18 августа Голсуорси смог наконец с полным правом записать в своем дневнике, 
что роман «Патриций» закончен, «на что потребовалось в общей сложности 
четырнадцать месяцев, в течение которых была написана и поставлена также пьеса 
«Правосудие» и создано несколько менее значительных произведений». «Патриций» 
завершил серию из пяти романов с сильным социальным звучанием, работу над 
которой писатель начал около десяти лет назад; Голсуорси положил как бы 
последний мазок на сатирическую картину общества, создание которой он начал 
романом «Остров фарисеев». «Роман «Патриций» – менее сатирическое произведение, 
чем другие мои работы, – писал Голсуорси. – В этой серии наблюдался постепенный 
спад сатирической направленности и, как мне кажется, постепенный рост 
стремления к красоте. Может быть, это предзнаменование, связанное с возрастом; 
возможно, это хорошее предзнаменование; а может быть, это обусловлено тем, что, 
не имея возможности отразить свои чувства и свое стремление к красоте в 
драматической форме, писатель стремится излить их в романе».
 В этом романе стремление Голсуорси к «красоте» слишком явно; книга «красива» 
до пресыщения. Героиня романа Одри Ноуэл, столь похожая на Аду, изображена в 
очень мягких красках; она женственна, чрезмерно деликатна и обладает 
изысканностью, которая порой становится невыносимой. Лишь изредка в романе 
ощущаются проблески былой остроты, той силы, которая при менее скованном 
приложении смогла бы придать произведению динамизм и необходимую цельность. 
«Леди Кастерли утром поднималась очень рано, чем причиняла всем большие 
неудобства».
 Похоже, что тогда Голсуорси не видел всех недостатков своего романа, не 
осознавал общей тенденции своего творчества. Конец 1910 года он встречал, 
будучи относительно довольным собой: он написал «около 100 000 стоящих слов», а 
по поводу романа «Патриций» 21 декабря сделал следующую запись: «Вообще, я 
полагаю, он может считаться лучшим моим романом». Свое же творчество в целом, 
сравнивая его с творчеством своих современников, он оценивает следующим 
образом:
 «Эта книга («Патриций») окончательно определяет меня как импрессиониста, 
использующего приемы реализма или натурализма. Уэллс – реалист, который 
применяет приемы импрессионизма, Беннетт – реалист и использует приемы реализма,
 Конрад – импрессионист, пользующийся в равной степени приемами импрессионизма 
и натурализма, а Форстер – импрессионист, использующий 
реалистически-импрессионистские приемы».
 Это определение – несколько претенциозное упрощение. Трудно поверить, что сам 
Голсуорси верил в столь прямолинейные оценки самого себя и своих коллег.
 Когда в 1923 году Голсуорси перечитывал «Патриция», готовя его к 
«манатонскому» изданию, он был гораздо меньше удовлетворен этой книгой. «Если 
рассматривать роман с точки зрения эстетической, я считаю, что сознательное 
утрирование понятия «красота» в заключительной части книги, некоторая слабость 
развития любовной линии умаляют достоинства книги... которая не доставила мне 
того удовлетворения, что романы «Братство» и «Темный цветок», которые я 
перечитывал с той же целью».
 Но профессор Гилберт Мюррей, так же как и Ада, Слишком высоко оценивал эту 
книгу. «Я считаю, что, благодаря его красоте и остроте, это лучший Ваш роман... 
Он больше похож на поэму, чем на прозаическое произведение», – писал он 
Голсуорси после прочтения рукописи. Поэтому Голсуорси был совершенно не 
подготовлен к отрицательной реакции Эдварда Гарнета на новый роман, выраженной 
после того, как в сентябре Голсуорси направил ему рукопись для ознакомления.
 «Я не стану хвалить «Патриция». Я не намерен этого делать. Посылаю Вам 
замечания, сделанные по ходу чтения рукописи... Боюсь, что эта книга 
продемонстрирует общественности границы Вашего таланта и ярко осветит не Ваши 
сильные стороны, а те огрехи, которые скрываются за Вашими сильными сторонами».
 В этой переписке отражаются в целом отношения между Гарнетом и Голсуорси: 
Гарнет, который, безусловно, не всегда был мудрым критиком в отношении работ 
своего бывшего протеже, сознавал, что этот роман знаменует собой опасный 
поворот в творчестве Голсуорси, поворот в неверном направлении. «Я не считаю, 
что эта книга была дли Вас жизненно важной и исходила из глубин Вашей души», – 
пишет он Голсуорси и далее обвиняет его в том, что он пишет о мире аристократов,
 которого совсем не знает.
 Это обвинение настолько взволновало Голсуорси, что он в результате направил 
Гарнету список ста тридцати титулованных особ, которых он знал «более-менее 
хорошо», отметив при этом, что не включил в список «такое же количество» не 
титулованных, но достаточно аристократичных по своему происхождению людей. 
Поэтому, возражал он, неудачу книги можно объяснить не незнанием материала, а 
отсутствием художественного мастерства.
 Остается лишь удивляться не только обширному кругу знакомств Голсуорси, но и 
той наивности, с которой он верил, что это поверхностное общение дает ему 
возможность проникнуть в тайники чужих душ. На самом деле у этого спора, 
поводом для которого послужили разногласия относительно нового романа, 
значительно более глубокие корни. Гарнет почувствовал поверхностность книги, 
которая ему не понравилась и которая, с его точки зрения, могла повредить 
репутации Голсуорси. Голсуорси же был вынужден защищать не только свое 
произведение, но и свой образ жизни в целом. Он написал книгу, которая не была 
для него «жизненно важной» и не исходила из глубин его души, но мог ли он 
написать ее по-другому? Он намеренно отказался от сатиры и провозгласил, что 
ищет в своем творчестве «красоту». Но красота без глубины плавает на 
поверхности, как цветок без корней, непрочна и эфемерна. Ему необходимо было 
еще более углубиться в самого себя, ему нужны были покой, одиночество и время