЧНЫЕ ПУТЕШЕСТВИЯ»