самого Голсуорси. Это светская жизнь, обеды, речи, комитеты, репетиции его пьес 
(хотя все это, конечно, компенсировалось общением с родными и близкими, а также 
со многими другими людьми, с которыми он встречался по делам). Такой была его 
жизнь в Лондоне, а также во время участившихся поездок на континент и в Америку.
 Полной противоположностью всему этому являлось пребывание в Манатоне. Это была 
очень уединенная жизнь, прогулки и поездки по окрестностям, общество нескольких 
самых близких друзей и, главное, постоянная возможность работать. Для Силкен 
единственный выход в сложившейся ситуации – Грейт-Хорн, то есть смерть:
 Из «Мимолетной грезы»



   Ты, пламя, все сожжешь жестоко,
   Тебе над всеми власть дана.
   Затих навеки ветер рока,
   И жизнь исчерпана до дна.
   Ни удивления, ни грусти!
   Душа, спускайся по реке,
   Где свет и тьма смешались в устье,
   Где брезжит ТАЙНА вдалеке!



 Перед Голсуорси стояли более серьезные проблемы, чем перед Силкен; он не 
только разрывается между городом и деревней, но и начинает понимать, что, хотя 
у них с Адой очень много общего, в некотором смысле они совершенно разные люди. 
Поэтому их совместная жизнь складывается не очень легко, необходимо искать 
компромиссные решения, которые удовлетворят их обоих. Но сможет ли он в таких 
условиях продолжать писать? Сможет ли при такой жизни развиваться или хотя бы 
не угаснуть его талант? Эти «пораженческие настроения» находят отражение в 
пьесе «Мимолетная греза», в то время Голсуорси не видит иного выхода, кроме 
«Грейт-Хорна».
 С другой стороны, необходимо подчеркнуть, сколь сильным было в Голсуорси 
ощущение жизни: «Жизнь хороша сама по себе, даже если она никуда не ведет». Эта 
его вера не должна была зависеть ни от места, ни от жизненных обстоятельств. В 
людях его больше всего восхищало мужество; у Адама Линдсея Гордона [75] было 
маленькое четверостишие, которое Голсуорси часто цитировал (в романе «Усадьба» 
его цитирует м-р Парамор) и о котором он говорил, что это «определение того, 
что лучше всего помогает нам переносить жизненные невзгоды и на что трудно 
возразить»:



   Жизнь – суета и маета.
   Нужны в подобной каше
   В чужом несчастье – доброта,
   В своей беде – бесстрашье.



 Он презирал собственную слабость и стремился найти компромисс между своим 
стремлением к оседлой жизни и совершенно противоположными желаниями Ады, 
который удовлетворил бы их обоих. Ада будет путешествовать в поисках 
благоприятного климата и развлечений, а он будет писать. Какими бы 
неподходящими ни были условия, он вырабатывает в себе привычку творить 
независимо от места и обстоятельств. Он будет писать в поездах, незнакомых 
гостиницах, на океанских лайнерах и таким образом преодолеет трудности. Но, 
хотя он так верил в силу мужества, самому ему не всегда его хватало; он не 
соответствовал собственным представлениям об идеале. В дневнике, который он 
начал вести в 1910 году [76] , мы находим следующее признание: «В 12.15 меня 
прервала пожилая леди, которая пришла ко мне просить, чтобы я поделился с ней 
мужеством. Я сказал ей, что мне его самому недостает. Бедняжка! Она плакала».
 Такие порывы откровения у Голсуорси бывали очень редко. Он был убежден, что о 
своих переживаниях нельзя рассказывать или писать, не облачая их в 
художественную форму, а уж тем более в зрелом возрасте, когда в мужчине 
особенно ценится сдержанность. Его крестница Дороти Истон, которая в юности 
часто гостила в доме Голсуорси и была в очень доверительных отношениях со своим 
дядей, вспоминает, как, мечтая тоже стать писательницей, она поведала дяде 
Джеку о своих стремлениях, пересказала содержание задуманных рассказов и даже 
показала свой дневник. Он помог и поддержал юную племянницу и, делая скидку на 
ее возраст, постарался развить в ней духовную независимость, без которой 
невозможно писать. Но иногда она чувствовала себя несчастной, потому что ей 
хотелось поделиться и своими «ощущениями» с дядей, которого она боготворила, а 
это было под запретом; Дороти говорила: «Мы могли обсуждать книги, но чувства – 
никогда».
 Тем не менее образ жизни, который избрали для себя Джон и Ада, вполне 
устраивал их обоих в тот период их супружеской жизни. В работе Ада была для 
Джона тем, чем всегда хотела быть, – его личным секретарем; она внимательно 
читала и давала свою оценку всему, что бы он ни написал, затем терпеливо 
перепечатывала рукопись, часто по нескольку раз – до тех пор, пока он не был